Беспомощная, запертая в трясущейся карете, вокруг которой шло сражение и раздавались крики, Морфия Мелитенская не верила, что ее жизнь вот-вот оборвется. Тем не менее врожденный здравый смысл подсказывал ей, что ее предчувствия, скорее всего, станут реальностью. Гибель уже настигла рыцаря ее эскорта, сира Александра Гильярдама, и теперь он лежал, некрасиво развалившись и уткнувшись лицом в сиденье напротив. Кровь и мозги, вытекшие из его раскроенной головы, запачкали ей подол, а от вывалившихся наружу кишок исходило зловоние, заполнявшее тесное пространство кареты, в котором была заточена Морфия.

До нападения в карете было двое сопровождающих. Только что они сидели в небрежных позах, их шлемы валялись в ногах, а кольчужные капюшоны были беспечно откинуты. Сами молодые люди предавались приятной беседе, искренне стараясь угодить Морфии и развлечь ее во время долгого путешествия. Вдруг произошло некое замешательство, карету тряхнуло, закачало, и она угрожающе накренилась. Оказалось, что напуганные лошади свернули с наезженной дороги, а затем внезапно остановились. Вокруг послышались озлобленные крики и возгласы застигнутого врасплох эскорта.

Не успели трое сидящих в карете понять, что к чему, как их оглушил громкий стук копыт, и большой конный отряд — Морфия была слишком растеряна и смятена, чтобы разобраться, кто были эти всадники, — неожиданно и стремительно налетел на их караван. Она все еще не понимала, что происходит, а двое рыцарей ее эскорта уже кинулись к дверце, мешая друг другу и впопыхах нащупывая оружие. Их шлемы так и остались лежать на полу кареты.

Антуан Бургундский первым распахнул дверцу и рванулся наружу, не заметив, что при этом оперся на руку охраняемой им дамы. Морфия ощутила мимолетную боль в крепко стиснутом запястье, а Антуан тем временем уже успел выпрыгнуть и тут же рухнул на колени, обеими руками вцепившись в неправдоподобно длинное древко копья, пронзившее его прямо у кареты. Он повалился вперед, но Морфия так ничего и не разглядела, поскольку выходной проем загородила фигура Алекса Гильярдама: тот в свою очередь пробрался к дверце, с трудом удерживая равновесие в трясущейся карете. Затем Морфия услышала короткий и безжалостный треск, завершившийся мощным ударом, натолкнувшим ее на нелепую мысль о рубке деревьев. Молодой рыцарь рядом с ней вдруг захлебнулся, отшатнулся от двери и обернулся к ней. Лицо его было полностью размозжено, череп расколот и раздроблен: стальная арбалетная стрела, выпущенная в упор, вошла ему в середину не защищенного шлемом лба.

У Морфии округлились глаза от страха, меж тем как убитый рыцарь снова повернулся, вероятно, под действием смертоносного импульса, и, оседая, привалился к дверце. Плотные шторки сомкнулись, лишив Морфию возможности видеть, что творится снаружи, и пропуская только шум схватки. Она в оцепенении наблюдала, как у убитого в конце концов подогнулись колени и он стал валиться прямо на нее. Жидкая масса — содержимое его черепа — выплеснулась и с сочным звуком шлепнулась на пол и прямо ей на подол. Только тогда Морфия в ужасе очнулась и стала обеими ногами отбрыкиваться от мертвеца, отчаянно вопя от омерзения. Собравшись с силами, она уперлась ступнями в левое плечо Гильярдама, толкнула его, отчего труп опять оказался в стоячем положении, затем повернулся и завалился в другую сторону, лицом в скамью, на которой только недавно сам сидел. Смятенная, неспособная пошевелиться, Морфия услышала странное бульканье: у покойника расслабился анальный сфинктер. На какое-то время она окончательно забылась, словно холод сковал весь ее разум.

Морфия не знала, сколько времени она провела в таком затуманенном состоянии, ничего не видя и не слыша, но, снова придя в чувство, поняла, что сражение у кареты еще не закончилось. Она вновь ощутила приступ неудержимой паники, однако, будучи женщиной сильной и волевой, поборола ощущение беспомощности. Когда присутствие духа окончательно вернулось к ней, Морфия стала озираться, подыскивая какое-нибудь средство, чтобы, в случае чего, защититься.

