ГЛАВА 29
Когда взошло солнце, огромная библиотека Александрии вся пылала. Тысячи горящих свитков раскалили здание, словно огромную печь; римляне не могли даже приблизиться. Мраморные колонны, воздвигнутые еще Александром, трескались и рушились от жара. Гибли в огне миллионы чьих-то слов и мыслей.
Легионеры Четвертого построились цепочками и, изнемогая от жары и усталости, передавали друг другу ведра с водой. Люди еле двигались, их тела были покрыты ожогами и черны от копоти. Соседние здания облили водой, все из них вынесли, но библиотеку спасти не удалось.
Юлий стоял рядом с Брутом — оба сильно устали и были перепачканы сажей. Обгоревшие балки, похожие на ребра гигантского скелета, рушились, погребая под собой останки того, что создавалось трудом многих поколений. Кругом раздавались приказы, солдаты бросались тушить новые языки пламени, взад-вперед сновали люди с ведрами.
— Ужасное зрелище, — пробормотал Юлий, ошеломленный происходящим.
Брут, глядя на друга, думал — не сочтет ли Цезарь его виновным в пожаре. Корабли, везущие катапульты из Канопа, не смогли войти в гавань, и Брута раздосадовало, что это не сыграло роли в исходе сражения. Его усилия пропали впустую.
— Некоторые свитки привез еще сам Александр, — сказал Юлий, вытирая лоб. — Платон, Аристотель, Сократ, сотни других. Ученые приезжали сюда за тысячи миль. Говорят, что здесь величайшее в мире собрание.
«А мы взяли и сожгли», — злорадно подумал Брут, не отваживаясь произнести такое вслух.
— Наверное, их труды сохранились в других местах, — выдавил он.
Юлий покачал головой:
— Не в таком количестве. Подобных собраний больше не существует.
Брут не понимал переживаний друга. Сам он наблюдал этот апофеоз уничтожения с благоговейным трепетом. Зрелище так его увлекло, что Брут целое утро просто стоял и глядел, как беснуется пламя. Полководец не замечал убитых лиц горожан.
— Все равно ничего теперь не сделаешь.
Юлий недовольно кивнул и пошел сквозь молчаливую толпу, собравшуюся посмотреть на катастрофу. Люди стояли в зловещем молчании, а те, из-за кого случилось такое бедствие, прошли мимо них неузнанные.
Усыпальница Александра стояла в центре города — храм с белыми колоннами, посвященный богу, основавшему Александрию. Юлий остановился на пороге храма. Суровый вид римских легионеров отпугивал досужих горожан, и ему никто не мешал.
Когда Юлий увидел саркофаг из стекла и золота, сердце у него забилось сильнее. Саркофаг стоял на постаменте выше человеческого роста, и с двух сторон к нему вели ступени, чтобы почитатели бога могли подойти поближе. Глядя на покоящуюся внутри фигуру, Юлий нервно сглотнул. В детстве он рисовал эту усыпальницу со слов своего наставника. Он целовал Сервилию у подножия статуи Александра. Он читал описания всех сражений царя и боготворил его.
Затаив дыхание, Юлий поднялся к саркофагу. В воздухе пахло ладаном, и этот запах казался естественным здесь, где плоть царя лежит нетленной и в смерти. Консул положил руки на стекло, изумляясь искусству мастеров, создавших удивительную оправу из филигранной сетки. Наконец Юлий решился посмотреть вниз.
И тело Александра, и доспехи были покрыты золотой фольгой. Солнце выглянуло из-за облака — на золото полились лучи и упала тень Юлия. Юлий трепетал и торжествовал.
— Моя тень лежит на твоей гробнице, Александр, — прошептал он.
Внимательно изучая черты царя, Юлий старался запомнить каждую подробность. Впалые глазницы и переносица. Гладкие золотые щеки — лицо не старого еще человека. Можно только гадать, как великий грек выглядел при жизни. Раньше Юлий считал неправильным чествовать Александра как одного из египетских богов. Однако здесь, в храме, это представлялось вполне естественным.
