Юлий в одиночестве шагал через просыпающийся город, направляясь к сенату. Его сын ночью плакал и не дал ему выспаться. С красными глазами поднимался Юлий на холм, а вокруг торговцы и ремесленники уже готовились к дневным трудам.

Юлию нравился Рим в такой час — воздух после дождя чист и пахнет свежестью, а впереди целый длинный день. Ветер, правда, дул холодный, но Юлий надел под тогу теплую тунику и наслаждался, глубоко вдыхая ледяной воздух.

Тишину утра не нарушал топот охранников. Юлий не желал, чтобы горожане опускали глаза под суровыми взглядами ликторов, и потому ходил без сопровождения. Пусть римляне не захотели, чтобы он принял у Марка Антония царский венец, но персона Юлия все равно неприкосновенна. Диктатор не боится своих сограждан в отличие от Суллы и Помпея, которые обращались с римлянами как с отбившимися от рук детьми. Они боялись народа — силы, поднявшей их на вершину власти. Юлию защита не нужна. Погруженный в свои мысли, он тихонько вздохнул.

Если бы не Клеопатра, Юлий оставил бы Рим много месяцев назад. Находясь вдали от родного города, Юлий любил Рим сильнее. В чужих странах он говорил о нем так же, как об Александрии, Карфагене, Афинах — столицах великих империй прошлого и настоящего. Издали этот человеческий муравейник казался гораздо лучше. Находясь за тысячу миль к востоку от Рима, Юлий с гордостью вспоминал о достижениях римлян в науке, строительстве, торговле. А здесь он задыхался среди мелких интриг и сенатской спеси, и подобные мысли как-то не приходили в голову. Между ним и Римом вставала пропасть, родной город поворачивался к Юлию своим вторым, худшим лицом. На грязных улицах бурлит жизнь, за несколько монет можно купить женщину, мужчину или, если угодно, ребенка. В жару город смердит, словно сточная канава, а в холод тысячи людей мерзнут и голодают до полусмерти. Думая об этом, Юлий порой задыхался от гнева. Мечты разбивались об ужасную действительность, и было нелегко осознавать, что все остается по-прежнему.

Добиться власти, чтобы многое изменить, — это ли не прекрасно? Чего он только теперь не сделает, радовался вначале Юлий. Но, как и многое другое, радость оказалась недолгой. Диктатор сам не знал, чего хочет, и когда его полководцы явились с известием о волнениях в Парфии, диктатор не отослал их прочь. Римом могут управлять Марк Антоний или Октавиан. Октавиан заслужил право оставить свой след в истории города, а сын Юлия, пока он не подрос, должен иметь сильных защитников. Пожалуй, Октавиан, решил Юлий, заранее представив, какое у того будет лицо от радости.

За городом собирали легионы новобранцев для похода на Парфию. Эта молодая надежда Рима давала Юлию уверенность в будущем. Они не выросли циниками и несут миру нечто большее, чем римские мечи и щиты. Они несут с собой мировоззрение Рима, квинтэссенцию его духа. Дух Рима поможет молодым воинам пройти через боль и усталость. Этот дух укрепит их, когда они поймут, что смерть не всегда проходит мимо. Отдавая свои силы и жизнь, каждый станет выше ценить то, за что их отдает. Они уже умеют говорить: «За это можно отдать жизнь» — и поступать соответственно. Город ничего не стоит без молодых, без тех, кто собрался сейчас на Марсовом поле.

Юлий улыбнулся, вспомнив вопрос Брута — не действует ли на него весна. И действительно, диктатора не оставляли мысли о новом походе. В Риме он получил все, что хотел. О его триумфах будут говорить несколько поколений. Сенат чествовал Цезаря, как никого другого за всю историю города. Сам Сципион отдал бы свою правую руку за те титулы, которыми сенат наградил Юлия. Марий был бы в восхищении.

Дойдя почти до вершины холма, Юлий увидел впереди одинокую фигуру в тоге — белой, словно первый снег. Фигура направилась к Юлию, и он нахмурился. Неужели сенаторам нечем заняться до прихода диктатора? Из-за какого важного и срочного дела ему не дали спокойно поразмышлять по дороге? Еще и день не начался. Когда сенатор приблизился и поклонился, Юлий узнал Кассия.

— Цезарь, сенат сегодня заседает в театре Помпея. Я решил предупредить тебя.

— А почему вдруг? — поинтересовался Юлий, чье спокойствие сразу улетучилось.