Ей попалась на глаза рукоять кинжала, болтавшегося на поясе мертвого Гильярдама. Морфия ухватилась за нее и вытащила клинок из ножен. В этот момент карету сильно качнуло, и от мощного толчка Морфия отлетела в правый угол, растопырив локти и цепляясь руками за стенки, но не выпуская кинжала. В окно кареты просунулась рука; кто-то ухватился за шторку и сорвал ее. Морфия увидела перед собой злобное чернозубое лицо — какой-то человек беззастенчиво пялился на нее с крыши кареты, вероятно прикидывая ценность добычи.

Морфия вскочила на ноги и крепче стиснула рукоять кинжала, готовая броситься на обидчика в тот же момент, как он надумает распахнуть дверцу кареты и приблизиться. У нее перехватило дыхание, когда она увидела, как разбойник протягивает к ней свои когтистые пальцы, хотя и понимала, что с крыши он никак не может достать ее. И вдруг — все случилось быстрее, чем Морфия успела что-либо сообразить — бандит пропал с глаз: удар чьей-то дубинки смел его с крыши и отбросил назад, а тройной цеп с увесистыми стальными ядрами докончил дело. Морфия видела, куда пришлись удары шипастых смертоносных шаров: один снес разбойнику поллица, другой размозжил его обмотанную тканью голову, а третий расшиб верхнюю часть плеча, но все три подействовали как единое оружие.

Раздался кошмарный треск раздробленных костей, и Морфия вновь ощутила приступ тошноты, но переборола себя в суровой решимости предпринять что угодно, лишь бы спасти свою жизнь. Перед ней возникла рука в латной рукавице и кольчуге, прикрытая полой ярко-голубого плаща: кто-то пытался ухватиться за дверную опору. Карета снова накренилась: новоявленный чужак всем весом навалился на нее. Затем он просунул голову в оконце, и Морфия увидела моложавого мужчину в плоском стальном шлеме, надетом поверх кольчужного капюшона, обрамлявшего сильно загорелое лицо с короткой темной бородкой. Карие глаза воина сверкнули и удивленно расширились, когда он перехватил ее взгляд. Они долго всматривались друг в друга. Наконец, не отцепляясь от кареты, незнакомец обернулся через плечо, оценивая обстановку.

— Ваши лошади убиты, сеньора, — чуть ли не крича, обратился он к ней. — Необходимо переправить вас в более безопасное место, но я не решусь рисковать вашей жизнью и везти на своем коне. Лучше я на всякий случай побуду пока с вами. Джубаль!

Последнее слово воин проревел, махнув кому-то рукой, отпустил каретную дверцу и спрыгнул на землю. Отвернувшись от Морфии, ее спаситель снова окликнул Джубаля. Призыв, очевидно, подействовал, поскольку, когда Морфия перегнулась в окно, чтоб еще раз взглянуть на рыцаря, тот стоял, приставив ладони ко рту, и кричал:

— Давайте ко мне, и вы трое тоже!

Затем он снова обернулся к карете. Королева глядела в окошко на лежащие вокруг растерзанные тела. Сражение отступило, но его вспышки еще не утихли и везде, куда достигал ее взгляд, бились какие-то люди.

— Мой слуга Джубаль побудет с вами, сеньора, пока мы не закончим с остальными, и позаботится о вашей безопасности.

К рыцарю вовсю поспешал человек, а за ним еще трое — все в одинаковой простой одежде из коричневой бумазеи поверх прочных лат. Едва первый из них подбежал, незнакомец бросил ему:

— Побереги сеньору, Джубаль. Защищай ее. Я скоро вернусь.

Он еще раз оглянулся на королевскую особу, затем надвинул на лоб шлем, шагнул в сторону и схватился за упавшие поводья. Через мгновение он был уже в седле и во весь опор мчался к отступившему вдаль сражению.

Морфия ощутила внезапное опустошение, словно кто-то вынул из нее все внутренности. Во рту у нее пересохло, язык прилип к гортани. Она попыталась сглотнуть, но не смогла, и в душе опять взметнулась паника. Тем временем человек по имени Джубаль что-то сказал своим товарищам, подошел к карете и потянул на себя дверцу. При виде окровавленного трупа его глаза расширились, а ноздри раздулись, уловив омерзительный запах. Он хмыкнул и, прищурив глаза, стал разгонять перед носом воздух, а затем произнес:

— Мы поможем вам выбраться отсюда, сеньора, и как можно скорее. Обопритесь о мою руку и спускайтесь.

