ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
ГЛАВА 1
Слова Помпея обрушивались на сенаторов точно удары молота:
— Итак, Цезарь объявлен врагом Рима. Он лишается всех титулов и наград. Он лишается права командовать легионами. Он объявляется вне закона. Нас ждет война.
После бурной дискуссии в зале наступило затишье, тем не менее сенаторов не покидало напряжение. Цезарь перешел Рубикон, и сейчас галльская армия направляется к Риму. Гонцы — они загнали коней, чтобы доставить новость, — не смогли даже сообщить, с какой скоростью передвигаются легионы.
За последние два дня Помпей заметно постарел, однако спину по-прежнему держал прямо, ибо привык главенствовать в сенате. Он видел, как лица присутствующих постепенно теряют каменное выражение, как сенаторы обмениваются многозначительными взглядами. Многие из них считали Помпея виновным в том хаосе, который воцарился в Риме три года назад. Тогда легионам Помпея не удалось прекратить беспорядки, и в результате его же назначили диктатором. Теперь, не сомневался Помпей, найдется немало желающих сместить диктатора и снова выбрать консулов. Само здание сената, где до сих пор пахло побелкой, напоминало о тех ужасных событиях. Развалины старого помещения уже разобрали, но фундамент остался — безмолвный свидетель мятежа и разгрома.
В наступившей тишине Помпей соображал, кому из сенаторов стоит доверять, кто из них — та сила, на которую можно опереться в предстоящей борьбе. Иллюзий диктатор не строил. С севера идет Юлий, с ним четыре легиона ветеранов, а Риму нечего против них выставить. Через несколько дней галльский триумфатор постучит в ворота города. И некоторые из тех, что сидят сейчас перед Помпеем, потребуют его впустить.
— Выбора у нас нет, — продолжил диктатор.
Сенаторы пристально разглядывали Помпея, словно только и ждали, когда он проявит слабость. Один неверный шаг — и его разорвут. Помпей не собирался допускать этого.
— В Греции у меня есть войска, которые не разделяют настроений римской черни. И хотя в столице могут быть изменники, в наших колониях еще слышен глас закона.
Помпей внимательно смотрел на сенаторов: не отводит ли кто взгляд, — но все глаза были устремлены на него.
— У нас нет иного пути, кроме как покинуть Рим и отправиться в Грецию, чтобы собрать там наши армии. Сейчас большая часть войска Цезаря находится в Галлии. Если она присоединится к нему — держава падет, прежде чем мы успеем собрать достаточные силы. Я не хочу тратить время, пытаясь собрать армию здесь. Лучше действовать наверняка и отправиться к войскам. Десять греческих легионов готовы выступить против предателя и ждут только приказа. Не будем их разочаровывать.
Если Цезарь останется в Риме, — продолжил Помпей, — мы вернемся и вышвырнем узурпатора так же, как Корнелий Сулла вышвырнул его дядю Мария. Борьба неизбежна. Цезарь дал это понять, когда проигнорировал приказы сената. Пока он жив, не видать нам ни мира, ни согласия. Рим не может иметь двух хозяев, и я не позволю норовистому полководцу разрушить все, что нам удалось построить.
Помпей наклонился вперед, и в ноздри ему ударил запах воска и масла от новой трибуны.
— А если мы проявим слабость и позволим ему восторжествовать, любой полководец, которого мы посылаем на войну, захочет сделать то же самое. Если Цезаря не сокрушить, городу никогда не жить в мире. Война затянется на многие поколения и уничтожит все, чем владеет Рим. И не останется ничего от нас — от народа, поклонявшегося богам и почитавшего закон. Я презираю того, кто хочет все у нас отнять. Я презираю его, и я увижу его мертвым.
Многие теперь слушали стоя; у некоторых заблестели глаза. Помпей едва смотрел на них — он презирал этих людишек, чья смелость была показной. В сенате всегда хватало ораторов, но ростра — трибуна для выступлений — до сих пор принадлежит Помпею.
— Да, мои легионы не слишком сильны, и лишь глупец станет отрицать, что битвы в Галлии закалили воинов Цезаря. Даже сняв охрану с дорожных застав, мы не наберем достаточно сил, чтобы быть уверенными в победе. Мне нелегко говорить такое. Меня терзают боль и гнев, но я не желаю недооценить противника и в результате потерять Рим.
Диктатор замолчал и небрежно махнул рукой в сторону тех, кто вскочил. Сенаторы, сконфуженные и недовольные, сели на свои места.
— Явившись сюда, мятежник найдет здание сената пустым, с выломанными дверями.
Помпей переждал, пока стихнет ропот сенаторов. Наконец-то они поняли: диктатор собирается покинуть Рим не один.
