Часть III Клятва

Вот каким образом – хотя Уолт, лежавший в полузабытьи в гостинице у стен Никеи, разумеется, не мог знать всех этих обстоятельств – Гарольд и его ближние дружинники оказались при дворе герцога Вильгельма и внимали «Песни о Роланде» в исполнении Тайлефера. Поездка эта привела к катастрофе, а подстроил западню как раз Тайлефер. Тайлефер? Тот самый, что теперь превратился в фокусника и за свои кощунственные проделки угодил в тюрьму, да еще и Квинта за собой потянул? И дети этого Тайлефера теперь ухаживают за ним? Я схожу с ума, со стоном сказал себе Уолт. Но арфа – вот она лежит, никуда не делась.

Путешествие в Нормандию началось из гавани Чичестера, где сливается множество течений, пролагающих себе путь между большими и малыми островами. Конец лета, легкий, но упорный западный ветер гонит по небу белые облачка, мохнатые, спутанные, точно клубки шерсти. За спиной Уолта – церковь, в крипте которой похоронена дочь Канута, перед глазами – скала с выступом, похожим на высокое кресло. Предание называет эту скалу «троном Канута» – здесь король, восседая на престоле, приказал приливу остановиться, но тем не менее весенняя вода поднялась и размыла стену, так что Кануту пришлось, отступив на несколько ярдов, окружить гавань новой, более широкой и крепкой оградой.

Перспектива морского перехода тревожила Уолта, и даже теперь, вспоминая о нем, он не мог отделаться от ужаса, который внушало ему море, тем более что ветер разгулялся вовсю, раскачивал вязы у главного дома и примыкавших к нему флигелей. Хорошо хоть их судно, стоявшее у самого берега, было настоящим кораблем, шириной в десять футов и не менее сорока футов от носа до кормы, с высокими укрепленными бортами. Команда опытных моряков возилась на палубе, проверяя такелаж и заливая щели горячей каменноугольной смолой.

Рядом с Уолтом семь неизменных товарищей: телохранители, comitati Гарольда. Они почти никогда не выпускают из виду друг друга и своего лорда. Тощие, жилистые, покрытые татуировкой, они стояли и сидели тесной группкой, каждый бросил у своих ног пару больших и тяжелых мешков или сумок из прочной кожи, в которых лежали доспехи – кольчуги, шлемы, топоры и мечи. Уже не мальчики – всем давно перевалило за двадцать, всех, за исключением одного, Уолт знал с детства. Новичком среди них был Даффид, уэльский принц, племянник Гриффита, претендовавшего на власть не только над Уэльсом, но и над плодородными равнинами Уая, Лугга и Ди.

Верховодил по-прежнему Ульфрик. Он так и остался самым крупным и злобным среди своих сверстников, хотя теперь на него можно было полностью положиться, что в воинском строю, что в разведке на границе Уэльса. Ательстан, прозванный Тимором, ростом не вышел, но научился хитрости, единственному оружию слабых и затравленных. Он стал ближайшим другом Уолта.

Они осваивали воинское ремесло не только под руководством Эрика, но и в уэльскую кампанию. Гарольд и Тостиг с небольшой армией, ядро которой составляли эти самые юноши, раскололи войско Гриффита как орех, зажав его в тисках – Гарольд надвигался с моря и реки, а Тостиг – со стороны Брекон-Биконз. Гриффиту удалось добраться только до крепости, укрытой в Кембрийских горах. В этом уэльском селении родные братья, уставшие от неприятностей, которые навлек на них король Уэльса, отрубили ему голову и послали ее Гарольду. Гарольд, не удовлетворившись таким трофеем, потребовал в придачу заложников. Одним из заложников как раз и оказался Даффид, смуглый поджарый юнец, скорый на всякие проделки.

Вот он подходит к Уолту, пряча за спиной потертый кожаный кошель.

– Уолти, – мелодично протянул он, – у меня есть самое сильное средство против смерти на море. Я бы с радостью отдал его тебе, но не могу этого сделать – оберег достался мне от тетки.

– Разве ты не можешь распорядиться своей вещью, как пожелаешь?

– Все не так просто, понимаешь. Тетушка Блодуэдд потребовала с меня за талисман золотую монету. В этом его секрет – если отдать талисман задаром, а не в обмен на золото, он утратит свою силу. Мне очень жаль, я же знаю, ты боишься утонуть.

– А что это такое?

Даффид вытащил из кошеля сморщенный коричневый мешочек, не более шести дюймов в длину и трех в ширину. Похоже на какой-то орган давно умершего животного.

– Это сычуг, – пояснил он, – желудок пожранной акулы.

– Как это – «пожранной»?

– Ну, что тут непонятного? Взяли акулу и съели.

– Если ее съели, как мог желудок уцелеть?