Морфия родилась и выросла в Армении. Ей ни разу не довелось побывать во Франции, но она уже давно была замужем за французом, а речь слуги показалась непривычной для ее уха, хотя он говорил уверенно и без ошибок. Морфия предположила, что он, вероятно, родом не из Франции.

Она с готовностью оперлась на предложенную ей руку. От меча на ладони и пальцах Джубаля образовались острые бороздки мозолей, и Морфия вдруг подумала, что никогда еще с такой радостью и охотой не касалась руки слуги. Она перешагнула порожек кареты и задержалась на ступеньке, стараясь не смотреть на тело Антуана Бургундского. Молодой рыцарь так и не упал на землю — он стоял на коленях, противоестественно нагнувшись вперед и опираясь на сломанное древко пронзившего его копья. Чувствуя, как к горлу опять подступает рвота, Морфия крепко зажмурила глаза и глотнула побольше воздуха. Справившись с собой, она посмотрела влево и ступила на землю. Дюжий слуга надежно поддерживал ее за руку и отпустил только тогда, когда увидел, что она твердо стоит на ногах. Три его товарища обступили Морфию, стоя к ней спиной. Каждый держал в одной руке меч, а в другой — щит.

— Эктор, где лошади?

Джубаль спрашивал спокойно, но в его голосе чувствовалась тревога. Его глаза что-то неустанно высматривали вдали: очевидно, он опасался внезапного нападения. Тот, к кому он обратился, поднял руку со щитом и махнул влево, указывая на четырех стреноженных коней с волочащимися по земле поводьями.

Ага, ладно. Что ж, остается только самим пойти туда. Смотрите все в оба. Умирать здесь и в такой час не очень-то приятно, поэтому давайте постараемся ничего такого не допустить. Сеньора, вы согласны пешком идти вон до тех лошадей?

Морфия кивнула. Дар речи еще не вернулся к ней, но чувствовала она себя теперь гораздо лучше и увереннее. Четверо латников рассредоточились вокруг нее, образовав небольшую сплоченную группу, и все вместе они потихоньку двинулись вперед. Морфия приятно удивилась, обнаружив, что до сих пор сжимает в руке кинжал Гильярдама. Гораздо меньше ей нравилось, что при ходьбе юбки липли к ногам. Мокрая холодная ткань неприятно скребла по бедрам, и, вспоминая, что шлепнулось к ней на колени из раздробленного черепа убитого рыцаря, Морфия старалась не смотреть себе на подол. Но сколько она ни сдерживала себя, ее воображение не успокаивалось, и она почти физически ощущала, как клейкая кровавая масса медленно стекает по ногам. Картина, которую Морфия мысленно рисовала себе, была столь яркой, что вскоре она не смогла ее переносить: застонав от отвращения, рухнула на колени и, подавляя рвотные позывы, отлепила приклеившиеся к коже юбки, сбрасывая омерзительное вещество на землю. Затем она принялась обеими руками тереть запачканный подол, набирая полные пригоршни песка. Четверо сопровождающих непонимающе глядели на женщину.

Морфии удалось немного очистить платье, но в сгибах ее пальцев скопились сгустки крови, смешанные с землей. Чувствуя, что кожа на руках уже трескается под твердой песчаной коркой, Морфия стала счищать грязь, и на этот раз ее желудок окончательно взбунтовался.

Когда рвота утихла, слуга Джубаль без слов протянул ей руку и помог подняться с земли. Морфия, шатаясь, встала, глубоко и судорожно вдохнула. Справившись с дурнотой, она медленно, но решительно двинулась к лошадям, на которых указывал Джубаль. Мрачно стиснув зубы, шагала Морфия под защитой четырех коренастых латников, понемногу вновь обретая внутренний мир и привычную степенность манер.

