Маргарет вдохнула глубоко и с наслаждением: Вестминстерский дворец был полон соблазнительных запахов. Всего три дня как миновало Рождество. И хотя по святцам 28 декабря считалось днем Ирода, когда старый изувер своим приказом учинил избиение младенцев, это был также день, когда королевские кухни запекали остатки оленины в пироги, и устраивалась их раздача народу. Прежде чем стать начинкой, требуха, лытки и уши проваривались в жирной подливке, и уже затем попадали в выпечку. После этого дворцовые кухари под победные крики улицы выносили свои творения собравшемуся люду. Здесь исходящие паром пироги нарезались толстыми ломтями и попадали на семейные столы. Маргарет лично попробовала один ломтик: ничего, довольно вкусно, только сок немного жирноват и потому пристает к нёбу и зубам.

На толпу она смотрела из высокого окна, блаженно глядя на вышедшую шеренгу поваров, каждый с увесистым пирогом на подносе и ножом для нарезки у бедра. Детей в толпе не было. В день Ирода их было принято поколачивать в память о жестокости царя, так что ребятишки Лондона старались в этот день не попадаться на глаза, а те, что в услужении или на побегушках, держались тише воды, чтоб лишний раз не напоминать хозяевам о традиции. Взрослые же, теснясь вокруг поваров, беззаботно улыбались. Многие специально приносили с собой дерюжки и корзинки, чтобы было куда сложить угощение.

Маргарет погладила себя по животу, чувствуя в себе тяжесть от переедания за все последние дни. Рождественскую службу в Вестминстерском аббатстве она просидела рядом со своим дремлющим мужем. Снаружи праздновать Рождество Христово собрались плясуны и песенники, в храм которых не пускали: чего доброго, нарушат благочинность обряда. А те устроили снаружи кавардак, и тогда к ним вышли сторожа с дубинами, чтобы пинками и ударами отогнать прочь: не балуй.

Сзади осторожно кашлянул Дерри Брюер, и Маргарет обернулась, улыбаясь тому, как он по случаю праздника нарядно и опрятно одет. Сложно было даже сопоставить образ этого человека с тогдашним тощим, дрожащим монашком, пять лет назад вошедшим из-под дождя в Виндзоре. За эти годы Дерри нагулял вес, раздался в плечах и поясе. Но смотрелся он все таким же сильным, как заматеревший вепрь, не лишившийся с годами своей хитрости и сметки. При этой мысли Маргарет задумчиво притронулась к своему животу. Горе и треволнения помогли ей избежать такой же участи, но, словно в отместку, после рождения Эдуарда оставили ее лоно пустым. Эта мысль печалила, и адресованная Дерри улыбка вышла несколько натянутой.

– Какие новости, Дерри? Дворецкий говорил мне, что нынче по Лондону поколачивают ребят. Возможно, он меня разыгрывал, зная, что мое детство прошло во Франции. Или это действительно так?

– Такое действительно происходит, миледи, когда юные подмастерья отбиваются от рук, а хозяева на них серчают. Вот и сегодня такое местами тоже было. Хотя год на год не приходится. Если вы пожелаете такое увидеть, я могу устроить.

Королева со смехом покачала головой.

– Вот так бы все мои желания исполнялись, Дерри. Когда я была девочкой и впервые переплывала Ла-Манш, житье королевы я себе представляла именно таким.

При этих словах ей вспомнился человек, которому она была обязана своим переездом в Англию: Уильям де ла Поль, герцог Саффолк. Взор королевы вновь затуманился печалью.

– Как твои труды, Дерри? – меняя тему, спросила она. – Готов ли флот?

– Все корабельные плотники на южном побережье трудятся день и ночь. К весне, ваше высочество, строительство новых и ремонт старых кораблей завершится. Судов для переброски армии у нас будет столько, что Франция окажется не на шутку удивлена. Думаю, такого она не видывала с сорок шестого года. Уверен, этого будет достаточно, чтобы выкурить из Кале Солсбери с Уориком и Марча. Если они двинутся дальше во Францию, то будут обречены. Французский король не допустит, чтобы английские солдаты маршировали или стояли лагерем на его землях. Кале будет отвоеван для короны, ваше высочество, не извольте сомневаться. И любой обходной маневр, затеваемый врагами короля, будет нами пресечен.

