Четыре года спустя война с Карфагеном продолжала бушевать, и конца ей не было видно.

Ганнибал так и не пошел на Рим. Этот любопытный и необъяснимый факт стал частью легенды, еще одним элементом городского мифа. В роковой для Рима момент, когда не было никакой надежды отразить вражеское нападение, этого нападения не последовало.

Как и почему уцелел Рим? Многие воздавали должное Фабию Максиму, твердо принявшему бразды правления, когда возникла угроза хаоса. Повсюду хвалили Сципиона за то, что он своим примером вдохновил молодое поколение. Но большинство римлян, согласившись со жрецами, верили тому, что сам Юпитер отвратил гнев Ганнибала, предоставив римлянам возможность сплотиться.

Ганнибал и его армия остались мародерствовать в Италии. Его очевидная стратегия – изолировать Рим и подорвать его господствующее положение на полуострове, оторвав от него силой или убеждением всех союзников, – приносила лишь ограниченный успех. Наученные горьким опытом, римляне теперь упорно избегали крупных столкновений с основными силами Ганнибала, но безжалостно карали изменивших им союзников. Собираясь с силами, накапливая ресурсы и восстанавливая боевой дух, римляне продемонстрировали поразительную способность гнуться, но не ломаться даже под самой большой тяжестью.

Тем временем военные действия, которые уже вовсю велись в Испании, Сицилии и на море, распространились дальше на восток. Филипп Македонский, наследный правитель родины великого Александра, встал на сторону Карфагена. Чтобы противостоять угрозе, исходившей от Филиппа, Рим рассылал послов по городам и государствам Греции и Азии, ища новых союзников.

По мере того как борьба между двумя городами распространялась по всему средиземноморскому миру, от Геркулесовых столпов до пролива Геллеспонт, римляне вели все более широкую и активную внешнюю политику. Наиболее дальновидные сенаторы уже позволяли себе лелеять головокружительные мечты об империи, простирающейся далеко за пределы Италии. Рим уподобился легендарному фениксу, поглощаемому огнем для того, чтобы возродиться из пепла.

Затруднения Рима обернулись для Кезона удачей. Из-за хромоты и отсутствия политических перспектив его родители отчаялись найти ему подходящую жену. Но в связи с резней при Каннах и последовавшей за этим острой нехваткой молодых холостяков мать Кезона сумела подыскать ему для женитьбы идеально приемлемую девушку из хорошей патрицианской семьи.

Красотой Сестия, правда, не блистала. Многие считали ее мужеподобной, но Кезон находил ее внешность достаточно привлекательной. Как и Кезон, она не рассчитывала на брак и была рада тому, что Фортуна позволила ей достичь статуса матроны. Сестия, похоже, с готовностью ограничивала свои интересы ведением домашнего хозяйства и требовала от Кезона не больше внимания, чем он от нее. Жена никогда не спрашивала о его расходах или коммерческих делах, не интересовалась причинами его поздних приходов домой и долгих отлучек, не обращала внимания на запах диковинных благовоний, порой исходивший от его одежды. Кезона же более чем устраивали ее незамысловатые потребности и совершенно не любопытная натура.

С самого начала они решили, что главная цель их брака – это ребенок, а потому, хоть и без особой охоты с обеих сторон, регулярно предавались соитию. Их упорные старания не пропали даром: спустя год после того, как они поженились, Сестия родила дочь.

Увидев, что маленькая Фабия родилась без физических недостатков, Кезон почувствовал огромное облегчение. Он боялся, что ребенок окажется чудовищем, как дети, которые рождались у его матери до него, или в лучшем случае калекой. Но Фабия была безупречна во всех отношениях. Возблагодарив богов, Кезон поклялся больше детей не заводить.

Поскольку у римлян не было принято довольствоваться дочерью, родня и свойственники Кезона настоятельно рекомендовали ему и Сестии попытаться обзавестись сыном, но Кезон, опасавшийся искушать судьбу и не испытывавший тяги к плотской близости с женой, остался непреклонен в своем решении. Маленькой Фабии было уже почти три года, а ни братишек, ни сестренок у нее так и не появилось.

