«Вверх тормашками этот Новый Свет кажется еще более странным».

Чуть повернув голову, Томас Лоули посмотрел на ряд из семи человек, в котором он был последним. Троим матросам с «Дыхания Святого Этьена» повезло — они потеряли сознание. Находившийся к нему ближе всех, Анжелем, все еще плакал, и его слезы смешивались с кровью, которая обильно текла у него из раны на голове. Вторым в ряду оказался старый мастер по парусам, Фроншар, читавший молитвы сквозь обломки зубов. А висевший дальше всех человек пользовался внезапным уходом их татуированных стражников, чтобы раскачиваться, проверяя прочность переплетенного тростника, который удерживал его, как и остальных, подвешенным за щиколотки. Джанни Ромбо. Человек, чей последний поступок в череде других безрассудств привел их прямо к этой бесполезной гибели. Томас понимал, что ему следовало бы подавлять в себе гнев. Ему не хотелось умереть во злобе.

Что бы с ними ни происходило, это в любом случае должно восприниматься как выражение воли Божьей. Хотя Томас надеялся на то, что Господь позволит ему прожить в этом Новом Свете достаточно, чтобы повторить судьбу героев-иезуитов, перед которыми он преклонялся, — таких, как Франсиск Ксавье, отправившийся на Восток и принесший любовь Иисуса аборигенам. То были настоящие индийцы, тогда как их татуированные мучители — только тени тех.

«Ну что ж, — подумал иезуит, — за мной последуют другие. Некоторые погибнут, но кого-то в конце концов будет ждать успех. И эта земля тоже будет принадлежать Иисусу».

Он закрыл глаза и начал молиться. Он даже не стал открывать их, когда смех и звук шагов на тропе сообщили ему о возвращении мучителей. Иезуиту необходимо было полностью сосредоточиться на Слове Божьем. Мучительная боль и без того скоро заставит его открыть глаза.

«Mea culpa, mea culpa, mea maxima culpa».

Джанни перестал раскачиваться, как только услышал хруст веток. Кровь, которая прилила у него к голове, похоже, нашла выход через нос, и он выдул ее, чтобы можно было дышать. Ему необходимо дышать, чтобы говорить, — это единственное, что он мог сделать, потому что освободиться от пут индейцев оказалось невозможно.

Молодой Ромбо с облегчением увидел, что человек, немного говоривший по-французски (попытка его похитить и стала причиной нападения на индейцев, которое Джанни недавно провел со столь катастрофическими последствиями), вернулся вместе с остальными, неся груз сухих дров. Он оказался чуть старше и ниже остальных, имел круглый животик и кривые ноги, и его жидкие волосы не ложились таким великолепным гребнем, как у остальных. Они не покрывали спину хвостом, а едва доходили до шеи. Воины побросали дрова прямо под головами висящих. Они начали складывать под каждым из пленников небольшой костер, разламывая длинные ветки и заполняя пустоты между ними листьями и сухим мхом. Большинство при этом болтали, и их непонятная речь непривычно звучала то ниже, то выше. Странные интонации. Только один воин молчал. Он был моложе остальных, и на его теле было меньше синих линий и узоров. Он держал острую короткую палку и тратил меньше времени на укладывание дров. Вместо этого он подходил к каждому из подвешенных французов и тыкал палкой в различные части их шеи и лица, явно наслаждаясь потоками крови и криками боли. Поскольку Анжелем был самым молодым в отряде и плакал больше всех, этот индеец почти все время оставался рядом с ним.

Еще один человек не участвовал в раскладке костров. Джанни показалось, что его не было среди тех, кто захватывал их в плен, хотя ему трудно было различать между собой животных-язычников. Этот казался старше, и, судя по тому, что к нему относились уважительно и он не работал, он являлся предводителем. На нем были лосины из оленьей кожи, украшенные кистями, а не коротенькие набедренные повязки, как на остальных. Верхняя часть туловища у него была обнажена, как у всех, но украшавшие ее татуировки были более сложными и выполненными с помощью нескольких красок. У груди он держал два пистолета. Один был собственностью самого Джанни, второй принадлежал одному из матросов. Из обоих в проигранном бою на берегу стреляли.