Юлий огляделся. Он был один в усыпальнице — крепкие спины легионеров загородили все входы.
— Интересно, что бы ты сказал? — тихо проговорил он по-гречески. — Понравилось бы тебе, что по твоему городу расхаживает дерзкий римлянин?
Юлий вспомнил о детях Александра. Ни один из них не дожил до зрелости. Старшего сына задушили в возрасте четырнадцати лет. Думая о бренности жизни, Юлий покачал головой. В подобном месте нельзя не вспомнить и о собственной смерти. Быть может, триста лет спустя кто-то вот так же встанет и над телом Юлия. Лучше уж превратиться в пепел.
Чего стоят все победы Юлия, если у него нет сыновей? Не будет же дочь управлять сенатом. А ее сыну, как и сыну Александра, могут просто не дать вырасти. Юлий сердито нахмурился. Он объявил наследником Октавиана, вот только хватит ли тому ловкости противостоять предателям Рима? По правде сказать, Юлий не знал никого, кто смог бы продолжить его начинания. Он достиг очень многого, но если он не успеет продолжить свой род — какой в этом прок?
Шум города сюда почти не долетал. Здесь, в тишине храма, прожитые годы давили на Юлия особенно сильно.
Птолемей лежал в золотой комнате, со стен которой смотрели изображения Гора и Осириса. Фараон уже начал путь в царство мертвых. Его холодное тело обмыли и совершили над ним обряд очищения. В левом боку сделали надрез и извлекли органы. Фараона, в отличие от простых смертных, не ждет суд богов. Когда закончатся все ритуалы, он, как равный, займет среди них свое место.
Юлию, пришедшему проститься с Птолемеем, воздух в комнате показался душным и тяжелым. В огромных курильницах краснели угли; неспешно поднимались вверх струйки дыма. Бальзамировщики вымочили тело фараона в растворе натриевой соли, и от ее резкого запаха, смешанного с ароматами благовоний, у Юлия закружилась голова. В усыпальнице Александра было намного холоднее, и она гораздо лучше подходила для обители смерти.
Клеопатра стояла на коленях рядом с телом брата и молилась. Юлий молча смотрел на фараона, понимая, что не заставит себя склониться перед врагом. По вине этого мальчика погибло много отличных легионеров.
Веки покойного были зашиты, кожа блестела от ароматных масел. Вокруг ложа стояло четыре сосуда; Юлий хотел пошутить — он знал, что в них находится, — но вовремя спохватился. Римлянин не понимал ни сложных ритуалов, ни благоговения, которое выказывала Клеопатра. Ей тоже угрожало войско брата, однако царица старательно выполняла положенные обряды — это продлится еще два месяца, и только потом тело поместят в гробницу.
Клеопатра молилась, ритмично повторяя какие-то фразы на языке своей страны. Глаза ее оставались сухими. Юлий ни разу не видел царицу плачущей по Птолемею и не мог понять, что она чувствует.
Ее войско вернулось из Сирии и расположилось вокруг дворца фараона. Между римлянами и этими суровыми воинами пустынь уже произошло несколько стычек. Юлию пришлось приговорить к наказанию розгами троих легионеров, затеявших в городе пьяную ссору, в которой погибло два человека. Двоих других римлян тоже ждало наказание: они играли в кости с солдатами Клеопатры и с помощью хитроумно утяжеленных костей оставили бедняг без оружия, а их кошельки без серебра.
Юлий устал ждать, пока закончатся погребальные церемонии. Он вообще думал, что фараона сразу предадут земле, ведь летний жар не пощадит даже царскую плоть. Но подготовительным обрядам не было конца; дни шли тягуче медленно. Юлий и остальные римляне начали ощущать тревогу.
Октавиан не скрывал своего настроения. Его тянуло в Рим, к давно заслуженным наградам. Юлию тоже казалось, что город зовет, зовет через моря и земли. Он хотел еще раз проехать в знакомые ворота и побывать на Форуме. Он достиг всего, о чем мечтал в юности, а враги его повержены в прах. И все же он чего-то ждал.