Сестия принесла ему небольшое, но полезное приданое. С его помощью Кезон смог выкупить доли других совладельцев в театральной труппе Плавта. Разумеется, разбогатеть на постановке пьес было невозможно, не говоря уж о том, что это никак не добавляло ему уважения со стороны родственников-патрициев. Но Кезон получал удовольствие от роли импресарио и принимал активное участие в руководстве труппой. Он советовался с Плавтом относительно греческих источников для его пьес, торговался, выбивая у города выгодные контракты, особенно на праздники, а больше всего ему нравилось проводить отбор молодых рабов, предлагаемых Плавтом для пополнения труппы.

Пришла и прошла четвертая годовщина Канн, всколыхнув горькие воспоминания о побоище и его ужасных последствиях, но принесшая ощущение возрождения и надежды. Невыразимое отчаяние тех дней казалось теперь далеким и нереальным, как страшный сон. Когда секстилий сменился септембрием, Кезон ожидал очередных Римских игр с особым нетерпением, ибо на сей раз их организацией занимался избранный куриальным эдилом его дорогой друг Сципион.

По закону Сципион был слишком молод, чтобы претендовать на такую должность, но в день голосования восхищенная толпа подняла Сципиона на плечи и понесла через город, требуя избрать его, напевая песни и оглушительно скандируя его имя. Толпа настолько разрослась и была столь неуправляема, что после неудачных попыток призвать ее к порядку власти спешно собрали совещание и приняли беспрецедентное решение: допустить двадцатичетырехлетнего человека к занятию должности куриального эдила.

Впоследствии Сципион, с подмигиванием и смехом, отрицал всякую ответственность за организацию спонтанного «мятежа», который привел к его избранию.

– Если весь Рим захотел сделать меня эдилом, – сказал он, – значит я уже достаточно взрослый.

Удивленный или нет своим избранием, он, по всей видимости, действительно был вполне готов занять эту должность, ибо в первый же день, приступив к исполнению новых должностных обязанностей, объявил о намерении провести самые пышные и затратные за всю историю Римские игры.

– После стольких месяцев и даже лет тревог и лишений городу необходим настоящий праздник. Люди устали, им хочется повеселиться. Надо добиться того, чтобы игры этого года стали не только данью традиции, но подлинным развлечением и радостью для всего народа.

Несколько ворчунов жаловались, что избирательные законы, которые служили Риму столетиями, были нарушены в угоду хоть и храброму, но неоперившемуся юнцу. Сципиона же, хотя он и отрицал, что приложил руку к стихийным народным выступлениям, обвиняли в хитрости и лицемерии. «Однако, – размышлял Кезон, – без этого не бывает политики. Что ни говори, но если уж кто-то и заслужил, чтобы законы подстраивали под него, то это молодой герой Тичино и Канн». Кезон благоговел перед невероятной энергией и огромным честолюбием своего друга и почти не удивлялся его несравненной популярности. Кезону казалось, что ни один человек не заслуживает всеобщей любви больше, чем Сципион.

Естественно, что для участия в театральной части празднования Сципион выбрал труппу Кезона, а когда речь зашла о том, чтобы представить на его одобрение намеченную для постановки комедию, Кезон, посоветовавшись с Плавтом, предложил «Хвастливого вояку».

Это был смелый шаг. После Канн Тиберий Гракх отменил эту пьесу, опасаясь, что изображение тщеславного, распутного военного будет воспринято как неприятная сатира на потерпевших поражение римских полководцев. Но теперь, с включением нескольких новых каламбуров и содержащих намеки особенностей сценического образа, не будет ли нашлепка на один глаз слишком очевидна? Характер Хвастливого вояки мог быть воспринят как пародия на самого высокомерного военачальника – Ганнибала. До сих пор страх римлян перед этим карфагенянином был слишком велик, чтобы позволить себе сатиру, но за годы, прошедшие после Канн, выяснилось, что и он способен проявлять нерешительность и совершать ошибки. Римляне все еще ненавидели и презирали Ганнибала. Готовы ли они смеяться над ним?

Когда Сципион пришел к Кезону домой за текстом пьесы, Кезон ожидал, что он возьмет его и прочитает на досуге. Вместо этого Сципион взялся за чтение сразу. Кезон оставил его одного в кабинете и некоторое время нервно расхаживал в своем саду. Потом он услышал, как Сципион смеется. Весь следующий час смех звучал почти без перерыва. Наконец Сципион вышел в сад, держа свиток в одной руке и вытирая слезы смеха другой. На лице его сияла озорная ухмылка, и он выглядел беззаботным, словно юнец, еще не надевший свою первую тогу.

