Сен-Клер крепко спал, и ему снился весьма приятный, хотя и немного тревожный сон. Он изо всех сил пытался проснуться, понимая, что с ним происходит неладное и что лучше бы возвратиться к бодрствованию. В этом сне была женщина, но не она беспокоила его, потому что была практически невидима, полностью закутанная в глухое покрывало. Он не касался ее — она сама больно цеплялась за его запястье и куда-то тащила вслед за собой. Женщина шла очень быстро, и Сен-Клер, не поспевая за ней, то и дело спотыкался. Он откуда-то знал, что она миловидна и смугла, что у нее огромные карие глаза, но не смог бы вразумительно объяснить, почему он так решил.

Женщина из сна пришла к Сен-Клеру в какую-то полутемную комнату и кое-как растолкала от дремоты. Она принялась что-то сбивчиво и непонятно объяснять ему, тормоша и дергая так и эдак, пока он наконец не поднялся с постели. Вероятно, она даже помогала ему одеваться, но он не мог припомнить этого наверняка. Затем женщина повела его по кошмарному лабиринту плохо освещенных петляющих коридоров, похожих друг на друга, словно близнецы. Стоило ему замедлить шаги, как она поторапливала его, дергая за руку. Иногда женщина сама почему-то останавливалась и притискивала его к стене, наваливаясь на него всем телом и зажимая ему рот ладонью, видимо из опасения, что он может закричать, и каждый раз ему казалось, что его запястья жжет, будто огнем.

Затем они вышли в какую-то дверь, и в глаза Сен-Клеру ударил яркий свет, так, что он едва не ослеп и крепко зажмурился, но женщина снова повлекла его дальше, что-то тихо бормоча.

Вдруг она остановилась, и он вместе с ней. Сен-Клеру показалось, что он недвижимо простоял на одном месте несколько часов или даже дней. Его запястья по-прежнему немилосердно саднили, а в груди разливалось такое нестерпимое жжение, что ему не удавалось как следует вдохнуть.

Наконец рыцарь понял, что это вовсе не сон: раны болели слишком сильно. Он теперь расслышал звуки — приглушенные и разрозненные, они доносились откуда-то издалека. Сен-Клер прислушался получше, и явь придвинулась ближе. Женщина больше не держала его за руку, свет уже не так немилосердно резал глаза, и спиной рыцарь ощущал некую поверхность, хотя не помнил, когда он успел привалиться к стене.

Стефан знал, что сны порой бывают чрезвычайно запутанными, и он уже начал понемногу раздражаться. Затаив дыхание, он медленно открыл глаза и плотнее прижался к стене, а затем повернул голову, чтобы посмотреть на женщину рядом с ним. Оказалось, что она исчезла, словно и не бывало — Сен-Клер один стоял в незнакомом проулке, меж высящихся по бокам высоких строений глухой каменной кладки. Поблизости пролегала оживленная улица — источник услышанного им шума. Это немногое успел заметить рыцарь, прежде чем земля стремительно надвинулась на него и он лишился сознания.

— Брат Стефан!

Чей-то голос опять звал его издалека — пронзительно и настойчиво, так что Сен-Клеру никак не удавалось от него отвязаться, хотя он недовольно мотал головой и старался перевернуться на другой бок, чтобы снова забыться сном.

— Брат Стефан! Сир Сен-Клер, проснитесь же!

Он открыл глаза, щурясь на свет, и увидел над собой неясные очертания какого-то человека. Вспомнив боевую выучку, Сен-Клер молниеносно откатился назад и потянулся за кинжалом. Кинжала не было — как не было и пояса, на котором он обычно висел, а его стремительный бросок на самом деле был ленивым и вялым поворотом, достойным последнего пьянчужки. Рыцарь нахмурился, все еще мучаясь от чрезмерно яркого света, и вгляделся в фигуру, нависающую над ним.

— Брат Стефан? Вы это или нет? Вы ведь брат Стефан, из ордена бедных ратников воинства Христова?

— А ты кто?

Вопрос получился не совсем членораздельным, но на него последовал немедленный ответ:

— Это все-таки вы! Хвала Господу, а мы-то уже вас совсем похоронили.

