ГЛАВА 15
Юлий ехал по темному городу, из последних сил борясь с усталостью. Дорогу показывал местный житель, подгоняемый обнаженным мечом. В лабиринте незнакомых улиц консул чувствовал себя неуютно.
Внутрь Диррахия допустили один Десятый легион. На долю остальных выпало стоять и охранять стены города. Юлий не собирался давать солдатам волю на вражеской территории. Командующий до сих пор содрогался, вспоминая, как в одном галльском городе потерял управление над своими войсками. С тех пор всякий раз, когда грохот атаки или хлопанье знамен на ветру заставляли колотиться его сердце, полководец вспоминал улицы Аварика. Больше он такого не допустит.
Если бы греческие легионы вел кто-то другой, Юлий ждал бы наступления в эту же ночь. Офицеры Помпея хорошо знают город, и, возможно, тут есть ворота, о которых неизвестно Юлию. Угроза достаточная, чтобы держать солдат на стенах Диррахия, но диктатор, считал Юлий, рисковать не станет. Он дорожит жизнями тех, кто остался в городе. И для Юлия, и для Помпея давно миновала пора безрассудных решений.
Провожатый забормотал по-гречески и указал на широкие ворота в стене. Над ними на цепи висела горящая лампа, и Юлию пришла причудливая мысль, что это ради него. По знаку командующего вперед шагнули двое солдат с тяжелыми молотами — сломать запоры. Грохот понесся по тихим улицам, словно звон колокола. Юлий ловил на себе взгляды обитателей окрестных домов. В голове его роились мысли о том, как могут повернуться события. Он глубоко вдыхал свежий ночной воздух и думал о неприятеле, который находится где-то за стенами города. Цезарю нравилось вести войну с помощью хитрости, воздействовать на разум противника! Юлий взвесил сильные и слабые стороны врага, учел абсолютно все, что могло иметь значение. Он послал своих людей в неприятельский лагерь, послал на смерть, стараясь подорвать авторитет Помпея.
Эта война — бедствие для Греции, но Юлий зашел слишком далеко и теперь не мог остановиться и потерять все.
Мрачные мысли перебил грохот упавших на мостовую ворот. Внутри дома давно проснулись, и везде горел свет; обитатели дома позажигали светильники, пытаясь справиться со страхом.
После первых же ударов молота за стеной послышался топот множества ног, и, стоило воротам упасть, образовавшийся проем заняли солдаты, преграждая путь незваным гостям. Юлий заговорил не сразу, он с интересом наблюдал, как умело воины сомкнули щиты.
— Вы опоздали, — заявил он, спешиваясь. — Я давно бы вошел, если бы не дожидался вас.
В пронизывающе-холодном воздухе повисло напряжение. По узкой улице цепью вытянулись пятьсот солдат Десятого легиона. Стоит Юлию сказать слово — и защитников изрубят. Он смотрел в глаза центуриона, охраняющего дом, и, к своему удивлению, не видел в них никаких признаков страха. Центурион не стал утруждать себя ответом, он просто молча глядел на Юлия. Помпей разбирается в людях.
— Я — римский консул, — заявил Юлий, делая шаг вперед. — Не смейте загораживать мне дорогу.
Охранники тревожно задвигались — эти слова вызвали в памяти вещи, которым их учили с самого детства. Центурион понял и положил руку на плечо одного из солдат, призывая к спокойствию.
— Я подчиняюсь Помпею, консул, — сказал центурион. — Ты сюда не войдешь.
Юлий задумался. Убивать людей, чья вина лишь в том, что они честно выполняют свой долг, — скверная политика. Получается, он в тупике.
— Тогда пусти меня одного. Я пойду без оружия, — предложил консул, шагнув навстречу обнаженным мечам.
Центурион сощурился. Юлий слышал, как за спиной тяжело дышат его легионеры. Людям не понравится, если их командир подвергнет себя опасности, но другого выхода нет.
Из дома донеслось:
— Дайте мне пройти!
Юлий узнал голос и улыбнулся. В ответ послышалось невнятное бормотание.
— Человек, которому вы не даете войти, — мой отец. Мне нет дела до ваших приказов, вы пропустите меня к нему немедленно!
Солдаты у ворот опять затоптались — уже в полной растерянности. Юлию стало смешно.
— Неужели вы не пропустите ее? Осмелитесь дотронуться до жены Помпея? Не думаю. Моя дочь может пройти где угодно и когда угодно.