Теперь Морфию Мелитенскую называли Морфией Иерусалимской. Она была женой самого могущественного владыки в Заморье, Балдуина Второго, нового короля Иерусалимского, который еще год назад звался графом Балдуином де Бурком. Раньше он правил Эдесским графством, находящимся далеко к северу от Иерусалима, зато очень близко к Армении и к городу, где родилась Морфия. Первый король Иерусалима, тоже Балдуин, был братом Готфрида Бульонского — первопроходца, поведшего победоносное франкское войско в небывалый поход на Святую землю. Тот Балдуин носил корону восемнадцать лет и вот уже год как умер, не оставив наследника. Власть, таким образом, перешла к мужу Морфии — тезке бывшего монарха и его ближайшему родственнику.

Морфия вышла замуж за своего Балдуина в 1102 году, вскоре после того, как он стал графом Эдесским, и с тех пор родила ему четырех детей — всех ныне здравствующих, и всех девочек. Старшая, Мелисенда, появилась на свет в 1105 году, то есть теперь ей исполнилось тринадцать лет, а младшая, Иовета, еще не достигла семи. Морфия была верной женой и примерной матерью. Она искренне радовалась, что ее муж — всеми почитаемый граф Одессы, и тем не менее она больше всех изумилась, когда именно ему предложили встать во главе всего королевства после смерти его тезки и кузена. Теперь Морфия стала королевой Иерусалимской, супругой неопытного, но сурового повелителя, власти которого угрожали объединенные силы турок-сельджуков, разбитых франками в далеком 1099 году. И положение, и титул — все было ново для нее, и она остро ощущала ответственность, которую они налагали.

Окончательно поверив, что в этот день ей все-таки не суждено умереть, Морфия почувствовала, как в ней зреет решимость повлиять на своего мужа и заставить его изменить возмутительную ситуацию на дорогах королевства.

Они дошли до лошадей, и пока Эктор с помощником ловили их за поводья, Морфия стояла и смотрела на последствия кровавой бойни. В поездку она отправилась с большой свитой, по настоянию Балдуина удвоенной против обыкновения. Целью путешествия был аль-Ассад, оазис всего в десяти милях от Иерусалима, где Балдуин Первый некогда выстроил загородный дворец для развлечения друзей и вельможных гостей. Сейчас Морфию там ждала давнишняя лучшая подруга, Алисия Мелитенская. Они знали друг друга с самого детства. Их отцы оба принадлежали к армянской аристократии, и многие годы их также связывали товарищеские и торговые отношения. В честь Алисии Морфия даже назвала свою вторую дочь Алисой.

Несколько дней назад подруга приехала повидать ее, но Морфия в это время не вставала с постели, страдая от легкой лихорадки. Она не хотела показываться гостям до полного выздоровления, поэтому настояла, чтобы они не ждали ее и сразу поехали в оазис, чтобы приятно провести там время, пока она сама не присоединится к компании.

Оазис аль-Ассад в прошлом считался мирным уголком, справедливо воспетым за красоту и безмятежность. Тем не менее в то утро, когда Морфия должна была пуститься в путешествие на встречу с друзьями, король получил сведения из достоверного источника, что в местности, где находился аль-Ассад, участились разбойничьи вылазки. Правда, в самом оазисе и в его ближайших окрестностях бандитов никто не видел. Королева, уже оправившаяся от недомогания, настроилась отдохнуть несколько дней с гостями, вдали от капризов детей. Она лишь посмеялась над излишней опекой Балдуина: прочитав депешу о налетах, он крайне разволновался и лично проследил за подготовкой к поездке и соблюдением мер безопасности. Выслушивая его ворчание на протяжении нескольких часов, Морфия начала было выходить из себя по поводу его глупого беспокойства и вызвала у мужа небывалую вспышку ярости. Это и удивило ее, но и подействовало отрезвляюще. Король заявил, что она либо возьмет с собой усиленный эскорт, либо он ограничит ее перемещения стенами дворца и вовсе запретит пускаться в путешествия.

Она покорилась его гневу, проглотив собственное недовольство, и взяла многочисленную свиту. Теперь все ее сопровождающие лежали в беспорядке на каменистой россыпи — неподвижные груды окровавленных лохмотьев, растерзанные тела, некогда облаченные в дорогие наряды с геральдическими знаками королевства Иерусалимского. Среди них выделялись трупы разбойников — их было легко распознать по одежде и оружию. Они тоже погибли в сражении, но даже Морфии — женщине, ничего не смыслящей в военном деле, — было очевидно, что налетчики гораздо меньше пострадали от схватки по сравнению с оборонявшимися.

