Город под названием Сучжоу, через который мы проехали по пути на юг, оказался очень красивым, и нам было чуть ли не жаль покидать его. Но когда мы достигли цели нашего путешествия, города Ханчжоу, то обнаружили, что он еще красивей и изящней. Есть одна поговорка, которую знают даже те хань, которые живут очень далеко и никогда не бывали в обоих этих городах:

Это можно перевести так:

Как я уже говорил, Ханчжоу в одном отношении походил на Венецию: его со всех сторон окружала вода и насквозь пронизывали водные пути. Он одновременно был и речным и морским городом, но не портом. Ханчжоу располагался на северном берегу реки, которая называлась Фучуньцзянь; в этом месте река расширялась, мелела и веерообразно устремлялась на восток от города в виде многочисленных ручейков по всей территории обширной, широкой ровной дельты из песка и гальки. Эта пустынная дельта растянулась примерно на две сотни ли, от Ханчжоу и до того места, которое большую часть времени представляло собой отдаленное побережье Китайского моря. (Я вкратце объясню, что имею в виду под «большей частью времени».) Поскольку морские суда не могли пройти по этому огромному песчаному мелководью, в Ханчжоу не имелось благоприятных условий для порта, только молы, которые были необходимы для управления, со сравнительно немногочисленными и маленькими лодками, курсировавшими по реке в глубь города.

Все главные улицы Ханчжоу были каналами, которые отходили от берегов реки в сторону города, пронизывали и огибали его. В некоторых местах эти каналы превращались в широкие озера со спокойной и гладкой, как зеркало, водной поверхностью. Посреди этих озер имелись островки с общественными парками, все они были полны цветов, птиц, павильонов и флагов. Улицы поменьше были аккуратно вымощенными, широкими, но извилистыми и запутанными; они горбились над каналами в виде богато украшенных высоких мостов, которых было такое количество, что я не мог сосчитать. На каждом повороте улицы или канала можно было увидеть на возвышениях тщательно сделанные ворота, или шумный базар, или же пышное сооружение храма, или же дом в десять-двенадцать этажей с характерно изогнутыми свесами крыши.

Придворный архитектор Ханбалыка однажды рассказал мне, что в городах у хань никогда не бывает прямых улиц, потому что простые люди имеют глупость верить, что демоны могут перемещаться только прямо, и потому хань пытаются им помешать, заставляя улицы петлять. Честно говоря, мне показалось, что хань, прокладывая свои улицы в любом городе — включая также и водные улицы Ханчжоу, — обдуманно подражали своей манере письма. Городской базар — любой, а в городе, подобном Ханчжоу, их было огромное множество — представлял собой прямоугольную площадь, которая была окружена улицами с поворотами, изгибами и волнообразными ответвлениями, плавными или резкими — точно такими же, какие делает кисть при написании иероглифов. Моя личная печать могла бы стать прекрасным планом какого-нибудь обнесенного стеной ханьского города.

Ханчжоу был, как и подобает столице, очень цивилизованным и передовым и мог во многом служить примером хорошего вкуса. На улицах его встречались высокие вазы, в которые владельцы домов или лавок ставили цветы, чтобы доставить удовольствие прохожим. В это время года повсюду красовались ослепительные хризантемы. Этот цветок, между прочим, был национальной эмблемой Манзи, которая повторялась на всех официальных указателях, документах и тому подобном; хань почитали хризантему, потому что ее пышное соцветие было очень похоже на солнце с лучами. Еще на улицах кое-где были развешаны таблички с пометками — так объяснил мне писец — «Сосуд для почтительного сбора священных бумаг». В него складываются, сказал он, все обрывки бумага с написанным на них текстом. Обычно мусор просто выметали и убирали, но написанное слово ценилось здесь столь высоко, что такие бумага доставляли в специальный храм и там проводили особый ритуал их сжигания.

