Тысяча сорок второй год. Гардиканут, сын Канута, крепко пил и умер от удара за пиршественным столом. Несколько человек могли претендовать на престол после его смерти, и в первую очередь его сводный брат Эдуард, позднее прозванный «Исповедником», и другой Эдуард, Этелинг, то есть «Принц», сын Эдмунда Железнобокого и внук Этельреда Неразумного или Несоветного, не принимавшего добрый совет. Эдуард, будущий Исповедник, был сыном Этельреда, но не от первой жены, а от второй, Эммы Нормандской. На его стороне были определенные преимущества: когда Гардиканут умер, Эдуард находился в Англии и ему было около сорока лет, а Этелинг, еще подросток, пребывал в изгнании у мадьяр.

По английскому обычаю, очередного короля утверждал Витан, верховный совет страны, принимая во внимание не только степень родства претендента с покойным королем, но и его способность управлять страной. На этот раз вопрос о престолонаследии оставался нерешенным на протяжении всей зимы 1042-1043 года. За власть боролись две могущественные клики – Годвин с сыновьями, владевшие югом страны, против Сиварда и Леофрика, эрлов северных графств Нортумбрии и Мерсии. Посадив на трон своего ставленника, каждая партия надеялась получить земли и титулы противников.

Годвин поддерживал Эдуарда, будущего Исповедника, но были тут и свои сложности: восьмью годами ранее, после смерти Канута, Годвин, управлявший Англией от имени короля, пока тот воевал в Скандинавии, ослепил, а затем умертвил Альфреда, старшего брата Эдуарда и ближайшего наследника королевского титула, чтобы освободить престол для Гарольда Заячьей Лапы, первородного сына Канута. Правление Гарольда, на благосклонность которого надеялся Годвин, продлилось недолго, а убийство Альфреда весьма осложнило отношения нового претендента с семейством Годвина.

Пока не избрали короля, Годвин мог располагать пиршественным залом Винчестера, ведь Винчестер был старинной столицей Уэссекса, вотчины Годвина. На Эдуарда никто не обращал внимания, ему пришлось ждать снаружи, за большими дверями. Было холодно, земля затвердела, точно железо, конский навоз превратился в коричневые камешки, лужи замерзли и покрылись тонким слоем льда, припорошенного снегом. По ту сторону ограды виднелось приземистое серое здание старого монастыря. Господь заслуживает лучшей доли, думал Эдуард, и Господь получит ее. Либо здесь, либо в Лондоне Ему возведут новый дом. Эдуард любил рисунки винчестерских мастеров, миниатюры, которыми они украшали рукописи, глубоко трогали его сердце – краски переливались, фигуры были живыми, передавали подлинное чувство. Когда это будет в его власти, он закажет винчестерским художникам большую работу, например, полную Библию с иллюстрациями. Он начал уже замерзать, но тут дверь распахнулась.

– Эрл Годвин просит тебя войти.

Кто открыл дверь – слуга, раб или тан? У этих англичан ничего не разберешь. Только во всеоружии или в праздничном наряде знатные люди выделяются из толпы, но их повседневные одежды такие же блеклые, а зачастую и грязные, как у простонародья.

Эдуарда провели между высокими дубовыми столбами, на которых покоилась крыша, в центральную часть главного дома. Просторное помещение, скудно освещенное, зато теплое. На небольшом расстоянии друг от друга стояли жаровни, топившиеся углем, а посредине – большая железная печь, до того раскалившаяся, что Эдуарду и его проводнику пришлось обойти ее стороной. Уголь горит без дыма и дает сильный жар. В Англии все еще в изобилии росли дубы и вязы, а потому уголь, необходимый для кузнечных работ, был доступен даже небогатым людям, и топить им не считалось роскошью, в отличие от Нормандии, где гораздо большее значение придавали изготовлению оружия и доспехов. Там уголь использовали исключительно для обработки металла, а в очаг клали дрова, в домах стоял чад, и одежда тоже пропахла дымом. Большую часть жизни Эдуард провел в Нормандии, будучи гостем старого герцога, а потом молодого – соответственно, брата и племянника своей матери. Его отправили за море, поскольку в Англии сын Этельреда представлял собой угрозу для Канута и датской династии. В результате по воспитанию и вкусам Эдуард сделался в большей степени нормандцем, нежели саксом, и остался им до смертного часа.

