В середине ночи, когда друзья Леонардо и рабы (их дали ему столько, сколько он попросил; дали и мастерскую, где он работал) давно спали, Куан нанес ему визит. Он пришел один. Леонардо научил кузнецов и стекдодувов, как сделать большие водяные лампы его изобретения, и мастерская купалась в ярком ровном свете.

— Вижу, ты не тратишь отпущенное время даром, — наметил Куан.

Леонардо и вправду ожесточенно трудился, и все помещение было завалено оборудованием. В центре комнаты он разложил длинные трубки, прикрепленные к плотику: на одном конце были отверстия для воздуха, на другом — винный мех, который прикреплялся ко рту ныряльщика. Длинный стол рядом с дыхательным аппаратом усеивали наброски, пустая бутыль из-под вина, какой-то недоеденный и уже потемневший плод; там же лежала кожаная маска с выпуклыми стеклянными линзами.

Куан взял маску.

— Что это?

— Это позволяет видеть под водой.

— Я могу видеть и сейчас.

— Но смутно, — сказал Леонардо.

Он говорил тихо: на тюфяке спал Зороастро, который был хорошим работником и куда более одаренным механиком, чем другие спутники Леонардо. Помолчав, Леонардо спросил:

— Не желаешь ли испытать маску?

Похоже, предложение застало Куана врасплох, потому что он рассмеялся и сказал:

— Как, ночью?

Леонардо пожал плечами, словно подзадоривая его.

— Отчего бы и нет, — сказал Куан. — А это что? — Он указал на аппарат, лежавший у двери.

— Это позволит тебе дышать под водой.

И Леонардо показал ему клапаны в нижней части маски, соединенные с трубками вдоха и выдоха. Пока Леонардо собирал снаряжение, Куан предложил:

— Можно позвать на помощь рабов.

— В этом нет нужды, — ответил Леонардо, взваливая на плечо дыхательные трубки.

Выйдя из комнаты в темноту коридоров и услышав, как Куан велит мамлюкам, сторожившим Леонардо, остаться в мастерской, он ощутил, что скорбь его по Никколо вернулась с новой силой.

— Похоже, ты хорошо использовал свое «заточение», — заметил Куан, словно насмехаясь над Леонардо.

— О чем ты?

— Ты ведь работаешь день и ночь — так я, во всяком случае, понял.

— Калиф требует невозможного.

— Вполне вероятно, — согласился Куан, — но ведь это твой обычный распорядок, разве нет?

— Не совсем.

— Но ведь ты там в своей стихии. Ты взволновался, лишь когда мы ушли оттуда.

Леонардо не стал спорить. Куан был чересчур прозорлив. Леонардо и в самом деле сумел спрятаться в работе, отгородиться от собора памяти, жить только в настоящем. Когда они шли мимо мечети Аль Назир Мохаммеда, стоящей недалеко от того места, куда они направлялись, Леонардо спросил:

— Так как же ты провел все те недели до нашей недавней аудиенции у калифа?

Ночь была холодной, освещенной лишь полумесяцем, и изящные купола и минареты цитадели казались сотканными из дыма, бесплотными, словно легендарный Салах-ад-дин слепил их из облаков. Тем не менее бежать из этой бесплотной крепости было невозможно.

— Ты хочешь знать, почему я не навещал тебя?

Леонардо кивнул.

— Потому что я был с Деватдаром в Турции.

Леонардо отшатнулся.

— Но Деватдар отплыл раньше, а на нас напали…

— Твой ум прямолинеен, Леонардо, — с мягкой насмешкой сказал Куан. — Разве двум путникам обязательно выезжать в одно и то же время, чтобы приехать и одно и то же место?

— Нет, конечно. Но расскажи мне, что ты знаешь… пожалуйста.

— Что я знаю? — притворно непонимающе переспросил Куан.

— Об Айше и о том, что случилось с Никколо. Я должен это знать.

— Я был с Деватдаром и другими послами. Мы пытались выкупить Айше и прочих пленников.

— И что же?

— Турки знали, что Айше — родственница калифа, и захотели прислать сюда своих послов, чтобы поторговаться.

— Откуда им было знать, что Айше — родственница калифа, если только она сама не сказала им этого?

— На корабле был захвачен ее ларь, а она хранила в нем не только свои наряды, но и дневники, в которых была записана вся ее прошлая жизнь. Так мне сказали.

Горло Леонардо сжалось, сердце забилось быстрее. Что могла она написать в дневниках?