Однако Ханчжоу походил также на процветающий торговый город, в некотором отношении довольно кричащий и пышный. Казалось, что самый последний человек на улице, кроме покрытых пылью только что прибывших путешественников вроде нас, был разодет в богатые шелковые и бархатные наряды и увешан драгоценностями. Хотя почитатели Ханчжоу называют этот город «раем на земле», жители других городов из зависти именуют его «котлом для переплавки денег». Еще я видел на улицах при свете дня медленно прогуливающихся молодых женщин для утех, хань называют их «полевыми цветами». Было в Ханчжоу и великое множество винных и чайных лавок с названиями вроде «Чистое удовольствие», «Источник свежести», «Райский сад Джанет» (для того, чтобы потрафить мусульманам, местным и приезжим) — в некоторых из них на самом деле можно было купить вино и чай, но преимущественно там торговали «полевыми цветами».

Названия улиц и достопримечательностей в Ханчжоу были чем-то средним между хорошим вкусом и безвкусицей. Многие были просто поэтическими: один парк на острове назывался Павильоном, над Которым на Рассвете Летают Цапли. Некоторые названия были связаны с местными легендами: один храм, например, именовался Священный Дом, Который Вознесся к Небесам. Некоторые названия были краткими и описательными: канал, известный как Тушь для Питья, вовсе не был полон туши, он был чистым. Название происходило от расположенных на его берегу школ: хань под питьем туши подразумевают обучение. Некоторые названия были излишне цветистыми: переулок Цветов, Сделанных из Цветных Перышек Птиц — коротенькая улочка с лавками, в которых делали головные уборы. А кое-какие названия были просто неуклюжими: главная дорога, которая шла из города вглубь, была увешана указателями с надписями «Мощеная улица, которая проходит между огромных деревьев, падающих водопадов и поднимается к древнему буддистскому храму на холме».

Еще Ханчжоу напоминал Венецию тем, что в нем тоже не разрешалось пускать больших животных в центр города. В Венеции любой прибывший в город всадник должен привязать своего коня на campo на северо-востоке острова и дальше продолжить путь на гондоле. Точно так же, приехав в Ханчжоу, мы оставили наших лошадей и вьючных ослов в караван-сарае в окрестностях города и не торопясь отправились пешком — по улицам, через мосты, — а рабы следом несли необходимые нам вещи. Когда мы пришли к огромному дворцу — резиденции вана, нам пришлось даже оставить снаружи свою обувь. Встретивший нас у входа управляющий заверил, что у хань так принято, и выдал всем мягкие шлепанцы, которые носили внутри дворца.

Ваном Ханчжоу был недавно назначен еще один из сыновей Хубилая, Агячи, который оказался чуть старше меня. Его уже предупредил о нашем приезде посланный вперед гонец, и он приветствовал меня чрезвычайно тепло: «Sain bina, sain urkek», к Ху Шенг Агячи обратился почтительно, как к «sain nai». Мы вымылись с дороги, переоделись в более подходящие наряды и присоединились к Агячи на пиру, который он устроил по случаю нашего приезда. Меня хозяин усадил справа от себя, а Ху Шенг — слева, а не за отдельный стол для женщин. Немногие обращали внимание на Ху Шенг, когда она была рабыней, потому что, хотя тогда она была не менее красива, но одевалась так, как предписывалось рабыне, и вела себя скромно. Теперь же, став моей возлюбленной, Ху Шенг одевалась так же богато, как и любая благородная дама, но только исходящий от нее внутренний свет заставлял людей обращать на нее внимание — окружающие смотрели на нее с одобрением и восхищением.

Стоявшие на столе местные блюда приятно пахли и были вкусными, но немного отличались от тех, что приняты в Катае. Хань, уж не знаю почему, не любят молока и молочных продуктов, которые так сильно нравятся их соседям тибетцам и монголам. Поэтому здесь отсутствовали масло, сыр, кумыс или арха, но было множество других незнакомых блюд, которые возмещали их с лихвой. Когда слуги положили мне в тарелку нечто под названием «цыпленок mao-tai», я подумал, что сейчас захмелею, но он не был хмельным, всего лишь восхитительно нежным. Слуга в пиршественном зале объяснил, что цыпленка вовсе не готовили в этом крепком напитке, а только убили с его помощью. Если давать цыпленку пить mao-tai, сказал он, то цыпленок станет мягким, как это происходит с человеком, который расслабил все свои мышцы, он умирает, пребывая в блаженстве, и после того, как его приготовят, становится очень нежным.