– Смешно! Очаровательно! Полный восторг! Возлюбленные получают друг друга, а Хвастливый вояка получает подобающую награду – звонкую оплеуху прямо на сцене! Вот уж воистину, «потакая вожделению, уменьшаешь тягу к распутству». Это идеальная пьеса для нашего случая. Клянусь Геркулесом, я посмеялся от души. Эта пьеса – именно то, что требуется и мне, и всему народу Рима. Людям она понравится, они полюбят ее, а значит, полюбят и меня за то, что я устроил для них это представление.

Он постучал свитком по груди Кезона.

– Ты смышленый малый, Кезон Фабий Дорсон!

Кезон опустил глаза.

– Плавт – вот кто смышленый.

– Ну, это само собой. Но не поддержи ты труппу деньгами, у драматурга не было бы сцены, а без сцены все его великолепные строки были бы не более чем шепот на ветру. Не смей недооценивать себя, Кезон. У тебя есть чутье на талант, точно так же как у хорошего полководца на отвагу. А значит, ты ценный человек, из тех, с кем нужно ладить.

Пьеса привела Сципиона в столь веселое настроение, что он потрепал волосы Кезона, а потом игриво похлопал его свитком по ягодицам.

Кезон покраснел так сильно, что Сципион отступил назад и в удивлении воззрился на него, а потом снова шлепнул его по заду и оглушительно расхохотался. Кезон глубоко вздохнул и тоже покатился со смеху. Он смеялся над собой, над нелепостью этого мира, над смехотворным тщеславием Хвастливого вояки. Смеялся, пока у него не заболели бока и слезы не потекли из глаз. Он уже очень давно так не смеялся.

Никогда прежде город не проводил игры с таким размахом. Совершавшиеся на вершине Капитолия священные обряды преисполнили Рим духом уверенности и оптимизма. Произнося нараспев освященные древней традицией слова о посвящении предстоящего празднества Юпитеру, люди улыбались. Радостной, веселой была и двинувшаяся к Большому цирку процессия, которую возглавляли богато разукрашенные колесницы, могучие кулачные бойцы в набедренных повязках, танцоры, жонглеры и музыканты, игравшие на флейтах, лирах и тамбуринах. Мимы в обличье сатиров то выбегали из толпы, то скрывались в ней, пощипывая за аппетитные ягодицы повизгивавших от смеха женщин и девушек. Кадильницы в виде голов грифонов, свисавшие с шестов, покачивались, насыщая воздух облачками благовоний.

Ближе к Большому цирку благоухание кадильниц уступило место ароматам жарившегося на открытом воздухе мяса и свежеиспеченного хлеба, острому запаху пряной рыбы и соленых оливок, подаваемых в масле. Ни один куриальный эдил никогда не потчевал граждан Рима так вкусно и так обильно. Щедрое угощение предлагалось в таком количестве и в таком множестве мест, что почти никому не приходилось стоять в очереди, и каждый мог возвращаться за новой порцией столько раз, сколько хотел. Праздник Юпитера продолжался весь день и должен был продлиться весь следующий. На эту пару дней даже последний бедняк в Риме мог почувствовать себя богачом, вдоволь отъедавшимся изысканными яствами и предававшимся увеселениям под сенью благословения самого Юпитера.

Когда все основательно нагрузились, миловидный юноша с сильным, звонким голосом – один из начинающих актеров Плавта – взобрался на возвышение и обратился к толпе:

– Граждане! Кончайте набивать животы! Прервитесь и отправляйтесь посмотреть «Хвастливого вояку»! Это новая комедия Плавта – плоскостопного драматурга из Умбрии, который заставит вас обмочиться от смеха. Вы увидите самого Хвастливого вояку – Пиргополиника – и его любовницу – восхитительную Филикомасию.

Смех в толпе раздался немедленно: людей рассмешило, как юнец коверкает язык, произнося пародийные, якобы греческие имена.

– Идите, граждане, и увидите, как отчаявшийся Плеусикль, влюбившись без памяти, прилагает все усилия, чтобы заполучить возлюбленную вояки! Идите посмотрите на сердитого старика Периплектомена…

Юноша поднял брови и прижал палец к губам.