Оглядевшись, она заметила, что вокруг все стихло: битва улеглась. Последние из бандитов скрылись или погибли, и теперь неизвестные Морфии защитники понемногу сходились к тому месту, где стояла она с Джубалем и его помощниками. Среди них Морфия разглядела и нескольких своих сопровождающих; все остальные, за исключением двух рыцарей в голубых накидках, были в таких же простых бурых хламидах из бумазеи, что и ее спасители. В испуге она обернулась к Джубалю:

— Кто вы такие? Я никогда раньше вас не видела. Откуда вы взялись?

Тот без всякого выражения посмотрел на нее:

— Отсюда, сеньора, из Иерусалима. Мы уже направлялись домой после напрасных поисков и увидели вас по чистой случайности, вон оттуда. — Он указал рукой на невысокую гряду невдалеке, на расстоянии около трех миль. — Мы заметили, как блестит на солнце ваше оружие, и приостановились, а поскольку мы смотрели с возвышения, то засекли тех, кто напал на вас с тыла, с той стороны. — Он махнул рукой в противоположном направлении. — Мы поняли, что вы, вероятно, их не видите, а по числу налетчиков смекнули, что вам, скорее всего, потребуется помощь. Вот так мы и оказались здесь. — Он повел широкими плечами. — Что ж, мы подоспели вовремя и спасли вас, сеньора, хвала Господу. А вот и сир Годфрей. Это он командует нами.

— Но кто вы такие, в самом деле?

Голос Морфии срывался от волнения. Человек с изумлением посмотрел на нее, словно дивясь, что она не знает таких простых вещей.

— Я Джубаль, сеньора, из патриаршего дозора.

Патриарший дозор! Конечно же, она слышала о таком — к этому времени о нем уже слышали все, хотя Морфия впервые узнала о них от Балдуина. Вначале про «дозор патриарха» говорили с насмешкой, передразнивая название, данное ему самим Вармундом де Пикиньи. Многие с презрением упоминали ту небольшую группу почетных рыцарей, что поступили на службу к архиепископу, принеся ему свой монашеский обет. Он оказал им такую честь в обмен на их стремление пожертвовать остаток жизни Церкви Иерусалимской и с оружием в руках самоотверженно защищать путешественников и пилигримов.

С первого дня существования дозора над ними все откровенно потешались, поскольку сама мысль о рыцарствующих монахах или монашествующих рыцарях была весьма нелепой. Например, все знали, что недавно учрежденный орден госпитальеров состоит из монахов, как, впрочем, и всегда состоял, а их новоявленный статус «рыцарей» — скорее удобный предлог для получения церковных денег для своих нужд. Госпитальеры более занимались уходом за больными, чем борьбой за их безопасность. А эти неофиты заявляли о себе как о монахах-ратоборцах — церковном воинстве! Всеобщее веселье подогревало и то обстоятельство, что изначально таких глупцов набралось всего семь. Семеро престарелых рыцарей — слово «почетный» в применении к ним сразу исчезло из обихода, поскольку подразумевало смысл «уважаемый», — взявшихся осуществлять патрулирование и обеспечивать порядок на дорогах королевства Иерусалимского. Это звучало абсурдно.

Тем не менее все сходились на том, что необходимо срочно принять какие-либо меры ввиду происшедшего совсем недавно вопиющего инцидента — нападения сарацин на большой караван паломников средь бела дня и под самыми стенами Иерусалима. Огромная по численности банда расправилась с более чем тремястами пилигримами, а около шестидесяти увела в плен в качестве заложников. Однако Балдуин всячески отклонял требования покарать негодяев, в который раз объясняя, что безопасность ни паломников, ни иных путешественников не входит в круг его забот и что обстоятельства вынуждают его оставить войска по месту их нынешнего дислоцирования — там, где скорее всего можно ожидать вторжения скапливающихся объединенных сил сельджуков, то есть у границ королевства.