Юлий смотрел на царицу, которая зажгла с помощью свечки ладан в глиняных горшочках — начался очередной ритуал. Здесь, в Александрии, жизнь и смерть шагают бок о бок. Люди готовятся к смерти с самого рождения и не сомневаются, что продолжат существование в загробном мире. Они верят в фатум, и их вера чужда Юлию, как и вся здешняя жизнь. Юлий не мог ее разделить.
Клеопатра встала и склонила голову перед мумией Птолемея. Затем сделала два шага назад, снова преклонила колени и только тогда встала и обратилась к Юлию:
— Ты очень терпелив, Юлий. Я знаю, в твоей стране подобные вещи делаются гораздо быстрее.
— Вы намного больше уважаете смерть, — ответил Юлий, тщательно подбирая слова.
Клеопатра удивленно подняла брови.
— И очень чуткий, — добавила она. — Хочешь погулять со мной в парке? Этот дым меня одурманил, мне нужно подышать свежим воздухом.
Юлий с радостью взял ее руку, и оба вышли из комнаты. Клеопатра совершенно не замечала рабов, падающих ниц при ее появлении и не смеющих поднять глаза на царицу, скорбящую по брату.
В парке было жарко, но свежий воздух прояснил мысли Юлия. Он старался дышать как можно глубже, и скоро его дурное настроение, вызванное видом покойного фараона, рассеялось. Аромат растений прогнал ощущение тяжести. Однако удовольствие длилось недолго — Юлий вспомнил, что совсем недавно спешил по этой же аллее во дворец, чтобы захватить Птолемея. Тогда происходящее казалось увлекательным приключением, и о последствиях не думалось. А последствия Юлий видел и в золотой комнате, и среди руин порта и библиотеки…
— Твои солдаты рассказывают о тебе много интересного, — сказала Клеопатра.
Юлий бросил на нее быстрый взгляд.
— Если все, что они говорят о твоих сражениях, правда, ты настоящий любимец богов.
Юлий не отвечал. Стоя на дорожке из гладкого камня, он поглаживал пальцем алеющий среди зелени цветок.
— Солдаты считают тебя богом войны — тебе известно?
— Приходилось слышать, — смущенно ответил Юлий. — Они просто любят прихвастнуть своим полководцем.
— Значит, ты не покорил в Галлии более миллиона человек? — Царица потянулась к тому же цветку и стала поглаживать лепестки.
— На это ушло целых десять лет.
Отщипнув острыми ноготками цветок, Клеопатра поднесла его к губам и вдохнула душистый запах. А Юлий опять задумался о том, как бы приняли ее в Риме. Горожане будут в восторге, а вот сенату ее притязания на божественное происхождение придутся не по вкусу. В Риме и так много богов. Привези он Клеопатру в качестве наложницы — возражать не посмеют, но если Юлий захочет взять ее в жены, все лучшие семейства Рима встанут на дыбы. Да и вообще — неизвестно, захочет ли Клеопатра с ним поехать.
— Ты простил своему полководцу Бруту измену, — вновь заговорила она. — Великим правителям негоже прощать предателей. И все равно тебя уважают. Более того, перед тобой преклоняются. Люди идут за тобой куда угодно, и не из-за твоего высокого происхождения, а потому что ты — это ты.
У себя за спиной Юлий постукивал пальцами одной руки по запястью другой, думая, что ответить.
— Не знаю, с кем из солдат ты говорила, только язык у него, видно, без костей, — произнес он после некоторой паузы.
Царица рассмеялась и бросила цветок на дорожку, позади себя.
— Ты удивительный человек, Юлий. Ведь я видела тебя с ними, помнишь? Ты можешь быть величественным, словно какой-нибудь царь, таким же величественным, как я. Мы отлично друг другу подходим, хотя ты вряд ли стал бы мириться с медленным темпом здешней жизни. Над моей страной прошло пять тысячелетий. Пять тысяч лет жизни и смерти. Наше солнце слишком жаркое. Мы устали и состарились. Твой народ молод по сравнению с моим и полон сил. Твоим людям ничего не стоит пронестись через разные страны подобно летней грозе. Моей вечно дремлющей Александрии не угнаться за вами… но я все равно ее люблю.