Юлий обращался ко всем, но смотрел на центуриона — решение оставалось за ним. Наконец тот произнес короткую фразу, и щиты раздвинулись.
Позади солдат стояла Юлия с мальчиком на руках. Юлий сделал глубокий вдох и только теперь почувствовал свежий запах сада — словно это она принесла с собой его аромат.
— Ты позволишь мне войти, Юлия? — улыбнулся он.
Его дочь до сих пор стояла в принужденной позе, с негодованием глядя на солдат. Лицо ее пылало, и сейчас, освещаемая лишь одной тусклой лампой, она казалась как никогда прекрасной.
— Ты свободен, центурион, — сказала Юлия. — Мой отец устал и голоден. Иди на кухню и прикажи, чтобы принесли поесть.
Центурион открыл было рот, но хозяйка продолжила, не дав ему возразить:
— Самые лучшие колбасы, свежий хлеб, сыр, фрукты. И пусть возьмут вина из погребов моего мужа и подогреют.
Воин в растерянности смотрел поочередно на отца и дочь. Затем гордой поступью удалился.
— Мой дом — это твой дом, консул, — произнесла Юлия. По блеску в ее глазах отец понял, что она довольна своей маленькой победой. — Твой визит — большая честь.
— Ты слишком добра, дочь моя, — ответил Юлий, поддерживая игру. — Скажи мне: семьи сенаторов все еще в городе?
— Да.
Юлий повернулся к своим воинам и увидел съежившуюся фигурку грека, который показывал им дорогу. Под взглядом Юлия проводник затрясся от страха.
— Покажешь моим людям дома сенаторов, — приказал ему Юлий. — Им не причинят вреда, даю слово.
Грек нагнул голову, и Юлий обратился к своим солдатам:
— Соберите их… — Он замолчал и повернулся к дочери: — Я не знаю города. Здесь есть здание сената или просто большой зал?
— Храм Юпитера — его все знают.
— Подойдет, — отозвался Юлий. — Легионеры, помните, что семьи сенаторов под моей защитой. Хоть один синяк — и виновник будет повешен. Вы поняли?
— Да, господин, — ответил его центурион.
— Пошлите кого-нибудь к Домицию. Нужно начинать погрузку продовольствия. Я хочу, чтобы утром мы могли двинуться отсюда.
Солдаты Десятого развернулись и пошагали прочь; их топот постепенно растворялся среди гулких улиц.
— Значит, это мой внук, — сказал Юлий.
Мальчик засыпал и не пошевелился, когда Юлий ласково положил руку ему на голову.
— Ты и вправду рада мне, Юлия? — тихо спросил Цезарь.
— Разве я могу быть не рада отцу? — вопросом ответила она.
— Ведь я воюю с твоим мужем, и ты, наверное, разрываешься надвое.
Юлия приблизилась к отцу. Пока дочь не выросла, он редко бывал с ней, а когда выросла — не бывал совсем. В отличие от других детей Юлии не приходилось видеть, как отец, например, бьет собаку, или напивается допьяна, или бранится. Для нее он был прославленным полководцем, консулом Рима. Конечно, когда отец отдал ее в жены Помпею, Юлия ненавидела его со всей страстью молодой девушки, но привычка восхищаться оказалась сильнее ненависти. Когда Брут посвятил ее в свои «тайные планы», Юлия ликовала: она может помочь Цезарю! Не умея облечь чувства в слова, Юлия привела самый сильный довод.
— Если бы в моих жилах не текла твоя кровь, я бы просто выдала Брута, — прошептала дочь отцу на ухо.
В этот миг время замерло для Юлия, а мысли безудержно понеслись. Он едва сохранял спокойствие.
— Что тебе сообщил Брут?
Юлия порозовела, и отец не мог не заподозрить, что разговорами дело не ограничилось.
— Он сообщил, что его бегство — часть вашего с ним плана. — Ее отец на секунду прикрыл глаза, но Юлия не поняла, в чем дело. — Я никому не говорила! Я даже помогла — убедила мужа дать ему еще две когорты.
Она с трогательной гордостью вздернула подбородок, и Юлию стало больно. Он почувствовал опустошение — словно вся усталость после дальнего пути свалилась на него именно теперь. Консул покачнулся и оперся рукой на стену.
— Вот и хорошо, — безразлично пробормотал он. — Я просто не ожидал, что Брут тебе доверится.