Джанни смотрел, как предводитель подозвал к себе того индейца, который немного знал французский, и быстро заговорил, размахивая пистолетами. При этом он держал их за стволы и указывал ими на пленных. Низенький индеец поклонился и приблизился к Джанни. Остальные индейцы прервали свою работу над кострами, чтобы понаблюдать за ними, — все, кроме молчаливого, который продолжал с наслаждением совать свою палку в уши плачущего матросика, Анжелема.

— Вождь хочет ба-бах. — Он изобразил звук выстрела и рикошета. — Говори, как.

Он указал на пистолеты, которые вождь поднял вверх.

— Хочешь огненную палку? — спросил Джанни. Тот энергично кивнул.

— Я показываю, — объявил Джанни.

Переводчик что-то быстро сказал вождю. Получив приказ, он повернулся обратно и ударил Джанни кулаком по лицу.

— Не показать. Говорить.

Джанни выдул из ноздри свежую кровь, а потом молча покачал головой.

Воин снова замахнулся для удара, но приказ остановил его. Вождь что-то проворчал, и тут же три воина подошли к Джанни и сняли его с ветки. Он упал и, поскольку руки у него остались связанными за спиной, ударился щекой. А потом путы у него на руках тоже разрезали. Теперь Ромбо лежал на земле; кровь огнем приливала к его конечностям.

— Показать!

Ему сунули пистолет — его собственный.

Он запустил руку в карман, где, к счастью, несмотря на все, что над ним вытворяли, оставался его поворотный ключ. Джанни отвернул гайку, крепившую курок, и поднял полку.

— Это.

Он указал на свою сумку, которую уже принесли с берега и обыскали. В нее небрежно бросили обратно пакет пороха, запасные пули и материал для пыжей. Сумку подали, и, несмотря на дрожь в руках, он сумел запихнуть в пистолет пулю и пыж и забить их.

У молодого человека начал складываться план. Он знал, что у него будет всего один шанс — иначе, продемонстрировав свое умение, он вскоре снова повиснет на дереве вниз головой, над костром. Но чтобы столь дерзкий план осуществился, ему требовались оба пистолета.

Судорожно сглотнув, Джанни указал на второй, прижатый к груди вождя. В суженных глазах индейца юноша разглядел неуверенность и вместе с тем расчет. Тогда он просто указал на собственный пистолет и кивнул.

Ему вручили второе оружие, и Джанни снова пустил в ход ключ. Открыв полку, он сделал вид, что перекладывает часть пороха из одного пистолета в другой. Потом Джанни медленно и спокойно зарядил второй пистолет, с помощью ключа закрепил зубчатое колесико у спуска обоих. Когда колесики щелкнули, указывая на готовность, молодой человек набрал в грудь побольше воздуха.

Томас оторвал взгляд от зарядки пистолетов только для того, чтобы посмотреть на молчащего воина, продолжавшего терзать Анжелема, и привлечь его внимание к себе. Однако заработал только пощечину. Тем не менее, услышав щелчок второго пистолета, иезуит снова перевел взгляд на мучителя. Он догадывался, что собирается сделать Джанни. Он понимал, что тому понадобится секундная помеха. И когда Джанни выпрямился, Томас Лоули изо всех сил закричал:

— Иисусе, Спаситель!

На долю секунды все взгляды обратились к нему. Все — но только не взгляд Джанни. Он уставился на воина, находившегося рядом с висящим иезуитом, — молчаливого молодого индейца. Тот медленно выпрямлялся, и палка, которую он извлек из уха Анжелема, вся была залита кровью парнишки.

