К семи часам утра стало ясно, что Вильгельм решился атаковать. Разведчики, посланные в нормандский лагерь, вернулись с донесением, что неприятель вооружается и строится. Вскоре англичане увидели над дорогой облако пыли. Гарольд выстроил линию обороны: она занимала весь гребень холма от одной лощины до другой, от ручья до леса; длина ее составляла тысячу ярдов. Дружинники стояли в четыре ряда, на достаточном расстоянии друг от друга, чтобы свободно орудовать боевым топором или мечом, между ними оставались зазоры, сквозь которые лучники из ополчения могли выбежать вперед и, выпустив стрелы, снова укрыться за спинами дружинников. Даффид и Уолт с помощью Рипа, Шира и Тимора вырыли возле седой яблони ямы в твердой известковой почве и укрепили в них древки знамен. В этой битве понадобятся обе руки.

Гарольд подозвал своих братьев и отдал последние распоряжения. Они будут биться в открытом строю, если только Вильгельм не сосредоточит удар в одном месте, направив туда множество тяжеловооруженных воинов. В таком случае, а также при нападении конницы, дружинникам следует применить обычную тактику: сдвинуть щиты, образовав непреодолимый заслон. Нечего бояться рыцарей, говорил король, лошади не решатся прыгать через ограду из щитов, а как только всадники приблизятся вплотную, можно разделаться сперва с лошадьми, а затем с седоками.

– Опасаться следует лишь одного, – сказал Гарольд в заключение, – а именно превосходящих сил противника. Однако, чтобы удержать позиции наверху, вполне достаточно тех людей, которыми мы располагаем, и три тысячи справятся с этой задачей не хуже, чем десять. Но помните: только этот гребень, этот холм защищают нас. Если вы стронетесь с места, не важно, вперед или назад, всему конец. Вот вам последний приказ: стоять стеной! Стоять намертво!

Он обнял братьев, пожал им руки и отошел. Что-то особенное чувствовалось и в голосе Гарольда, и в его движениях, когда он надевал шлем и кольчугу. Потом он попросил Уолта пристегнуть ворот кольчуги к нижней части шлема, дотронулся до золотого ободка, помолчал немного и усмехнулся:

– Ровно сидит?

– Да, – ответил Уолт.

– Вот и хорошо. – Он глубоко вздохнул, шлепнул одной кожаной рукавицей о другую. – Что ж, пошли.

Нормандцы находились уже в полумиле от нас. В авангарде шли лучники, а основная часть войска построилась сомкнутыми рядами, пешие впереди, за ними рыцари на конях. В таком порядке три колонны нормандцев начали восхождение на гору. Англичане легко распознали Вильгельма: он превосходил ростом большинство бойцов в обеих армиях, долговязая тощая фигура кренилась вправо и влево. Герцог объезжал на огромном черном жеребце своих людей, постоянно сбиваясь с рыси на галоп. Реял штандарт со львом, десяток телохранителей едва поспевали за своим господином. Даже на таком расстоянии слышался пронзительный голос, почти визг: опять построились не в том порядке, ровнее, еще ровнее! В точности выполнять приказы! С вершины горы можно было различить и белое с золотом папское знамя, и даже висевший на шее герцога ковчежец с мощами, теми самыми, на которых Гарольд принес опрометчивую клятву.

Нормандцы пошли в атаку, лучники и легковооруженные воины прикрывали движение главных сил. Гарольд распорядился, чтобы английские ополченцы выбежали вперед и потеснили вражеских лучников. В этот момент из рядов нормандцев вырвался какой-то нелепо подпрыгивавший человек в пурпурном плаще менестреля, с черной бородой и почти лысой макушкой. В руках у него была небольшая гитара:

– Это был Тайлефер?

– Да, это был он.

На певца обрушился град стрел и камней, кровь заструилась по лицу, и он осел на землю. Передние ряды нормандцев прошли по нему, и больше Тайлефера никто не видел, пока мы не наткнулись на него у стен Никеи, где он потешал толпу, зарабатывая себе на хлеб насущный.

Около тысячи ополченцев просочились сквозь наши ряды. В руках, в мешках и кожаных петлях, притороченных к поясу, были метательные снаряды: маленькие топорики, камни, насаженные на короткую рукоять, обычные камни без рукояти – ополченцы взяли столько, сколько смогли унести. Нормандские лучники оказались бессильны, им приходилось стрелять снизу вверх, их стрелы теряли скорость и могли разве что оцарапать руку, шею или бедро, к тому же стреляли лучники вразнобой, так что наши вполне успевали уклониться от стрел. Англичане же бросали свои камни и топоры сверху вниз, подступая все ближе, многих лучников они сбили с ног, прочих заставили отступить, спрятаться за спины тяжеловооруженных воинов.