— Нам ничего не оставалось, кроме как возвратиться в Каир на борту турецких судов. Наши корабли турецкий султан захватил, и за них тоже потребовали выкуп. — Куан говорил медленно, осторожно, и голос его слегка дрожал. — То был урок унижения, и удивительно, что наш калиф не повелел нам броситься на мечи. Я бы это сделал…

— Ты слишком суров к себе.

— Не жалей меня, — холодно сказал Куан. — Жалость — пойло для рабов.

Задетый, Леонардо надолго замолчал, но потом все же опять задал вопрос — о Никколо.

— Ты видел мальчика?

— Мы не видели никого, кроме Айше.

— Тогда нет уверенности, что Никколо мертв?

— Ты все еще не готов похоронить Никколо, маэстро, — сказал Куан. — Помнишь, что я говорил тебе о слове калифа?

— Дело не в том, готов я или не готов, — отозвался Леонардо, пропуская мимо ушей вопрос Куана. — Дело в том, что… — Он оборвал себя. — Нет, не готов.

Они подошли к минарету с южной стороны мечети. Рядом с ним находился колодец, называвшийся Колодцем улитки, — его выстроили плененные Салах-ад-дином крестоносцы. Винтовая лестница круто спускалась в его шахту до уровня Нила.

— У меня и в мыслях не было, что ты ведешь меня сюда, — сказал Куан. — Могу я надеяться, что ты не задумал убить меня?

— Загляни в свой собор памяти. Или в город памяти — кажется, ты его так называешь. Разве не видишь ты «настоящего того, что будет»?

Куан не ответил, но разделся до полотняного исподнего и пошел вниз, к колодцу.

— И что проку мне будет от твоих очков, когда я буду дышать под водой? — спросил он. — Там темно.

— Ты сможешь видеть лампу, — ответил Леонардо. — Нужно только смотреть наверх.

Их голоса гулко звучали, эхом отдаваясь от стен, покуда Леонардо подробно объяснял, как работает аппарат, как плотик с выходами воздухопроводов плавает на поверхности воды, как закрепить маску и очки и правильно дышать. Наконец утяжеленный поясом с несколькими камнями Куан погрузился в холодную воду.

Леонардо трудно было разглядеть его — мешал отражавшийся в воде свет. Плотик плясал на поверхности воды, которая медленно успокаивалась. Через несколько минут Куан вынырнул из воды и, плеская и брызгаясь, двинулся вверх по лестнице. Он сорвал очки и снял дыхательный аппарат, с трудом переводя дух.

— Действует! — с восторгом объявил он. — Я мог дышать и видел, как ты наблюдаешь за мной, — правда, свои руки под водой я видел лучше, чем тебя. Это было все равно что смотреть на небо… я имею в виду не тебя, Леонардо, а свет лампы. — Куана била дрожь. — Я обо всем расскажу калифу.

Леонардо был доволен похвалой, но все же сказал:

— Быть может, лучше подождать?

— Калиф устал обхаживать турок.

— Ты о чем?

— Он готовится к войне, маэстро, — негромко ответил Куан, поднимаясь из колодца к Леонардо.

— Ты хочешь сказать, что он не станет выкупать Айше?

Куан начал одеваться.

— Повелитель турок не примет никаких денег, — продолжал он. — Ты разве не понял, какие требования выдвинули послы?

— Кажется, они потребовали восстановить водные пути для паломников.

— Ты расслышал верно. Но это привилегия калифа, ибо он, и лишь он один, контролирует и Мекку, и Медину, и большую часть других святых мест. Правитель миров и защитник веры — Кайит-бей, а не султан Мехмед, каким бы могущественным он себя ни считал.

— Но ведь если бы калиф и согласился, он все равно остался бы властен над своими землями, разве нет? — спросил Леонардо, когда они уже возвращались в мастерскую.

— Да, но тогда Мехмед получил бы титул защитника ислама.

Леонардо лишь головой покачал.

— Так ли уж это отличается от попыток Папы заполучить власть над флорентийскими землями, угрожая Флоренции отлучением? — спросил Куан.

— Значит, калиф принесет Айше в жертву.

— Все будет не так, как ты думаешь, маэстро.

— Что ты хочешь этим сказать?

Куан не ответил, и тогда Леонардо спросил:

— Еще один взгляд в настоящее будущего?