Сен-Клер сделал над собой невероятное усилие, стараясь прийти в себя. Он снова помотал головой, чтобы прояснить мысли, и попытался сесть. Человек принялся ему помогать, обхватив одной рукой за плечи, а другой поддерживая за колено. У Стефана не хватало сил даже на то, чтобы оттолкнуть незнакомца, и ему не оставалось ничего другого, как привалиться к нему и перевести дух, изнемогая от тревоги и отчаяния.

Вскоре он все же заставил себя выпрямиться, хоть и в сидячем положении, и наконец присмотреться к себе. Взгляд сам собой упал на запястья, на которых алели полоски содранной кожи, так что проступило живое мясо, а затем переместился ниже, на коричневую холстину рубахи, доходившей рыцарю до колен. Сен-Клер никогда не носил подобной одежды.

Стефан хотел расспросить незнакомца, но губы у него запеклись. Он кашлянул и попытался сплюнуть — ничего не вышло. Наконец ему удалось выдавить из себя хрип, совершенно не похожий на его прежний голос:

— Где я… кто ты такой? Сначала это. Кто ты?

— Я — Джакомо Версаче, брат Стефан. Я служу у вас в сержантах… то есть не у вас… но я новенький. Вы меня еще не знаете, а я вас видел несколько раз после того, как меня приняли в братство.

Сен-Клер мучительно пытался собрать во рту побольше слюны, чтобы разговаривать как подобает.

— Может, и так, — просипел он. — Вообще-то я должен бы вспомнить тебя, но ничего не получается. Где я теперь, как я сюда попал?

— Мы в проулке, неподалеку от ювелирных лавок, но я сам не понимаю, как вы здесь оказались и где были раньше. Я шел мимо и увидел, что вы лежите прямо на земле. Я решил, что это какой-то убитый или пьяный, и пошел бы дальше своей дорогой, если бы не ваша бледность. Хвала Господу, что я задержался, потому что воистину узрел чудо — настоящее воскресение Лазаря.

Сен-Клер задумался, силясь понять, к чему клонит сержант, и затем переспросил:

— Лазарь, говоришь? Это ты обо мне?

— Ну конечно о вас. Мы уже больше месяца назад пропели реквием по вашей душе. Мы ждали десять дней, а потом решили, что вас где-то подстерегли и убили, так что не осталось и следа, хотя мы изъездили все вдоль и поперек… Где же вы были? Откуда вы сейчас?

— Что значит, откуда я сейчас? Я все время был тут, гулял по Иерусалиму, когда вернулся из дозора… — Сен-Клер замялся. — Когда же — вчера? Да, наверное. У нас двое убитых: один англичанин — Осберт Йоркский и еще Гримвальд Брюссельский. Попали в заваруху с бандой сарацин.

— Это было больше месяца назад, брат Стефан. Вот тогда вы и пропали, а мы все подумали, что вас и в живых нет.

Сен-Клер долго молчал, а затем протянул сержанту руку.

— Будь добр, помоги мне встать. Думаю, ты правильно сделаешь, если теперь проводишь меня к братьям, и как можно скорее. Мне отчего-то дьявольски неможется, и разум у меня мутится. Отведи меня к Храмовой горе.

Очнувшись в очередной раз, Сен-Клер уже знал, где он, и помнил, как лег в постель. Правда, он был в совершеннейшем неведении, сколько времени прошло с тех пор, но позже ему рассказали, что он впал в забытье на целых двое суток и просыпался только раз, и то на короткое время, а затем снова утратил сознание на пять дней.

Позже, когда Сен-Клер оправился от болезни, он слышал, как Гуг де Пайен делился с Годфреем Сент-Омером своими мыслями, что, очевидно, тело молодого монаха сильно нуждалось в отдыхе и восстановлении. Придя в себя после богатырского сна, Стефан был столь голоден, что готов был съесть собственного коня. Он заметил, что все приглядываются к нему, все еще беспокоясь за его самочувствие, но никто больше не пытался расспрашивать его, как это было в день его спасения и возвращения.

Его тогдашнее появление в конюшнях Храмовой горы вызвало настоящую суматоху, так что сравнение с воскресшим Лазарем, удачно высказанное его спасителем-сержантом, оказалось вполне оправданным. Друзья Стефана и остальная братия с разинутыми ртами столпились вокруг, трогая его и ощупывая его одежду — для пущей уверенности, что это действительно он, живой и здоровый.