— На мартовские иды приходится годовщина избрания Помпея консулом, господин, — объяснил Кассий. — Было решено почтить таким образом его семью. Решение приняли в твое отсутствие. Я беспокоился, что тебе не сообщат, и решил…

— Ясно, достаточно, — прервал Юлий. — У меня нет времени выслушивать все от начала до конца.

Кассий молча наклонил голову, и Юлий подавил раздражение, вызванное непрошеным собеседником. Они зашагали рядом по каменной мостовой, затем свернули направо, в сторону Капитолийского холма. Внезапно Юлий замедлил шаги.

— Что такое, господин? — спросил его спутник.

— Ничего. Я просто вспомнил одного человека, старика, которого знал когда-то давным-давно.

— Понятно, господин, — машинально ответил Кассий.

— Ты вспотел, — заметил Юлий. — Следует побольше ходить пешком.

— Это от холода, — отозвался сенатор, глядя куда-то в пространство.

Театр Помпея часто использовался для заседаний. Он мог вместить даже теперешний непомерно раздутый сенат — после возвращения в Рим Юлий ввел в туда очень много своих людей. Ему казалось занятным вести дебаты у подножия статуи бывшего диктатора. Статуя возвышалась над залом, и мрамор точно передавал черты Помпея, находящегося в поре своего рассвета.

Солнце уже взошло, и Юлий удивился, увидев у главного входа лишь нескольких сенаторов. При его приближении двое поспешно вошли внутрь. Вспомнив, сколько предстоит работы, диктатор слегка нахмурился.

Давно, в юности, он слушал сенатские дискуссии с почти благоговейным трепетом. Он видел великих мужей, которые, возвышаясь над всеми согражданами, меняли Рим силой своей мысли и слова. Как его тогда увлекали и вдохновляли их речи!

В том и состоит трагедия жизненного опыта: блеск героев со временем тускнеет. А люди, возведенные Юлием в сословие аристократов, — ходят ли они теперь в сенате на цыпочках? Может быть, именно в те времена решались важнейшие задачи эпохи? Возможно, Юлию довелось видеть последних великих мужей Рима. Он встречался с людьми достаточно сильными, чтобы бросить вызов республике, он учился у них. Но независимо от того, носит Юлий царский венец или нет, те битвы уже в прошлом.

В серых утренних сумерках Юлий прошел к дверям, едва кивнув сенаторам. Уселся на скамью недалеко от подмостков. Сегодня диктатор выступит. Он снова и снова постарается убедить сенаторов, что необходимо расширять римские владения. Юлий должен говорить, даже если они будут глухи и слепы к его словам и мыслям. Рим не может останавливаться на достигнутом. Сколько раз небольшие мятежи перерастали в огромные бунты по всей стране, сколько раз сенат проверялся на прочность. Сплошь и рядом, от крепости Митилены до Сирии хищные шакалы с нетерпением ждут, чтобы Рим задремал.

Тысячи мелких царьков, покорившихся Риму, выжидают, когда он проявит слабость. Только глупец повернется к ним спиной. Если полководцы Рима однажды остановятся и скажут: «Дальше идти незачем», — это будет началом конца. Миллионы жизней окажутся отданными понапрасну. Это будет удар, который разрушит все, завоеванное ранее.

Юлий погрузился в свои мысли и не заметил, как, обходя закругленные ряды скамей, к нему приближается Туллий Кимвр. Когда молодой человек схватил его за тогу и дернул, Юлию показалось, что тот просто споткнулся и машинально пытается удержаться. Но Туллий продолжал тянуть за одежду, и диктатор рассердился. Обеими руками он пытался отцепить от себя пальцы Туллия, а тот, покраснев от напряжения, крепко держал тогу.

— Как ты смеешь? — закричал Юлий наглецу, пытаясь встать.

Краем глаза он заметил, что сенаторы повернулись в их сторону и некоторые спешат к нему на помощь. Сейчас Кимвра оттащат в сторону — за покушение на консула ему полагается смертная казнь, и Юлий не станет проявлять милосердие.

В отличие от молодого и сильного Кимвра, Юлий, переживший столько походов и сражений, был словно старый дуб, источенный засухами и непогодами. От усилия его руки дрожали, но он не мог оторвать пальцы, вцепившиеся ему в шею. Вокруг них столпились кричащие люди. Юлий увидел, как Светоний с радостным нетерпением достает кинжал, и у него сжалось сердце — он понял, что здесь происходит! Это отразилось на его лице, и Туллий улыбнулся и усилил хватку, стараясь подставить Цезаря под кинжал Светония.