– А после этого… Йорк, в Ирландии? – с вопросительной интонацией произнесла королева, на что Дерри ответил так же, как и с дюжину раз до этого.

– Миледи, вам доподлинно известно, что Ирландия – место дикое, а к Йорку там относятся с симпатией еще со времен его наместничества от имени короля. – Брюер неловко кашлянул. – В Ирландии у него есть друзья, которые верят в дом Йорка… в смысле, что он воплощает королевскую линию. И они будут противиться, эти упрямцы. Послать флот через какие-то двадцать миль в Кале – дело несложное. Можно заблокировать этот порт и высадить там солдат, пушки и все необходимое, хотя я надеюсь, что они сдадутся прежде, чем мы окажемся вынуждены крушить стены. Мне не хочется создавать у короля Франции впечатление, что от наших неурядиц он получает возможность что-нибудь выгадать. Ну а Ирландия… здесь, миледи, все обстоит несколько иначе. Высадить на диком восточном побережье армию – это уже попахивает полномасштабной военной кампанией: год, а то и более разлуки с Англией, когда, видит бог, наши люди могли бы найти куда более достойное применение у себя дома. Ирландцы народ хмурый. Вожди их кланов не потерпят вызова своему господству, из одной лишь искры может вспыхнуть мятеж. Я такой курс одобрить не могу, по крайней мере, в этом году. Позвольте мне вернуться к разговору о Йорке уже после того, как Кале окажется у нас в руках. Бог любит тех, миледи, кто обдумывает замыслы с дальним прицелом. Ему нравится показывать им цену их амбиций.

Маргарет с чопорной гримаской поджала губы.

– Я не могу оставить эту птицу в покое, – сказала она. – Он сбежал, когда мы его, в сущности, уже держали в руках, и тем самым посрамил всех моих поборников. Вы можете это понять, Дерри? Я видела, как Солсбери уничтожал добрых людей, пришедших на поле битвы с моим знаком Лебедя, из любви ко мне. Где же расплата за тот скверный день? Где справедливость, когда Солсбери со своим сыном преспокойно сидят во Франции, а Йорк в Ирландии? Я хочу, чтобы на родину их доставили в кандалах, Дерри! За все, во что они мне обошлись, за все, чем грозили.

– Ваше высочество, я понимаю. Для меня самого снова б наступило Рождество, увидь я Йорка и Солсбери под судом. Я был в Сент-Олбансе, миледи, и знаю о долгах, которые за ними числятся, да так и не отданы. Но расплаты им не миновать, клянусь. С шестью десятками кораблей, людьми и пушками мы выкурим их, как лис из норы. От вас же я прошу только одного: терпения.

Маргарет сухо кивнула, взмахом руки отпуская своего советника-шпиона. Дерри согнулся в поклоне, при этом в спину ему вступило. Бог ты мой, это уже старость! Взвесив все дела, предстоящие на сегодня, Брюер подумал, удастся ли воткнуть сюда час фехтования на мечах с одним из стражников короля. Верховой ездой Дерри уже овладел и в седле держался заправски. А затем решил научиться еще и сражаться как истинный рыцарь, хотя слегка коробило то, что на занятиях его пока шпыняют, как нерасторопного дитятю. Но решение принято, так что будь добр потей, чего бы это ни стоило.

С его уходом Маргарет опять повернулась к окну, улыбаясь праздничному многолюдству Лондона. Считаные дни оставались до нового года, на который она возлагала надежды великие, как никогда. Вначале Кале, затем Йорк, где бы тот ни отсиживался. Враги мужа будут изловлены, и Генрих, глядишь, сможет проживать отпущенные ему годы в мире и покое. Из всех страданий Англия, безусловно, выйдет лишь окрепшей, как и она сама, ее королева, окрепшая в горниле борьбы. А ведь подумать только, кем она когда-то была – робкой тихоней, с трудом изъясняющейся на чужом для себя английском языке; совсем не той воительницей, которой стала.