Любому было понятно, что в такой ситуации терпение патриарха неминуемо должно было лопнуть. По общему мнению, архиепископ согласился на помощь этих «почетных» рыцарей из чистого отчаяния, готовый ухватиться за любую соломинку, которая появилась бы в поле его зрения. Но ведь они, поговаривали иные с оттенком пренебрежения, просто семеро стариков…

Но затем она услышала от короля и другие новости — невероятные слухи, кочующие по дорогам пустыни, — о небольших, но грозных отрядах поразительно искусных латников, успешно истребляющих тех разбойников, что по глупости или неведению оказались в поле их видимости, и не дававших никакого спуску даже тем, кто по счастливой случайности смог избежать возмездия. За такими воины патриарха охотились по всей пустыне и в конце концов расправлялись с ними.

Сведений о наглых набегах бандитских шаек значительно поубавилось, а дневные нападения и вовсе прекратились сразу же после появления новоявленного воинства. Теперь, несколько месяцев спустя, решиться совершить налет могла только крупная, хорошо организованная банда вроде той, что уничтожила караван Морфии. Большинство же дорог королевства, пусть и не все без исключения, были отныне безопасны для проезжающих. Люди давно уже перестали смеяться над патриаршим дозором, да и само это название быстро исчезло из употребления. Воинов архиепископа стали называть монахами Храмовой горы. Впрочем, сами они предпочитали именовать себя по-прежнему, поскольку звание «дозорных» перестало быть оскорблением и являлось скорее почетным титулом.

Морфия молча выжидала, пока предводитель дозорного отряда подойдет к ней. Тот в раздумье хмурил брови, совершенно не замечая ее присутствия, а Морфия Мелитенская не привыкла к невниманию. Она шагнула вперед, оказавшись у воина на пути, и взглянула в его удивительно живые синие глаза. Увидев ее, рыцарь от неожиданности вспыхнул и попятился.

«Пожилой? — тем временем размышляла Морфия. — Он вовсе не пожилой. В годах — да, но в нем нет ничего старческого. А как он оглядывает меня с головы до ног! Я вся в крови и, наверное, ужасно выгляжу».

Она заговорила, понуждая воина оторвать взгляд от ее замаранной одежды и поглядеть ей в лицо.

— Я желала бы поблагодарить вас, сир, за спасение моей жизни. Я в огромном долгу перед вами и обещаю, что признательность моего супруга будет не меньшей.

Меж бровями предводителя дозорных залегла легкая складка, тут же превратившись в глубокую морщину.

— Я согласен пожертвовать и его, и вашей признательностью, сеньора, если ваш супруг поручится, что более не совершит подобной глупости и не отпустит вас в путешествие по этим дорогам без усиленной охраны.

Она высокомерно вскинула подбородок, раздраженная дерзостью рыцаря, хотя и знала, что он прав.

— Сир, вы невежа.

Он еще больше нахмурился и даже не попытался смягчить свою прямоту:

— Неужели, сеньора? Кажется, в ваших речах от признательности до оскорблений — путь недолгий. Не поспей мы хотя бы в это время, вы бы сейчас были у них в лапах, может, и живая, но в таком случае сами молили бы о смерти. Если вы до сих пор считаете мои слова невежеством, оглянитесь вокруг, на вашу мертвую свиту.

Один из чудом оставшихся в живых рыцарей эскорта выступил вперед и взмахом руки оборвал его излияния.

— Довольно, сир, — выкрикнул он. — Как вы смеете так разговаривать с вашей королевой?

Воин едва взглянул на рыцаря, что одернул его, но удивленно распахнул глаза и медленно повторил его последние слова, обратив их в вопрос:

— С моей королевой?

Он еще раз внимательно оглядел даму, без сомнения, приметив и плачевное состояние ее одежд, и спутанную прическу, и, возможно, как подумалось Морфии, заляпанное грязью лицо с кровавыми разводами, оставленными на нем липкими пальцами.

— Именно. Эта сеньора — Морфия Мелитенская, супруга короля Балдуина и королева Иерусалимская, — огрызнулся рыцарь эскорта. — Преклоните перед ней колени и поприветствуйте как подобает.

Человек по имени Годфрей полуобернулся к нему и окинул придворного взглядом, исполненным явного презрения. Не обратив никакого внимания на его выпад, он встал спиной к вспыхнувшему от возмущения рыцарю и вновь посмотрел на Морфию.

— Простите меня, сеньора. Если бы я знал ваш титул заранее, я был бы вежливее. Тем не менее я сказал чистую правду.

Морфия кивнула:

— Вы правы, сир рыцарь. Я оскорбилась без всякого на то основания. Могу ли я узнать ваше имя?

