Книга: Гладиатрикс
Назад: XXVII
Дальше: XXIX

XXVIII

— Эсхил палец о палец не желает ударить.
Септим Фалько и Бальб отдыхали в своих любимых городских банях. Они любили сочетать полезное, то бишь деловые беседы, с приятным расслаблением вдали от суеты и шума амфитеатра.
— Вот жалость-то!.. — Фалько пошевелил пальцами ног, наслаждаясь теплой водой. — Но я не могу упустить свою выгоду, тем более что возможности еще не все исчерпал. — У него вырвался короткий смешок. — Тебя, Бальб, в любом месте поскреби, и посыплется золото, но мне-то каждый день на жизнь зарабатывать приходится! К тому же я слышал краем уха, что сам правитель заинтересовался таким поединком и, конечно, приковыляет на него посмотреть.
Бальб ответил, не поднимая опущенных век:
— А я думал, его симпатии принадлежат исключительно нашей Ахиллии. С чего бы ему платить за право взглянуть на то, как дерутся другие?
— Ты, похоже, с головой закопался в сиюминутных заботах! — Фалько оттолкнулся от бортика и лениво проплыл немножко на спине. — Наш Секст Юлий Фронтин заделался ярым приверженцем воительниц. Верно, твоя Ахиллия для него прямо свет в окошке, но разве ты не замечал, в какую рань он является в цирк, чтобы не пропустить женские поединки?
Бальб насмешливо хмыкнул.
— Нет, — сознался он затем. — Не замечал. У меня дел и вправду невпроворот. Так что некогда особо смотреть, кто чем занят на трибунах и даже в ложе правителя. Надо платить лекарям, делать ставки, оценивая рабов из других школ, отвечать на письма, заключать сделки… — Тяжкий вздох означал, что Луций перечислил лишь малую толику своих обязанностей, — Друг мой, неужели кто-то сказал тебе, что быть владельцем школы очень легко и приятно? С чего это люди вообразили, будто для успеха нужна лишь горстка сестерциев да парочка вооруженных рабов?.. Знали бы они, во что впутывается ланиста!..
— Ну, про тебя можно сказать, что ты возвел девичьи поединки в ранг истинного искусства, — жизнерадостно подхватил Фалько.
Бальб нахмурился, а его молодой собеседник повернулся в воде на бок.
— Как бы то ни было, но подготовка к бою идет своим чередом, — сказал он. — Я стараюсь выторговать как можно более выгодные условия. Фронтин так и загорелся этой идеей. Так что вопрос лишь в том, какую сумму мне удастся из него выдоить!
Бальб улыбнулся.
— Вот такая речь всегда звучит в моих ушах музыкой! — заявил он.
* * *
Слух о грядущем поединке между лучшими воительницами вскоре распространился по всему луду Луция Бальба, а там и среди бойцов иных школ. Сохранить дело в тайне представлялось решительно невозможным, даже если бы кто того и хотел. Рабы и рабыни сплетничали вовсю, и всех пуще — писцы, к которым волей-неволей обратился Бальб при составлении необходимых бумаг.
Эйрианвен переживала едва ли не худшие дни своей жизни. Ее выкинули из общины! Даже задушевные подруги больше не могли с нею общаться. Таков был закон. Лисандра делала все от нее зависевшее, чтобы ввести ее в свой круг, но гречанки слишком уж отличались от тех женщин, которых Эйрианвен знала с рождения. Стало быть, в словах Сорины содержалась некая правда. Люди с берегов Срединного моря были особой породой, ни в чем не похожей на племена севера.
При этом эллинки были вполне дружелюбны. Эйрианвен не умела, а главное, не желала вливаться в их среду, но была им благодарна.
Она больше думала о том, насколько трудно будет ей занять место Сорины, стать предводительницей общины в случае победы в поединке. Соплеменницы будут презирать ее за то, что она приводила на свое ложе гречанку и вообще якшалась с этим племенем. По зрелом размышлении Эйрианвен пришла к выводу, что любовь к Лисандре ей, может, еще и простят, а вот дружбу с теми особами, которых ее община почитала враждебными, — ох, навряд ли.