– Но только ни за что не рассказывайте Периплектомену о тайном ходе между его домом и домом вояки, иначе испортите сюжет! Идите – и увидите хитроумных рабов Палестриона, Скеледрия и Лурциона – они всегда знают больше, чем им положено!

Юноша спрыгнул с возвышения, извлек дудочку и заиграл веселую мелодию, увлекая зрителей в Большой цирк.

Кезон находился под сценой, неподалеку от люка. Плавт придумал ряд хитрых приемов для использования по ходу пьесы и следил в глазок за тем, как заполняются места для зрителей на трибунах. Сципион прибыл одним из первых и занял место в секции для сановников вместе с компанией друзей и коллег. День выдался мягким, и небо было безоблачным, без угрозы дождя. Праздник привел публику в веселое расположение духа. Люди были настроены разлечься, но оставалось опасение, что после всего съеденного и выпитого они просто заснут.

Впрочем, эти опасения оказались напрасными, ибо если какой-то зритель хоть раз и клюнул носом, то был тут же разбужен взрывами смеха. Актеры играли великолепно. Во время репетиций Кезон не замечал за ними столь безграничного энтузиазма. Здесь же благодарный смех зрителей вдохновлял их из кожи вон лезть, чтобы подать себя и пьесу как можно лучше. В тот день Кезон воочию убедился в правоте слов, сказанных ему Плавтом после нескольких чаш вина.

– Когда комедия становится возвышенной? Когда в результате раритетного сотрудничества драматурга, актеров и зрителей достигается гармония, заставляющая богов восхищаться музыкой человеческого смеха. Когда смеются люди, смеются и боги, и на миг этот жалкий мир становится не просто терпимым, но прекрасным.

Аплодисменты в конце пьесы были оглушительными. Публика приветствовала актеров, особенно того, который изображал шумливого Пиргополиника. Плавт выбежал на сцену, чтобы отвесить несколько поклонов. А потом и Сципиона, смеющегося и искренне захваченного врасплох, спутники подняли на плечи, чтобы и он получил благодарность восхищенной публики.

Кезон оставался под сценой, наблюдая за публикой через глазок. Правда, в этот момент ему очень хотелось быть поближе к Сципиону, но в такой толчее нечего было и пытаться к нему приблизиться. Тем временем – это произошло у него на глазах – Сципион приказал что-то молодому рабу, который тут же начал живо проталкиваться в направлении сцены.

Очень скоро запыхавшийся раб отыскал Кезона.

– Мой господин Публий Корнелий Сципион велел передать, что желал бы поздравить тебя лично, но многочисленные обязанности принуждают его немедленно удалиться. Однако он надеется, что через три дня, когда хлопоты, связанные с праздником, останутся позади, ты окажешь ему честь отобедать в его доме.

– Конечно, – сказал Кезон. – Конечно, мы придем. Плавт будет в восторге.

Раб улыбнулся и покачал головой.

– Мой господин просит, чтобы ты пришел один. Он говорит, что непременно угостит и драматурга, но в другой раз, а по окончании игр предвкушает тихую трапезу в обществе старого друга.

В назначенный вечер никакая сила на земле не могла бы удержать Кезона от посещения молодого Сципиона.

– Вот так ураган, вихрь! Жаль, что здесь нет моего отца, вот бы посмотрел.

Сципион заглянул в свою чашу и покружил вино. Кезону показалось, что в тот вечер его друг пил очень мало: возможно, его сильно опьянил успех игр.

– Твой отец там, где Рим нуждается в нем больше всего, рядом с твоим дядей, который командует легионами в Испании, – сказал Кезон. – Кстати, не было ли от них вестей в последнее время?

Сципион призадумался.

– Последнее письмо от отца я получил два месяца тому назад. Письмо от дяди Гнея прибыло через несколько дней после этого. И все. Больше никаких вестей из Испании нет. Только затянувшееся молчание.

Кезон пожал плечами:

– Послания порой блуждают подолгу, а то и вовсе теряются. К тому же твои отец и дядя такие занятые люди. Меня удивляет, что они вообще находят время писать. Испанию называют змеиным гнездом, не так ли, потому что именно там располагалась первоначальная база Ганнибала. Все сходятся на том, что в этой войне нет более важного театра боевых действий.

