Удача продолжала им сопутствовать: на следующий день де Пайен и Сент-Омер получили приглашение от самого Балдуина, и, когда они в назначенный час явились во дворец, их проводили в королевские покои без всякого промедления — обстоятельство, поражающее своей непривычностью, так что, вступая в приемную залу, оба рыцаря испытывали некоторый трепет.

Балдуин де Бурк, король Иерусалимский, поприветствовал гостей со всей сердечностью, благожелательно пожав им руки. Затем он отослал стражников, велев одному из них пригласить в залу королеву и принцесс. По стремительности, с которой появились Морфия с детьми и нянькой, можно было с уверенностью предположить, что все они были уже наготове и только ждали призыва короля.

Балдуин представил обоих рыцарей своим четырем дочерям, объяснив, что это те самые воины, которые вчера спасли их мать от нападения сарацинской банды. Каждая из принцесс сделала гостям реверанс, мило склонив головку, как ее учили, и прошептала слова благодарности. Только старшая из всех, тринадцатилетняя Мелисенда, придала своему обращению долю искренности, приличествующую королевской особе. Вторая из сестер, Алиса, казалась нелюдимой и неприветливо поглядывала из-под насупленных бровей. Что касается двух младших, Годимы и Иоветы, это были обычные девчушки с ямочками на щеках и характерными для их возраста лепетом и ужимками.

Едва короткая церемония приветствия подошла к концу, как король хлопнул в ладоши и отправил детей вместе с нянькой восвояси. Он умилительно улыбался, глядя на удалявшуюся забавную процессию, пока двери за ней не закрылись, но не успел он обернуться к гостям, как Гуг де Пайен привлек его внимание:

— Ваша светлость, должен вам заметить, что я не был в числе тех двух, кто спасал нашу королеву…

— Мне это известно, магистр де Пайен, как известно и моей супруге. — Королева улыбнулась и кивнула де Пайену, а Балдуин меж тем продолжил: — Но я предпочитаю не запутывать дочек. Два воина спасли жизнь их матери — и вот они видят и благодарят двух рыцарей: им достаточно помнить хотя бы это. А теперь, сделайте одолжение, садитесь, а мы с Морфией последуем вашему примеру.

Проходя к столу, к которому пригласил их Балдуин, рыцари незаметно переглянулись. Королевская чета заняла свои места, жестом предложив гостям сесть одновременно с ними. На столике их уже ждал поднос со стеклянными кубками и серебряным кувшином, горлышко которого запотело от холода. Королева Морфия разлила всем напитки. Когда гости попробовали цитрусовую, приятно сладковатую смесь, и по заслугам оценили ее великолепный вкус, король выпрямился на сиденье и откашлялся, прежде чем приступить к сути своего обращения. Де Пайен, однако, успел заметить, как пристально смотрит королева на своего супруга, не сводя взгляда с его лица.

— Мне, вероятно, не найти таких слов, чтобы до конца выразить, насколько я в долгу перед вами, — наконец начал Балдуин и неожиданно улыбнулся уголком рта. — Моя жена со всей полнотой внушила мне эту мысль, но даже без ее настояний мне так или иначе пристало сегодня говорить с вами о том же. Еще вчера, до того, как ваши люди доставили ее домой, я даже не помышлял, что сталось бы со мной, потеряй я ее навсегда… пусть не по причине разбойничьего нападения, но и по любой другой причине. Ее вчерашнее злоключение и ваша своевременная помощь показали мне, насколько близка она была к гибели, и дали мне понять со всей ясностью, что значило бы для меня расставание с женой навеки. Я ничуть не преувеличиваю, когда говорю, что у меня не находится достаточно слов, чтобы даже приступить к описанию последствий… И вот…

Он прервался, но по тону его голоса было ясно, что король просто обдумывает дальнейшие слова, поэтому ни один из гостей даже не шевельнулся.