Справиться с этими было труднее: укрытые щитами в форме листа, стальными шлемами, длинными кольчугами, они медленно, но неуклонно продвигались вперед, и хотя в некоторых из них тоже угодили метательные снаряды, ни стрелы, ни град камней их не остановили. Ополчение отступило, соблюдая должный порядок, а если кто и припустил со всех ног, то не от страха, а от радости, что маневр удался. И тут мы, дружинники, телохранители, обнажили мечи, сдвинули щиты и, набрав в легкие побольше воздуха, приняли бой.

Первая атака, когда копье прощупывает твою броню, первый удар, когда меч обрушивается на край твоего щита, и металлический скрежет, когда лезвие твоего меча или топора врезается в кольчугу под ребрами противника и ты видишь, как лицо его искажается яростью и болью и кровь хлещет из разрубленного бока – все это бьет по тебе, поражая душу и тело. Вдруг понимаешь: да этот ублюдок хочет меня прикончить! – а помешать ему можно только убив его, и он валится на бок, но за ним появляется следующий.

Англичане и нормандцы сошлись лицом к лицу, бой превратился во множество отдельных поединков. Во время сражения одно единоборство затягивается, другое заканчивается быстрее, приходится все время немного смещаться: твой противник падает, и ты можешь помочь соседу, твой сосед падает, и тебе приходится иметь дело сразу с двумя противниками. Каждый воин пускает в ход оружие, которым лучше владеет: топор, меч, булаву, напрягает все силы, старается скрыть от недруга свою слабость, свои уязвимые места. Те, кто крупнее телом, полагаются на свой щит и на силу удара; те, кто помельче, как Даффид и Тимор, больше рассчитывают на проворство и ловкость. Когда силы противников примерно равны, победа, как правило, достается тем, кто занял более выгодную позицию, кто лучше подготовился и искуснее владеет оружием, у кого крепче доспехи. Вскоре мы почувствовали, как давит на спину и плечи тяжесть кольчуги, как сотрясается тело от все новых ударов, отраженных щитом или мечом; внутри все горело, несмотря на прохладный день, томили голод и жажда. Еще бы, нормандцы-то две недели отдыхали и отъедались после высадки, а мы недавно выдержали бой при Стэмфорде и дважды прошли чуть ли не всю Англию из конца в конец.

Наконец трубы дали сигнал к отступлению, атака захлебнулась. В пылу битвы некоторые дружинники испустили победный клич и, сломав ряды, бросились преследовать отступавших, но Гарольд грозно окликнул их. Почти все вспомнили первоначальный наказ и возвратились. Даже самые лихие, увидев, что остались в одиночестве, остановились, осыпая врага оскорблениями и поднятыми с земли камнями, а потом тоже вернулись в строй.

Стоя под яблоней, у своих знамен, Гарольд пытался оценить положение. Справа и слева еще возвышались, не дрогнув, штандарты его братьев, склон горы был усыпан мертвыми и умирающими, и большинство составляли нормандцы. Наше войско почти не поредело. Обернувшись в сторону леса, Гарольд увидел спешивший на подмогу отряд: около сотни дружинников из Мерсии и вдвое больше ополченцев с тесаками на плечах, с круглыми щитами за спиной. Гарольд снова посмотрел вниз, на нормандскую армию, и улыбнулся. Если повезет, к полудню или чуть позже наши силы сравняются и даже превзойдут силы противника.

Я тоже сделал смотр: после гибели Ульфрика я остался старшим из телохранителей. Даффид лежал на земле, Тимор склонился над ним, пытаясь перевязать ему лицо. Скверный удар, щека разрублена до кости. Рипу сломали руку, Шир только что вернулся из задних рядов, проводив брата в арьергард. Моей правой руке тоже здорово досталось, то ли сильный ушиб, то ли рана, под кольчугой не разберешь. Рука ныла нестерпимо, но пока еще действовала, и я знал, что в пылу схватки и думать позабуду о боли. Зато мы остались в живых, и самое главное – был цел и невредим наш вождь, наш господин, наш король.