— Предположим, вы останетесь в городе. Кто из вас решится поднять голос против Цезаря, когда галльские легионеры начнут насиловать ваших жен и дочерей? Совсем другое дело, если он явится сюда, жаждая крови, и никого не найдет. Мы — правительство, мы — душа Рима. Рим — там, где мы. Без вас, без поддержки закона, Цезарь всего лишь грубый посягатель на порядок. И мы не должны оказывать ему эту поддержку.
— Но народ… — начал кто-то из последних рядов.
Помпей повысил голос, заглушая сенатора:
— Народ стерпит, как терпел всегда. Или вы предпочитаете оставаться здесь, пока я собираю свою армию? Сколько ты продержишься под пытками, Марселл? А остальные? Когда Цезарь приберет к рукам сенат, его уже ничто не остановит.
Краем глаза Помпей увидел поднимающегося с места Цицерона. Пришлось усмирить раздражение. Взгляды сенаторов устремились сначала на невысокую фигурку сенатора, затем на Помпея. Диктатор промедлил, и Цицерон начал говорить, прежде чем Помпей успел повелительным жестом остановить его.
— Ты почти ничего не сказал о послании, которое мы отправили Цезарю. Полагаю, стоит обсудить его предложение о перемирии.
Многие согласно закивали, и Помпей сдвинул брови. Сейчас он не может позволить себе резких высказываний.
— Его условия для нас неприемлемы, — заявил диктатор. — Как он, впрочем, и рассчитывал. Своими посулами Цезарь хочет внести между нами раздор. Неужели ты веришь, Цицерон, будто он и впрямь прекратит наступление только потому, что я оставил город? Вижу, ты плохо знаешь Цезаря.
Цицерон сложил руки на узкой груди и потер пальцем шею.
— Думаю, следует обсудить все именно сейчас. Не стоит делать из этого тайны, лучше поговорить открыто. Как ты ответил ему, Помпей? Помню, ты собирался ответить.
Взгляды их скрестились, и Помпей крепко вцепился в трибуну, изо всех сил стараясь сохранить самообладание. Цицерон — человек проницательный, и Помпею хотелось иметь его в союзниках.
— Все, что я собирался сделать, — я и сделал. Я послал ему от имени сената приказ вернуться в Галлию. Я не намерен вести переговоры, пока его легионы на расстоянии дневного перехода от города, и Цезарь это понимает. Все его обещания — уловка, способ выиграть время. Они ничего не значат.
Цицерон вскинул голову.
— Согласен, Помпей. Однако хотелось бы узнать подробности. — Намеренно не замечая изумления Помпея, Цицерон повернулся к сенаторам: — Хотелось бы знать, о ком тут идет речь — о римском военачальнике или о новом Ганнибале, который не успокоится, пока не вырвет у нас власть? Неужели Цезарь имеет право требовать, чтобы Помпей покинул город? Можно подумать, мы ведем переговоры с захватчиками! Мы — правительство Рима, и нам угрожает бешеный пес — причем его войско создали и обучили мы. Нельзя недооценивать опасность. Я согласен с Помпеем. Подобного унижения нам переносить еще не приходилось, и тем не менее придется отступить и собрать в Греции силы для противостояния. Власть закона не должна зависеть от прихоти наших военачальников — или мы не более чем племя жалких дикарей.
Садясь, Цицерон увидел, как на лице Помпея промелькнуло радостное удивление. Это выступление привлекло на сторону диктатора тех, кто до сих пор сомневался, и он кивком поблагодарил оратора.
— Теперь не время для долгих споров, — сказал Помпей. — Завтрашний день не принесет ничего нового, разве что Цезарь подойдет еще ближе к городу. Предлагаю проголосовать и обсудить план действий.
Под суровым взглядом Помпея никто не решился протестовать. Сенаторы один за другим поднимались, демонстрируя согласие, и ни один не посмел даже воздержаться. Наконец Помпей удовлетворенно кивнул:
— Предупредите своих домочадцев и готовьтесь к отъезду. Я приказал вернуть в город всех солдат, находящихся на пути следования Цезаря. Они понадобятся, чтобы набрать флот и подготовить наш отъезд.
Юлий сидел на поваленном дереве посреди пшеничного поля, и солнце пригревало ему спину. Кругом, куда ни посмотри, среди золотистых колосьев темнели фигуры солдат. Они отдыхали, подкрепляясь холодным мясом и овощами. Разводить костры им запретили — войско шло долинами Этрурии. Пшеница созрела; достаточно одной искры, и по полям помчатся языки пламени.
Юлий едва не улыбнулся при виде мирного зрелища. Пятнадцать тысяч самых лучших в мире солдат смеются и распевают песни, словно дети. Непривычно было сидеть вот так, в открытом поле. Слушать птиц, словно мальчишка. Нагнувшись и взяв горсть прелой листвы, Юлий понял — он дома.