— Когда вы, сир Гуг, и ваши друзья впервые попали в поле моего зрения, я не ожидал от вас ничего, кроме излишних хлопот и всяческих неприятностей… — Балдуин протестующе поднял руку, словно и вправду верил, что гости осмелятся его прервать или разом выскажут свои возражения. — С тех пор мое мнение в корне изменилось благодаря тому, что весьма скоро проявился ваш вклад в дела нашего государства — несмотря на нападки самых злобных ваших хулителей. Я никогда не входил в их число, хотя вначале не отставал от прочих в стремлении высмеять вас. Тем не менее в качестве монарха Иерусалимского — и мне известно, что вы прекрасно об этом осведомлены, — я не знал покоя с того самого дня, как принял корону и взошел на трон. Меня мучила та же напасть, на которую вы решили ополчиться, — разбой, ныне грозящий подорвать сами основы нашего королевства. Я оказался в незавидном положении, из которого не видел никакого приемлемого для меня выхода… Мы, то есть наше королевство, окружены силами мусульман — вполне боеспособными и готовящимися вот-вот нас атаковать. Вначале это были турки-сельджуки; эти мало нас заботили, поскольку в тысяча девяносто девятом году мы уже нанесли им поражение и заставили убраться из Иерусалима. Но с тех пор прошло двадцать лет; новый век свел нас с новой породой неприятелей — воинственными племенами, именующими себя сарацинами. Сейчас мы знаем о них немногое, но я убежден, что скоро нам предстоит познакомиться с ними поближе — в основном себе на беду. На данный момент мне известны лишь донесения моих лазутчиков, утверждающих, что сарацины скрываются где-то неподалеку, в сирийской пустыне. Они выжидают прямо у наших границ, оттягивают время. Их отпугивает и действительно удерживает от немедленного выступления только полная боеготовность и постоянная бдительность моей армии. Однако, по моему мнению, ее боеспособность будет непоправимо ослаблена, стоит мне вовлечь личный состав в бесполезную, как мне кажется, попытку сдерживать и отлавливать в высшей степени ловкого и быстро передвигающегося врага — бандитские шайки. Самые дерзкие из них, насколько мне видится, возможно, вовсе не разбойники, а подстрекатели, посланные сарацинами. Их задача — докучать нам и вынудить меня как раз на такие меры… на дробление войска с целью дать им отпор. Потом появились вы. Вы обратились к де Пикиньи, а он, в свою очередь, хоть и духовное лицо, но, однако же, и мудрый стратег, прагматик, не боящийся дать врагу достойный отпор. Как вам известно, он передал мне вашу просьбу, отметив при этом, что я могу извлечь из нее немало пользы, ничего не потратив или потеряв лишь малую толику. Мне нужно было лишь освободить вас от рыцарских обетов по отношению к вашим сеньорам и предать полномочиям патриарха-архиепископа — при условии, что вы не забудете свое боевое искусство и примените его для несения дозора на дорогах. Поначалу я был до крайности возмущен таким предложением, поскольку оно явилось — и является — явно подстрекательским и доселе неслыханным. Боевые рыцари? Сколько угодно. Это и уместно, и богоугодно. Но боевые монахи? Слово Божье на сей счет весьма ясно и недвусмысленно. На скрижалях, принесенных Моисеем с горы, значилось: «Не убий». Однако наш патриарх, набожный, глубоко религиозный человек, оказался достаточно благочестивым и просветленным, чтобы проницать волю Господню там, где появляется угроза Его учению и Церкви. Я много раздумывал, прежде чем пришел к выводу, что Вармунд прав, и только после этого я последовал его совету. Впрочем, меня сильно утешало соображение, что ваша служба ничего не будет мне стоить. Открыто признаюсь, что, будь это иначе, я бы никогда не согласился избавить вас от ваших былых обязательств. Теперь я вижу — повторяю и подчеркиваю, что без настояний со стороны моей супруги, — я ошибался на ваш счет… — Тут монарх покачал головой. — Даже слова не подберу для своего промаха: маловерие? жадность? Вероятно, и то и другое.