Там были также пирог и блюдо из квашеной капусты, такой мягкой, что я похвалил ее — и все надо мной засмеялись. Сотрапезники сообщили мне, что на самом деле это крестьянская еда, которая впервые была приготовлена много лет назад как дешевая и доступная кормежка для строителей Великой стены. Однако другое блюдо с поистине звучавшим по-крестьянски названием, «рис попрошайки», похоже, не было доступно большинству крестьян, потому что оказалось приготовлено из кусочков и остатков пищи на кухне, перемешанных вместе. Однако это придворное risotto выглядело богато и изысканно. Рис был всего лишь связывающим веществом для разного рода моллюсков, кусочков свинины и говядины, трав, побегов бобов, бамбука и кусочков различных овощей. Мало того, все блюдо было желтого цвета — благодаря лепесткам гардении, а не шафрана. Торговый дом Поло еще не начал торговлю в Манзи.

Там были рассыпчатые хрустящие весенние рулеты из яиц, заполненных приготовленными на пару головками клевера и маленькими золотыми рыбками zu-jin, целиком поджаренными; рулеты эти можно было съесть в один прикус. Там были вермишель, приготовленная разными способами, и сладкие кубики из охлажденной гороховой пасты. Стол был уставлен подносами с местными деликатесами, в конце концов я попробовал все — сначала я пробовал, а уж потом интересовался, из чего это сделано, поскольку названия блюд испортили бы мне аппетит. Сюда входили языки уток в меду, кубики змеиного и обезьяньего мяса с подливкой из чабера, копченые морские личинки, голубиные яйца, приготовленные с гарниром, выглядевшим как серебряная паста (в действительности это было блюдо из сухожилий плавников акул). На десерт нам подавали большие ароматные плоды айвы, золотистые груши величиной с яйцо птицы Рухх и ни с чем не сравнимые дыни hami, а еще слегка замороженные мягкие конфеты, как сказал слуга — из «снежков и абрикосовых цветков». Запивали все это вином kao-liang, по цвету напоминающим янтарь, другим вином — розовым, совсем как губы Ху Шенг, и самой лучшей разновидностью местного чая, который носил название «драгоценный чай грома».

После того как мы закончили ужин супом, настоящим бульоном приготовленным из зрелых слив, из кухни появился повар. Мы выказали ему нашу благодарность и перебрались в другой зал, чтобы обсудить там наши дела. Нас было приблизительно около дюжины человек или около того: ван и его министры (все они были хань, но лишь немногие находились на этой должности во времена империи Сун). Большинство из них прибыли из Катая и поэтому умели говорить на монгольском языке. Все они, включая Агячи, носили длинные, до пола, прямые, изящно расшитые халаты, с просторными рукавами, в которые можно убирать руки. Первым делом ван заметил, что я могу носить любой костюм, какой пожелаю, — в тот день я был одет в любимый мною персидский наряд с аккуратным тюрбаном на голове и блузой с узкими манжетами на рукавах; для улицы у меня имелся плащ. Однако ван сказал, что для официальных встреч я должен сменить тюрбан на ханьский головной убор, какие носили он сам и его министры.

Это было что-то вроде неглубокой цилиндрической коробочки для пилюль, с пуговицей на верхушке, именно эта пуговица и была отличительным знаком для определения положения присутствующих в комнате. Там находились, как я выяснил, девять разных министров, но все они были одеты столь богато и выглядели так величественно, что о скромных значках в виде пуговиц не стоило и говорить. Только пуговица на головном уборе Агячи представляла собой рубин. Он был довольно большой и стоил целое состояние, но обозначал всего лишь самый высокий здешний титул — ван — и был намного меньше, скажем, золотого мориона Хубилая или scufieta венецианского дожа. Я был удостоен головного убора с коралловой пуговицей, которая обозначала следующий по значимости пост — куян. У Агячи уже был приготовлен для меня головной убор. Остальные министры носили различные пуговицы — символы должностей, которые были ниже рангом: сапфир, бирюза, хрусталь, перламутр и так далее. Однако мне понадобилось довольно много времени, чтобы научиться определять их с первого взгляда. Я развернул свой тюрбан и надел на голову коробку для пилюль. Все заметили, что я очень похож на куяна, только один старый хань пробормотал:

— Вам надо бы потолстеть.