Потом все замучили его расспросами, на которые Стефану нечего было сказать, потому что он абсолютно ничего не помнил из того, что произошло после его мнимого исчезновения. Друзья тщетно напоминали ему, что в тот день он вернулся из долгого и изнурительного патрульного рейда. Погнавшись за бандой сарацинских мародеров, его отряд доехал до самого разбойничьего гнезда — города Аскалона, что в двадцати двух милях к северо-западу от Иерусалима. Разбойники тогда совершили налет и разграбили караван, благополучно прошедший от Эдессы почти до стен Иерусалима. Путникам оставалось дороги всего несколько часов, но тут они и попали в ловушку.

Стефан с отрядом прибыл на место стычки менее чем через час после ее окончания, уже на закате, и решил немедленно пуститься в погоню. Через двое суток, после многих часов преследования банды по каменистой пустыне — разбойники умело заметали за собой следы, — пересекая русло высохшего ручья, отряд попал в засаду. Дозорные разбили противника и даже отвоевали отнятое у каравана добро, зато недосчитались двух собратьев.

Благополучно вернувшись в конюшни, Стефан отчитался братии о происшествии и, поскольку был весьма подавлен, ушел, по своему обыкновению, гулять в город. Ему хотелось побыть одному, подальше от разговоров, чтобы на свой манер оплакать погибших товарищей.

Вечером он не вернулся, и были учинены тщательные поиски, которые показали, что Стефан не был замечен ни в одном из своих излюбленных мест. Розыски продолжались еще три дня; в них принимали участие королевская стража и многие боевые рыцари, высоко ценившие деятельность бедных ратников, и самого Сен-Клера в особенности: молодой монах успел всем полюбиться за свои радушие и доблесть.

В конце концов все вынуждены были признать, что не осталось такого места, куда не заглядывали бы в надежде обнаружить молодого рыцаря, и подтвердили во всеуслышание, что не нашлось ни крупицы сведений о том, куда брат Стефан мог подеваться и что с ним могло приключиться.

Пришлось Гугу де Пайену, после обсуждения с братией и архиепископом, хоть и в отсутствие тела Сен-Клера, но пребывая в полной убежденности, что все возможное и необходимое для его розысков уже предпринято, официально объявить его погибшим по истечении пятнадцати дней после исчезновения. Сен-Клера сочли похищенным и убитым неизвестными личностями — возможно, в отместку за его непримиримость к разбойникам. За упокой души рыцаря были отслужены мессы — все при большом стечении народа; на нескольких даже присутствовал король в сопровождении супруги и дочерей.

И вот теперь Стефан Сен-Клер воротился, чудесным образом воскрес — если не к жизни, то к своему служению наверняка, поскольку его здоровью, по-видимому, ничего не угрожало. Сам патриарх посетил конюшни на следующий день после его возвращения, чтобы увидеться с ним и благословить обретенного братией блудного сына. Он объявил, что самолично отслужит несколько благодарственных месс о счастливом спасении молодого рыцаря.

В тот день Сен-Клеру не давали покоя, но он чувствовал себя бодрым и крепким и вечером наелся до отвала за братским ужином. Потом он удалился к себе на ложе и глубоко заснул, так что молитвенные бдения следующих суток прошли мимо него.

Проснувшись только к следующему вечеру, Сен-Клер вдруг обезумел, так что братья даже вынуждены были связать его, примотав к койке ременными вожжами, взятыми на конюшне. Они попеременно дежурили у его постели более пяти суток, и все это время рыцарь метался, словно раненый зверь, — бредил, стонал и исторгал из себя всякую пищу.

Наконец однажды утром Стефан очнулся — отдохнувший, здоровый и зверски голодный, но тут же обнаружил, что из постели его не выпускают. Пришлось ему поневоле еще немного полежать, в то время как братья приносили ему, чаша за чашей, горячую густую похлебку со свежим хрустящим хлебом.

После обеда к Сен-Клеру явились де Пайен и Сент-Омер, и Стефан немедленно определил, что они пришли к нему как старшие по ордену, потому что они сразу же попросили выйти Гондемара и Роланда, навещавших в этот момент выздоравливающего брата.