Вновь запели трубы, и на этот раз у подножия холма собрались всадники. На копьях у них развевались узкие полоски флажков, шлемы казались черными на фоне сиявшего вдалеке моря, копыта коней выбивали из дерна осколки кремня, звенела упряжь, кони храпели, ржали, вторя зову трубы. Гарольд и его братья на левом и правом флангах приказали дружинникам перестроиться в два ряда. Передний ряд сдвинул щиты так, чтобы края их сомкнулись и образовали прочную стену длиной в восемьсот ярдов. Оставшиеся во втором ряду были готовы закрыть собой брешь в этой живой стене, коли погибнет кто-нибудь из товарищей, или вступить в схватку с рыцарем, сумевшим прорваться сквозь первый ряд защитников.

Герцог Вильгельм самолично вел нормандцев в бой, над забралом его шлема поблескивал золотой ободок, рядом мелькало алое полотнище с золотым львом и бело-золотое папское знамя. Вслед за герцогом двинулся в атаку отряд конницы, три ряда всадников по сто пятьдесят воинов в каждом. Они продвигались размеренной рысью, соблюдая строй. Чуть позади них выступили еще два таких же отряда, прикрывавшие центр с флангов, и земля задрожала от топота копыт.

Наших охватила тревога: мало кому доводилось сражаться со всадниками. Хотя Гарольд перед сражением предупредил, какой тактики следует придерживаться, и, слушая его, мы верили, что этот план сработает, на миг мы утратили мужество. Боевые кони оказались куда крупнее, чем мы себе представляли, по большей части гнедые и вороные лоснящиеся жеребцы-четырехлетки, на несколько ладоней выше тех лошадок, которыми мы пользовались для охоты и больших переходов.

С расстояния в двадцать ярдов нормандцы метнули в нас копья. Они целились поверх голов, и копья перелетели через наши щиты, не причинив особого вреда; это потом валявшиеся под ногами длинные шесты стали мешать нам, то и дело попадая под ноги. Выхватив мечи и булавы (Вильгельм орудовал шипастой булавой длиной в добрый ярд), рыцари пустили коней в галоп и со страшным грохотом и воплем помчались вперед, преодолев последние разделявшие нас ярды. Хотелось бежать без оглядки от несущейся лавины коней и железа, но мы устояли и стена щитов не дрогнула. Едва доскакав до первого ряда дружинников, лошади повернули головы, не желая тыкаться мордами в мечи, но со злобным ржанием напирали на нас плечами и боками, а рыцари наносили удар за ударом по нашим шлемам и верхней кромке щитов – сидя в седле, они были выше пешего строя.

Кое-где им удалось прорвать оборону – здесь щит подался вперед, там воин опрокинулся навзничь, кровь хлынула из разрубленной головы. Но стоило рыцарю направить своего огромного тяжелого жеребца в открывшийся просвет, сразу слышался крик: «Убейте животное, потом человека, сперва лошадь, потом всадника!»

Это оказалось не так-то просто, хотя лошадей и не защищала броня. Мы вонзали мечи им в бока и шеи, рубили топорами ноги, но своими тяжелыми копытами кони наносили нам почти такой же ущерб, как всадники, которых мы пытались столкнуть с седла. Тогда закованный в доспехи рыцарь валился наземь беспомощной грудой, разбиваясь под тяжестью собственного вооружения. Иной раз спешенному воину удавалось подняться и даже прорваться через вторую линию обороны, но там на него набрасывались ополченцы, пятеро, шестеро на одного, ловко уклоняясь от меча или булавы, хватали супостата за колени, за шею, валили наземь, перерезали горло ножом, а если рыцарь успевал особенно обозлить мужиков, они рассекали кольчугу и добирались до гениталий.

Передний наш ряд еще держался, но мы несли тяжелые потери, за смерть каждого рыцаря расплачиваясь гибелью троих, а то и четверых англичан. Под Вильгельмом убили коня, наши таны и дружинники обступили его кольцом. Это происходило в нескольких ярдах от штандартов Гарольда, так близко эти двое сошлись в сражении только раз. На миг их взгляды встретились, повисло ледяное молчание, а потом, яростно вопя, размахивая своей чудовищной булавой, Вильгельм проложил себе путь, оставляя позади разбитые черепа и переломанные ребра. Ни царапины на нем не было, он был забрызган чужой кровью. В числе прочих он уложил и Шира из Торнинг-Хилла.

Двадцать минут спустя снова запели трубы, и нормандские всадники отступили. Мы смеялись над ними – увы, преждевременно. Они всего-навсего дали передышку утомленным коням и бойцам. Почти сразу же всадников сменили пехотинцы, но на этот раз Гарольд приказал дружине оставаться на месте, сомкнув щиты, а против стены щитов пехотинцы ничего поделать не могут. Зато они выиграли время; рыцари перевели дух, а многие сменили лошадей.