Для темной январской ночи море было считай что спокойно. Что и требовалось для замысла Уорика. До этого они втроем три дня пережидали свирепый шторм, бушевавший над Ла-Маншем. Море вставало на дыбы, ревело бешеной белой пастью; утешало лишь то, что королевский флот в такую непогоду из порта не выйдет нипочем.

1460 год еще только вступал в свои права, и всего три месяца минуло со дня побега из Ладлоу. Пока Йорк держал путь в Ирландию, Солсбери с Уориком и Эдуард Марч на рыбацкой лодке ускользнули во Францию. Для них это было падением на самое дно, но тем не менее все трое строили смелые планы насчет своего возвращения, не успев еще даже ступить в крепость Кале. Позднее им нанес визит брат Солсбери Уильям, лорд Фоконберг, приведя с собой сотню человек, а в защищенной бухте пришвартовав две бокастые каравеллы. Популярный в стане сторонников короля, Фоконберг также принес известие о том, что в Кенте собирается ланкастерский флот числом, способным доставить по весне десять с лишним тысяч человек. И если до этой поры кто-то еще имел сомнения насчет своей будущей стези, то теперь это известие развеяло их полностью. Акты о лишении прав состояния уже вышли, и оставлять изгнанников в покое никто не собирался.

Порт Сэндвич в канун стылого зимнего утра был тих и безлюден. Уорик и Солсбери шагали по пустой пристани, а сзади почти вплотную шел Эдуард Марч. Сейчас людей с ними было человек сорок – они двигались разрозненными группками по шестеро или по дюжине; в целом же в Англию этой ночью прибыло двести бывалых солдат в простой грубой одежде из шерсти и кожи. Латы и кольчуги в задуманной тихой работе были лишь помехой. В темноте эти люди могли сойти за артели кентских рыбаков. За долгие века Сэндвич множество раз подвергался набегам французов. На вражеские суда глаз здесь был наметан; оставалось лишь дивиться, что колокола на церкви еще не заполонили городок тревожным перезвоном.

Удача пока не изменяла. Свои четыре небольших суденышка прибывшие пришвартовали среди окутанного мглой королевского флота – всего четыре десятка кораблей на якоре, освещенных лишь несколькими фонарями, что покачивались на ветру. Сам городок темнел в отдалении, черный на фоне ночного неба; многие из его жителей привыкли подниматься до рассвета. Свое прибытие Уорик с отцом рассчитали так, чтобы рыбацкие артели в это время спали, а королевские матросы еще лежали в тяжелом бесчувствии от выпитого эля.

Уорик резко обернулся на сдавленный крик, донесшийся с одного из торговых суденышек, скрипящих на якоре. Источник звука определить было сложно: корабли стояли у причала так плотно, что, взобравшись на один, можно было переступить с него на соседний. Тех из людей Уорика, что пришвартовались подальше, лодки подвозили к лестницам, вделанным в деревянные стены, откуда они как можно тише поднимались на борта. В эти минуты они босиком проносились по темным палубам, дубинами и ножами неслышно убивая бедняг, что сторожили свои посудины. Все команды королевских судов находились на берегу, а на кораблях оставалась всего горстка юнг, следить за фонарями и посматривать, не появятся ли французы.

Уорик смотрел на море и вздрогнул от неожиданности, когда отец схватил его за предплечье. Над окольной дорогой, ведущей к береговой линии, плыл, приближаясь, фонарь. Вероятно, из-за присутствия в городке большого числа королевских солдат местные караульщики были не настолько бдительны, как полагалось. Метнувшись вперед, Уорик с Марчем заслышали обрывки смеха и разговора – что-то о недавнем Рождестве. На правом плече у Уорика лежала здоровенная тень Эдуарда Марча. Напяливать на себя одежду рыбака молодому великану было бессмысленно: с первого взгляда было ясно, что он солдат.

В повернувшей за угол группе было шесть человек; все они ошеломленно застыли. Один из них нес с собой небольшой колокол, которым запросто можно было переполошить весь город. Две группы неподвижно стояли, неотрывно глядя друг на друга.