— Он мне доверился, — сказала Юлия. — А я доверяю тебе. Сохрани жизнь моему мужу, если он окажется в твоей власти. Я сделала выбор, отец. Ведь если победишь ты — вы оба останетесь жить.
Юлия с мольбой глядела на отца, а у него не было сил сказать ей, что Брут — предатель. Это ее убьет.
— У нас несколько месяцев обсуждали, как великодушно ты поступил под Корфинием. Ты ведь можешь отнестись так же и к моему мужу.
С бесконечной нежностью Юлий взял дочь за руку.
— Хорошо. Если это будет зависеть от меня, Помпей останется жить.
В храме Юпитера было не теплей, чем на улице. Когда Юлий вошел, у него изо рта клубился пар. Его воины деловито топали по храму и вставали вдоль стен.
Юлий шагал по центральному проходу к огромной белой статуе Юпитера; стук подкованных сандалий разносился по всему залу, и шум постепенно стих.
Жены и дети сенаторов щурились от яркого света факелов. Спешно приведенные сюда под вооруженной охраной, они походили на толпу беженцев. Те, кому не хватило места на скамьях, сидели на холодном мраморном полу. При виде полководца, по милости которого они сюда попали, всех охватил новый приступ страха.
Юлий не обращал ни малейшего внимания на их пристальные взгляды. Перед статуей Юпитера он остановился и опустился на одно колено, склоняя голову. Консул пытался сосредоточиться и прогнать беспокойство, вызванное рассказом дочери. Брут — опытный соблазнитель; совершенно очевидно, что Юлия полностью в его власти. Какое бессердечие — впутывать ее в подобные дела! Правда, Юлий отдал ее в жены Помпею, не испытывая угрызений совести. Но он ее отец и имел право распоряжаться дочерью.
А теперь, как полководец, Юлий обдумывал полученные сведения. Брут рисковать не любит, и, возможно, этим удастся воспользоваться. Впрочем, и как отец, и как полководец Юлий так злился, что едва мог рассуждать спокойно. От горьких мыслей его отвлек чей-то хриплый голос:
— Теперь ты прикажешь закрыть двери и поубивать нас?
Юлий вскинул голову и поднялся на ноги. Он узнал Теренцию, супругу Цицерона. Вся укутанная в черное, с острыми чертами лица и пронзительным взглядом, женщина напоминала ворону.
Услышав ее слова, некоторые дети от страха закричали, и у Юлия заложило уши, но он сумел выдавить вежливую улыбку.
— Госпожа, я римский консул и не воюю с женщинами и детьми, — холодно произнес он. — Вы находитесь под моей защитой.
— Значит, мы заложники? — продолжала Теренция. Голос у нее был пронзительный. Цезарь даже удивился — что в ней привлекло Цицерона?
— Только на одну ночь. Мои люди постараются устроить вас по возможности удобно.
— Что ты собираешься делать, Цезарь? — Теренция прищурилась. — Помпей никогда тебе этого не простит, разве ты не понимаешь? Диктатор не успокоится, пока не перебьет всех твоих солдат.
В Юлии начал закипать гнев.
— Замолчи! — резко оборвал он женщину. — Ты ничего не понимаешь в наших делах. — Юлий почти кричал. — Оставь угрозы для своих товарок. Мои солдаты сражаются потому, что любят Рим и любят меня. Не смей говорить о них!
Юлий увидел испуганные лица детей и женщин, и ему стало стыдно. Он позволил слабости одержать над собой верх. Огромным усилием воли, сжимая за спиной дрожащие руки, Юлий овладел собой.
Теренция упрямо задрала подбородок.
— Так вот ты каков, Цезарь! — презрительно бросила она. — Пронзая врага мечом, ты считаешь, что поступаешь прекрасно. Мясник, наверное, тоже может слагать песни о свиньях, которых закалывает.
Какая-то женщина пыталась ее успокоить, но Теренция стряхнула ее руку.
— Не забывай, Цезарь, — ты здесь потому, что сам захотел. Ты мог вернуться в Галлию вместе со своей армией, которая тебя «любит». Если бы ты дорожил своими солдатами, то постарался бы сберечь их жизни!