Силурийка слишком хорошо представляла себе все последствия их с Сориной соперничества за главенство. Это будет не просто схватка двух женщин. Амазонка олицетворяла приверженность старым обычаям, она же, Эйрианвен, — перемены. При этом ярость первой воительницы успела заразить и других женщин. Сорина каждого человека считала частью чего-то целого, не более и не менее. Для нее не существовало индивидуальных различий, и Эйрианвен не могла с этим согласиться. Да, Рим был и оставался жестокой машиной войны. Но это же не делало мерзавцами всех поголовно римлян… ну, или греков, если уж на то пошло. Верно, Эйрианвен ненавидела Рим за то, что империя поработила ее народ. Но не судить же каждого римлянина за преступления его политиков и полководцев!..
Переполненные ненавистью разглагольствования Сорины рано или поздно должны были стать зародышем беспорядков в гладиаторской школе. Эйрианвен в этом нимало не сомневалась. Если какая-нибудь дикарка начнет без конца задевать жительниц побережья, те в конце концов не потерпят. Школа тут же разделится на два непримиримых враждующих лагеря, и жизнь в ней станет попросту невыносимой. В итоге кровь начнет проливаться не только на арене, причем все чаще и больше.
«И так уже смертей более чем достаточно, — думалось Эйрианвен. — На арене мы деремся по принуждению, но путь, избранный Сориной, грозит вообще потопить все в крови. Участвовать в этом я ни под каким видом не желаю.
Но стоит ли ради этого убивать Сорину?..
Как трудно принять правильное решение!»
Эйрианвен сама поддалась гневу и возвысила против нее голос. После чего они обе в запале наговорили одна другой таких слов, которые взять обратно было уже нельзя. При всем том британка не могла отыскать в себе ненависти к «старухе». Они слишком долго были подругами. Не имело значения даже то, что они вели род из разных племен. Замкнутый мирок луда давным-давно сделал их сестрами.
«Эйрианвен Убийца Родни. Вот как меня теперь назовут!»
Горькая мысль.
Гладиатрикс Секунда знала, что Сорина не даст ей ни малейшей поблажки, когда они сойдутся на песке арены. А значит, надо всемерно скрепить сердце и отставить чувства в сторонку. Иначе — неизбежное поражение и гибель. Эйрианвен и так опасалась, сможет ли она достойно противостоять дакийке. Да, она была моложе, но Сорина провела в битвах всю жизнь. Она дралась не только на арене, но и на широких равнинах своей родины. В арсенале Эйрианвен не было ни единого приема, которого не знала бы могучая амазонка. Ведь это она, предводительница, сама научила британку всем хитростям и ухваткам.
Как ни поддерживала ее Лисандра, Эйрианвен понимала, что обстоятельства складывались не в ее пользу. Силурийка пыталась прибегнуть к дару ясновидения, унаследованному от отца-друида. Увы, даже он не позволял ей предугадать судьбу поединка. Морриган покрыла будущее слишком плотными пеленами.
Эйрианвен было страшно.
* * *
— Итак, я решил поставить на силурийку.
Палка и Катувольк вновь сидели в амбаре, оборудованном для отдыха наставников. Здесь они проводили почти каждый вечер. Как всегда, в помещении было полно народа. Все, кажется, только и говорили о предстоявшем бое между Примой и Секундой.
— Ни разу еще не видал такой бучи вокруг бабского боя, — продолжал Палка. — Глазам не верю! Неслыханные деньжищи на кон ставятся! Бальб и вовсе сияет, точно сам Гелиос. Ну а ты как думаешь? Которая из них победит?
Катувольк некоторое время молча смотрел в кружку с пивом.
— Трудно сказать, — проговорил он затем. — Вроде бы все говорит в пользу Сорины, но я печенкой чувствую, что Эйрианвен так просто не скрутишь. У нее больше причин стремиться к победе.
— Вот как. — Палка отставил опустевшую кружку и пододвинул к себе полную. — И что это за причины?
— Сорина будет отстаивать то, что и так ей принадлежит. Эйрианвен станет биться за любовь. По мне, это всем причинам причина.