Балдуин распрямился и протянул руку жене, которую она тут же сжала в ладонях. Король продолжил:

— Я слышал, что вы не требуете никакой награды, и также, что вы собираетесь принести обет нестяжания. Моя королева недвусмысленно высказала мне свои уверения, что вы абсолютно искренни в вашем намерении. Я уважаю ваши взгляды и стремления, но смею предположить, что все же мог бы некоторым образом вам посодействовать, совершить практический вклад в дело, которому вы намерены себя посвятить, — помочь оружием, снаряжением или лошадьми. В том числе я обещаю вам отныне свою защиту и покровительство и скреплю свое обещание письменно. — Он снова улыбнулся. — Пусть оно не добавит вам денег или иных удобств, зато, по крайней мере, избавит от открытых насмешек. Начиная с сегодняшнего дня и впредь я постараюсь уберечь вас от греха кровопролития для защиты собственной чести, когда речь идет всего лишь о болванах и олухах под именем христиан. — Он смерил гостей изучающим взглядом, и его лицо стало серьезным. — Итак, каким образом я могу отблагодарить вас за то, что вы вчера сделали лично для меня?

Де Пайен покосился на Сент-Омера, а тот, в свою очередь, — на Гуга. Годфрей едва заметно пожал плечами и с сомнением покачал головой. Король немедленно воскликнул:

— Что? Что такое? В чем ваши разногласия? Скажите мне.

— Ваша светлость, это наше внутреннее дело, — ответствовал де Пайен, — и из-за него мы спорим уже не первый месяц.

— Внутреннее дело? Какое же это дело?

Его собеседник вновь нерешительно скосил взгляд на своего товарища.

— Оно касается конюшен, в которых мы разместились, мессир король.

— Ага! Да, да, все понятно, жить там невозможно. Я немедленно подыщу вам что-нибудь другое.

— О нет! — Де Пайен сам поразился собственной горячности и поспешил склонить голову: — Простите, мессир, мы вполне довольны нашим жилищем, так что некоторые наши собратья даже считают его роскошным.

Король почувствовал, что женины пальцы все сильнее сдавливают ему ладонь, и взглянул на Морфию. Та неотрывно смотрела на него, и приподнятая бровь придавала ее лицу выражение, ставшее столь хорошо знакомым Балдуину за долгие годы семейной жизни. Оно яснее всяких слов призывало продолжить расспросы.

Король гулко откашлялся и обернулся к де Пайену:

— Роскошным… — повторил он. — Боюсь, я не совсем улавливаю суть сказанного, сир Гуг, поэтому предлагаю вам еще раз все взвесить и объяснить мне наконец, что вы имели в виду. Вас это не затруднит?

— Отнюдь, мессир.

Де Пайен действительно ненадолго смолк, видимо собираясь с мыслями, и лишь затем начал говорить:

— Мы лишь недавно стали монахами, мессир. По сути, мы — новички, и наш единственный наставник — архиепископ де Пикиньи… Мы прожили жизнь… далекую от совершенства, во всех смыслах, и начисто лишенную многих христианских добродетелей. Поэтому часть нашей братии — как вы знаете, нас всего семь, но скоро к нам присоединится восьмой — так вот, часть нашей братии считает, что следует прилагать больше рвения на пути к просветлению и спасению. Они полагают, что наше нынешнее жилище в конюшнях слишком теплое… слишком удобное, что оно располагает к лени, праздности и нерадению к нашим обязанностям. Вот они-то и пытаются изменить положение.

— Еще более лишить себя удобств? — нахмурился король. — Ради святого имени Господа, скажите мне, дружище, как они хотят этого добиться? Если не ошибаюсь, пол в этих конюшнях — голый камень. Как они собираются сделать его еще тверже?