Сен-Клер кивнул вошедшим в знак приветствия и зашевелился. Вскоре ему удалось усесться на койке прямо, спиной опираясь о стенку ниши. Он молчал, выжидая, когда они хоть что-нибудь разъяснят, поскольку ему было известно, что на основе тех скудных сведений, которые он сообщил сразу по возвращении, братия снова занялась расследованием его исчезновения.

— Кажется, ты снова стал собой, брат Стефан, — начал де Пайен, — и это замечательно, потому что за прошедшие дни мы уже стали всерьез подумывать, не совершить ли над тобой обряд изгнания нечистых духов. Но патриарх, который навестил тебя во время болезни, счел, что тебе просто необходимо время, чтобы окончательно поправиться. Я с радостью готов признать, что он не ошибся. — Де Пайен помедлил и потом снова обратился к Стефану: — На основе того, что ты рассказал нам после возвращения, мы еще раз навели некоторые справки, и теперь можем подтвердить, что тебя похитили. Тем не менее нам так и не удалось узнать ни где они тебя держали, ни саму причину захвата, поэтому вся эта история до сих пор полна разнообразных загадок.

— Я не совсем понимаю, — нахмурился Сен-Клер.

— Мы понимаем не больше, брат, но тайна остается. — Де Пайен стал на пальцах отсчитывать неясности: — Ты был похищен. Но зачем? Разумеется, не ради выкупа, поскольку никаких требований не поступало и о твоей поимке никого не уведомили. Твое исчезновение никоим образом не касается твоего бывшего положения, потому что ты больше не сир Стефан Сен-Клер, а неимущий монах, недавно давший обет нестяжания. Тогда зачем кому бы то ни было тебя похищать? Опять же не из мести или кары за нанесенное тобою зло, действительное или мнимое, поскольку тогда ты и вправду был бы уже мертв… Меж тем тебя пытали. Несколько ребер сломано, а по всему телу — ожоги, ссадины и кровоподтеки. На запястьях и лодыжках раны от цепей и кандалов, и здесь — новая загадка, поскольку ты не появлялся больше месяца, а все твои повреждения и рубцы, согласно словам обследовавшего тебя лекаря, не старше десяти дней.

И де Пайен покачал головой, усиливая этим непостижимость сказанного.

— Более того, тебя каким-то образом помыли. Помнишь ли ты об этом хоть что-нибудь?

Сен-Клер в изумлении вытаращил глаза, но затем опять насупился — еще больше, чем прежде.

— Помыли? Что значит, помыли? О чем вы говорите?

— Помыли, значит, недавно искупали, отскребли и почистили. Как принято у сарацин.

— Недавно? Но это невозможно. Я мылся на Пасху, то есть вместе со всеми участвовал в обрядах ритуального омовения, но с тех пор больше не купался. Вы ошиблись.

— Я не могу ошибаться, — пожал плечами де Пайен, — потому что не моя забота — проверять подобные сведения. Когда ты вернулся, тобой занимался знахарь — его для этой цели призвал сам архиепископ. Вот он первый и заметил следы пыток у тебя на теле — прекрасно вымытом и… как он там говорил, а, Годфрей? Выхоленном, вот как. Тебя искупали и потом еще несколько недель холили. Когда мы попросили его пояснить, что это значит, он сказал, что ногти у тебя на руках и ногах были искусно подстрижены и подпилены — отполированы, по его собственному выражению, — а всю грязь между пальцев и из прочих телесных складок кто-то удалил… промыл.

— Но этого никак не может быть, брат Гуг! Я бы запомнил, если бы надо мной так надругались, а моя память молчит. Как вы это объясните?

Де Пайен пожал плечами, очевидно, сочувствуя брату Стефану.

— А ты сам как объяснишь очевидное? — Он предостерегающе поднял руку: — Прошу тебя, не сердись. Я верю, что ты ничего не утаиваешь, но учти и то, что твоя память не просто молчит, а не выдает ни единой подробности происшедшего с тобой за все долгое время со дня исчезновения — ни крупицы воспоминания, ни малейшей зацепки. А ведь все это время ты где-то находился живехонек и, по-видимому, все-таки был в сознании… Поэтому я вынужден снова спросить тебя: не припомнишь ли ты хоть что-нибудь, возможно, скрытое в самой глубине твоего сознания, что натолкнуло бы нас на ключ ко всем этим загадкам? Может быть, ничем не примечательную подробность — то, что ты по разным причинам упустил из виду, некую мысль, образ или догадку, которой ты пренебрег, сочтя незначительной или неважной? Прояви тщание в выполнении моей просьбы.