— Как здесь хорошо, — сказал он Октавиану. — Ты чувствуешь? Я уже и забыл, каково это — быть на родной земле, среди своего народа. Слышишь их песню? Выучи слова, парень. Легионеры сочтут за честь научить тебя.
Юлий потер листья в ладони, затем разжал пальцы. Голоса воинов Десятого слились в единый хор и летели далеко над полями.
— Эту песню пели когда-то солдаты Мария, — вспомнил Юлий. — Перед некоторыми вещами время бессильно.
Октавиан взглянул на своего командира и, поняв его настроение, склонил голову.
— Я чувствую то же самое, — признался он. — Мы вернулись домой.
Юлий улыбнулся.
— За последние десять лет я ни разу не подходил к родному городу так близко. Я чую Рим за горизонтом, клянусь тебе. — Полководец поднял руку и указал за холмы, покрытые густой пшеницей. — Рим там и ждет нас. И возможно, ждет в страхе, хоть Помпей и пытается угрожать.
При упоминании о Помпее взгляд Юлия стал жестким. Он хотел что-то добавить, но тут подъехал Брут — за конем в пшенице вился змеистый след. Юлий поднялся, и они пожали друг другу руки.
— По сведениям лазутчиков, там одиннадцать или двенадцать когорт, — сообщил Брут.
Юлий сердито поджал губы. Двигаясь на юг, он находил пустые форты и брошенные дорожные посты. Словно зрелые фрукты, падали к его ногам любые укрепления. Однако шесть тысяч воинов противника в тылу — слишком много, даже если они не отличаются умением воевать.
— Неприятель ждет в Корфинии, — продолжал Брут. — Городишко похож на растревоженное осиное гнездо. Либо они узнали о нашем приближении, либо готовятся выступить в Рим.
Юлий оглянулся вокруг — сидящие поблизости солдаты прислушивались.
Помпей умно поступил, сняв дорожные караулы. На стенах Рима от подобных солдат больше проку, чем на пути галльских ветеранов. Юлий знал: чтобы исполнить решение, принятое на берегах Рубикона, ему придется не жалеть крови.
Брут уже проявлял нетерпение, а Юлий продолжал молчать, уставившись в пространство. Воины в Корфинии совсем неопытны, галльские легионы их просто вырежут.
— Насколько точны сведения? — задумчиво спросил Юлий.
Брут пожал плечами.
— Более или менее. Я не позволил лазутчикам показываться противнику, а укрыться там негде. Засады там тоже нет. Думаю, это единственные силы, стоящие между нами и Римом. И мы легко справимся. Видят боги, брать города мы умеем.
Юлий взглянул на Домиция и Цирона, которые возникли из густой пшеницы вместе с Регулом. Почти следом за ними шел Марк Антоний, и Юлий понял — пора решать. Придется отдать приказ пролить римскую кровь на римской земле.
Как только оборвутся первые жизни, каждый, кто предан Риму, восстанет против Цезаря. Легионы поклянутся мстить ему до самой смерти. Гражданская война станет для Юлия испытанием на прочность и, скорее всего, целиком истощит его силы. Лоб Юлия покрывался испариной: полководец лихорадочно искал решение.
— Убив их, мы лишимся всякой надежды на мир, — медленно произнес он. Домиций и Брут переглянулись, а Юлий продолжал рассуждать вслух: — Чтобы победить собственный народ, мы должны быть сильными… и хитрыми. Нам нужна преданность сограждан, а ее не добьешься, убивая людей, которые любят Рим так же, как и я.
— Войска не пропустят нас, Юлий. — Брут покраснел от возмущения. — Ты бы пропустил армию, идущую на твой город? Ты отлично знаешь — они станут сражаться хотя бы для того, чтобы задержать нас.
Юлий сердито нахмурился — гнев у него не заставлял себя долго ждать.
— Ведь это римляне, Брут. Разве можно взять и убить их? Я — не могу.
— Ты все решил, когда пересек реку и направился на юг, — ответил Брут, не опуская глаз. — Ты знал, чем придется платить. Или пойдешь один — сдаваться Помпею?
Те, кто услышал его слова, невольно вздрогнули. Цирон повел мощными плечами, всем своим видом показывая возмущение. Один Брут ничего не замечал; он не отводил взгляда от своего командира.
— Стоит тебе сейчас остановиться, мы все погибли. Помпей не забудет, что мы угрожали Риму. Тебе это известно. Диктатор погонит нас до самой Британии. — Брут посмотрел Юлию прямо в глаза, и его голос дрогнул. — Не разочаровывай меня. Я пошел за тобой, и мы должны идти до конца.