Все вокруг замерли. В воздухе повис страх. По бледному от гнева лицу Цезаря Теренция поняла, что зашла слишком далеко. Она молча кусала губы, глядя куда-то вбок. После долгой паузы Юлий заговорил с яростной убежденностью:
— Солдаты всегда гибли и будут гибнуть! Однако они отдают свои жизни, потому что понимают гораздо больше, чем ты, женщина, в состоянии понять. Мы творим будущее, именно так! Мы не хотим царей. И мы здесь для того, чтобы восстановить республику — ради тебя, ради наших граждан в Испании, Греции, Галлии. Это достойная задача. Подумай, что отличает нас от диких племен Галлии или греков? Мы тоже едим, спим, мы занимаемся торговлей. И все же есть и нечто иное, более важное, чем красивые вещи или золото. Более важное, чем семья, которую нужно содержать. Ты смеешься — видно, не понимаешь: рано или поздно человек должен поднять голову и сказать: «С меня хватит!»
Теренция, вероятно, ответила бы, но окружающие ее женщины сердито зашикали. Она умолкла и больше не поднимала на Юлия глаз.
— Если у вас есть разум, — продолжил он, — передайте сенату, что в Греции у меня только один враг, и я предпочел бы отправить его в ссылку, а не вести войну. Диктатор отверг мое предложение. Я могу быть великодушным — в Корфинии я это доказал. Пусть сенаторы не забывают, что я стал консулом по воле тех же людей, которые избрали их. Рим — на моей стороне!
Юлий посмотрел на недоверчивые лица и уже спокойнее продолжил:
— Солдаты доставят вам необходимое, в разумных пределах, разумеется. Я буду на стенах города и сообщу вашим мужьям и отцам, что вы в безопасности. Я все сказал.
Не говоря больше ни слова, консул повернулся и стремительно зашагал к центральным дверям храма. От усталости у него болели глаза; Юлий испытывал страстное желание повалиться на мягкую постель. Некоторое время он продержится, а потом измученная плоть просто откажется повиноваться. Не хватало еще свалиться в припадке в такое ответственное время. Юлий идет по лезвию меча, и один неверный шаг может принести поражение.
Цезарь поравнялся со своими охранниками, и его центурион, поймав взгляд командира, быстро кивнул — он все слышал и все понял. Юлий натянуто улыбнулся в ответ и вышел в холодную тьму. До рассвета много времени, и город в страхе затаился: по улицам ходят захватчики!
Глядя на стены города, Помпей был благодарен темноте, что может скрыть свои чувства — командующим владело отчаяние. Он почти выгнал Лабиена, едва удерживаясь в рамках приличия. Их армия не успела достигнуть Диррахия и помешать Цезарю войти в город, и диктатор пребывал в ярости.
Желудок терзала такая боль, точно Помпея кто-то поедал изнутри. Растворенный в молоке мел, который раньше помогал, теперь почти не приносил облегчения. Помпей прижал к животу кулак и тихонько застонал. Прежде чем выйти, он вытер салфеткой кровь с губ и с ужасом и отвращением разглядывал пятна, алеющие на белой ткани. Собственное тело отказывается ему служить. Помпей сжал пальцами живот, как будто хотел силой выдернуть из себя болезнь. Сейчас нельзя позволить себе хворать. С каждым днем ему все хуже, а требования сенаторов все суровее — словно они учуяли слабость диктатора и готовы разорвать его на части.
Только благодаря надежной охране Помпею удавалось спасаться в своем шатре от Цицерона и прочих сенаторов. Какой толк в новых спорах и пререканиях? Помпея раздражала сама мысль о том, что нужно быть любезным с этими перепуганными людишками, которые беспрестанно ноют об оставленных женах, рабах…
Неизвестно еще, что сделает Цезарь с захваченным городом. Одно ясно: припасы отправятся в ненасытные утробы его солдат. Когда неприятель взял Диррахий, Лабиен бесстрастно доложил Помпею об их собственных запасах продовольствия. Диктатор возблагодарил богов за то, что проявил предусмотрительность и перевез значительную часть съестных припасов еще до начала войны. По крайней мере, воины Помпея не будут голодать, пока галльские легионеры лакомятся солониной и патокой.
Раздался топот копыт, и из темноты появилась расплывчатая фигура Лабиена. Помпей с трудом выпрямился ему навстречу, опуская руку. Боль в животе усилилась, но Лабиен ничего не должен заметить.
— Что там? — отрывисто спросил Помпей, когда Лабиен спешился.
— Посланный от Цезаря, господин. Он принес мирный флаг, — сообщил Лабиен.
Оба вспомнили о трех центурионах, которых послал Юлий. Возможно, и этот тоже попытается сеять в лагере раздор.