Джанни нажал на крючок. Зубчатое колесико провернулось, выбив искры из куска железного колчедана. Искры упали на полку. Порох вспыхнул, раздался рев — и свинцовая пуля вылетела из дула, проделав дыру в лице воина чуть ниже глаза. Все так же молча он повалился на Томаса и скользнул по его телу на землю.

Джанни не видел падения врага, потому что уже поворачивался. Шагнув вперед, он прижал дуло второго пистолета ко лбу вождя и произнес два слова:

— Огненная палка.

Мгновение никто не шевелился. Мгновение тишина на поляне была почти полной: единственным звуком было трение веревок о ветки, на которых висели шестеро пленников. Джанни удивился тому, что его рука, держащая пистолет и вжимающая его в лицо вождя, уже не дрожит. А потом он вспомнил, почему это так. Убивая во имя Иисуса, он всегда успокаивался.

Затем Джанни услышал, как на луки накладывают стрелы, как скрипит напрягаемое дерево. Карие глаза напротив него не опускались, продолжали смотреть спокойно. В них не было тревоги, хотя они сощурились, когда дуло только прижалось к его лбу. Теперь они вновь открылись широко, и Джанни разглядел в них нечто похожее на улыбку. Вождь что-то сказал. Джанни почувствовал, как десять воинов, чьи луки были натянуты, чтобы послать в его тело десять стрел, колеблются, — это продолжалось всего секунду. Затем натянутые тетивы чуть ослабели на выдохе.

Вождь снова что-то сказал. Индеец, говоривший по-французски, подошел и встал прямо за левым плечом своего предводителя.

— Уходящий День говорит: ты сейчас сядешь или умрешь.

Взгляд Джанни не дрогнул.

— Скажи Уходящему Дню: только Бог решит, когда мне умереть.

Тот неуверенно сказал:

— Уходящий День не знает твоего Бога.

— Когда-нибудь узнает. Скажи ему.

Когда эти слова были сказаны, Джанни увидел, что улыбка вождя стала ярче.

— Уходящий День говорит: он сам решит. Он скажет одно слово — и ты пойдешь смотреть своего Бога.

Джанни чуть шевельнул пистолетом, сильнее вдавив дуло в лоб вождя.

— Тогда мы пойдем смотреть Его вместе.

Карие глаза сощурились, улыбка погасла. Были произнесены еще какие-то слова, и Джанни весь напрягся, услышав, как снова натягивают тетивы. Когда их спустили и стрелы пропели над поляной, он чуть было не нажал крючок, сочтя это своим последним жестом. А потом он услышал звуки впивающихся в цель стрел и мучительный крик, который резко оборвался.

— Нет! — завопил Томас, отворачиваясь от ужасного зрелища.

Паренек, Анжелем, утыканный стрелами, сотрясался в агонии и крутился над землей.

— Иисусе, Милостивый Спаситель, помоги! Защити нас в этот день!

Следуя примеру Томаса, все французы принялись голосить. Молитвы и просьбы летели к Джанни, говоря ему то, о чем он уже догадался, — они умоляли его немедленно повиноваться вождю.

Уходящий День просто посмотрел, как бьется в агонии юный матрос. А потом перевел на Джанни глаза, которые остались такими же спокойными и улыбчивыми. И снова заговорил.

— Вождь говорит — он убьет твоих людей. Раз, раз и раз. Отдай ему огненную палку.

Даже Джанни решил, что положение стало безнадежным, но ему нельзя было показывать это. И он сказал:

— И когда он убьет последнего моего человека, я убью его — и сам умру в тот же миг.

Низенький воин начал переводить, но вождь оборвал его единым словом. И молча уставился на своего противника, словно прощупывая Джанни взглядом. На поляне снова воцарилась тишина. Ее нарушал только звук накладываемых на тетивы стрел и скрипение веревки, на которой медленно вращалось тело мертвеца — то в одну сторону, то в другую.