– Французы! – наконец прошипел один из караульщиков, норовя поднять колокол.

– Да заткнись ты, дурень, – резко осадил его Уорик. – Мы что, похожи на лягушатников?

Караульщик пришел в замешательство и, судя по напряженной позе, готов был в любой момент сигануть прочь. В это время, судя по всему, старший, отодвинул на фонаре заслонку, и тусклый свет выхватил из темени фигуры, что стояли за Уориком. Человек тихо кашлянул, понимая, что любое неосторожное слово может стоить жизни и ему, и его товарищам.

– Кто бы вы ни были, лиха мы не хотим, – пытаясь сохранять в голосе начальственность, сказал он, но достаточно мягко, даже чуть просительно. Глаза его то и дело косились на Эдуарда, в котором сквозила готовность к насилию.

– Я граф Уорик, а со мною графы Солсбери и Марч, – властно произнес Уорик. Что перед ним за люди, его, в сущности, не заботило. Нужно было одно: уйти до рассвета вместе с кораблями. Не на рыбацких же лодках погонятся за ними моряки короля.

Старший караульщик подался ближе и пристально посмотрел. Как ни странно, он улыбался. Не оборачиваясь, он буркнул своим команду стоять и не дергаться.

– Ну тогда вам придется нас связать, – глядя глазами блестящими и веселыми, как у молодой собаки, сказал он. – Иначе корабелы поутру вздернут нас на реях.

– Драть тебя некому, Джим, – зашипел на него звонарь. – Порка нам считай что уже обеспечена.

– Зато живой останешься, – бросил старший ворчливо. – А если, Пит, звякнешь сейчас в колокол, я тебе самолично пинков навешу.

За их перепалкой Уорик наблюдал с хмурым нетерпением. Он, честно говоря, ожидал быстрой жестокой схватки с караульными, а затем, вероятно, неистовой спешки по последним кораблям у причала, в то время как город уже тревожно пробуждается, чтобы дать отпор злодеям. Пока среди караульщиков шло сердитое перешептыванье, Уорик поглядел на Солсбери с Марчем. Сын Йорка лишь пожал плечами.

Наконец тот, что с фонарем, обернулся к звонарю и, ухватившись за язык колокола, с глухим звяком выдернул его.

– Вот так-то. Мешать мы вам не будем, милорд.

– Я тебя знаю? – пытливо осведомился Уорик.

– Зовусь Джимом, милорд. Джим Уэйнрайт. Лично мы не знакомы, хотя это вы со своими молодцами гоняли нас по лондонским проулкам. Лет уже изрядно прошло, а я помню. – Уэйнрайт усмехнулся, обнажив щербатые, частично выбитые зубы. – Я тогда с Джеком Кейдом ухарствовал.

– Ах вон оно что, – устало кивнул Уорик, наконец-то понимая.

Тысячи кентцев воротились после той жуткой ночи с хорошей поживой. Сколькие из них, интересно, еще вспоминают ту бучу с теплом, а то и с ностальгией.

– С Кейдом и его друзьями, однако, несправедливо обошлись, – неодобрительно покачал головой Уэйнрайт. – Эти парни о том и не знают, а вот я все помню. Королева нас тогда простила, отпустила с миром, а затем на нас наслали этого коршуна, шерифа Идена. Не один дружок у меня пал от его подлых рук. А ведь они были прощеные, как и я. – Уэйнрайт оглянулся убедиться, что его подручные не собираются дать деру. – Мы тут все слышали разговоры от моряков насчет повстанцев из Кале. Вам тогда удача разок изменила, но теперь-то вы небось усвоили, что к чему?

– Может, и так, – тихо сказал Уорик, вызвав у караульщика смешок.

– Я тоже, милорд, о том подумал. – Уэйнрайт поглядел налево, где сейчас через бухту отходил черный силуэт корабля, парус которого на рее был уже бесшумно поднят снующими фигурами. – Стало быть, вы за королевскими кораблями?

Уорик кивнул и усмехнулся несколько удивленно.