Юлий в отчаянии озирался, ища, кого бы позвать на помощь. Где же Цирон? Где Брут, Марк Антоний, Октавиан? Светоний ткнул кинжалом, оставив у диктатора на плече кровавую полосу, и Юлий зарычал. Кимвра оттолкнули другие заговорщики; Юлий боролся изо всех сил и звал на помощь. Он только мычал от боли, когда в его тело погружали клинок и тут же выдергивали, чтобы снова вонзить.

В сутолоке один из нападавших упал прямо на Юлия и загородил собой от остальных. Юлий смог на секунду приподняться и рукой пытался отразить кинжал, направленный ему в горло. Кинжал рассек руку, и Юлий закричал, падая на скамью, увлекаемый своими рычащими убийцами.

Повсюду была кровь, она запятнала белые тоги и забрызгала лица сенаторов. Юлий вспомнил о сыне и с ужасом думал о том, какая его ждет участь. Продолжая бороться, он оттолкнул одного из убийц. В Юлия вонзилось несколько кинжалов, заставив судорожно дернуться. Диктатор не переставал звать на помощь, зная, что сможет выжить, несмотря на все раны. Если бы его услышал Октавиан, он разогнал бы этих суетящихся и визжащих от ярости шакалов.

Двое держали диктатора за скользкие от крови плечи. Вместе с горячей соленой жидкостью, вытекавшей из уголка рта, Юлия покидали последние силы. В отчаянии он смотрел на склонившиеся над ним лица, чувствуя дыхание своих убийц.

— Подождите! — крикнул кто-то.

Окровавленные руки толкнули Юлия на спину, и он с умирающей надеждой пытался разглядеть того, кто остановил заговорщиков.

По центральному проходу театра, скрестив за спиной руки, шел Брут. Юлий, который едва не поверил в свое спасение, увидел, что его старый друг тоже достает кинжал, и бессильно обмяк. Из ран струилась кровь; зрение обострилось, словно все чувства боролись за жизнь. Юлия отпустили, но он уже не мог ни драться, ни просто двигаться.

— И ты, Брут?.. — спросил он.

Брут приблизился к скамье и поднес кинжал к лицу Юлия. В его глазах была великая печаль и одновременно удовлетворение — Юлий не мог этого вынести.

— Да, — сказал Брут.

— Тогда убейте меня побыстрее. Теперь я сам не хочу жить, — произнес Юлий, переходя на шепот.

Заговорщики отступили назад, в ужасе глядя на пролитую ими кровь. Юлий не смотрел на них. Не отводя глаз от Брута, диктатор взял край своей тоги и потянул кверху. Брут молча наблюдал. Не удостаивая больше никого взглядом, Юлий прикрыл голову краем тоги и спрятал под одеждой дрожащие руки. Потом сел неподвижно и стал ждать смерти.

Оскалив зубы, Брут вонзил в тогу кинжал, стараясь попасть в сердце. Другие тоже бросились колоть жертву своими клинками; они наносили в недвижную фигуру удар за ударом, пока мертвое тело не свалилось на бок.

Казалось, весь мир замер: тишину нарушало только хриплое дыхание убийц. Брут обвел глазами гулкое здание театра. Остальные заговорщики не могли отвести взгляд от лежащего между скамьями окровавленного тела. Темная кровь забрызгала им лица и руки; красные капли висели даже на волосах.

— Наконец-то мертв, — пробормотал Светоний. Все его неистовство куда-то улетучилось, и он дрожал от упадка сил. — Что теперь?

И люди, которые выполнили свой замысел, выжидающе смотрели на Брута.

— Теперь мы уйдем, — сказал Брут. Голос у него дрогнул. — Мы уйдем. Мы отправимся в сенат и расскажем всем, что мы сделали. Мы избавили Рим от тирана, и нам нечего стыдиться.

Светоний пытался оттереть клинок, но Брут жестом остановил:

— Не нужно. Его кровь — знак отличия для тех, у кого хватило смелости восстать против тирана. Мы спасли республику. Пусть это видят все. Теперь, когда его нет, Рим начнет исцеляться.

Брут взглянул на тело человека, которого знал и любил всю жизнь, и глаза у него заблестели.

— Похороним его с почестями. — Он сказал это очень тихо, и почти никто не слышал.

Те, кто стоял ближе к дверям, начали выходить, и Брут последовал за ними. Вышли и остальные, оглядываясь почему-то на сцену, словно хотели убедиться, что это не представление.

Окровавленные, шли они по древним улицам Рима, и шли с гордостью.