Однако Куан не принял вызов. Он пожелал Леонардо доброй ночи и ушел. А Леонардо, оставшись один, вдруг безумно затосковал по Флоренции, словно сам воздух, которым он дышал, был соткан из ностальгии и отчаяния. Он жаждал сидеть за столом Верроккьо рядом с Никколо. Он жаждал видеть Сандро, Симонетту, Джиневру.

Он вздрогнул, словно выбираясь из кошмара.

Потому что призраки, материализовавшиеся перед ним, оказались его стражниками. Они искали его. Когда они увидели его с водолазным аппаратом на плече, один из них ухмыльнулся и сказал по-арабски: «Ради глаз Айше».

Леонардо понял слова, но не их смысл.

Завтра он узнает, что это значит.

Калиф приказал потопить суда турецких послов днем, когда корабли будут стоять на якоре либо распускать паруса. Послов проводили на их суда на рассвете; они приплыли в Каир на пяти больших военных галерах — юрких, изящных. Корабли стояли в спокойной, рассветно-розовой воде Нила, недвижные, словно камни, в глубокой, как всегда в это время года, реке.

Леонардо, Зороастро и Куан плыли к турецким судам на фелуке с подгнившим шпангоутом и ветхими парусами; прежде чем фелука досталась Куану Инь-ци, на ней обитали три семьи. Моряки Куана оделись в лохмотья и припрятали оружие. Они поставили фелуку на якорь вблизи галер. Ее окружали другие фелуки: Нил напоминал многолюдную деревню. Вдоль берегов феллахские женщины и дети кричали: «Ради глаз Айше!», и эти же слова неслись им в ответ с фелук. Этот клич уносился ветром и заглушался криками и щебетанием птиц; словно призывая день, они пели и пронзительно кричали на деревьях, мачтах, в небесах.

На палубе фелуки, прикрытые парусом, лежали Леонардовы подводные аппараты — три плотика, прикрепленные к длинным шестам и соединенные с дыхательными трубками. Стамески и большие сверла, также изобретенные Леонардо, свешивались с шестов. Кузнецы калифа отдали готовые сверла только час назад, и Леонардо даже не был уверен, что они сработают как должно.

— Я сделаю это один, — твердо сказал Леонардо, снимая полотно с аппаратов. — Ни у кого из вас недостанет опыта.

— У меня его не меньше, чем у тебя, — заявил Зороастро; лицо его возбужденно пылало.

— Ау меня — даже больше, — добавил Куан, и Леонардо удивленно поглядел на него. — Я убил больше людей, маэстро, и это перевешивает весь твой технический опыт. Ты убивал, лишь защищаясь. Сможешь ли ты умертвить невиновных?

— Берег близко, — сказал Леонардо, удивляясь, с какой это стати он оправдывается.

— И тем не менее многие утонут, — сказал Куан, — или их сожрут крокодилы. А тех, кто доплывет до берега, предадут мечу или обратят в рабство.

— Что?! — завопил Зороастро. — Я не видел в этих водах крокодилов.

— Не бойся, маленький чародей, — ответил Куан. — Я дам тебе снадобье, которым ты натрешь кожу, и крокодилы даже не приблизятся к тебе. А под водой ты будешь в безопасности: они нападают только на поверхности. — Он повернулся к Леонардо: — Ты по-прежнему не хочешь поделиться славой?

— Я хочу только поскорее покончить с этим, — сказал Леонардо, глядя вперед, на корабли турок. — Я справлюсь один.

— Почему? — спросил Куан.

— Потому что я это изобрел.

— Как тот летающий механизм, что убил мальчика?

— Вот именно.

— А, так ты щадишь нас, — сказал Куан. — А как ты думаешь, сколько судов ты сможешь потопить, не подняв тревоги? Думаешь, они будут стоять на якоре, ожидая, пока ты не закончишь?

Леонардо пропустил мимо ушей сарказм, звучавший в его голосе.

— Я быстро передвинусь от одного корабля к другому, прежде чем там почувствуют неладное.

Он говорил тихо, словно рассуждая вслух, вырабатывая стратегию. Когда турки поднимут паруса, на ходу подплыть под днище корабля и пробить там дырки будет невозможно.

Да, в одиночку Леонардо судов не потопить. Он понимал это.

Как там называл Деватдар калифа? Красным Джинном, что превращает убийство в зрелище?

Сегодня Красным Джинном станет да Винчи.

Он повернулся к Зороастро:

— Ты помнишь все, что я тебе объяснял насчет аппаратов?

— Да, Леонардо.

— И о том, как срывать доски с обшивки?

— Разумеется.

— И про сверла?

Зороастро начал злиться.