А потом Уходящий День заговорил опять, и Джанни чуть было не закрыл глаза, ожидая, что сейчас в него вопьются стрелы. Однако он был рад, что не сделал этого, потому что увидел перемену в индейце и даже понял его слова — и это несмотря на то, что не знал ни одного слова на его языке.

Луки опустились, и Уходящий День отошел от пистолета Джанни, повернувшись к опасности спиной. Джанни не опустил оружия, но не стал пытаться сохранить контакт. Вождь говорил быстро, а переводчик кивал и старался не отставать.

— Уходящий День говорит — ты воин и храбрец. Он спрашивает, много ли скальпов ты снял со своих врагов.

Во время долгого плавания через океан Джанни слышал рассказы моряков.

— Много, — ответил он, опуская пистолет. — Хотя я еще молодой пес, так что Уходящий День наверняка снял гораздо больше.

Когда вождю передали эти слова, он захохотал. А потом был задан новый вопрос.

— Уходящий День говорит — для него честь узнать твое имя, Молодой Пес. И он спрашивает, снимешь ли ты скальп с человека, которого только что убил, хотя он был глупым и жестоким и его смерть не принесла тебе много чести?» — Если он был таким, то я не возьму его скальпа.

— А ты дашь Уходящему Дню огненную палку? Вождь повернулся к Джанни, и их взгляды встретились.

— Дам. Много огненных палок. И я научу его воинов пользоваться ими. Если мы сможем стать друзьями.

В ответ Уходящий День протянул ему правую руку. Джанни переложил пистолет в левую, стиснул протянутую кисть и встряхнул ее. Только когда Уходящий День выругался, а воины на поляне начали смеяться, Джанни понял, что вождь хотел получить оружие. Но поскольку Уходящий День принял его жест и удержал его руку, энергично дергая ее вверх и вниз, Джанни на какое-то время продлил их рукопожатие, а позади него смеющиеся воины начали разрезать веревки на его спутниках.

— Так как получилось, что ты говоришь на нашем языке, Сожженные Волосы? — спросил иезуит у индейца.

Томас скорчился у огня, кашляя и пытаясь рассмотреть черты лица человека, устроившегося напротив него. Какая-то женщина — судя по тому, как она за ним ухаживала и как мирно ворчал на нее индеец, Томас счел ее его женой — только что подложила в огонь свежих дров. Видимо, они были сырыми, потому что быстро поднявшийся дым заполнил все пространство между ними. В длинном здании горело полдюжины других костров, и дым густо висел в воздухе. У очагов сновали женщины, разводившие огонь и убиравшие деревянные миски. Во время еды мужчины молчали. Теперь у каждого костра начались разговоры, а кое-где зазвучал смех. Смеялись и женщины, собравшиеся с мисками в конце хижины, где имелись крыльцо и хоть какой-то свет и воздух. Все были заняты: Томас заметил, что каждый гость (а их пришло несколько, чтобы поглазеть на него и Джанни) был встречен миской такой же похлебки, какую ели и они, — жидким отваром с размазанными кусками рыбы прямо на костях. Некоторые угощались, некоторые — нет, но каждый гость делал хотя бы глоток и возвращал миску с поклоном и словами, которые наверняка были выражением благодарности. Даже во дворцах епископов Томас не всегда встречал такую вежливость.

Человек, сидевший напротив него, запустил руку под приподнятый спальный настил и вытащил кожаный мешочек. Оттуда он извлек глиняную чашку с прикрепленным к ней носиком и начал наполнять ее чем-то из того же мешочка.

— Это было много-много дней назад, до того, как я получил мое имя. — Индеец провел рукой по выбритой голове и улыбнулся. — Я был с отрядом, который отправился за рыбой далеко-далеко, где по небу ходит Медведь. — Черенком чашки он указал в сторону входа в хижину, который был обращен к реке. — Там были люди из твоего племени. Они тоже приплыли ловить рыбу на своем большом каноэ и вот такими большими сетями. — Тут он широко расставил руки. — Я пошел на большое каноэ и ловил рыбу весь сезон, показывал, где ходит рыба. Они приходили еще и еще. Много сезонов рыбы. Я каждый раз был на большом каноэ. Потом они больше не приходили. Но я был молодой, и волосы у меня не сгорели. И я выучил ваш язык.

