Известие об исчезновении Сен-Клера застало принцессу вечером второго дня после его бегства. Братии все еще был памятен случай с его прежним похищением, поэтому они твердо решили, что на этот раз непременно отыщут рыцаря, куда бы он ни подевался и кто бы ни был в том повинен. Восемь его товарищей шумно возмущались новому злодеянию и несколько дней кряду прочесывали Иерусалим вдоль и поперек вместе с сержантами ордена, выспрашивая каждого встречного, не видел ли он их геройского собрата.

Наутро третьего дня у входа в конюшни показался гонец, спросивший брата Гуга, и вскоре магистр, с выражением явной озадаченности и хмурой решимости на лице, передал на время свои обязанности брату Годфрею и отбыл вместе с посланцем, объяснив, что его вызвали в королевский дворец по делу, имеющему касательство к исчезновению брата Стефана.

Там его сразу препроводили в покои принцессы для личной с нею беседы, в присутствии еще двух придворных дам. Гуг де Пайен, более привыкший управлять и командовать воинами, в женском обществе совершенно растерялся и вскоре, сам не понимая, каким образом, выложил им все известные ему подробности и подозрения о пропаже младшего из их братии. Он рассказал принцессе, что упомянутый рыцарь уже однажды исчезал: тогда его похитили — по неизвестной причине или, скорее, вовсе без причины — неизвестные злоумышленники, и что в последнее время брат Стефан беспрестанно мучился воспоминаниями о пытках, которым они его подвергали.

Алиса слушала с неподдельным интересом, дознаваясь самых несущественных мелочей того происшествия и понемногу выуживая обрывки сведений о страданиях молодого монаха. Услышанное явилось для нее неожиданностью, и она не на шутку встревожилась — не за безопасность брата Стефана, а за свою собственную. Первые признаки беспокойства всколыхнулись в ней, едва брат Гуг упомянул о том, что Сен-Клер помнит о тех пытках многомесячной давности: тогда она сама отдала распоряжение мучить его — послушавшись уверений, что после наркотического опьянения он абсолютно ничего не вспомнит. Да и пытками их назвать было нельзя — одна лишь видимость. Алиса велела сковать Сен-Клера по рукам и ногам так, чтобы следы оков бросались в глаза, и приказала разок высечь — не до глубоких шрамов, а просто чтобы содрать кожу на спине и вызвать поверхностные струпья. Алиса понимала, что его невредимое возвращение всем покажется неестественным. В дополнение она распорядилась во время «пыток» не забывать натирать его навозом и прочей грязью, чтобы скрыть следы ежедневных омовений и умащений. Не вправе выказывать свои истинные чувства, принцесса тем не менее сильно переживала, что рыцарь, оказывается, не все позабыл о своем пребывании во дворце.

Узнав накануне о его вторичном исчезновении, она озадачилась, но не более того. Версию о том, что кто-либо еще мог похитить Сен-Клера ради сведений либо ради чувственных утех, она сразу же отмела. Единственным способным на это человеком был, по ее мнению, епископ Одо, но он, как Алиса твердо знала, не имел ни воли, ни мужества, чтобы в открытую схлестнуться с ней. Ее отец, вздумай он разделаться с монахом, действовал бы напрямую — как и патриарх-архиепископ: ни одному из них не было смысла прибегать к уловкам. Алиса уже подумывала, не пойти ли сначала к самому де Пикиньи и не вывалить ли на него все свои догадки и подозрения, но скоро отступилась от этой идеи, признав ее негодной: у патриарха никогда не нашлось бы достаточно времени для принцессы, и он бы пальцем не пошевельнул, чтобы помочь ей даже в ничтожной малости. Пришлось обратиться непосредственно к Гугу де Пайену и предложить ему свое содействие в поисках пропавшего рыцаря.

Порасспросив де Пайена как следует и выяснив, что старший монах общины даже не представляет, с чего начать розыски, она долго сидела молча, борясь с собой, пока наконец не решилась признаться, что может быть кое в чем ему полезна. Принцесса заявила, что у нее есть знакомство среди мусульман — преданный человек с обширными и разветвленными связями по всему Заморью. Алиса пообещала обратиться к нему и спросить, что можно сделать в данных обстоятельствах, и, как только от него поступят любые сведения, послать об этом весточку де Пайену.