Гуг де Пайен красноречиво повел плечами, будто и сам не понимал, как это возможно, но тем не менее продолжил:

— Они представили на наше рассмотрение, мессир, воистину покаянный замысел. Он состоит в том, что братья, свободные от службы и иных обязанностей, должны посвятить все оставшееся время сооружению подземного монастыря, выкапывая его под конюшнями, в каменных пластах Храмовой горы.

— Как это понимать — «сооружению подземного монастыря»?

Королева поспешно подалась вперед и вмешалась в разговор:

— Мне кажется, супруг мой, если мне дозволено вставить слово, что сир Гуг подразумевает под этим выдолбленные в камне монашеские кельи. Я верно вас поняла, сир Гуг?

— Верно, сеньора, — вспыхнул де Пайен, — но, да позволится мне обратиться к вам с просьбой, называйте меня лучше братом Гугом, нежели сиром Гугом. В остальном же вы правы; единственно, я должен уточнить, что долбить мы будем пол, а не стены.

— То есть буравить скалу? — Король не мог оправиться от замешательства. — Ради святого имени Господа, зачем вам это?

— Как раз во имя святого имени Господа, мессир. Монахам пристало совершать подобные деяния. Долбя скалу вниз, мы увеличим затрачиваемые усилия, а значит, придадим дополнительный покаянный смысл нашим трудам, поскольку таким образом удалимся от удобств конюшни, где всегда тепло от присутствия лошадей и иного скота. Наверное, нам потребуется на это немало времени, возможно, не один год, но в конце концов мы рассчитываем выкопать большой колодец, ведущий к главной часовне, а уже от нее будут ответвляться проходы к кельям, которые монахи выроют себе сами.

— И вы искренне полагаете, что этот… поступок… это предприятие стоит усилий?

— Видите ли, — улыбнулся королевской чете де Пайен, — у нас появится достойное нашего служения занятие в свободное от дозора или молитвы время. Оно оградит нас от нерадивости и скуки.

— И чем вы собираетесь рыть ваш колодец?

— Не знаю, мессир, — покачал головой де Пайен. — Я ведь воин, а не горнодобытчик, но среди нас есть знающий человек. Он утверждает, что нам нужны зубила, молотки и щипцы, а также подъемники, канаты и тележки для вывоза породы. Вероятно, он уже все продумал как следует.

— А как вы сами считаете — эта идея годится для рассмотрения? Мне вроде бы показалось, что вы не совсем ее одобряете…

— О нет, мессир, отнюдь. Сама задумка в принципе видится мне замечательной. Но даже приступить к ней будет недешево, поэтому я лишь частично одобрил ее на нашем совете, хотя ценность ее для меня не представляет сомнений.

— А если вы наткнетесь на сокровища?

Де Пайену удалось сохранить невозмутимость.

— Сокровища, мессир? Простите, я не совсем вас понял. Мы будем прорубаться сквозь сплошной камень.

— Да, но не все же время. Во время раскопок вы можете обнаружить что угодно, вплоть до клада золотых монет или драгоценных камней. Такое бывает. Как вы поступите с находкой?

— Не знаю, мессир, — покачал головой рыцарь. — Я совсем об этом не думал.

— А я уже подумал, — рассмеялся Балдуин. — Запомните две истины: вы поклялись жить в бедности, а Иерусалим принадлежит мне. Значит, любое сокровище — будь то монеты, слитки или драгоценности — тоже мое. Часть его я по справедливости верну вам как плату за ваш труд. Вы согласны?

— Конечно, мессир король, с радостью, вот только…

— Прекрасно! Да будет так. Поговорите же с вашим знатоком и выясните, какие инструменты необходимы для раскопок. Я сам их закуплю и доставлю вам от имени королевы. Может, припомните о чем-нибудь еще?

— Нет, мессир. Более ни о чем — разве что о потребности горячо поблагодарить вас.

Король встал, все еще удерживая руку супруги в своей и тем самым понуждая Морфию подняться вслед за ним.