Палка в ответ рассмеялся, вернее, заржал.
— А ты, парень, стал мягкотелым. — В выпуклых глазах парфянина плескалось веселье. — Ишь заговорил, аж прямо как поэт какой! Только не рассказывай мне, будто у Эйрианвен с Лисандрой такая-растакая любовь, если они облизывают одна другую по темным углам! Брось, Катувольк!.. — И Палка хлопнул себя по бедру.
— Тошнит меня от тебя! — буркнул молодой галл.
— Вот уж спасибо, — фыркнул парфянин.
— Кстати, я не шутил, — продолжал Катувольк. — Я очень пристально наблюдаю за ними обеими с тех самых пор, как впервые заговорили про бой. Трудно поверить, но спартанка так ее опекает!.. Я сам думал, что она бревно бесчувственное, а на деле… Эйрианвен же, как я посмотрю, просто удержаться не может, чтобы лишний раз ее не коснуться. Да, Палка, все это мелочи, но весьма много говорящие. Даже когда они просто беседуют, обязательно одна другой на плечо руку положит. Они в самом деле близки. Во всех смыслах.
— Мне бы к ним третьим. В серединку. — Палка мечтательно облизнул губы. — В луде я и в самом деле удерживаю свой меч в ножнах, но мужчиной-то быть не перестаю! Как подумаю, что Эйрианвен… эти ее пухлые титьки!.. Ясно же, чего девка хочет, так при чем тут Лисандра? Ей мужика надо, и говорю тебе, Катувольк, что этим мужиком стану я!
Галл невольно расхохотался.
— Палка, да она тебя на завтрак проглотит! И выше на целую голову, и дерется получше твоего…
— А я любовных сражений никогда не боялся, — расплылся маленький парфянин. — Представь только, как мы с ней сойдемся. Беленькая и черный, мягкое с твердым!..
— Нет, я точно сейчас блевану, — согнулся от хохота Катувольк.
Ничего более непристойного, нежели Палка, бьющийся в судороге страсти, вообразить было невозможно.
— Нанял бы ты себе шлюху, — посоветовал он парфянину. — Опустошись как следует и не изводи нас больше такими вот умствованиями.
Идея Палке понравилась. Он немедленно обвел заведение взглядом.
— Хочешь, вместе повеселимся?
Катувольк покачал головой.
— Нет. Я, пожалуй, лучше пройдусь.
— Опять в тот лупанарий потащишься? Искать ту… ну, как там ее звали-то?
— Дорис.
— А, ну да. — Палка так и лучился, готовя подначку. — Дорис. Милая Дорис… Ты, небось, уже целое состояние туда перетаскал! Вот что такое спятивший галл. Ты не забыл, что шлюхи здесь дармовые? За все платит ланиста.
— А я подожду, пока она кончит работу, — сказал Катувольк. — Я просто… быть с ней люблю.
Он и сам услышал, насколько глупо прозвучали эти слова.
— Так ты что же, и подол ей не задираешь? — Палка даже не заржал, а просто взревел от веселья. — И это Катувольк, наша гордость! Наш галльский петух!.. С ума сойти! Сперва Лисандра, а теперь еще эта…
Катувольк сдвинул брови, наливаясь краской гнева и смущения, но Палка вдруг притих, на его лице нарисовалась улыбка.
— Повезло тебе, парень. Завидую, — проговорил он в кои-то веки без насмешки. — Нам так редко удается забыть о том, куда мы попали и в кого превратились. И как же это здорово, если Дорис вправду делает тебя немножко счастливей!
— Ты в самом деле так думаешь?
— Ну, по крайней мере, она вылечила тебя от Лисандры, — заметил наблюдательный Палка.
— Это верно, — кивнул Катувольк. — Честно тебе скажу, с тех пор как встретил Дорис, я больше не могу сердиться на Лисандру. Я с ней вел себя глупо. — Он махнул девушке-рабыне, требуя еще пива. — Она не могла бы стать женой мне и никакому другому мужчине. Об этом говорит все ее воспитание и то, как переменила ее жизнь в луде, которая хоть кого переменит, — добавил он тихо. — Для нее каждая победа — глоток свободы, лишнее подтверждение ее веры в собственное величие.