Во взгляде Юлия была немая просьба. Он положил руку Бруту на плечо:
— Я ведь на родной земле, Брут. Мне претит убивать своих сограждан, и мои колебания простительны.
— У тебя есть выбор? — спросил Брут в ответ.
Юлий зашагал взад-вперед по истоптанной пшенице.
— Если я возьму власть… — Он на мгновенье замер, додумывая какую-то мысль, и быстро продолжил: — А может, объявить диктатуру Помпея незаконной? И я войду в Рим, чтобы восстановить республику! Именно так мы всё и подадим! Адан! Где ты? — крикнул Юлий через поле.
Секретарь-испанец уже спешил на зов.
— Вот и решение, Брут, — сияя, сказал Юлий. — Адан! Нужно написать письма всем римским офицерам. Прошло десять лет с тех пор, как я занимал пост консула. Ничто не мешает мне занять его опять. Сообщи всем — я объявляю незаконной диктатуру Помпея, которой не видно конца!
Юлий нетерпеливо ждал, пока Адан возился со своими табличками.
— Сообщи, что я уважаю суд и сенат и что я враг одному только Помпею. Напиши, что я с радостью приму любого, кто вместе со мной захочет восстановить республику и порядок, как во времена Мария. Я везу галльское золото, с помощью которого Рим заново возродится. Напиши это, Адан, и пусть также знают: я не буду проливать римскую кровь, если меня не вынудят. Я буду чтить обычаи, которыми пренебрег Помпей. Он ведь допустил, чтобы сожгли сенат у него на глазах. Боги показали, что не любят его.
Цезарь громко рассмеялся, а все вокруг стояли словно оглушенные. Их изумление развеселило его еще больше.
— Им захочется поверить мне. Они начнут колебаться и задумаются: а вдруг я и вправду борец за старые свободы.
— А это действительно так? — тихо спросил Адан.
Юлий резко повернулся к нему:
— Почему бы и нет? Для начала я покажу себя в Корфинии. Когда тамошний гарнизон сдастся, я всех помилую хотя бы для того, чтобы солдаты раструбили об этом повсюду.
Его веселье было заразительно, и, водя стилом по мягкому воску, Адан не мог не улыбнуться, хотя внутренний голос говорил ему, что нельзя поддаваться обаянию этого человека.
— Они не сдадутся, — сказал Домиций. — Иначе Помпей казнит их как предателей. Ты помнишь, как он поступил с Десятым легионом?
Юлий сдвинул брови:
— Возможно. Но если диктатор так поступит, мне же лучше. За кем бы ты пошел, Домиций? За человеком, который отстаивает законы и власть консулов и освобождает сограждан, или за тем, кто их убивает? Кто лучше годится править Римом?
Домиций медленно кивнул, и Юлий улыбнулся.
— Вот видишь. Кто посмеет осудить меня, если я проявлю великодушие? Это расстроит планы неприятеля, Домиций. Помпей не будет знать, что делать. — Юлий повернулся к Бруту, и его лицо выражало обычную решимость. — Сначала мы захватим гарнизон Корфиния, причем без кровопролития. Нужно нагнать на солдат панику, чтобы они утратили способность сражаться. Кто там главный?
Брут нахмурился. Он еще не пришел в себя — слишком быстро у друга изменилось настроение. Во время всего похода Юлия терзали горестные сомнения, а теперь он стал прежним, каким был в Галлии. Такая перемена настораживала.
— Лазутчики не видели знамен легиона, — сухо произнес Брут. — В любом случае, это командир высокого ранга.
— И честолюбивый, надеюсь, — ответил Юлий. — Хорошо бы вытащить солдат из города. Пусть туда подойдет Десятый в качестве приманки, а там посмотрим. Перехватим их в поле — и дело сделано.
Все вокруг, кто слышал разговор, поднимались на ноги. Люди собирали снаряжение и готовились выйти в поход. После мирной передышки солдат снова ждали опасности войны, и к ним исподволь возвращалось привычное тревожное состояние.
— Брут, я поведу Десятый к городу, а ты командуй остальными. Заморочим противника так, чтобы он никуда не годился. Посылай лазутчиков, и на этот раз пусть их заметят.
— Я бы и сам пошел, — сказал Брут.
Юлий на секунду опустил веки, потом покачал головой.
— Не сейчас. Будем поддерживать связь через экстраординариев. Если меня атакуют, ты мне срочно понадобишься.
— А если неприятель станет выжидать? — спросил Домиций, видя напряжение Брута.
Юлий пожал плечами:
— Тогда мы окружим его и выдвинем наши условия. Так или иначе — я начинаю поход за консульство и Рим. И пусть солдаты об этом знают. Они — римляне. Мы должны их уважать.