Я спросил почему. Агячи рассмеялся и пояснил:

— Манзи полагают, что дети, собаки и правительственные чиновники должны быть толстыми. Они опасаются, что худые чиновники будут злыми. Но не обращайте внимания, Марко. Считается, что толстый чиновник не станет красть из казны или брать взятки. Любой правительственный чиновник — толстый или худой, уродливый или красивый — все равно всегда является объектом ругани.

Тот же старик снова пробормотал:

— Еще, куян Поло, вам следует покрасить волосы в черный цвет.

Я снова спросил почему, потому что его собственные волосы были седыми. Он ответил:

— Все манзи питают отвращение и боятся kwei — злых демонов, — и все манзи верят, что у kwei такие же светлые рыжеватые волосы, как у вас.

Ван снова рассмеялся.

— Боюсь, тут виноваты мы, монголы. У моего великого прадеда Чингиса был орлок по имени Сабатай. Сей монгольский полководец много чего уничтожил в этой части мира, поэтому именно его больше всех ненавидели хань, у него как раз и были светлые, с рыжеватым отливом волосы. Не знаю, как выглядели kwei прежде, но со времен Сабатая они стали выглядеть как он.

Другой мужчина хихикнул и сказал:

— Оставьте свои волосы и бороду, как у kwei, куян Поло. Вне зависимости от того, чем вам придется здесь заниматься, вам наверняка поможет, если вас будут бояться и ненавидеть. — Он говорил по-монгольски довольно хорошо, но было видно, что он лишь недавно выучил этот язык. — Как уже заметил ван, все равно люди бранят всех правительственных чиновников. Представьте, из всех чиновников к сборщикам налогов питают самое сильное отвращение. Надеюсь, вы понимаете, как отнесутся к сборщику налогов — чужаку, который вдобавок забирает все для правительства завоевателей. Предлагаю распространить повсюду слухи, что вы и правда демон kwei.

Я удивленно взглянул на говорившего. Это был пухлый, приятной наружности хань средних лет; изящная золотая пуговица на головном уборе свидетельствовала, что он относится к седьмому рангу.

— Судья Фунг Вей Ни, — представил его Агячи. — Уроженец Ханчжоу, замечательный юрист и человек, народ глубоко почитает его за честность и ум. Мы рады, что он согласился остаться работать в том же суде, в котором заседал и во времена Сун. А я лично благодарен ему, Марко, за то, что он согласился стать вашим помощником и советником, пока вы пребываете при этом дворе.

— Я тоже очень рад, судья Фунг, — сказал я, и мы, сложив руки, слегка поклонились друг другу, как это было принято среди равных по положению, вместо того чтобы сделать ko-tou. — Я буду рад любой помощи. Взвалив на себя миссию по сбору дани в Манзи, я оказался совершенно невежественным всего в двух вещах. Я вообще ничего не знаю о Манзи. И я также совершенно не знаю, как собирать налоги.

— Ну! — проворчал седоволосый мужчина, на этот раз без всякой лести. — Ну, откровенность и отсутствие чванства, по крайней мере, являются какими-то новыми чертами, присущими сборщику налогов. Сомневаюсь тем не менее, что это поможет вам в вашей миссии.

— Да уж, — сказал судья Фунг, — это поможет вам не больше, чем если бы вы потолстели или выкрасили в черный цвет волосы, куян Поло. Буду откровенен тоже. Я не вижу способа, с помощью которого вы сможете собрать с манзи налоги для ханства, если только не обойдете сами каждый дом или не пошлете делать это целую армию людей. Но армия, даже если держать ее на голодном пайке, обойдется вам дороже чем дань, которую вы сможете собрать.

— В любом случае, — заявил Агячи, — у меня нет армии, чтобы отправить ее вместе с вами. Но я предоставил — для вас и вашей дамы — прекрасный дом в лучшем квартале города, вместе с целым штатом слуг. Когда вы будете готовы, мои слуги покажут вам, где он находится.