Палка негромко рассмеялся.
— Согласись, для бабы она действительно жуть какая головастая. Редко встретишь такую. Как по-твоему, все спартанки такие?
— Не знаю. Думаю, вряд ли.
Палка вновь стал серьезен.
— Сорина здорово обозлится, если вы с Лисандрой помиритесь. Особенно теперь…
Катувольк нахмурился. Он сам был кельтом и понимал неизбежность боя Сорины с Эйрианвен. Не принять брошенный вызов значило погубить честь. Зато любовные дела Эйрианвен и Лисандры никого, кроме них самих, не касались. Даже предводительница общины имела здесь очень мало прав для вмешательства. Катувольк сказал об этом Сорине, и дело кончилось ссорой.
— Мне жаль, что у них до этого дошло, Палка, — сказал наконец молодой галл. — И Эйрианвен, и Сорина — они обе по-своему хороши, но в том, что касается любви, нашей амазонке точно шлея под хвост попала. Сама она говорит, будто Лисандра должна непременно совратить общину и привести ее к гибели. Я думаю, правда состоит в том, что Сорина ревнует. Конечно, она показала себя добрым другом, когда мне было худо… Но она любит Эйрианвен, словно дочь родную. Ее без ножа режет то, что девчонка прилепилась к Лисандре, а сама Сорина вроде бы отодвинулась на второе место. Может ли она этакое спокойно перенести?
Палка грустно покачал головой.
— Да, — сказал он. — Если уж один варвар бросает вызов другому, то пути назад нет у обоих. Кто-нибудь непременно умрет. В любом случае это будет большая потеря.
— Еще какая, — согласился молодой галл. — Сорина места себе не находит, думая о том, к чему привела эта ссора. Ей предстоит драться насмерть с британкой, которую она привыкла считать почти дочерью. Наверное, она очень жалеет о случившемся, но деваться ей некуда. Такие слова назад не берут! А ведь закрой Сорина глаза на любовные шашни, до непоправимого не дошло бы.
Некоторое время мужчины молча потягивали пиво.
«Если бы на месте Эйрианвен оказалась любая другая женщина, то все кончилось бы иначе, — думал Катувольк. — Но Эйрианвен… Такая прекрасная, со всех сторон совершенная, прямо богиня, ступающая по земле… Действительно, столько достоинств редко сочетается в одном человеке. Телесная красота, добрый и дружелюбный характер, не говоря уже о бездне знаний, унаследованных от отца-друида. В общем, о лучшей наследнице Сорине трудно было мечтать, но Эйрианвен угораздило по уши влюбиться в гречанку!»
— Ну, пойду я к Дорис, — поднимаясь на ноги, сказал Катувольк.
Палка тряхнул головой, словно отгоняя мрачные мысли.
— Думаю, ты все же беспросветный дурак, если отказываешься острожить в этом пруду бесплатную рыбку. Ладно, катись отсюда и оставь настоящим мужикам настоящие мужские дела.
Палка подмигнул Катувольку, вылез из-за стола и отправился на поиски девиц.
Молодой галл оставил его развлекаться, а сам бодрым шагом направился привычной дорогой. Он лишь недавно познакомился с Дорис, но уже чувствовал искреннюю привязанность к ней. Наставника воительниц менее всего волновал способ, которым она зарабатывала себе пропитание. Его собственное ремесло временами тоже дурно попахивало. Те, кого он воспитывал и обучал, чаще всего погибали до времени или, хуже того, становились никчемными, беспомощными калеками.
Катувольк мотнул головой, злясь на себя за то, что разговор с Палкой настроил его на такой грустный лад. Впрочем, горечь рассеялась сама по себе, стоило ему увидеть дом, где работала Дорис. Она уже ждала его, стоя в дверях. Ее труды на сегодняшний вечер были завершены. Девушка поспешила навстречу Катувольку, и ее торопливый шаг наполнил радостью его сердце.
Назад: XXVII
Дальше: XXIX