Брат Гуг поблагодарил принцессу и, не мешкая, поднялся, поняв, что аудиенция окончена. Он нисколько не удивился, что королевская дочь водит знакомство с мусульманами: у него самого были друзья среди неверных, хотя и менее утонченного толка. Де Пайен отвесил принцессе глубокий поклон и еще раз принес благодарность за столь великодушное предложение помощи, а затем пешком отправился к подножию Храмовой горы, обратно в конюшни.

Алиса же, едва дверь за монахом захлопнулась, призвала к себе в покои фактотума Иштара и отослала его за конеторговцем Гассаном.

Иштар, отправленный за Гассаном, долго не возвращался. Когда же он, уже поздно вечером, показался в покоях принцессы, то сообщил хозяйке, что сирийца Гассана нет сейчас в городе и что никто не может с уверенностью сказать, куда он поехал и когда именно.

Еще вчера Гассан был дома и занимался обычными делами. День у него сложился удачно: ему удалось продать четырех лошадей, и на ночь он вместе с конюшим обошел свое хозяйство и проверил кормушки. Уехал он до рассвета и никому не оставил даже намека ни о конечной цели своего путешествия, ни о времени возвращения. Старший конюший по имени Набиб, с которым и разговаривал Иштар, предложил ему на выбор три места, где мог бы находиться его хозяин, — все в окрестностях города, но ни в одном из них Гассана не оказалось. В конце концов Иштар ни с чем вернулся опять к Набибу и велел ему передать сирийцу, чтобы, как только тот вернется, без промедления явился во дворец повидаться с принцессой по весьма неотложному делу.

Алисе такие известия пришлись очень не по душе, поскольку она не привыкла, что люди осмеливаются не показываться по первому ее требованию. Здесь же ей не оставалось ничего, как попусту кипятиться, отчего вся ее прислуга отыскивала благовидные предлоги держаться от хозяйки подальше, пока ее настроение не улучшится.

К счастью для всех, Гассан не замедлил откликнуться на зов принцессы в течение часа после возвращения Иштара, и гнев Алисы тут же поутих: она прекрасно понимала, что небезопасно обращать остроту своего язычка против ассасина. Они уединились на целый час, и Гассан ушел уже с наступлением ночи. С исчезновения Сен-Клера к тому моменту истекло три полных дня, и по-прежнему не удалось узнать даже, в каком направлении вести его поиски.

Гассан удалился, но ворота, ведущие к покоям принцессы, пока не закрыли на ночь. Вскоре в сгущающихся во внутреннем дворике сумерках показался еще один посетитель — на этот раз пожилой — и отрекомендовался страже. Капитан стражников немедленно уделил ему внимание и проводил в покои Алисы — прямо в главную приемную залу, где королевская дочь обычно встречала высокопоставленных гостей. Данный визит обещал быть сугубо официальным: аудиенции просил сир Бертран де Перигор, прославленный рыцарь, в 1099 году во время разграбления Иерусалима утопивший город в крови неверных, а сейчас числившийся старшим советником Балдуина Второго. Этот тупой неулыбчивый солдафон явился сюда лишь потому, что король направил его к принцессе с личным поручением. Он отказался сесть и застыл на месте, нетерпеливо барабаня пальцами по массивному серебряному кресту у себя на груди, ожидая, пока капитан стражников доложит о нем Алисе.

Наконец принцесса показалась на пороге залы, смерив Перигора высокомерным и недружелюбным взглядом. Он ответил ей гримасой, в которой читалась не меньшая неприязнь, и резким голосом сообщил, что король немедленно требует ее к себе. Исполнив, таким образом, поручение по передаче послания, доблестный воин без дальнейших разговоров развернулся и покинул залу.