Три десятка дружинников, в большинстве своем молодые, играли в кости и шашки, пили эль, спорили между собой. Большие собаки, то и дело почесываясь, шныряли вокруг. Застоявшийся, горячий и влажный воздух, запахи пива и бараньего жира. Кто-то – в полумраке не разглядеть – перебирает струны арфы, вторя печальному напеву флейты. Эдуард по привычке окинул взглядом самые юные лица, гибкие тела, но ни один из дружинников ему не приглянулся – уж больно все неотесанные.

Подведя Эдуарда к лестнице в дальнем конце зала, проводник жестом предложил ему подняться наверх.

Взойдя по ступенькам, Эдуард отдернул загораживавший вход занавес. Притолока была низкой, а претендент на престол – худым и высоким, ему пришлось наклониться, чтобы войти. Это помещение оказалось более светлым, чем нижний зал. Оштукатуренные стены недавно побелили, под щипцом было даже застекленное окошко. Посреди комнаты стоял низенький столик, на нем простые глиняные кувшины с вином и медом, толстые ломти хлеба, наполовину обглоданные куриные тушки и большой сыр. Здесь же лежали большие ножи с костяной рукояткой, заточенные с одной стороны. Англичане пользовались ими и для еды, и для кабацкой драки – для всего, кроме настоящей войны. Пол был покрыт соломой.

Во главе стола в широком кресле развалился Годвин, опираясь о подлокотник и поддерживая отяжелевшую голову. Левая рука его играла ножом, постукивала костяной рукояткой по столу в такт доносившейся снизу мелодии. В темных волосах эрла мелькала седина, брови грозно сходились над переносицей, нос слегка покраснел – начали уже сказываться годы невоздержанной жизни, – и в карих глазах появились кровяные прожилки, но крепко сбитое тело сорокадвухлетнего графа и его короткопалые, покрытые шрамами руки все еще излучали здоровье и силу.

– Принц Эдуард. С сыновьями моими ты знаком – Свен, Гарольд, Леофвин. Тостиг вот-вот придет. Садись.

Сесть он мог только на табурет, более низкий, чем стулья и кресла, которые захватила эта семейка. Эдуард сел, скрывая страх и унижение. Этот человек убил его брата. Принц внимательно оглядел весь дьявольский выводок. Хотя последний год он прожил при дворе Гардиканута, с Годвинсонами он почти не сталкивался, а общаться с ними ему и вовсе не довелось. Тостига и Леофвина он не видел ни разу. Эрлы по большей части пребывали в собственных поместьях, приезжая в столицу на заседания Витана или по королевскому вызову. Даже встречаясь случайно при дворе, Эдуард и Годвинсоны обходили друг друга стороной.

Теперь Эдуард смог хорошенько разглядеть эрлов. Свену двадцать два года, он темноволос и смугл, как отец, но более стройный, высокий, красивый, если бы не оспины, оставшиеся на лице после юношеских угрей. (Младший из братьев, Леофвин, которому едва сравнялось пятнадцать, весь покрыт такой же сыпью.) Но чувствуется в нем какая-то гнильца, так и попахивает адом. Прыщавый Леофвин еще мальчишка, ни характер, ни тело его не сформировались, а неоперившиеся юнцы Эдуарда не привлекали.