Всадники вновь ринулись на поредевшую дружину, и впервые я почувствовал, как в душу закрадывается усталость. Мы вступили в битву с надеждой, почти уверенные в своем торжестве, но теперь к утомлению и горечи примешивался едкий привкус страха. Вокруг и впереди нас повсюду лежали люди, умиравшие от страшных ран, красивые, гордые лица искажала гримаса смертной муки, ярости и страха. Кровь текла повсюду, под ногами хрустели осколки костей, мозги и лиловатые кишки летели во все стороны, и этот мерзостный запах, запах крови и дерьма, запах бойни и отхожего места...

Я прикрыл глаза руками, меня охватила тоска по дому, по Иверну, по тем ночам, когда Эрика сжимала меня в объятиях и, положив голову ей на грудь, я слышал, как ровно бьется ее сердце, вдыхал ее тепло, наслаждаясь покоем утоленного желания, сладостным отдыхом хорошо потрудившегося тела.

Но и на нормандцах начало сказываться напряжение битвы. Центр, где командовал Ублюдок, пересевший на норовистого гнедого жеребца, еще держался, но на нашем правом, а для нормандцев левом фланге ряды захватчиков сбились, всадники на свежих лошадях вырвались вперед, те, кто так и не сменил коня, приотстали. Прежде чем подняться к вершине, нормандцам нужно было преодолеть пологий заболоченный спуск, а затем более крутой подъем. Лошади увязали в рыхлой и влажной почве, и ряды нормандцев спешились, не достигнув нашей передовой линии. Рыцари приближались к нам группами по десять-двенадцать человек, и англичане, воспользовавшись своим преимуществом, окружали эти маленькие группки и рубили всадников по одному. Всадники, поднимавшиеся за ними, мешкали в нерешительности. Увидев это, второй ряд наших дружинников тоже сорвался с места и помчался вниз по склону, чтобы добить врага. Ополчение устремилось следом. Нормандская конница, удиравшая через ложбину, столкнулась на другой ее стороне с собственной пехотой, приведя и ее в смятение.

В гуще схватки, завязавшейся вокруг знамен, Гарольд не мог понять, что происходит, а Вильгельм гораздо отчетливее различал все со спины своего коня. Вырвавшись из боя, он помчался по склону холма. Он визжал от ярости, колотя своих рыцарей мечом плашмя (булаву он уже потерял), и вынудил их повернуть, выстроив какое-то подобие боевой линии в тот самый миг, когда передние ряды англичан, в свой черед преодолевшие широкий овраг, поднялись по другому его краю и обрушились на позиции нормандцев.

Какой-то ополченец, взыскуя бессмертной славы, одним взмахом острого как бритва кинжала перерезал шею гнедому жеребцу, и Вильгельм второй раз за день свалился на землю.

Вокруг поднялись громкие крики ликования и отчаяния, нападавшие и оборонявшиеся застыли, не успев опустить руку, уже занесенную для удара. Всадники поворачивали лошадей и, заслоняя глаза от солнца, заглядывали в глубокую ложбину.

Вильгельм спихнул с седла одного из рыцарей, вспрыгнул на его коня, но золотой обруч, похожий на корону, свалился с его головы, и никто не узнавал герцога, пока он не сорвал с головы шлем, швырнув его в того самого англичанина, который убил под ним жеребца. Выхватив древко флага у своего знаменосца, умудрившегося в гуще схватки не отстать от господина, Вильгельм вновь помчался вдоль нестройных рядов своих войск, демонстрируя и нормандцам, и англичанам, что он еще жив. Его воины, и конные, и пешие, воспряли духом. Теперь они двинулись с края оврага вниз, в ту болотистую котловину, где сосредоточилось большинство англичан. Гирт и его эрлы, побоявшиеся ослушаться приказа Гарольда, не подоспели на помощь, и триста или четыреста дружинников пали на месте, прежде чем остальным удалось вернуться на гребень холма.

Ход сражения переломился в пользу Вильгельма. Англичане испытывали отчаяние, всегда сменяющее обманутую надежду. Они потеряли больше людей, чем могли себе позволить, и, хуже того, убедились в справедливости молвы: Вильгельм был неуязвим, либо потому, что он и впрямь приходился родным сыном дьяволу, либо, как многие шептались, потому, что на шее у него висел ковчежец с теми самыми реликвиями, на которых Гарольд присягнул герцогу, уступив ему права на престол.