— На самом деле мы должны высказать вам нашу благодарность, брат Гуг, и заверить вас в дальнейшей взаимной дружбе. Если вам впоследствии что-либо потребуется, немедля дайте мне знать. — Балдуин вдруг задержался, зорко поглядев на де Пайена. — Что-то еще? У вас такой вид, будто вы вспомнили нечто важное.

— Нет, мессир, — заверил тот, — просто у меня мелькнула мысль о необходимости уединения… Если бы люди услышали удары молотков близ скалы, они наверняка захотели бы узнать, что там происходит. Но они ничего толком не расслышат, поскольку мы будем долбить камень внутри самих конюшен. Тем не менее у меня имеется и побочное соображение. Вам, я уверен, уже известно, что у нас есть помощники, которых мы зовем сержантами. В прошлом это либо наши слуги, либо вассалы, но теперь, когда мы стали монахами, они по-прежнему содействуют нам, хоть и в другом качестве. Они все бывшие воины, и без них нам невозможно было бы осуществить то, за что мы взялись.

Король слушал и кивал, а де Пайен тем временем заключил:

— Но они обычные миряне, а не монахи.

— Я не совсем понял. Что же с того?

— Ничего, мессир, но есть небольшая неувязка. Когда мы окончательно примем обет, им придется переместиться в отдельное жилище, поэтому я хотел бы испросить вашего согласия выстроить для них бараки за пределами конюшен.

Балдуин неопределенно хмыкнул и стряхнул воображаемую соринку с полы своей мантии.

— Я даю вам свое согласие — стройте все, что вам угодно. Что до любопытствующих, пусть думают что им заблагорассудится. Главное, что я сам знаю о ваших намерениях. Впрочем, вы правы, рассудив, что негоже давать пищу слухам, поэтому о нашем разговоре будем знать только мы четверо — ни слова о раскопках и ни малейшего намека на поиск сокровищ. — Тут он символически поднес палец к губам. — Молчание и осторожность, друзья мои, молчание и осторожность. А теперь прощайте.

Оба гостя встали и поклонились Балдуину в пояс, застыв в таком положении, пока не остались одни в зале. Тогда рыцари распрямили спины и покинули королевские покои.

— Что же это такое?! Что ты задумал?!

Де Пайен обернулся к другу, улыбаясь в ответ на его озлобление:

— Я нарочно гадал, выйдя из дворца, сколько тебе нужно времени, чтоб на меня накинуться. И насчитал двадцать два шага.

— Я еще не лишился рассудка, чтобы орать на тебя под носом у королевских охранников. Они почему-то не понимают шуток, когда речь идет о монаршей персоне. А теперь скажи мне, что за… представление ты там устроил?

— А зачем вообще устраивают представления, а, Гоф? Для развлечения, увеселения, удовольствия и всяких фокусов… да, фокусов! Но мы еще недостаточно отошли от стражников, чтоб вести такие разговоры. Давай поговорим об этом потом, все вместе.

Сент-Омер остановился как вкопанный, но голоса не повысил:

— Нет уж, Гуг, поговорим об этом сейчас, потому что я хочу понять, что на тебя нашло сегодня утром, — и понять до того, как мы примемся обсуждать это все вместе. У меня до сих пор в голове не укладывается то, что ты там наговорил, но я был с тобой и должен верить собственным ушам. Поэтому я намерен прояснить это прямо сейчас — в надежде понять как следует, а не только расслышать.

— Замечательно, только давай пройдем вон туда, через двор, где нас никто не подслушает. А теперь скажи, что же я такого наговорил.

— Тут и говорить нечего. Я сам слышал, как ты выдал наши планы королю.

— А ты, случайно, не ошибся, Годфрей? Что именно я выдал?

— Что мы собирается прорубаться сквозь скалу, к основанию храма.

— Ах вот оно что… Разве я что-то говорил про основание храма?

— Ну… нет, не говорил… Но имел в виду, я-то знаю.