Индеец закончил набивать глиняную чашечку содержимым своего мешочка. Затем взял щепку из стопки и, когда она разгорелась, вложил носик себе в рот, а щепку поднес к чашечке, шумно всасывая воздух. Спустя несколько мгновений он выдохнул — и сквозь огонь протянулась длинная струя дыма. Этот выдох принес с собой терпкий запах. Он напомнил Джанни осенние костры в Тоскане, но был еще слаще.

Сожженные Волосы улыбнулся и протянул чашечку Джанни. Томас увидел, что его молодой спутник намерен отказаться. Но иезуит уже посмотрел по сторонам и увидел, как другие гости получали такие же зажженные чашечки и принимали их с такими же церемониями, как миски похлебки.

— Осторожнее, — негромко проговорил Томас по-итальянски. — Не надо никого оскорблять. Помни: ты пытался выкрасть этого человека.

Джанни изменил отстраняющий жест — теперь его ладонь была протянута в просительном движении. Молодой человек приложил носик трубки к губам, всосал немного дымного воздуха, кашлянул и собрался передать странное приспособление Томасу. Однако хозяин костра остался недоволен.

— Нет, Молодой Пес, — проговорил он, используя имя, которым Джанни случайно назвался на поляне, — это следует делать так.

И хозяин продемонстрировал еще один глубокий вдох. После этого, вложив юноше носик курительной трубки в рот, снова поднес к чашечке горящую щепку. На этот раз Джанни присосался сильнее, чашечка затлела — ив следующий миг обжигающая струя пробежала по его глотке до самой груди. Изо рта у него вырвалось облако дыма. Он отчаянно закашлялся.

Сожженные Волосы радостно засмеялся, и этот смех подхватили находившиеся в хижине мужчины и женщины, незаметно наблюдавшие за ними. Томасу удалось затянуться не так глубоко, поэтому он кашлял не так сильно, как его товарищ. Однако когда струя дыма покинула его легкие, мозг его вдруг головокружительно заработал. Томас почувствовал одновременно тошноту и странное возбуждение.

Похоже, Джанни испытал только неприятные ощущения. Даже сквозь густой дым очага было видно, как он позеленел.

— Что… что это такое? — пролепетал молодой человек, вызвав новый взрыв смеха у хозяина очага.

Когда Сожженные Волосы перевел его вопрос собравшимся, его смех подхватили и остальные.

— В вашем языке такого слова нет. Мы называем его «ойегваве». Хотя люди, которые ловили со мной рыбу, прозвали его «табак», потому что именно такой звук они издавали, когда кашляли. — Индеец снова засмеялся. — Он помогает лучше думать и проясняет голову.

Томас собрался было признаться, что на него «табак» подействовал совсем по-другому, хоть он и начал получать от него удовольствие, но тут Сожженные Волосы внезапно встал. Он смотрел за спины своих гостей, на дверь хижины. Томас обернулся. Какой-то старый человек манил к себе их хозяина. Тот подошел, выслушал старейшину, а потом вернулся к очагу. Снова засунув руку под настил, он извлек ожерелье из раковин, которое сразу же надел. После этого появилась еще одна трубка, но у этой был деревянный черенок длиной в руку, а на самой глиняной чашечке оказалось умело вырезанное лицо воина. Вдоль ее тянулся плетеный шнур, который индеец набросил себе на плечо.

— Пошли, — сказал он. — Мы идем на ходеозе.

— А что… — прохрипел Джанни, с трудом втягивая воздух в надорванное горло. — Что это такое?