– Или более ожесточенного. Наши войска уже не один год пытаются изгнать оттуда карфагенян. По словам отца, если и есть человек, который ненавидит римлян больше, чем Ганнибал, так это брат Ганнибала, Гаструбал, командующий силами Карфагена в Испании.

Кезон кивнул, не зная, что сказать. Ему хотелось выпить еще вина, но, если гость пил больше хозяина, это считалось дурным тоном. Полная чаша Сципиона казалась просто темным зеркалом, на котором был сосредоточен его взгляд.

– В последнем письме, – сказал Сципион, – отец жаловался на трусость местных союзников. Эти вероломные кельтиберы покинули римский лагерь под предлогом какого-то племенного совета, будто бы требующего их срочного присутствия на другом конце полуострова. На самом деле было очевидно: они уносят ноги, прослышав, что из Галлии движется армия сусситан.

Сципион вздохнул.

– Отец уже ощущает численное превосходство карфагенян и нумидийцев, а в том, что эти африканские твари великолепные всадники, мы, к сожалению, на собственной шкуре убедились при Каннах. Нумидийцы рождаются в седле, а в Испании ими командует отважный воитель, царевич по имени Масинисса. Он еще почти мальчик, но уже снискал громкую славу. Отца этот Масинисса тревожит даже больше, чем Гаструбал.

Сципион снова вздохнул.

– Может быть, этот Масинисса и был истинным прообразом Хвастливого вояки, – заметил Кезон.

К его радости, Сципион рассмеялся.

– Что за восторг эта пьеса! И впрямь молодая труппа превзошла саму себя, Кезон. Я получил огромное удовольствие. Мне довелось видеть много комедий, но ни одна не заставила смеяться так, как твоя.

– Ну, она все-таки не моя: кому тут следует воздать должное, так это Плавту. Но от его имени я с благодарностью принимаю твою похвалу. За Плавта!

Кезон поднял чашу. Сципион последовал его примеру, и Кезон обрадовался тому, что он осушил свою чашу до дна. Вино, похоже, подействовало на Сципиона почти мгновенно. Может быть, привычка к воздержанию сделала его более уязвимым для опьянения, чем завсегдатая попоек Кезона.

– Превосходная пьеса, – восторженно произнес он. – И атлетические состязания удались на славу. Прекрасны гонки на колесницах. Великолепны поединки кулачных бойцов, пешие бега и метание копий. Особенно мне понравились мастера греческой борьбы, хотя наши атлеты не были полностью обнажены, как предпочитают греки. – Он ухмыльнулся. – Может, и ты предпочел бы это, а, Кезон?

Кезон замешкался, но Сципион, по-видимому, и не ожидал ответа. Разговор об играх воодушевлял его.

– Как тебе праздник Юпитера? – поинтересовался Кезон.

– Это был самый лучший публичный праздник на моей памяти. Одна раздача всем присутствующим сосудов с оливковым маслом чего стоила, очень трогательно. А стол для народа во второй день был еще лучше, чем в первый. Правда ведь, а? Жареная свинина и дичь, пикантный лук на вертеле и горох с гарумом. Ты любишь гарум, Кезон? Я имею в виду действительно настоящий гарум, не слишком сладкий и не слишком соленый. Не тот рыбный соус с маринадом, который продают в Субуре, а тот, который получают путем естественного брожения, такой острый, что ударяет в голову. Бьюсь об заклад, что большинству пировавших в этом году на празднике Юпитера граждан никогда раньше не случалось отведать такого славного гарума, каким угостил их я. А теперь, вспоминая о лучшем гаруме, который они когда-либо пробовали, они всегда будут вспоминать меня.

– И голосовать за тебя?

– Именно!

Сципион хихикнул, как мальчишка, и поднял мускулистую руку, чтобы пригладить пышную гриву каштановых волос.

Кезон прищурился, пытаясь сообразить, что сказать.

– Должно быть, игры обошлись тебе недешево.

– Что правда, то правда! Отец выделил мне большую часть денег, но этого оказалось далеко недостаточно. Ты не можешь себе представить, какие это расходы! Это все равно что руководить военной кампанией – припасы, организация снабжения, транспорт. Боюсь, что я залез в большие долги.

– Сципион! После таких слов я чувствую себя виноватым, напоминая о гонораре.