Она повернулась к Юлию; его опьяняла близость царицы. Ни о чем не думая, он обвил руками стройную талию.
— Мои приближенные каждый день твердят мне, что ты опасен и тебе нельзя оставаться в Египте, — сказала Клеопатра. — В твоих людях они видят силу и необузданность, и только. Мои советники говорят, что ты сжег мою прекрасную библиотеку, а твои воины смеялись и играли в кости на ее пепелище.
— Они простые солдаты, — ответил Юлий. — Нельзя ждать…
Смех царицы заставил Юлия замолкнуть, и его щеки и шею стала заливать краска.
— Как ты их защищаешь, — смеялась Клеопатра. Она потянулась к нему, поцеловала в уголок губ и прильнула головой к его груди.
— Но правят-то не мои советники, — заявила она. — И когда я им напоминаю, что ты вернул нам Кипр, им нечего возразить. Завоеватели так не поступают. Народ Египта принял твой поступок как знак возрождения нашей былой славы, и люди на твоей стороне. Они смотрят на нас и ждут, что мы предпримем теперь.
Юлию не хотелось нарушать ее настроение, однако пришлось сказать:
— Настанет время, и я вернусь в родной город. Я подожду до конца погребальных церемоний, но я должен вернуться.
Клеопатра подняла голову и тревожно посмотрела на Юлия. Он почувствовал, как царица сразу напряглась и отдалилась.
— А сам ты этого желаешь? — Голос Клеопатры не выдавал ее волнения.
Юлий покачал головой.
— Нет. Я хотел бы остаться здесь и позабыть о годах сражений. И потом, мне нужна ты.
Отчуждения как не бывало. Царица привлекла голову Юлия к своим благоуханным губам.
Когда они отстранились друг от друга, лицо Клеопатры тоже пылало, глаза сверкали.
— Еще немного, и я смогу располагать собой — сказала она. — Если ты не уедешь, я покажу тебе наш великий Нил. Представь себе: каждый вечер мы скользим по водам реки, для нас играют музыканты… Прекраснейшие девы Египта подносят тебе виноград и фрукты. Каждую ночь я буду принадлежать тебе, каждый мой час будет твоим. Останешься?
— Не нужны мне прекраснейшие девы Египта. А от музыки у меня уши болят. Но если ты будешь со мной и будешь моей — я останусь, а Рим пусть пока перебьется. В конце концов, до сих пор он обходился без меня.
Юлий говорил правду и сам себе удивлялся. Он так мечтал вернуться в родной город с триумфом, вернуться за наградами и почестями, которые заслужил за долгие годы. И вот одно ее слово — и все стало ненужным. Возможно, хотя бы ненадолго ему удастся освободиться от забот, составляющих его жизнь. Быть может, получится сбросить с себя тяжкую ношу и просто наслаждаться свободой вместе с красивой женщиной, которая к тому же царица Египта.
— Я для тебя слишком стар, — тихо закончил Юлий, надеясь, что она будет спорить.
Клеопатра засмеялась и снова его поцеловала.
— Ты ведь доказал, что нет, — ответила она, и ее рука скользнула ему на бедро и там осталась. Юлий ощущал кожей тепло ее ладони, и, как всегда, это вызвало в нем прилив страсти.
— Если бы у нас родился ребенок, — продолжала Клеопатра, — он владел бы Египтом и Римом. Он был бы вторым Александром.
Юлий уставился вдаль, охваченный давней мечтой.
— Я бы все за это отдал. Ведь у меня нет сыновей, — с улыбкой признался он.
Рука Клеопатры двигалась по бедру Юлия, и у него перехватило дыхание.