– Ох, они поутру взбеленятся. Догадаться несложно. Что до меня, то мне с королевскими людьми не по пути. Во всяком случае, когда есть шанс поквитаться с ними за Кейда. – Уэйнрайт задумчиво поскреб подборок. – Если же вам нужно пополнение, милорд, то где его искать, как не в Кенте. Не нужно ходить за тридевять земель, вот что я вам скажу. Не один я скриплю еще с досады зубами по той ночке. Да и то, что в Ладлоу случилось, тоже не всем тут по нутру.

– А что Ладлоу? – тихо заметил Уорик. – Мы ушли только тогда, когда уже не оставалось никакой надежды.

В глазах Уэйнрайта мелькнуло замешательство.

– А у нас тут молва, что король благословил своих храбрецов напасть там на соседнюю деревушку. Хуже разбойников-французов с нею обошлись. На Рождество по стране только разговору и было. Сплошь глумление и убиение невинных. Баб всех перещупали да обесчестили. Жуть. А король-то Генрих, говорят, и ухом не повел, как будто так оно все и надо. Истинно вам говорю, милорд. Так что когда будете готовы, то лишь бросьте по Кенту клич и посмотрите, что случится. Только и всего. Нам тут не больно нравится слышать, как королёвы люди убивают женщин с детишками, вот что. И посчитаться с обидчиками тут много у кого сердце горит. К тому ж не забывайте, это ведь мы тогда прогулялись по Тауэру. Кольчуг да лат у нас, быть может, и не в достатке, да только кентцу они без надобности. Они народ такой прыткий, что никто и глазом не моргнет.

Весь этот разговор Солсбери слушал без единого слова. Он смотрел в ночную бездонность неба, где уже меняли свое расположение звезды, и сейчас тронул сына за руку.

– Нам пора, – поторопил он. – Этих людей давай свяжем, и поскорее к оставшимся кораблям.

Даже за то время, что они здесь стояли, темные ряды торговых судов и каравелл поредели, как выдранные зубы во рту. Все больше канатов сиротливо обвисало, а суда отходили на более глубокую воду. У причала их оставалось не больше полудюжины, с погашенными фонарями и безлюдными палубами.

Уорик кивнул. Он ожидал, что на причале без драки не обойдется, а по городу затрезвонят колокола. Вроде как обошлось. Но все равно пора было уходить.

– Благодарю тебя, мастер Уэйнрайт, – сказал он. – И сказанное тобой я запомню.

– Уж будьте добры, милорд. На доброе дело Кент поднимется. На плохое, может, и тоже, но доброе-то оно завсегда лучше.

Опутать веревками шестерых караульных заняло не больше минуты. Уорик с предварительным извинением поручил двоим своим солдатам пометить парочку из них синяками, но Уэйнрайта трогать не велел. До рассвета оставалась всего пара часов – с первым светом караульщиков, безусловно, найдут, парочку из них с синяками и расшибленными носами, для правдоподобия.

Марча и отца Уорик разослал по разным кораблям, возглавить там по горстке людей. Сам он ждал до последнего и лишь затем скакнул на последнее отходящее судно, сразу же встав там за румпель.

Начинался отлив, так что с полдюжины людей вполне управились с поднятием единственного паруса, который тут же упруго надулся утренним ветром. За их спинами оставалась длинная и пустая линия причала. Увидев это, Уорик рассмеялся.

На выходе из бухты волны стали крупнее, переливаясь, как черное масло. Ветер рвал с крупной зыби брызги. Людей на захваченных кораблях было немного, и веревки были протянуты от более мелких судов к более крупным. Один корабль, пусть даже с половиной команды, мог легко вести за собой другой. С восходом солнца стал отчетливо виден берег Франции на той стороне Ла-Манша.

От вида спешащей под парусами флотилии Уорика отчего-то разобрало безудержное желание запеть, и он затянул матросскую песню, известную с детства. Голос его вольно звенел над волнами, а люди на кораблях по соседству, расслышав и узнав, с улыбками ее подхватывали, бодро правя свою добычу в порт Кале.