— Да помню, конечно же помню!

— Это важно, — продолжал Леонардо. — Ты должен сделать несколько отверстий в днище, но осторожно, потому что вода рванется внутрь с ужасающей силой. И помни, что нужно следить за воздухопроводами: их легко перекрутить и сломать. — Он обернулся к Куану: — А тебе все ли ясно?

— Да, маэстро, — добродушно и чуть снисходительно отозвался Куан, словно очарованный тем, что Леонардо больше печется о других, чем о себе.

— Хорошо. Я пойду первым и потоплю галеры, что ближе к острову Гезира. — Леонардо взглянул на стоящие поодаль суда. Было ясное сияющее утро, и цвета листвы, реки и неба казались неестественно яркими. — Вы с Зороастро займетесь другими.

— Мы о них позаботимся, — сказал Куан, явно соглашаясь с лидерством Леонардо. — Но большая галера, посольский флагман, должна остаться нетронутой. Пусть отвезет своему повелителю всю тяжесть унижения.

С этими словами он протянул Леонардо свое снадобье от крокодилов.

Натершись мерзко пахнущей мазью, Леонардо натянул маску с очками и дыхательным мешком, проверил трубки, застегнул пояс с грузом и, держа стамеску, прыгнул в воду. Мелькнули освещенные солнцем деревья на дальних берегах, темная зелень — и Леонардо ожег холод. Он задохнулся, глотнул воздуха, выдохнул — клапаны, соединявшие его рот с дыхательными трубками, работали. На губах он ощущал едкий привкус кожи. Видимость была плохой — едва-едва на сажень вперед. Однако когда Леонардо взглянул вверх и увидел поверхность воды, которая казалась отсюда жидким зеркалом, молочно-белым и мерцающим, — кровь взбурлила в нем. Его изобретение работало! Он смог добиться пусть малой, но власти над природой — если не над судьбой. Он направился к турецким судам; казалось, он плывет в мерцающем тумане. Взбаламученный ил крутился вокруг него, как поднятый ветром песок. Он сжимал в руке стамеску и сильно работал ногами, толкая себя вперед. Подводный мир казался безмолвным, но лишь мгновение; привыкнув, Леонардо стал слышать приглушенные скрипы и вздохи — голоса реки. Сверло, прикрепленное к шесту, моталось над головой. Оно было раскрашено в маскировочные полоски, чтобы оставаться незаметным в воде.

Найти турецкие суда оказалось не так-то легко, потому что в бледном освещении наверху проступали тенями днища множества египетских кораблей. Леонардо даже забеспокоился, хватит ли длины его дыхательных трубок. В воде колыхалась густая взвесь мусора и испражнений — словно они навечно отыскали здесь свое место и не собирались оседать на дно. Потеряв чувство направления, Леонардо поднялся к поверхности, чтобы определить, где он находится. Турецкие галеры были неподалеку, но он неминуемо потерял бы их, если бы не изменил направления.

А потом перед ним оказалось галерное днище — изогнутая стена обросшего ракушками дерева. Работая ногами, Леонардо постарался опуститься как можно глубже, затем вдавил сверло в днище и, вращая его обеими руками, ввинтил между досок обшивки. Потом вогнал стамеску в зазор и с силой надавил, чтобы сорвать доску. Дерево было прочным, однако поддалось давлению и ударам стамески. Он срывал доску за доской, и вода с силой хлестала внутрь; ему пришлось цепляться за обшивку, не то его неминуемо засосало бы в дыру. Он переместился к корме и начал все сначала, сверля и ломая обшивку стамеской, пока судно не начало стонать, трещать и качаться. Скоро оно пойдет ко дну.

Леонардо поплыл к другому кораблю, еще одной стене, покрытой ракушками. Время от времени он поглядывал вверх, следя за тем, чтобы дыхательные трубки ни за что не зацепились. И снова сверлил обшивку и отдирал стамеской доски, и снова вода через несколько дыр хлынула в трюм. Леонардо едва не затянуло следом; он услышал отдаленный стон ломающегося дерева — первая галера наконец-то пошла ко дну.

Внезапно он задохнулся. Мгновенно встревожась, он подергал дыхательные трубки, чтобы освободить их, если они за что-то зацепились, но без толку: либо они оборвались, либо их перерезали. Леонардо выпустил стамеску и сверло и рванулся наверх. Всплыв на поверхность, он глубоко вдохнул — и тут же что-то тяжелое, как камень, плюхнулось в реку рядом с ним, с другой стороны в воду вошла стрела. По воде расплывалась кровь, река кишела турками — легкой добычей для людей с фелук, вооруженных ножами и луками. Очевидно, они приняли за турка и его.