— Приведи его в мой шатер, Лабиен. И если дорожишь своим званием, никому о том не сообщай.
Живот у Помпея буквально скрутило, но он изо всех сил старался сохранить бесстрастное выражение лица. Не дожидаясь ответа, диктатор прошел мимо охранников в шатер и уселся, готовый выслушать очередные требования Цезаря. Едва он опустился в кресло, как Лабиен ввел посланца. Несмотря на холод, по щекам Помпея катился пот, и он утирался, забыв о кровавых пятнах на салфетке.
Посланец Цезаря был высокий худой солдат с коротко остриженными волосами и темными глазами. Глаза эти, казалось, замечали малейшую подробность в облике собеседника. Помпей понимал, что про его болезнь непременно доложат Цезарю, и собрал все силы, чтобы не показать, каково ему. Цезарь не должен ничего знать.
— Ну? — нетерпеливо бросил Помпей.
— Господин, мой начальник сообщает тебе, что семьи сенаторов в безопасности. На рассвете их отпустят. К полудню Диррахий будет ваш. Цезарь не позволил разграбить город.
Лабиен удивленно моргнул. Неслыханное дело — полководец добровольно отказывается от завоеванного.
— Чего он хочет? — подозрительно осведомился Помпей.
— Три дня, господин. Цезарь возвращает город, семьи сенаторов и предлагает трехдневное перемирие. Он просит тебя принять эти условия.
— Лабиен, — сказал Помпей, — выведи его, мне нужно подумать.
Оставшись на несколько драгоценных мгновений в одиночестве, Помпей позволил себе согнуться и сморщиться от боли. К тому времени как вернулся Лабиен, командующий выпрямился, но лицо у него блестело от испарины.
— Ты болен, господин? — немедля спросил Лабиен.
— Уже проходит. Итак, что ты думаешь об условиях Цезаря?
Разум Помпея затуманился от боли, и он был не в силах строить планы. Словно понимая это, Лабиен быстро заговорил:
— Великодушно, ничего не скажешь. И главное, Цезарь опять предстанет в роли государственного деятеля. Солдаты узнают, что он отпустил семьи сенаторов, а три дня перемирия означают для него очередную победу — ведь мы пошли у него на поводу. — Лабиен помолчал и продолжил: — Ставки слишком высоки, иначе я предложил бы атаковать его на рассвете, когда он откроет ворота, чтобы выпустить заложников.
— Но заложники могут погибнуть, — отрывисто произнес Помпей.
Лабиен кивнул.
— Риск, вероятно, есть, хотя — не думаю. Не упустит же Цезарь случай снова показать нам свое благородство. А у нас в армии и так упала дисциплина — еще трое пытались дезертировать.
— А мне не сообщили, — сердито заметил Помпей.
Лабиен посмотрел ему в глаза.
— Я не успел, господин.
Помпей вспомнил, как утром выставил заместителя, и покраснел.
— Оповестить всех, что дезертиров казнят перед строем. Пусть кровь этих людей напомнит остальным, что нужно выполнять долг.
— Думаю, господин, их следовало бы прежде допросить и…
— Нет. Казнить на рассвете, в назидание прочим. — Помпей поколебался, в нем боролись ярость и необходимость отослать Лабиена, чтобы тот не видел его мучений. — Я согласен на перемирие, Лабиен. Выбора у меня нет, ведь нужно возобновить мое диктаторство. Жизни заложников нельзя подвергать риску.
— А город, господин? Если мы отпустим отсюда Цезаря, он увезет припасов на целых три месяца. Нам следует дождаться, пока семьи сенаторов окажутся вне опасности, и сразу атаковать.
— И очень скоро каждый солдат будет знать, что я нарушил слово. Разве он оставил мне выбор?
— Зато у нас есть возможность покончить с войной, — тихо ответил Лабиен.
Помпей смотрел на собеседника, думая только об одном — когда же тот уйдет. Глаза Помпея остановились на ступке, в которой оставалось немного снадобья. Командующий больше не мог выносить присутствие своего заместителя. Почему-то ему припомнилось, как Лабиен давал присягу.
— Ступай. Цезарь предложил хорошие условия в обмен на перемирие. А потом мы опять сможем начать военные действия. Но не сейчас.
Лабиен холодно отсалютовал:
— Я сообщу посланному о твоем решении, господин.
Оставшись наконец один, Помпей кликнул своего лекаря и от всепоглощающей боли закрыл глаза.