— Тогда молись своим богам, чтобы тот, кого я ношу, оказался мальчиком, — серьезно проговорила царица. Юлий протянул руки, но Клеопатра ускользнула.
— Когда окончатся дни траура, ты узришь тайны Египта — во мне, — бросила она через плечо.
Юлий, пораженный ее словами, молча смотрел ей вслед. Он хотел и не мог поверить и собрался окликнуть царицу, но она уже легко взбежала по ступеням и скрылась во дворце.
Погребальная церемония была такой шумной, что у римлян отнимался слух и звенело в голове. На каждой улице выли трубы, бренчали цимбалы. Горожане шумно ликовали, провожая своего фараона к богам. Вспоминая о последних ритуалах, свидетелем которых он был, Юлий не переставал удивляться. Клеопатра не настаивала на присутствии Юлия, и все же он пришел, понимая, что вряд ли представится другой случай увидеть таинства, связанные с погребением.
Жрецы приблизились к усохшей мумии фараона. С помощью железного тесла Птолемею раздвинули губы. Не будь у Юлия переводчика, все ему объяснявшего, римлянина потрясло бы такое надругательство над покойным. Юлия долго потом пробирал озноб, когда он вспоминал свистящий шепот египтянина.
— Осирис, восстань! — произнес жрец. — О царь, я открываю рот твой для тебя железом богов. Врата земного бога открыты. Ты можешь вознестись на небо и жить, равный, среди других богов.
Дым благовоний окутал маленькую фигурку, и, завершив последние ритуалы, жрецы вышли из гробницы и поспешили сообщить новость городу. Выход запечатали золотом, бронзой и медью.
И тут затрубили трубы, тысячи труб. Шум постепенно усиливался; в городе зажгли каждую лампу, каждый светильник. Александрия сверкала огнями — чтобы боги видели свет и знали: один из них готов подняться на небо.
Юлий смотрел на праздник смерти из окна царского дворца. Рядом стоял Брут. Октавиан и другие офицеры ушли в город — насладиться вином и женскими ласками. Сегодня всем все дозволено, и Юлию оставалось только надеяться, что в пьяном разгуле легионеры не учинят крупных беспорядков. Надежда невелика, но, впрочем, теперь это не его забота. Барка Клеопатры уже покачивалась на волнах, готовая плыть вдоль побережья. Людям Цезаря придется пока обойтись без него. Новость, сообщенная Клеопатрой, отодвинула остальное на задний план.
Глядя на город, в котором было светло как днем, Брут, оказывается, тоже думал об этой поездке. Он заметил необычайное волнение Цезаря, хотя и не догадывался, чем оно вызвано.
— Когда ты собираешься вернуться?
— До конца года, — ответил Юлий. — У легионеров есть где жить, и они заслужили отдых. Я отправил письмо Марку Антонию. Через месяц или около того он пришлет денег. Пусть, пока я плаваю, легионеры живут тут, пусть отъедаются и отсыпаются.
— Можно подумать, ты их не знаешь, — сказал Брут. — Нам пришлось наказать еще двоих — за попытку разграбить храм. Через несколько недель нужно будет отправиться в пустыню, а то они приберут все, что плохо лежит. Во всяком случае, после нашего возвращения заморские диковинки в Риме точно подешевеют.
Юлий усмехнулся, и Брут заулыбался. Самое плохое, казалось, забыто; силы возвращались к Бруту. Каждый день до восхода солнца они с Домицием целый час тренировались на тяжелых мечах. Прежней скорости, делавшей Брута непобедимым, у него уже не было, но руки опять стали сильными.
Вчера один центурион нагрубил ему, и Брут отвел его на тренировочную площадку и там избил до полусмерти. Юлию он об этом не рассказывал, но, скорее всего, Юлий и так знает.
— Октавиан бесится, что я снова в строю, — сообщил Брут. — А может, это из-за твоего плавания по Нилу. Не могу сказать, от чего он больше злится.