Алиса плюнула в сторону закрываемых за ним дверей, а затем спешно начала приготовления к родственному визиту. Хлопнув в ладоши и вызвав Иштара, она велела ему прислать горничных, чтобы помочь ей одеться, и, всецело доверившись их заботам, начала перебирать в памяти нынешних гостей отца: ее занимало, кто из них мог бы повлиять на это неожиданное приглашение. В любом случае, она не особенно опасалась навлечь на себя монарший гнев, поскольку ее совесть была кристально и потому непривычно чиста, но Алису донельзя разбирало любопытство, зачем отец пожелал ее видеть. Он редко обращался к ней напрямую и никогда — по вечерам, накануне ужина, давно превратившегося в церемонию приема важных гостей, нескончаемым потоком прибывающих из других графств и областей Заморья. Не меньше внимания приходилось уделять посланцам из Рима и многочисленных королевских дворов христианского мира. Встав во главе Иерусалимских владений, ее отец нагрузил на себя обузу вдесятеро большую, чем в бытность его просто Балдуином де Бурком, графом Эдесским.

Через полчаса, когда королевская стража наконец допустила ее в приемную залу, Алиса немало удивилась, застав своего отца одного, да еще в добром расположении духа. Король, несомненно, ждал ее и быстро встал, едва створки дверей распахнулись перед принцессой, но она все же успела заметить, что до этого он сидел, небрежно развалясь, на огромном позолоченном троне и читал некий документ, расправив его руками и подставив под свет яркого факела, вставленного в высокий бронзовый канделябр за его спиной. Алиса вошла, и Балдуин отпустил пергамент, который тут же скатался в свиток.

Расплывшись в улыбке, король торопливо спустился с помоста навстречу дочери. Она улыбнулась в ответ — робко, поскольку не знала истинной причины приглашения, — поспешно сделала реверанс и расцеловала отца в обе щеки. Алиса всегда называла короля папой и сейчас приложила все усилия, чтобы выглядеть в его глазах благовоспитанной скромницей, ничуть не интересующейся, чем вызвано такое непривычное к ней обращение. Ни один человек, включая и ее августейшего родителя, глядя на нее, ни за что не догадался бы, что принцессу глубоко изумило отсутствие всегдашней толпы, состоящей из придворных, просителей и подхалимов. Они вечно путались под ногами и своей суетой портили любую беседу. Некогда отец и дочь встречались запросто и почти ежедневно вели задушевные разговоры, но те времена давно миновали — с тех пор, как граф перевоплотился в короля.

Балдуин нежно пожал ручки Алисы, поднес их к губам и поцеловал, а затем оставил ее и вернулся к столу у стены, заваленному пергаментами и свитками, свидетельствующими о множественных государственных делах монарха. Немного помедлив и изучающе оглядев громоздящуюся перед ним кипу свертков, король выудил из нее некую вещицу, обтянутую кожей. Положив коробочку на ладонь, будто желая взвесить, он полуобернулся к дочери и спросил через плечо:

— Слышала ли ты, дорогая, что к нам из Франции прибыли послы?

Алиса с неподдельным изумлением покачала головой: обычно от нее не укрывались придворные визиты.

— Нет, я даже не подозревала, что к нам кто-то приехал. Когда же они прибыли, папа?

— Сегодня, сразу после полудня. Они пристали в Яффе, и им пришлось ждать, пока подоспеет их свита, чтобы безопасно добраться к нам. Ждали больше недели, и только через восемь дней собрали караван, а затем еще три дня пути… Очень, очень задержались.

— Разве дорога из Яффы до сих пор столь опасна? Мне казалось, что рыцари-монахи навели на ней порядок, нет?

— Навели, навели, дорогая… но силы человеческие не безграничны. Для охраны едущих сюда паломников на монахов возложена обязанность постоянно патрулировать две дороги — в Иерихон и Яффу, но вторая гораздо протяженнее, и нести на ней дозор сложнее. К тому же пилигримов по ней путешествует меньше.

— И что это меняет? С каких это пор паломники стали важнее, чем королевские и вице-королевские послы из христианских земель?

Король поглядел на нее с доброй улыбкой и склонил голову.

— Это как посмотреть. Патриарху вместе с братом Гугом и его несравненными товарищами гораздо ближе к сердцу настоятельная забота о паломниках. Изменить положение мы пока не в силах, и, с моей точки зрения, глупо было бы сейчас настаивать на своем. Но послы тем не менее прибыли, дорогая моя, и кое-что привезли для тебя.

Коробочка была плоская и довольно увесистая, по размеру едва превосходящая Алисину ладонь. От волнения пальцы у принцессы не слушались, и она не сразу справилась с хитроумным креплением, удерживающим красивую кожаную обертку. Можно, конечно, было просто разрезать ремешок, но по неизвестной, непонятной ей самой причине Алиса упорно и осторожно распутывала узел, пока он не распался в ее руках.