— Вам оказана честь, — ответил Сожженные Волосы, — Это… как это на вашем языке? Встреча вождей или…

— Совет?

— Вот, — подтвердилиндеец. — Вы услышите решение совета.

Здание совета по длине и ширине вдвое превосходило то жилище, из которого они пришли. К стенам, сложенным из кедровых плашек, были подвешены щиты, украшенные перьями и узорами из бусин. Между ними красной краской мерцали маски рогатого оленя, волка и медведя — казалось, они двигаются в отблесках, которые отбрасывали три костра, разложенные на земляном полу на расстоянии дюжины шагов друг от друга. По одну сторону свободного пространства, лицом к огню, сидели не меньше двадцати мужчин. Некоторые — более старые — были обвешаны огромными ожерельями из раковин и бусин. Другие, помоложе, обнажили грудь, чтобы лучше видны были сложные татуировки. Прически у старейшин оказались разными: у некоторых седеющие пряди были разделены пробором и свисали по обе стороны лица, у других волосы висели только с одной стороны, а вторая была начисто выбрита. Более молодые были причесаны одинаково: лысые головы с одной длинной прядью на макушке, похожей на лошадиную гриву. Их волосы, скрученные и намасленные, свисали на спину.

«Это — воины», — решил Джанни, и его предположение подтвердилось, когда он узнал среди собравшихся Уходящего Дня. Отпечаток пистолетного дула все еще выделялся красным кругом у него на лбу, и Джанни чуть вздрогнул, вспомнив, насколько близок он был к тому, чтобы выстрелить. Только сейчас он осознал, насколько высок этот воин — а он был не выше своих товарищей. Они казались особенно рослыми по контрасту с теми, кто стоял перед ними по другую сторону огня, — матросами «Дыхания Святого Этьенна», захваченными в плен.

Моряки бросили на вновь пришедших испуганные, умоляющие взгляды. Хотя в течение долгого плавания Томас часто руководил их молитвами, сейчас в спасении нуждались отнюдь не их души. Ведь это Джанни Ромбо убил их капитана, Ферро, когда тот отказался плыть вверх по реке. Именно Джанни и стал причиной их пленения. Однако он же спас их всех от верной и ужасающей гибели. Всех, кроме несчастного Анжелема. Теперь Джанни был их единственной надеждой. Даже старый мастер по парусам, Фроншар, склонил голову, когда молодой человек-замер в конце шеренги.

У каждого из туземцев имелась длинная трубка — как та, что взял с собой Сожженные Волосы. Словно по сигналу, они подняли их и сделали через них глубокий вдох. Когда Джанни и Томас заняли свои места, в сторону крыши были направлены густые струи. Ничто больше здесь не шевелилось, только плавающие в воздухе клубы дыма. А единственным звуком в ней стало частое дыхание пленных.

Самый пожилой из старейшин, чья густая седая шевелюра была перехвачена на лбу лентой из змеиной кожи, сделал знак Сожженным Волосам. Он произнес несколько слов. Их проводник кивнул и повернулся.

— Ганеодио, которого вы, наверное, назвали бы Красивым Озером, — главный сахем нундаваоно, племени Великой Горы, нашего народа. Он велел мне говорить с вами и сказать мысли совета. А потом мы выслушаем ваши мысли.

Замолчав, он кивнул старейшине, который тут же снова заговорил. Томаса моментально успокоили интонации его речи. Хотя он не понимал ни единого слова, она была мелодичной. Подъемы и падения голоса, плавное течение фраз указывали на хорошо взвешенные мысли, которые излагались весьма красноречиво. Когда Томас — начинающий иезуит — изучал великих римских ораторов, таких, как Цицерон и Катон, он наслаждался красотой латинского языка, если им пользовались талантливые учителя. Однако неожиданно он почувствовал, что мало кому из знаменитых риторов античности удалось бы сравняться с выступающим сейчас человеком.