– Сычуг, то есть желудок морской акулы, не съедобен, потому что в нем содержится желчь. Это всем известно.

– Мелкая, должно быть, была акула.

– Это же очень старинная реликвия. Сычуг просто съежился. Если у тебя нет золотой монеты, дай серебряный шиллинг. Авось сойдет – серебро тоже благородный металл.

Уолт выудил из кошелька шиллинг, но, когда он вложил монету в руку уэльского юнца, получив взамен подозрительный темный пузырь, вся компания во главе с Ульфриком разразилась гомерическим хохотом.

Уолт швырнул свою покупку за борт, и тут же ее подхватила прожорливая чайка. Дикий страх охватил Уолта. Он понимал, что Даффид попросту обманул его, и все же не мог отделаться от ужасного чувства: теперь-то ему уж точно не избегнуть смерти в волнах.

– Где наш предводитель? – спросил Уолт, скрывая растерянность. Повернувшись, он краешком глаза заметил, как капитан корабля, толстяк в одежде, перемазанной засохшим свиным жиром, принял из рук какого-то монаха туго набитый кошелек. В тот момент Уолт не придал никакого значения увиденному: наверно, капитану заплатили, чтобы он перевез их через Ла-Манш.

– Мы упустим отлив, если он не поторопится, – продолжал Уолт, имея в виду задержавшегося где-то Гарольда.

– Не знаешь, где предводитель? – расхохотался Ульфрик. – А где сейчас его клинок, догадываешься?

Длинные руки, словно тонкие ветви тополя, обвились вокруг шеи Гарольда, длинные бедра раздвинулись, обхватили с обеих сторон его талию, круглые колени согнулись и длинные стопы сплелись между ягодицами эрла, надавливая, подталкивая его глубже внутрь возлюбленной. Эдит стиснула бедра, сжала глубоко внутри мышцы, удерживая в себе его пульсирующий член так долго, как только могла.

– Да, да! Господи, да!

Гарольд расплылся в улыбке. Вот и все. Эдит вытянула ноги, Гарольд скатился на постель, повернулся на спину и просунул руку ей под плечо. Эдит приникла головой к его груди. Они лежали, тихо лаская друг друга, потом ненадолго задремали, пока лучи солнца не проникли в щели между ставнями и комната не наполнилась утренним светом.

– Не уходи, – пробормотала она. – Все, что тебе нужно, есть здесь, в этих стенах.

– Король велит мне. Я вассал короля.

– Король твой враг. Только глупец пойдет туда, куда его посылают враги.

– Это ненадолго, самое большее на месяц. – Гарольд старался говорить беззаботно. – Вульфнот и Хакон слишком задержались в Нормандии. Пора им вернуться домой и научиться быть англичанами, а то вырастут из них еще два Эдуарда.

– Но зачем тебе самому ехать за ними? Зачем? Ты едешь по приказу одного врага к другому врагу.

– Герцог Вильгельм не враг мне.

– Он хочет стать королем.

– Ну и что? Если Витан после смерти Эдуарда выберет его королем, я поддержу его. Если выберут меня, я буду рассчитывать на его поддержку.

Эдит Лебединая Шея тяжко вздохнула. Он знала: Гарольд не уступит, не изменит решения, не прислушается ни к ее доводам, ни к интуиции. Он будет до хрипоты называть черное белым, лишь бы не признать ее правоту. Он проделает это спокойно и ласково, нипочем не выйдет из себя и все равно настоит на своем.

Эдит села и повернулась так, чтобы устроиться между бедрами Гарольда и видеть его лицо. Она любовалась его длинными вьющимися волосами, темными, с проблесками рыжины, с проседью на висках, пушистыми усами, твердостью чисто выбритого подбородка, хорошо очерченным ртом с приподнятыми уголками губ; в улыбке приоткрывались слева два сломанных зуба и шрам, почти полностью скрытый усами. Широкая грудь, густо покрытая рыжеватыми волосами, плоский крепкий живот – когда Гарольд напрягал его, отчетливо обрисовывались мышцы пресса. Ничего не изменилось в нем за эти годы, кроме выражения глаз. Эдит по-прежнему могла пробудить в них улыбку, но все чаще глаза Гарольда, окруженные мелкими морщинками, оставались печально-усталыми, и вокруг них сгущались темные, похожие на синяки, тени.

Гарольд тоже вглядывался в женщину, сидевшую перед ним – худощавая, но сильная, кожа больше не светится, как светилась в пятнадцать лет, она приобрела оттенок густых сливок и кое-где проступили родинки. Девчачий жирок сошел, под кожей играют хорошо тренированные мускулы. Груди сохранили свою полноту, Гарольду нравилась грудь женщины, кормившей детей, соски увеличились и потемнели, кожа вокруг них слегка потрескалась. Она родила ему троих детей, но сохранила высокую талию, плоский живот. Ему нравились даже растяжки внизу живота, хотя Эдит считала их уродливыми и ругала Гарольда за то, что он наградил ее ими. И шея все та же, давшая ей имя, с которым она войдет в легенду – Эдит Лебединая Шея.