Она улыбнулась ему своей самой радушной, самой обезоруживающей улыбкой, и рыцарь поддался:

— Конечно, сеньора. Меня зовут Годфрей Сент-Омер… вернее, звали раньше. Теперь я просто брат Годфрей.

— Понимаю ваше смущение, — снова улыбнулась Морфия. — Многие годы я звалась графиней Эдесской, а теперь я — королева Иерусалимская. К титулам приходится… приспосабливаться, к ним не сразу привыкаешь. Итак, брат и сир Годфрей Сент-Омер, если вы сочтете возможным явиться ко мне во дворец, я с большой радостью постараюсь выразить вам свою признательность, равно как благодарность от лица моего мужа и детей, в более подобающей и торжественной обстановке. Когда вы соизволите навестить нас?

Воин выпрямился и прижал правый кулак к сердцу в знак особого приветствия.

— Прошу прощения, сеньора, но, боюсь, это не состоится. Я теперь простой монах, брат Годфрей, и хотя я совсем недавно принял обет, но он тем не менее запрещает мне видеться с женщинами, даже с милыми и царственными…

Он смешался, а потом добавил с тенью улыбки:

— Или, лучше сказать, в особенности с милыми и царственными женщинами. В любом случае, я польщен приглашением.

Он огляделся, уже без улыбки, и снова обратился к Морфии:

— А теперь, если вы не возражаете, я займусь поисками лошадей и подходящей кареты — ваша пришла в совершеннейшую негодность — и мы сопроводим вас до самого города.

Уже через мгновение он ушел хлопотать, а Морфии осталось только ждать, пока ее спасители отыщут средство и способ доставить ее невредимой домой, к семье. Предоставленная самой себе, она не чувствовала скуки или нетерпения, поскольку вдруг с пугающей ясностью вспомнила слышанное ею в церкви изречение: «И в самой жизни мы на волосок от смерти». Только что оно буквально подтвердилось. Ее недавнее спасение от кровавой расправы казалось ей не иначе как волшебством, с которым она еще не до конца свыклась, недоверчиво наблюдая за прочими чудесами, по-прежнему происходившими вокруг, когда она уже была вне опасности. Хоть и смутно, но все же она мысленно начала поиск быстрого и эффективного способа подобающим образом отблагодарить людей, так самоотверженно бросившихся ей на помощь, — этих монахов-воинов, не ожидавших никакой награды.

В те дни, когда патриарший дозор только начинал свою деятельность, до Морфии доходили слухи о ветхих старикашках, и, несмотря на последующие опровергающие сведения, она в беспечности своей доверяла наветам, что, дескать, это неумехи, чуждые потребностям мира, в котором пребывала сама королева. Теперь, когда она была прямо и безоговорочно обязана им жизнью, Морфия не допустит, чтобы кто-либо из ее окружения принижал их или относился к ним с пренебрежением. Только глупец, категорично заявляла она самой себе, будет полагаться на мнения других о чем бы то ни было, даже не попытавшись дознаться правды. Морфия Мелитенская никому не позволит одурачить себя — она едва не опустилась до этого, по собственному признанию, но теперь с этим покончено.

Даже Балдуину, ее супругу, свойственно было снисходительно фыркать, едва речь заходила о новом патриаршем воинстве. Король не придавал дозору особого значения, несмотря на то что это политическое объединение приносило ему ощутимую пользу. Морфия знала, что довольно быстро и без труда сможет изменить точку зрения мужа, и вознамерилась подступиться к нему, как только вернется домой. Предводитель дозорных Сент-Омер, кажется, с неподдельным прямодушием отверг ее посулы благодарности и награды, и у Морфии не закралось ни малейшего подозрения, позволяющего усомниться в его честности и искренности. Такие качества выделяли монаха и его собратьев из ее круга, сильно отличая их от прочих мужчин, и Морфия дала себе слово найти средство, в высшей степени достойный способ вознаградить их, не нанося урона ни их чести, ни их бескорыстию.

Она все еще обдумывала про себя разные ухищрения и пути для достижения своей цели, улыбаясь от предвкушения, когда ее спасители вернулись с небольшой опрятной повозкой, выложенной изнутри подушками, на которой и довезли королеву до самого дворца.