Я поблагодарил его, а затем сказал своему новому помощнику:

— Если я не могу сразу приступить к изучению своих обязанностей, то, возможно, я могу начать с изучения своего окружения. Не проводите ли вы нас в наш дом, судья Фунг, а по пути не покажете ли нам немного Ханчжоу?

— С удовольствием, — ответил судья. — Сначала я покажу вам самый захватывающий вид нашего города. Сейчас как раз подходящая фаза луны — да, близится тот самый час, когда начинается hai-xiao. Давайте поторопимся.

В комнате не было ни песочных, ни водяных часов, ни даже кота, поэтому я не знаю, каким образом он точно определил время, когда надо идти наблюдать hai-xiao, чем бы это hai-xiao ни оказалось. Но мы с Ху Шенг попрощались с ваном и его помощниками и небольшой компанией, прихватив также писца и рабов, покинули дворец вместе с судьей Фунгом.

— Мы возьмем лодку отсюда до вашей резиденции, — сказал он. — Баркас правителя ожидает нас на канале со стороны дворца. Но сначала давайте прогуляемся здесь, вдоль берега реки.

Стояла прекрасная ночь, наполненная ароматом, светлая от мягкого сияния полной луны, поэтому мы наслаждались великолепным видом. Из дворца мы отправились по улице, которая шла параллельно реке. Та была окружена балюстрадой по пояс высотой, построенной преимущественно из каких-то камней странной формы. Они были округлыми, у каждого имелось отверстие в центре; все камни были величиной в обхват человека и в окружности равнялись моей талии. Они были слишком маленькими для жерновов и слишком тяжелыми, чтобы служить колесами. Для чего бы они ни использовались раньше, теперь их специально выставили на берегу друг за другом, а пространство между ними заполнили более мелкими камнями, что превратило балюстраду в монолитную стену с плоской вершиной. Я огляделся и увидел, что парапет уменьшается с другой стороны; вертикальная стена из камня высотой примерно с двухэтажный дом поднималась от поверхности воды внизу.

Я сказал:

— Я полагаю, река сильно разливается во время сезона наводнений?

— Нет, — ответил Фунг. — Город специально построен выше реки на этом берегу, принимая во внимание hai-xiao. Посмотрите вон туда, на восток, в сторону океана.

Таким образом мы с Ху Шенг и судья стояли, перегнувшись через парапет, и смотрели в сторону моря через плоскую, покрытую песком, освещенную луной дельту, которая простиралась до самого черного горизонта. Разумеется, океан был не виден. Он находился примерно в сотне ли от этого мелководья. Или же находился там обычно. Потому что теперь я начал улавливать оттуда легкий шум, словно конная армия монголов галопом скакала в нашу сторону. Ху Шенг потянула меня за рукав, что меня удивило, потому что она ничего не могла услышать. Но другой рукой, которая лежала на парапете, она сделала знак и вопросительно посмотрела на меня. Ясно: Ху Шенг снова почувствовала звук. Из какой бы дали он ни доносился, подумал я, должно быть, это настоящий гром, который сотряс каменную стену. В ответ я лишь пожал плечами, потому что ничего не мог объяснить. Фунг, очевидно, знал, что должно произойти, и совершенно не боялся.

Он снова показал, и я увидел яркую серебряную линию, которая расколола тьму на горизонте. Прежде чем я успел спросить, что это, она приблизилась настолько, что я смог разглядеть: линия морской пены, сверкающей в свете луны, шла прямо на нас по песчаной пустыне, как строй закованных в серебряную броню всадников, а за ней словно бы устремилось все Китайское море. Как я уже сказал, эта отмель имела форму веера — в сотню ли величиной — в том месте, где она встречалась с океаном, ее узкая часть находилась здесь, в устье реки. Таким образом, наступающее море пришло в дельту. Оно словно обрушивалось на нее пеленой воды и пены, которая быстро сжималась, пока шла, нагромождалась, перемешивалась и становилась ярко-белой. Hai-xiao случилось столь быстро, что я даже не успел вскрикнуть от изумления. Внизу, устремившись прямо на нас, во всю ширину дельты стояла стена высотой с дом. Однако из-за сверкания пены она напоминала обвал, который быстро пронесся по долине в Юньнане, да и грохотала она точно так же.