Она быстро сняла обертку и во все глаза уставилась на ее содержимое — миниатюру, написанную на небольшой дощечке из тяжелой и плотной древесины. По краю шел бордюр замысловатой резной позолоты, в котором Алисе удалось различить знакомые листья аканта. На портрете был изображен молодой мужчина с вьющимися белокурыми волосами и сияющими голубыми глазами. Даже при допущении, что художник, не желая прогневить заказчика, до известной степени приукрасил копию, принцессе стало ясно, что оригинал был невероятно статен и чрезвычайно хорош собой.

Вначале она так растерялась, что приняла мужчину на портрете за Фулька Анжуйского: два года назад, во время своего краткого посещения Святой земли, граф обручился с ее сестрой Мелисендой. Каким бы мимолетным ни было ее замешательство, первым обманчивым и безрассудным побуждением Алисы было сказать отцу, что он ошибся и следовало послать за другой дочерью. Впрочем, через мгновение она уже поняла, что сама впала в заблуждение: человек на портрете был вовсе не Фульк Анжуйский и даже совсем на него не похож. Этот — светло-русый, а граф — темноволосый и смуглый, к тому же лет на десяток старше. Алиса прекрасно запомнила Фулька, но не как будущего горячо любимого свояка, а как соперника — претендента на отцовскую корону и престол. Она почувствовала нарастающую волну ненависти по отношению к графу и к его будущей пустоголовой женушке, этой вертушке своей старшей сестрице, а затем такое же острое любопытство по поводу незнакомца на портрете. Наконец она озадаченно поглядела на отца:

— Кто это, папа?

Король улыбнулся еще слаще.

— Его зовут Боэмунд, принц Антиохийский. Его отец, Боэмунд Первый, был моим другом, а его сын Боэмунд Второй станет тебе мужем.

— Мне мужем…

Равнодушие, с которым Алиса повторила непривычные для нее слова, говорило о том, что ей потребовалось время, чтобы осознать их истинный смысл. Наконец она опомнилась, и глаза ее засверкали, а лицо исказилось гневом.

— Как мужем? Я не пойду замуж, папа! Ты лишился рассудка, если решил, что я обвенчаюсь с каким-то прощелыгой! Я ведь даже ни разу не слышала о нем!

— Тебе и не надо было слышать о нем до сегодняшнего дня. И не стоит дерзить мне, иначе я могу и рассердиться.

Король не повысил тона, но Алисе не надо было лишний раз напоминать, что отцовское терпение — тоньше лезвия ножа, поэтому она в ярости закусила испод нижней губы, силясь не выказать на лице ни следа своих мыслей, в то время как король пристально всматривался в ее глаза, выискивая в них проблески неповиновения. Наконец он кивнул, очевидно довольный ею, и по-прежнему мягко обратился к Алисе:

— Не волнуйся, дочка, он будет тебе хорошим мужем.

Она кротко и спокойно встретила эти легковесные слова, и приложенное для этого усилие надолго врезалось в ее память. Окончательно овладев собой, Алиса наконец нашлась с ответом, и в ее голосе на этот раз звучала искренняя покорность:

— Но почему ты так в этом уверен, папочка? Неужели у тебя не закрадывается даже малейшего сомнения, что этот человек может стать причиной моих страданий? Я ни разу не была в Антиохии, поэтому как же мне поверить в то, что он — чужой мне во всем — станет для меня хорошим мужем? Он хоть раз видел меня? Он знает, кто я?

— Он видел тебя ровно столько же, сколько и ты его. — Король указал на миниатюру в ее руках. — Два дня назад я послал ему такую же. Помнишь, как ты позировала художнику?

Теперь Алиса действительно вспомнила, а отец тем временем продолжал:

— Ему сейчас восемнадцать лет, как и тебе, и до нынешнего времени он жил вовсе не в Антиохии, а в Италии. Вслед за отцом он носит титул принца Тарантского и приходится королю Италии кузеном, а французскому королю — внуком. Теперь, когда он достиг зрелости, ему пора принимать бразды правления в своих землях. Боэмунд сейчас уже на пути в Антиохию, что соседствует с нами. Это богатейшее владение во всем Заморье. Принц прибудет сюда через месяц — а может, и через год: как соизволит капризная Фортуна. Удивляться тут нечему, но, как только он здесь появится, вы поженитесь без дальнейших промедлений, и ты вместе с ним встанешь во главе принципата. Вы были обручены с самого детства, и сам Папа Римский скрепил брачное соглашение.