Оставался только девятнадцатилетний Гарольд. Его промытые, аккуратно подстриженные темные волосы отливали бронзой: должно быть, этот цвет он унаследовал от матери, свойственницы Канута. Из-под темных бровей серовато-голубые глаза глядели на Эдуарда холодно, но с интересом, даже с любопытством. Эдуарду показалось, что этот отпрыск Годвина не только хитер, как все они, но и умен, а потому его следует бояться больше прочих. В этом молодом человеке не было ни капли отроческой нежности и беззащитности, которые могли бы вызвать у Эдуарда трепет желания.

Глубоким, чуть хрипловатым голосом Годвин предложил:

– Перейдем к делу. Ты хочешь быть королем.

Эдуард глубоко вздохнул, приказывая себе расслабиться. Он ухитрился даже плечами пожать и усмехнуться, прежде чем ответил сдержанным тоном:

– Мне нужно стать королем, иначе придется вновь удалиться на чужбину. Нормандия для меня закрыта, во всяком случае пока Вильгельм не укрепит свою власть. Наверное, я мог бы присоединиться к Этелингу в Венгрии, только вряд ли мы сойдемся характерами. Вообще-то я успел полюбить эту страну и предпочел бы остаться здесь.

– Ты мог бы остаться, не сделавшись королем?

– Не думаю.

– А как же при Гардикануте?

Эдуард снова пожал плечами.

– Я находился на положении заложника, – уточнил он. – Он бы раздавил меня как муху, если б я представлял для него хоть малейшую угрозу.

Годвин вздохнул, переменил позу.

– Итак, тебе надо стать королем, – повторил он.

Наклонившись над столом, он вонзил свой кинжал в сыр, отрезал большой кусок, положил его на хлеб, быстро сожрал, рыгнул, запил глотком эля и снова уставился на Эдуарда.

– И как ты думаешь это устроить? – поинтересовался он.

Эдуард почувствовал себя увереннее. Он сообразил, что эти бандиты пытаются заключить с ним сделку, и как бы они ни притворялись, будто единственное заинтересованное лицо – сам Эдуард, они не могут обойтись без него. Если он отправится в ссылку, они все окажутся в – как это бишь? – Тут Эдуард, думавший по-нормандски, вспомнил, что собирается стать английским королем, и мысленно вставил англосаксонское словцо: – В г...

– Бог укажет нам путь, – пробормотал он. Его благочестие было по крайней мере наполовину искренним.

Гарольд, опустив голову, уставился на свои ладони. Леофвин и Свен на миг опешили. Глаза Годвина налились кровью, он треснул рукояткой ножа по столу, вытаращился куда-то на потолок и проревел:

– На хрен впутывать Бога в эти дела!

Молчание. Внизу взвыл пес – должно быть, кто-то из дружинников пнул его со скуки ногой – арфа и флейта по-прежнему выводили свой незатейливый мотив. Вдруг музыка тоже затихла. До слуха мужчин, сидевших в верхнем зале, донесся громкий смех, бодрые шаги по ступенькам, занавес отдернулся...

На порог ступил юноша – прекраснее лица Эдуард не видел. Помедлив в дверях, Тостиг шагнул в комнату, и занавес, качнувшись, опустился за его спиной.

– Прости за опоздание, папа, – сказал он, хлопнув Годвина по плечу. – А ты, верно, принц Эдуард или... я должен назвать тебя: сир. – И он низко, изящно поклонился.

Тостигу шел двадцать первый год. Волосы цвета спелой пшеницы он скреплял на затылке золотой пряжкой, и они волной падали ему на спину. В отличие от братьев и отца, Тостиг одевался со вкусом, короткий синий плащ был застегнут на правом плече старомодной брошью в виде дракона, изображенного весьма условно, с драгоценными камнями вместо глаз. Алую шерстяную куртку туго стягивал кожаный пояс, подчеркивавший талию. Пряжка ремня не уступала по затейливости броши. Штаны из тонкой шерсти облегали крепкие, но округлые бедра. Руки сильные, с длинными, чуткими пальцами. Тело гибкое, как ореховый прут, а лицо... лицо проказливого ангелочка, с высокими бровями и прямым носом, и губы изогнуты, как лук Купидона. В уголках рта всегда таилась улыбка, и эта же улыбка светилась в широко открытых глазах, цвет которых, в зависимости от освещения, переливался всеми оттенками топаза. Щеки юноши слегка разгорелись от мороза, от него пахло свежестью снега.