Перевод, по необходимости, был бледным и обрывочным подобием этой дивной речи. Однако и Томас, и Джанни поняли, что прибыли в переломный момент войны своих хозяев с их давними врагами, которые обитали на плодородных землях на противоположном берегу огромной реки. Великий Дух благословил костяные ножи, боевые пальцы и луки своего избранного народа — и они сожгли дотла немало вражеских домов. Поселок за поселком превращался в пепел, и вот теперь эти враги (оратор назвал их тахонтенратами, племенем Белоухого Оленя) были оттеснены к своему последнему, самому крупному поселению под скалами. Был послан зов братьям по союзу — ибо племя Великой Горы является одним из пяти могучих объединившихся племен. На призыв ответили самые умелые воины. Вскоре их будет достаточно для того, чтобы разгромить воинов врага, поработить тех, кто не погибнет в сражении, и захватить их земли — и те, что под скалами, и те, что вдоль всей реки. Таково предназначение его народа, пел вождь. Томас услышал, как его речь достигла кульминации, последней, растянутой, торжественной ноты, и, когда она повисла в воздухе, словно дым, остальные вожди единодушно выкрикнули:

— Хау!

Рассказ Сожженных Волос приостановился на этом крике, а потом продолжился: старейшина представил своим гостям еще одного человека. Вперед вышел новый индеец, такой же высокий и мускулистый, как остальные, со сложной татуировкой. Особое внимание привлекал один узор — змея, вытянувшаяся от затылка к лицу, раздвоенный язык которой обвивался вокруг левого глаза мужчины.

Сожженные Волосы быстро прошептал:

— Это — Таване. «Черный Змей» на вашем языке. Когда-то он был из нашего племени, потом его захватили в плен, но наши враги оставили его в живых, как мы оставили вас. Он стал одним из них. А теперь он отвернулся от своих названых братьев. Он рассказывает нам их планы. Он надеется на награду, когда мы победим.

Томас услышал, как Сожженные Волосы говорит о незнакомце, и заметил перемену в старейшинах.

«Они используют этого человека, этого шпиона, — подумал он. — Но они находят это отвратительным. Бесчестным».

Черный Змей заговорил — и, похоже, у него были для старейшин новости. Сожженные Волосы пересказал им основное. Похоже было, что враги почти сдались, хотя некоторые воины все еще делали вид, что полны ярости и желания сопротивляться. Слишком много народа пришло из сожженных поселков, и всем не хватает еды. Они оказались в ловушке, они голодали и почти лишились надежды. Но несколько дней назад случилось нечто возродившее их веру. Появился человек, который назвался одним из Охотников Рассвета, уехавшим с их великим вождем, Доннаконной. Он вернулся с оки Доннаконны, камнем силы. И теперь многие, особенно члены рода Медведя, уверены, что он пришел, чтобы спасти их. С ним женщина из племени бледных воров. Черный Змей и его жена считают ее колдуньей. По словам Черного Змея, вместе они обладают могучим волшебством, потому что дали нашим врагам новую надежду. Черный Змей отступил назад, и воцарилась тишина, которую нарушало только возобновившееся посапывание трубок. А потом вперед выступил Джанни в сопровождении Сожженных Волос. Уходящий День произнес несколько слов, кратко объяснив, что этот человек — тот, которого знают под именем Молодой Пес. В его вигваме за Большой Водой висит множество скальпов, добавил вождь.

Говорить через переводчика было трудно, но Джанни удалось передать свои основные мысли.