— Но папа! — Все слова куда-то подевались, и Алисе пришлось напрячь все силы, чтобы, несмотря на ожесточение, говорить спокойно и разумно. — Ведь он, может быть, ничтожество, жалкий фигляр!

Балдуин с улыбкой покачал головой и протестующе вскинул руку.

— Нет, дочка, тут уж прошу тебя довериться моему отцовскому чутью и здравому смыслу. Я слышал о принце самые лестные отзывы, поскольку уже несколько лет пристально им интересуюсь. Пока он был ребенком, я осуществлял регентство над ним, управляя отсюда Антиохийскими владениями через посредников. Разумеется, я его и в глаза не видел, но, говорят, он необыкновенно высок — на голову выше своих сверстников. К тому же он достаточно привлекателен, чтобы по нему вздыхали женщины… впрочем, тебя это не должно заботить. Ты уже заметила, что у него длинные светлые вьющиеся волосы — можно сказать, золотистые, а также белые ровные зубы и большие синие глаза. У Боэмунда репутация человека надежного и, в числе прочего, умеренного в тратах, снисходительного к челяди и любящего животных. Добавлю еще такой отзыв: его подчиненные уважают и всячески превозносят его, они за него в огонь и в воду. Из него выйдет хороший воин; за ним уже числятся, боевые победы, несмотря на юный возраст. Принц мечтает вершить в Заморье великие дела во славу Господа и святой Церкви.

Алиса смолкла, думая совсем не о Боэмунде. Она ломала голову, что отец имел в виду, когда обмолвился, что внешняя привлекательность молодого принца — не ее ума дело. В последние месяцы он все чаще позволял себе подобные высказывания, и принцесса не знала, как их следует воспринимать. Всякий раз его лицо оставалось совершенно непроницаемым, а голос оставлял широкий простор для догадок об истинном значении его слов, как и о его осведомленности — или же неосведомленности — насчет Алисиных склонностей, о ее чувственных приключениях. Вот и сейчас она безуспешно гадала, что в действительности думает о ней король, скрывая свое отношение под маской отеческой заботы. Хочет ли он сказать, что, столкнувшись с супружеской неверностью, она с легкостью сможет найти себе утешение в чужих объятиях? Или он намекает, что ее собственной красоты довольно, чтобы уберечь ее от хищнических нападок других дам? Она не знала, какое из двух предположений ближе к истине, и на миг подумала, уж не мать ли шепнула что-нибудь королю. Впрочем, Алиса тут же отвергла эту мысль, поскольку они с Морфией после многолетних перебранок наконец дали друг другу передышку. Перемирие было шатким и иногда угрожающе трещало по всем швам, но в течение года ничто не нарушало внешнее спокойствие, поэтому принцесса усомнилась, что Морфия сама покусилась на него, нарочно распалив супруга неосторожным замечанием.

Королева прознала о развлечениях дочери накануне семнадцатого дня рождения принцессы — Алиса понятия не имела, от кого и как, — и немедленно обрушила на нее свой гнев, пригрозив все раскрыть Балдуину, если только та, не сходя с места, не пообещает впредь следить за своими поступками и вести себя как приличествует принцессе Иерусалимской — скромно, пристойно и благовоспитанно. К несчастью, она недооценила свою дочь, предоставив ей возможность сделать ответный выпад, ошеломивший Морфию и лишивший ее дара речи. «Скажи тогда, как приличествует вести себя графине, или королеве Иерусалимской?» Алиса, не давая матери опомниться, тут же выложила ей имена всех тех, кем Морфия вертела и на кого влияла с помощью чувственных ухищрений. Первым она упомянула старого епископа Гробека, и королева вначале обмерла, а затем пришла в ярость, убеждая Алису в том, что та и так знала из собственных наблюдений, — что ни один мужчина не касался ее тела, кроме супруга Балдуина. Алиса, ждавшая такого отпора и поэтому нимало им не обескураженная, затронула внешний аспект этих происшествий. А что сказал бы или сделал граф, если бы узнал или хотя бы заподозрил, что его жена, соблюдая видимые приличия, добивается всяческих услуг и милостей, всего лишь потакая похотливым видениям старого святоши, ежедневно одалживая ему себя для того, чтобы тот разглядывал ее тело и мог получать удовлетворение?