Меж судов скользили крокодилы длиной никак не меньше фелуки — они пировали, ненасытные, как древние египетские боги в дни жертвоприношений. А еще Леонардо слышал крики и что-то похожее на песню.

Он нырнул назад в тишину и со всех сил поплыл к своей фелуке, пока не почувствовал, что легкие его вот-вот разорвутся. Что, если он плывет не туда? Ему представилось, что наверху, на поверхности, его поджидают огромные крокодилы. Он плыл как сквозь сон, словно его кошмары вдруг обрели плоть, Наконец он всплыл, вдохнул, огляделся — и услышал, что его зовут.

Он поплыл на голос, и скоро его втащили на борт фелуки. По чистому везению она плыла как раз навстречу Леонардо.

Голос, звавший его, принадлежал Куану.

— Я решил, что надо бы поискать тебя. Я потопил свою галеру и вернулся. Зороастро тоже.

Зороастро обнял Леонардо и обернулся к турецкому флагману. Прокладывая себе путь среди барахтавшихся в воде турок, тот под насмешки и проклятия толпы уплывал прочь, подгоняемый слабым ветерком. Великая река, мать Египта, окрасилась кровью.

Повсюду были широкопарусные, нарядно раскрашенные фелуки, полные феллахов, причем хорошо вооруженных феллахов; они развлекались, стреляя и по туркам, и по крокодилам. Они пели и кричали что-то нараспев, и им вторила толпа, собравшаяся на берегах: мужчины в белых тюрбанах, женщины, с ног до головы закутанные в черное, как на похоронах, и дети, чьи высокие голоса звучали как хор к ал гратов.

«Ради глаз Айше».

— Что они поют?:— спросил Леонардо.

— Прекрасную песнь войны и благородства, — сказал Куан. Он улыбнулся печальной и циничной улыбкой человека, видевшего все это и прежде. — Калиф повелел своим певцам петь народу. И они пели об Айше и силе чар. То было пророчество, ибо калиф предрек, что чарами потопит вражеские корабли. А мы только что исполнили предначертанное. Мы сделали Айше бессмертной. Феллахи и воины станут биться и умирать за нее. За ее красоту и совершенство. Платоническая любовь.

— Это безумие, — возразил Леонардо.

— Такое же, как у твоего друга Сандро? Не он ли едва не умер за любовницу Лоренцо?

— Не говори о ней так! — потребовал Леонардо.

Куан слегка поклонился:

— Прости, маэстро.

— Не понимаю, что за дело до Айше всем этим людям? Слышали ли они о ней прежде?

— Это уже не важно, — сказал Куан. — Они сотворят ее. Она станет живой мученицей, и повесть о ней разрастется с пересказами. Певцы разнесут эту весть: они зовут ее Женщина Крови и Красная Женщина. Ее имя станет боевым кличем, — продолжал Куан нараспев. — А она станет душой Египта, и во имя ее весь народ поднимется уничтожать турок. Потечет кровь, и турки захлебнутся в ней, как захлебываются сейчас водой.

— И убьют Айше, — сказал Леонардо.

— Нет, она в полной безопасности. Если османы отдадут ее, война закончится. Они поторгуются.

— А если с ней что-нибудь случится?

— Вот тогда народ этой земли действительно обезумеет и предаст турок резне. На тех, у кого она в плену, лежит огромная ответственность. — Помолчав, Куан добавил: — Но гибель кораблей должна встревожить Мехмеда. Он человек верующий… и суеверный.

Леонардо взглянул на Куана, но не заметил ни веселья, ни иронии на его озабоченном лице.

— Тогда, быть может, он отдаст Айше.

— Непохоже, — сказал Куан. — И султану Мехмеду, и нашему калифу нужно вкусить крови. Вот увидишь, маэстро.

— А ты? — спросил Леонардо. — Что чувствуешь ты?

Куан пожал плечами:

— Убийство не радует меня, но и не вызывает отвращения.

— Что же тебя… радует?

— Я покажу тебе. Когда-нибудь… скоро.

С этими словами Куан отвернулся от Леонардо. Оба в молчании смотрели на бойню.

И под зеленой, блестящей от солнца водой Леонардо вдруг почудилось лицо Никколо.

Словно у каждого юноши, погибшего сегодня, было его лицо.