Юлий сердито покачал головой:
— Октавиан хочет, чтобы остаток жизни я продремал в сенате. Тем, кто помоложе, мы, наверное, кажемся стариками. — Юлий презрительно фыркнул. — И годимся мы только хлопать друг друга по спине да приговаривать: «А помнишь?..»
Брут смотрел на своего командира — такого подвижного и стремительного, загорелого почти дочерна. За месяцы, проведенные в Египте, Юлий стал значительно бодрее, однако своим воодушевлением он обязан вовсе не перспективе мирной жизни. И Юлий, и Брут десятилетиями терпели походы и лишения. А награда за это — всего лишь возможность отдохнуть. Ведь если бы Помпей не погиб или Риму угрожал бы Сулла, Юлий не стал бы и думать о поездке по Нилу.
Брут не мог любить по-прежнему человека, который простил его после битвы при Фарсале. И все же в Александрии он временами испытывал ничем не омраченную радость — Юлий, как и раньше, доверял ему командовать!
Полководец вздохнул про себя. Рим далеко, но нужно подумать о завтрашнем дне. Впереди еще много времени — постепенно люди забудут о его позоре, о его бегстве к Помпею. Юлий доверил ему командовать, а для легионеров это важнее всего. Пора заново начинать карьеру. В конце концов, Рим тоже выстроили побежденные, а не победители.
Брут не отводил взгляда от Юлия. Ему недоставало их прежней дружбы. Случались мгновения, когда казалось, что они понимают друг друга, как никто другой. А иногда его мучили прежние приступы болезненной ревности и гордыни. Со временем, вероятно, все станет проще.
— Египет — древняя земля, — неожиданно сказал Юлий, прерывая раздумья друга. — Здесь может быть второй Рим, другая столица империи. Я пока не совсем стар, и мне не поздно об этом думать. Впереди много дел, но на некоторое время я хочу обо всем позабыть и любоваться Нилом вместе с моей царицей.
Брут опустил голову, не зная, что сказать.
— Ты намерен взять ее в Рим? — спросил он.
— Думаю, да, — ответил Юлий, задумчиво улыбаясь. — С ней я заново родился. Если она будет рядом, я построю державу под стать империи самого Александра. И его город станет вторым сердцем моей державы.
Брут похолодел.
— Ты собираешься стать царем? Как Птолемей?
Юлий повернулся к другу, пронзая взглядом темных глаз.
— А как мне, по-твоему, называться? Я правлю Римом. А Рим правит всем миром.
— А что же с моей матерью? Бросишь ее так же, как Помпею? А Кальпурния? Разведешься с ней?
Юлий помедлил, не замечая, как нарастает гнев Брута.
— Об этом еще рано говорить. Когда вернусь — все улажу. Кальпурния, я уверен, не станет возражать.
— Зато сенат станет. Сенат не одобрит твоих планов, — тихо проговорил Брут.
Юлий рассмеялся:
— Они не посмеют спорить, друг. Они будут почитать и меня, и царицу. Я дам начало династии, которая возродит империю.
— Ты говоришь о своей дочери? — спросил Брут.
Юлий держался за каменный подоконник и сияющими глазами смотрел на город — так, словно был его хозяином.
— Не могу скрывать новость, Брут. Это выше моих сил. Я говорю о своем сыне — он скоро родится. Царица ждет ребенка, и ее предсказатели говорят, что она родит мальчика. — Юлий громко и радостно рассмеялся. — Это непременно будет мальчик. Должны же боги быть милосердны.
Брут слегка отступил. Терпение у него лопнуло. Никакая дружба не выдержит подобной гордыни. Даже здесь, в Египте, Юлий не насытил свое честолюбие. Теперь он явится в Рим, обуянный мечтами, которые и не снились его поверженным врагам. Ни Сулла, ни Катон, ни сам Помпей не заходили так далеко.
— А республика… — запинаясь, начал Брут.
Юлий покачал головой:
— Была хороша — в свое время. Я отношусь к ней с уважением, но свою службу она уже сослужила. Когда я вернусь в Рим, мы начнем создавать империю.