Гневный спор затянулся; его участницы осыпали друг друга оскорблениями и проклятиями, оставаясь при этом на удивление выдержанными — из-за необходимости соблюдать осторожность, чтобы их никто не подслушал. К концу напряженного и изобилующего колкостями разговора стороны пришли к перемирию, и каждая отныне воспринимала другую с еще большей недоверчивостью, но и уважением. Они не договаривались нарочно, как теперь будут себя вести и как в дальнейшем будет складываться их общение, но с того самого дня все стычки меж ними прекратились, и при встречах, случавшихся отныне гораздо чаще, обе женщины являли непривычные обеим непосредственность, воспитанность и терпимость.

Опомнившись, Алиса поняла, что молчание затянулось и отец, возможно, ждет ее ответа на свой вопрос или замечание. Она весело вздохнула и потрясла головой, словно отгоняя какую-то пустячную мысль. Король поджал губы и с важным видом кивнул:

— Вот и славно. Хорошенько все обдумай, но помни, что никакой перемены или отсрочки в моем намерении не предвидится, поэтому нет смысла обсуждать какую либо из этих двух возможностей. Привыкай к тому, что ты — королевская дочь и выйдешь замуж за принца Антиохийского, как только позволят обстоятельства. Таково веление судьбы — не противься ему и знай, что тебе могла выпасть и худшая участь. Этот юноша всем хорош: отпрыск благороднейшего рода, богатый, красивый, с хорошим характером, заслуживший всяческие похвалы тех, кто с ним встречался. Он обладает отменным здоровьем и проявляет нетерпение поскорее обвенчаться с тобой. У него нет ни намерений, ни желания покушаться на иерусалимскую корону, поскольку ему отлично известно, что твоя старшая сестра Мелисенда наследует ее по праву первородства, что она уже обручена с Фульком Анжуйским, который и будет здесь главенствовать, когда я умру. Напротив, он счастлив править в собственном Антиохийском принципате — богатейшем владении во всем Заморье, уступающем, пожалуй, только Иерусалиму. Антиохия и сейчас процветает; ее территория весьма обширна, но в планах Боэмунда — раздвинуть ее границы к югу и востоку, отвоевать побольше земель у сельджуков в Сирии, дойти до Алеппо. Глядишь, доберется он и до Дамаска, и вы с ним сможете основать собственное королевство, не уступающее моему. Как знать, может, однажды Антиохия даже затмит своим блеском Иерусалим.

Алиса молча стояла, не сводя глаз с портрета, и размышляла о достоинствах жениха, перечисленных Балдуином. Она быстро прикинула, что для нее было всего важнее: приятная внешность, хорошие манеры, светлые волосы, отвага, удаль, предприимчивость… Но, перебирая все эти положительные качества, Алиса тем не менее почувствовала, как ее губы непроизвольно кривятся в усмешке. За очень короткий промежуток времени ей пришлось спознаться со многими мужчинами, и среди них не нашлось ни одного, кто обладал хотя бы двумя или тремя подобными преимуществами, — кроме, пожалуй, молодого монаха Сен-Клера, которого она соблазнила обманом. Впрочем, даже в нем принцесса сомневалась, поскольку религиозные обеты накладывали на него серьезные ограничения, препятствующие связной беседе, отчего рыцарь практически все время страдал вынужденной немотой. Когда же он оказался ее пленником, то был столь одурманен опиатами, что принцессе опять не удалось составить четкое представление о том, каков этот молодой человек в своем обычном состоянии, когда на него не давит чувство вины от совершаемого греха.

— Так что же?

Король, оказывается, действительно ждал ответа, и Алиса наивно захлопала ресницами:

— Ты что-то спросил, папочка? Прости, я замечталась…

— Н-да… Надеюсь, об Италии.