Сен-Клер посидел молча, а потом заговорил, кивая по ходу собственных размышлений:

— Похищение. Да, да, вы правы. Теперь я помню, как это случилось… вернее, немного. Я шел по рынку, прогуливался вдоль прилавков, никуда не спешил… прямо передо мной вор выхватил у торговца кошелек, а потом заметил, что я смотрю. Он так и уставился на меня — в одной руке кошелек, а в другой — короткий нож. Потом он повернулся и побежал, прихрамывая, а я пустился вдогонку и свернул за ним в проулок. Там было сумрачно, но я все-таки различал его впереди — он не останавливался, а затем со всех сторон надвинулись какие-то тени, приблизились, и кто-то сильно ударил меня… Потом я очнулся в другом проулке… а может быть, в том же самом… и сержант привел меня к вам.

— И больше ничего не помнишь? Подумай же еще. Все, что бы ни пришло тебе на ум, может сейчас очень пригодиться.

— Нет, больше ничего, — с сожалением покачал головой Сен-Клер, — только женщину, но она-то была во сне.

— Почему ты так считаешь? Откуда ты взял, что она явилась тебе во сне?

— Потому что, когда я открыл глаза и хотел поблагодарить ее, она уже исчезла. Я был один в проулке.

— Но ведь это она привела тебя туда.

Сен-Клер пожал плечами, не зная, возражать или соглашаться, но де Пайен не отступал:

— Как? Ты еще сомневаешься? Если не она, то как вообще ты там оказался? Или ты всерьез думаешь, что пролежал в том проулке целый месяц, невидимый для всех?

— Постойте, — вскинул руку Сен-Клер и задумчиво сдвинул брови. — Вот еще что… Я помню, что она не однажды приходила ко мне. Первый раз я лежал в какой-то комнате на постели, в темноте, и не мог пошевелиться. Помню, что у меня все ужасно болело… или мне казалось… У нее в руках была лампа. Женщина склонилась надо мной и заглянула прямо в глаза, а затем отерла мне лицо прохладной тканью и исчезла, но я заметил, что, уходя, она кивнула — кому-то, кто тоже был в комнате, но за пределами моей видимости. Я помню, что пытался повернуться и посмотреть, но движение пронзило мне спину такой нестерпимой болью, что сознание покинуло меня.

— И потом она снова приходила к тебе?

— Да, в другой раз она растолкала меня ото сна и куда-то потащила. Никого больше я там не заметил, и все двери были отперты. Она вывела меня оттуда — а откуда, я и сам не знаю. Мы проходили по каким-то запутанным коридорам, а потом очутились в проулке, где меня и нашел сержант. Я чуть не ослеп от яркого солнца, а женщина, вероятно, тут же скрылась — ушла обратной дорогой.

— Ну, раз ты помнишь, где в конце концов оказался, нам не составит труда найти ту обратную дорогу, если мы проверим все входы в тот проулок.

— Да, только вот я запамятовал, что это был за проулок. Когда я очнулся, то заметил, что улочка небольшая, а вообще-то мне тогда было совсем не до того. Но сержант наверняка помнит, так ведь? Он и отведет нас куда надо.

Де Пайен и молчавший в продолжение всей беседы Сент-Омер встали, и Гуг потрепал Сен-Клера по плечу:

— Не беспокойся и поправляйся поскорее. Мы с сержантом Джакомо сходим на то место, а там, глядишь, и твоих похитителей отыщем.

Они выполнили свое обещание, поскольку сержант действительно хорошо запомнил, где обнаружил молодого рыцаря, но усердные поиски в близлежащих строениях не дали никаких обнадеживающих результатов. По-прежнему ничто не подсказывало ни кто были похитители брата Стефана, ни где они его до сих пор держали.

По мере того как месяц за месяцем шло время и у монахов появлялись другие, более неотложные заботы, загадочная история исчезновения Сен-Клера понемногу забывалась, пока не превратилась в предание новообразованного братства. Если бы не сопутствующие ей странные обстоятельства, о которых иногда вскользь упоминали члены общины, к ней давно бы утратили всякий интерес.