Томас с горечью услышал, как Джанни подтверждает, что Анна — колдунья. При этом ужас пробежал даже по спокойным лицам старейшин, сидевших напротив говорившего. Похоже, в Новом Свете ведьм боятся не меньше, чем в Старом. А потом Джанни добавил, что эта колдунья привезла с собой сильный оки — кости мертвой чародейки, которая убила в своей стране множество людей. Очень важно, чтобы этот оки увезли обратно через воду вместе с ведьмой. Именно для этого они сюда и явились. Если племя Великой Горы поможет Джанни совершить это, то он будет рад оказать им ответную услугу. У него есть много огненных палок, по одной для каждого вождя, сидящего здесь. И еще одна большая огненная палка стоит на его каноэ. Джанни научит своих друзей пользоваться этим оружием. Черный Змей заговорил снова. Его слова были переведены только для Джанни — и заставили того улыбнуться. А потом тот старейшина, который так благозвучно говорил вначале, снова вступил в разговор. Его слова не были переведены, но получили одобрение всех остальных вождей. Похоже, он подводил итог — и, после нового общего крика согласия, роль пленников в собрании закончилась. Их вывели наружу и неожиданно оставили одних. Сожженные Волосы вернулся обратно на совет.

Иезуита и его товарища тут же окружила команда моряков Все они забрасывали Джанни вопросами. Он стоял посреди возбужденных людей, отвечая каждому по очереди.

— Мы заключили договор. Они нас не тронут. То оружие, которое я взял на борт, я обменяю. Нет, вы можете обменивать что-то другое — на меха или на то, что захотите.

Вопросы продолжились.

— Хватит! — крикнул Джанни.

Вокруг них уже скопилась толпа любопытных жителей деревни. Мужчины пыхтели трубками, дети поддразнивали друг друга, сговариваясь подскакивать к незнакомцам, а потом опрометью бросаться прочь.

— Давайте вернемся на корабль, — предложил Джанни.

Матросы издали крик облегчения и побежали из деревни, сопровождаемые стайками хохочущих детей. У Томаса болело колено, так что ему не сразу удалось догнать на тропе своего молодого спутника.

— О чем ты договорился, Джанни?

— Тебе этого знать не нужно.

— По крайней мере, я слышал, что ты попросил оставить свою сестру живой.

— Да. Думаю, у меня на руках уже достаточно крови моих близких. Ты согласен?

Он впервые упомянул о смерти отца в Сан-Мало. Судя по виду Томаса, иезуиту хотелось что-то ответить на это, но Джанни пошел вперед.

Томас старался не отставать.

— Но что ты говорил об «огненной палке» нашего корабля? Ты ведь не имел в виду пушку?

— Конечно. — Джанни улыбнулся. — Я решил, что мы могли бы помочь нашим новым друзьям корабельным Фальконетом.

Борясь со скукой долгого плавания, Джанни много времени проводил с бомбардиром корабля, учась пользоваться небольшим носовым орудием.

Томас схватил молодого Ромбо за руку, заставив остановиться.

— Ты хочешь, чтобы эти люди убивали друг друга более эффективно?

— Я хочу, чтобы они добились своей цели побыстрее. И чтобы мы достигли своей.

— А если их цель — убийство невинных? Голос Джанни был жестким.

— То, к чему прикасалась шестипалая рука, не оставляет невинных. Все ею запятнаны. Все! И пусть бы все эти язычники умерли, лишь бы вернуть ведьмино наследие.

— Мы отсутствуем уже два месяца, Ромбо. — Томас пытался сделать так, чтобы в его голосе не звучал гнев, но безуспешно. — Кризис королевы Марии давно миновал. Так что прошло и то время, когда этими останками можно было воспользоваться.

— Их время никогда не останется в прошлом. Это — оружие на каждый момент, на все времена. И грех моей семьи никогда не будет искуплен, пока я не положу это оружие к ногам Папы в Риме, чтобы его святейшество использовал шестипалую руку против своих врагов, врагов Христа.

Яд, сочившийся из этих слов, и ненависть в глазах Джанни не позволили Томасу отвечать. Молодой человек высвободил руку, за которую иезуит продолжал его удерживать, и снова зашагал к берегу.

— Да поможет Бог этим людям, — прошептал иезуит, крестясь. — И да поможет Бог всем нам.