Эдит, датскую принцессу, в четырнадцать лет выдали замуж за ирландского тана Катберта. Маленькое королевство, скорее островок датчан в Ирландии, пыталось заключить союз с местными вождями. Катберт был к тому времени стариком, не способным к супружеской жизни. В 1047 году в эти места приехал Гарольд, и они полюбили друг друга, Эдит родила ему подряд двух сыновей, а несколько лет спустя – дочь. Когда Катберт умер, Гарольд хотел жениться на Эдит, но прочие Годвинсоны воспротивились: рано или поздно он должен будет вступить в такой брак, который принесет семье выгодные связи, обратит опасного врага в друга. До сих пор ему удавалось избежать брачных уз, и все свободное время он проводил с Эдит.

Она наклонилась над возлюбленным, так что ее груди почти касались его тела, и ее палец пустился в путь, начав со лба, продвинулся к губам, к поврежденному зубу, вниз по правой руке до самого глубокого шрама длиной в шесть дюймов, – грубо зашитого разреза, который порой воспалялся, когда начинал выходить очередной осколок кости. Уэльский топор, нанесший эту рану, наделал бы большую беду, если б Уолт не отразил удар.

Эдит поднесла его руку к губам, провела языком по рубцу, потом уронила голову ему на грудь и отыскала самую маленькую отметину, внизу под ребрами, где уэльская стрела, пробив кольчугу, оцарапала кожу, но глубоко проникнуть не смогла. Она поцеловала и этот след тоже, потом подняла голову и, почти касаясь лицом его лица, прошептала:

– Возвращайся целым, прошу тебя. Не хочу больше шрамов. Разлюблю тебя, если появятся новые.

Корабль плыл мимо отмелей Уэст-Витгеринга, где грелись на солнце большие серые тюлени и крачки, точно молнии, ударяли в море. Западный ветер наполнил паруса, высокие, черно-синие, покрытые снежной пеной волны подхватили, подняли, понесли корабль вперед. Сидя у мачты, Хельмрик, прозванный Золотым, единственный норвежец среди телохранителей Гарольда и единственный его музыкант, напевал протяжные заунывные песни – на слух Гарольда, мелодия не менялась, о чем бы он ни пел.

Черные дельфины неслись рядом с ними, выгибая спины, почти выскакивая из воды или мелькая тенью у самой поверхности. Ульфрик попытался загарпунить дельфина, но оказался чересчур неуклюж и медлителен. Стайка макрели сверкнула, появившись на гребне волны, и дельфины устремились вслед за ней, ускользнув от Ульфрика. За кормой парили, раскинув крылья и полностью доверившись ветру, чайки, дозорный на носу то и дело восклицал: «Вон они, вон они!», завидев впереди стаю горбатых китов. Спины и черные плавники горбачей отчетливо выделялись на фоне сверкавшего и переливавшегося всеми красками моря. Бездонное море, полное сокровищ, полное жизни!

Гарольд оглядел восемь ближних дружинников, переводя взгляд с одного лица на другое: Даффид и Тимор играли в кости, изощряясь в пустой забаве, где все зависело от удачи и нахальства; два брата из Гемпшира, Рип и Шир, краснощекие, темноволосые, без проблеска датской рыжины или золота викингов – древняя германская кровь текла в их жилах, они были родом из ютской деревушки Торниг-Хилл, «Гора Тора»; Ульфрик – беспощадный убийца, ни жалость, ни ложно понятое великодушие не помешают ему добить умирающего, который, глядишь, мог бы напоследок нанести удар победителю; Альберт из Кента, невысокий, с морщинистым, вопреки юному возрасту, лицом, но крепкий, как старая яблоня, самый выносливый, когда иней примерзает к бороде и неделю приходится голодать; и Уолт – бедняга Уолт, едва корабль вышел из гавани, как он перевесился через борт и изверг в воду все содержимое своего желудка. Честный Уолт, надежнейший из всех. В пятьдесят шестом году, во время второго похода против Гриффита, он отчасти расплатился с Гарольдом, вернув ему одну из двух жизней, которые был ему должен: если бы не он, эрл не отделался бы шрамом на руке, боевой топор пронзил бы легкое или сердце.

Славные парни, все как на подбор, необузданные, отчаянные, готовые к любому проявлению ненужной и глупой отваги, к нелепым пари, гуляки и моты, напивающиеся до бесчувствия, лишь бы не сдаться раньше других, но каждый из них неколебим как скала, каждый ответит противнику ударом на удар и будет биться до тех пор, пока не хлынет горячая кровь и обломки кости не прорвут побледневшую кожу.