Я взглянул на реку под нами. Подобно маленькому зверьку, вылезшему из своей норы и столкнувшемуся с покрытой пеной мордой бешеной собаки, она потекла вспять, отскочив и пытаясь высвободиться из захваченной норы и отступить по направлению к горам, с которых она текла. В следующий момент эта огромная ревущая стена воды поднялась до нас, как раз до края парапета, и брызги пенящихся и перемешивающихся волн долетели до нас. Я и сам просто прирос к месту при виде этого зрелища, но я, по крайней мере, видел морскую воду прежде. Думаю, что Ху Шенг никогда не наблюдала ничего подобного, поэтому я повернулся, чтобы посмотреть, не испугалась ли она. Нет! Ее глаза сияли, она улыбалась, а морская пена в ее волосах сияла в лунном свете подобно опалам. Тем, кто живет в мире тишины, полагаю, больше прочих должно доставлять удовольствие созерцание величественных зрелищ, особенно таких великолепных и захватывающих. Даже я ощутил, как каменная балюстрада рядом с нами и окружавшая нас ночь содрогались. Грохочущее, пенящееся и шипящее море продолжало бурлить и перемещаться вверх по течению, яркая белизна окрасилась в темно-зеленый цвет, и в конце концов темно-зеленый цвет начал преобладать, пока все волнующееся море под нами, разлившееся во всю ширину реки, не перестало пениться.

Когда я наконец смог расслышать свой собственный голос, то обратился к Фунгу:

— Во имя всех богов, что это такое?

— Впервые посетившие наш город обычно находятся под большим впечатлением, — ответил он гордо, словно в этом была его заслуга. — Это hai-xiao — волна прилива.

— Прилив? — воскликнул я. — Быть того не может! Приливы приходят и уходят с величественным спокойствием.

— Hai-xiao не всегда такая впечатляющая, — признал Фунг. — Только когда сезон, фаза луны и время дня или ночи точно совпадают. В таком случае, как вы только что видели, море несется по этим пескам, словно скачущий галопом конь, — расстояние в две сотни ли оно проходит за такое время, сколько его требуется для того, чтобы неторопливо пообедать. Лодочники на реке давным-давно научились этим пользоваться. Они отчаливают отсюда вместе с приходом hai-xiao, и она подхватывает их и несет вверх по течению сотню ли, им не надо даже браться за весла.

Я вежливо заметил:

— Простите мои сомнения, судья Фунг. Но я сам родом из приморского города и видел приливы всю свою жизнь. Море поднимается и опускается примерно на высоту руки. А это была гора воды!

Он так же вежливо ответил:

— Простите, что спорю с вами, куян Поло. Но осмелюсь предположить, что ваш город стоит у небольшого моря.

Я надменно возразил:

— Вот уж нет, никогда не считал его небольшим. За Геркулесовыми столпами находится бескрайний Атлантический океан.

— А. Ну да. Это большое море. За этим побережьем много островов. На северо-востоке, например, находятся Японские острова, на них еще располагается империя карликов. Но если отправиться еще дальше на восток, острова становятся меньше, встречаются реже и постепенно исчезают, а Китайское море все тянется и тянется. Все дальше и дальше.

— Как наш Атлантический океан, — пробормотал я. — Никто из моряков никогда не пересекал его и не знает, где он оканчивается, что за ним находится и имеет ли он конец.

— Ну, у этого моря есть конец, — сказал вдруг Фунг. — Имеется, по крайней мере, одна запись о том, что его удалось пересечь. Ханчжоу сейчас отделен от океана этой дельтой в две сотни ли. Но видите эти камни? — Он показал на округлые камни, которые составляли большую часть балюстрады. — Это якоря величественных морских судов или же противовесы для мачт на этих кораблях. Вернее, были ими когда-то.

— Значит, Ханчжоу был когда-то морским портом? — сказал я. — И должно быть, довольно большим. Но очень давно, я сужу по тому, что дельта почти на всем своем протяжении заилена.