– Нового жеребца варварской породы только что привезли из Саутгемптона, такой жеребчик, просто чудо, не мог оторваться от него, извините за опоздание, – выпалил он, быстро обводя сияющим взглядом всех присутствовавших, и, словно только к Эдуарду обращаясь, добавил: – Вы же не сердитесь?

Эдуард, не удержавшись, еле заметным движением облизал губы и склонил голову – то ли кивок, то ли поклон.

– Ладно, вы и без меня разобрались, – весело продолжал Тостиг. – Все улажено?

– Нет! – буркнул Годвин.

– Да полно! – Юноша уселся на корточки возле Эдуарда, одну руку положил на низкий стол, второй коснулся колена принца. – Либо стать королем, либо ссылка и смерть – так? Конечно, ты предпочтешь стать королем. Но пока ты не король, у тебя нет армии, нет приверженцев, никто не пойдет за тобой, никто не связан с тобой присягой. Один ты ничего не можешь сделать.

Не поднимаясь с корточек, Тостиг повернул голову к отцу.

– А ты? Не подставишь престол под его задницу, тогда старый Сивард и Леофрик, – бросив лукавый взгляд на Эдуарда, он передразнил северян, – наши дррузья-а с се-эвера, – и снова обернулся к отцу, – пригласят сюда дана или норвежца, любого, в ком течет кровь старого Канута. А что они получат в награду? Сказать тебе?

На Эдуарда легкость и напор молодого человека произвели столь ошеломляющее впечатление, что он только головой покачал. Годвин, разумеется, знал, о чем идет речь, но это не помешало Тостигу прокукарекать во всю глотку:

– В награду они получат Уэссекс, Восточную Англию, Кент, графства на берегах Темзы... Продолжать?

– Тебя заткнешь, пожалуй, – проворчал Свен.

– А, давайте начистоту. Так ведь гораздо проще, да? Сир? – Он поддразнивающе улыбнулся Эдуарду, сверкнув белыми, удивительно ровными зубами.

Все переглянулись, кривые ухмылки проступили на лицах Годвина и его сыновей. Они пожали плечами, дожидаясь ответа.

– Намного проще, – подтвердил Эдуард. – Намного.

Годвин вновь испустил глубокий вздох, на этот раз – вздох облегчения.

– Леофвин, – он повелительно махнул рукой в сторону кружек и кувшинов, – налей всем вина.

Они выпили вместе, все еще подозрительно поглядывая друг на друга.

– Ох, и зануды же вы! – воскликнул Тостиг. – Зовите писцов, составьте договор, и будем веселиться. Пойду к своему жеребцу. Он гнедой с белыми звездочками, игривый, как котенок. – На пороге юноша остановился. – Говорят, ты знаешь толк в лошадях, Эдуард? Я слышал, ты любишь охоту. Пойдешь со мной посмотреть на жеребца?

Эдуард поднялся, Годвин махнул рукой, разрешая обоим удалиться. Вместе с сыновьями он подождал, прислушиваясь к шагам на лестнице. С грохотом захлопнулась большая дверь.

– Вроде все хорошо прошло, – пробормотал Гарольд, и все четверо сперва заулыбались, а потом захохотали во все горло, вздымая ураган смеха, опрокидывая чаши и кувшины, цепляясь друг за друга, изнемогая от веселья.

Годвин, захлебываясь, пробормотал:

– Извращенцы, чертовы извращенцы. И чтобы я породил такую сучку!