— А король, по-твоему, тоже знает, Гоф? Он понял, что я имел в виду?

Сент-Омер поколебался, потом признал:

— Нет… Он понял из твоих слов, что речь идет о подземном монастыре.

— Вот это действительно странно: я-то сам считал, что как раз о нем и говорю, а ты почему-то услышал совершенно другое. И что, король сильно осердился на мою самонадеянность?

— Нет, но ведь… О проклятье!

Сент-Омер развернулся и упер в друга указующий перст, но не произнес ни слова. Его насупленный вид ничем не выдавал хода его мыслей, хотя Гоф наверняка подбирал доводы для ответа. Вдруг лоб его разгладился, глаза засияли, а сам он рассмеялся.

— Черт тебя побери, Гуг де Пайен, в жизни не встречал я более отъявленного обманщика и бессовестного пройдохи, чем ты! Ведь ты, оказывается, ничего такого не делал и не говорил! И тем не менее обвел вокруг пальца самого короля, да и меня одурачил!

— Э, нет. Никого я не дурачил, друг мой, — ты сам все придумал и сам себя одурачил излишними тревогами, как бы Балдуин не заглянул в мой разум и не прочел там моих истинных намерений. Все это было написано на твоем лице, поэтому я вскоре перестал на тебя смотреть из опасения, что кто-нибудь еще обратит внимание на твою озабоченность.

А что до короля, то я вовсе не обводил его вокруг пальца. И не лгал ему. Собрание, на котором мы обсуждали мнимый подземный монастырь, действительно имело место — о нем я и рассказал… Правда, времени прошло уже достаточно, и про те наши намерения мы как-то позабыли… но ты ведь тоже там присутствовал, поэтому должен помнить. Как раз в ту ночь мы придумали все, что я сегодня описывал Балдуину.

— Верно, верно. Я вспомнил о том собрании, когда ты начал о нем говорить, но никак не мог понять, к чему ты ведешь, и чуть было не запаниковал. Теперь-то я вижу, чего ты в действительности добивался, — ну ты и молодчина! Усыпил бдительность короля, обратил в ничто саму возможность любого подозрения, когда ему понемногу начнут поступать сведения о каких-то странных шумах и перемещениях, а затем вдобавок без излишних стараний убедил его в том, что хорошо бы Балдуину раздобыть и оплатить нам все приспособления, необходимые для раскопок. Я просто отказываюсь верить, что все это тебе удалось за какой-то час.

— Не забудь про сокровища.

— Вот-вот, сокровища! Как только король завел о них речь, я решил, что он уже обо всем догадался и имеет в виду наши сокровища. Я едва не обделался от страха, но потом додумался, что он-то говорит об обычном кладе — золоте и драгоценностях, — а не о том сокровище, которое мы ищем.

— К тому же он сам не очень-то верит, что мы что-нибудь отыщем, потому что отлично знает: внутри сплошного камня кладов не водится.

Сент-Омер вновь нахмурился.

— А что, если среди найденных нами сокровищ и впрямь окажутся золото и драгоценные камни?

— Непременно окажутся. В архивах ясно значится, что там есть ювелирные изделия, церковная утварь и весьма редкие драгоценности. Мы ведь ищем церковный клад, Годфрей. Помимо документов и вещей, необходимых нашему ордену для познания, в нем содержится и денежный запас. Да и где ты слышал о нищем священнике или храме? Но к чему заранее создавать себе трудности? Король ведь не подозревает, что мы что-то ищем. Он с превеликим удовольствием разрешил нам копаться в этой горе, лишь бы мы и дальше исправно несли дозор на дорогах и тропах королевства. Так мы и поступим, Годфрей, так и поступим. Ну, теперь мы можем вернуться и поделиться известиями с остальными?

Сент-Омер улыбнулся и жестом предложил другу идти вперед. Оба направились к юго-западному склону Храмовой горы. Де Пайен что-то тихо и неразборчиво насвистывал себе под нос.