— Да. Почти восемь столетий тому назад. В городском архиве сохранился судовой журнал с записями некоего Ху Чена, буддистского монаха, и записи эти относятся — по нашему летоисчислению — к три тысячи сотому году или что-то около того. Там рассказывается, что Ху Чен находился на борту готовящейся к отплытию шхуны, которой не посчастливилось и она оказалась смытой в море тайфуном — сильным штормом, — а затем продолжила двигаться на восток и после продолжительного путешествия пристала там к какому-то берегу. По подсчетам монаха, расстояние до этого берега составляло больше двадцати одной тысячи ли. На всем протяжении пути — сплошная вода. И еще двадцать одна тысяча ли обратно. Но он вернулся, откуда бы он ни плыл, потому что путевой журнал существует.

— Хох! Двадцать одна тысяча ли! Ну это же столько же, сколько составляет весь путь по суше отсюда до Венеции. — Мне в голову пришла мысль, она была чрезвычайно заманчивой. — Если так далеко отсюда за морем на востоке есть суша, то, должно быть, это мой родной континент Европа! А этот континент, на котором расположены Катай и Манзи, скорей всего, дальняя оконечность, которую омывает наш океан! Скажите мне, судья, а тот монах упоминал о каких-нибудь городах на том берегу? Лиссабоне? Бордо?

— Нет, городов там не было. Он назвал эту землю Фу Санг, что означает только «место, куда мы приплыли». Местные жители, сказал он, напоминают монголов или тибетцев больше, чем хань, но они совершенные варвары и говорят на каком-то странном языке.

— Должно быть, это была Иберия… или Марокко… — сказал я задумчиво. — Полагаю, обе эти страны уже тогда были заселены маврами-мусульманами. Монах рассказал еще что-нибудь об этом месте?

— Очень мало. Местные жители были настроены враждебно, поэтому только после долгих приключений и с огромным трудом морякам удалось восстановить запасы еды и питьевой воды. Они отплывали в спешке и снова отправились на запад. Что еще, похоже, удивило Ху Чена, так это растительность. Он рассказывал, что деревья на Фу Санге очень странные. Он говорил, что они были не из древесины и не имели ветвей с листьями, а состояли из зеленой мякоти и небольших шипов. — Фунг изобразил на лице удивление и недоверие. — Думаю, на это не стоит обращать внимания. Полагаю, что священники повсюду видят плоть и шипы.

— Хм. Я не знаю, какие деревья растут в Иберии или Марокко, — пробормотал я, не в силах оторваться от приятных раздумий. — Но испытываешь благоговение даже от одной только мысли — только от возможности — предположения, что можно доплыть отсюда до далекой родины.

— Лучше не пытаться этого делать, — небрежно бросил Фунг. — Немногие люди после Ху Чена столкнулись с тайфуном в открытом море и выжили, чтобы об этом рассказать. Этот шторм начинается внезапно, между этим побережьем и Японскими островами. Хубилай-хан дважды пытался предпринять попытку вторгнуться в эту империю и завоевать ее, посылал целый флот с воинами. В первый раз он отправил их слишком мало, и карлики всех перебили. В последний раз он отправил сотни кораблей и почти целый tuk людей. Но начался тайфун и всех их уничтожил, вторжение снова провалилось. Я слышал, что карлики выразили благодарность шторму и назвали тайфун самоубийственным, что на их странном языке означает Божественный Ветер.

— Однако, — сказал я, все еще продолжая размышлять, — если шторм возникает только в этом месте, между побережьем и Японскими островами, тогда — если Хубилай все же захватит эти острова — можно будет попробовать предпринять безопасное путешествие оттуда…

Но Хубилай больше так и не предпринял новой вылазки против карликов и не завоевал этих островов, я не побывал на них и не отправился оттуда на восток. Я несколько раз побывал на Китайском море, но никогда не отплывал далеко от берега. Поэтому я не знаю, где находится это далекое Фу Санг, как я подозреваю, западное побережье Европы. А возможно, это была какая-то новая земля, которую не открыли и по сей день. Мне жаль, что я так и не предпринял этого путешествия, хотя бы для того, чтобы удовлетворить свое любопытство. Мне очень хотелось отправиться туда, посмотреть на это место, но мне это так и не удалось.