Смеется он над ней или ей показалось? Алиса не могла сказать с уверенностью, но колебание в очередной раз напомнило ей, как опасно играть с отцовским добрым расположением духа. На его вопрос: «Все ли ты поняла из сегодняшнего нашего разговора?» — она улыбнулась еще веселее:

— Конечно, папа, но я немножко растерялась: так много всего и сразу. Не сердись, я уже попривыкла к новости и теперь все спокойно обдумаю. Буду ждать от тебя известий, как продвигается дело. — Она заколебалась было, но все же рискнула спросить: — А мама знает о моем предстоящем замужестве?

— Разумеется. Она присутствовала при соглашении, когда вы оба были еще грудными детьми. Мы на время отложили дальнейшее обсуждение и вернулись к нему лишь два года назад. Договор оставался в силе, но поскольку вы жили столь далеко друг от друга, то я решил: меньше разговоров — больше пользы для всех заинтересованных в этом браке. Соответственно, если бы вдруг с твоим женихом в детстве или в юности приключилась бы какая-нибудь неприятность, ты не почувствовала бы себя обделенной и не стала бы горевать.

— Значит, ты запретил маме рассказывать мне о нем?

— Вовсе нет. Тогда же мы с твоей матерью вместе решили, что помолвка — лучшее, что пока мы можем устроить для тебя, но преждевременно было бы уведомлять тебя, пока ты слишком юна, чтобы понять всю ее значимость. — Балдуин помолчал немного и продолжил: — Ни мне, ни твоей матери не пришлось жалеть о таком решении, и несколько лет назад трагические события подтвердили его дальновидность: юноша, так же помолвленный с твоей сестрой Мелисендой, погиб во время охоты. Он упал с коня и сломал себе шею. Она не знает даже его имени — в противном случае ей пришлось бы оплакивать несостоявшийся брак. Поэтому меньше знаешь — крепче спишь, не так ли?

Алиса, которой не терпелось спросить еще кое-что, почти бессознательно кивнула, как пристало послушной дочери, А затем сделала глубокий реверанс:

— Можно ли мне теперь поговорить об этом с мамой?

— Можно, но приближается время ужина, а у нас сегодня немало гостей — восемь посланцев из самой Франции и еще шесть итальянских придворных, поэтому не лучше ли с беседами подождать до завтра? А теперь ступай и готовься стать принцессой Иерусалимской и Антиохийской.

Алиса вновь поклонилась и покинула монаршие покои, полная новых впечатлений. Что-то подсказывало принцессе, что она стоит на пороге увлекательного приключения — приятного и ничуть не похожего на все, что ей доводилось до сих пор в своей жизни испытывать. Она станет правительницей Антиохийской, обвенчается со златовласым принцем, великолепным и отважным, — все это только умножит ее славу… Обрученный с Мелисендой Фульк Анжуйский потом наследует отцовский престол. Здесь никаких изменений не предвидится — если только Фульк не умрет… если же умрет, его заменят кем-то другим. Алиса не сомневалась, что у Балдуина на этот случай уже заготовлен список возможных претендентов. Но ведь Фульк, в самом деле… не так и плох. Он суров, не чужд самоограничений и ужасно зануден — таких обычно избегают. Алиса решила, что с таким конкурентом можно будет договориться, и сделает это ее белокурый витязь, привыкший покорять любые сердца… принц, у которого хватит честолюбия и смелости отодвинуть границы своих владений в необозримую даль…

Принцессе вдруг пришло в голову, что ее многочисленные любовники будут сильно опечалены таким поворотом событий, особенно когда она переедет в мужнее имение в Антиохии, лежащее на сотни миль к северу. Громче всех, видимо, станет возмущаться и брюзжать епископ Одо: несмотря на то что принцесса держала его на коротком поводке по части доступа к ее прелестям, он тем не менее привык к определенной свободе в своих поступках и бывал резок и даже капризен, изводя всех дурным настроением, если ему перечили. Алисе также подумалось, что, к счастью, Одо — самый чувствительный из ее любовной свиты, но по ряду причин его легче всего будет утихомирить. Все это она собиралась подвергнуть более тщательному рассмотрению в ближайшее время.

Вечером, уже готовясь лечь спать, принцесса все еще не могла отвлечься от сообщенных ей известий, предвидя грядущие в ее жизни перемены. Она долго лежала без сна, уже совершенно позабыв и о конеторговце Гассане, и о данном ему поручении.