– Глупости. Каждый политик залезает в долги, чтобы финансировать публичные увеселения для избирателей. Для этого и существуют ростовщики. Пожалуй, выпью еще этого прекрасного вина. В конце концов, я заплатил за него из бюджета игр!

Сципион налил еще по чаше.

– Выпьем за нашу дружбу!

– За нашу дружбу, – прошептал Кезон, и они оба осушили чаши.

Глаза Сципиона поблескивали при свете лампы.

– Я ценю нашу дружбу, Кезон. Ты сильно отличаешься от большинства людей, с которыми я теперь общаюсь. Они безжалостно честолюбивы, бесцеремонно расталкивают всех вокруг, чтобы вырваться вперед, их не волнует ничего, кроме войны и политики. В их жизни нет никакого другого измерения – есть Стезя чести, и больше ничего. Браки для них лишь средство достижения цели, так же как и дружба. То же самое относится и к образованию. Они, как положено, заучивают наизусть отрывки из произведений известных поэтов и мыслителей, чтобы время от времени обронить к месту подходящую цитату, но не силах оценить ни красоту слога, ни возвышенность идеи. Они не отличают своего Энния от своей «Илиады». Даже почитание богов мало для них значит, не считая показного благочестия, которое способствует успешной карьере. – Он вздохнул. – Так уж, наверное, устроен мир. Но мы с тобой, Кезон, знаем, что в жизни есть нечто большее, чем погоня за богатством и почестями. Внутри нас есть искра жизни, уникальная и отличная от всего прочего, своего рода тайное пламя, которое нужно лелеять и поддерживать, как весталки поддерживают пламя в священном очаге. Порой мне бывает трудно помнить об этом, и я завидую тебе, Кезон, потому что ты стоишь за пределами Стези чести.

Кезон выдавил нерешительную улыбку.

– Ты, конечно, шутишь, Сципион.

Он устремил взгляд на друга, восхищаясь его красотой, остро осознавая его достижения и обожание, которым окружали его остальные, и находя очень трудным представить себе, что Сципион может кому-то завидовать.

Лицо Сципиона стало серьезным. Он положил руку на руку Кезона и заглянул ему в глаза.

– Нет, Кезон, я не шучу. Твоя дружба отлична от любой другой. Она очень много для меня значит.

Кезон посмотрел на руку, которая лежала поверх его руки. Наберись он смелости чуть подвинуть указательный палец, он бы слегка коснулся им указательного пальца Сципиона в недвусмысленно интимном жесте.

– Я думаю, в тебе говорит вино, – прошептал он.

– Может быть. Но, как говорится, «истина в вине». Разве ты не чувствуешь то же самое по отношению ко мне?

Сердце Кезона бешено застучало, голова пошла кругом, во рту пересохло.

«Вино, дай мне силы сказать правду!» – подумал он. Но хватит ли у него смелости вслух сказать Сципиону о своих чувствах? Гнева, насмешек или презрения со стороны друга он не боялся, ибо знал, что подобной бестактности тот себе не позволит. Но даже едва заметное выражение жалости или сожаления на лице Сципиона было бы для него страшным ударом.

Наконец Кезон открыл рот, но, собравшись взглянуть Сципиону прямо в глаза, вдруг увидел, что друг смотрит мимо него, на раба, который вошел в комнату.

– В чем дело, Дафнис?

– Гонец, господин. Он говорит, что это очень срочно.

Сципион хмыкнул:

– Наверняка это один из подрядчиков, выполнявших работу для игр. Ему не терпится получить плату.

– Нет, господин. Это центурион. У него послание от вашего дяди из Испании.

Сципион убрал руку с руки Кезона, выпрямился и глубоко вздохнул. От опьянения не осталось и следа.

– Приведи его.

Центурион с угрюмым видом протянул Сципиону вложенную в футляр восковую табличку, из тех, которые используются для написания и переписывания коротких сообщений. Сципион уставился на нее, потом покачал головой.

– Нет, прочти это вслух.

Центурион замялся.

– Ты уверен, эдил?

– Читай!

Центурион развязал шнурки, открыл складывающийся футляр, уставился на крохотные, нацарапанные на воске буквы, потом прокашлялся.

– «Моему племяннику Публию посылаю трагическое известие. Твой отец, мой возлюбленный брат… – Солдат помешкал, но выставил подбородок и продолжил: – Твой отец, мой возлюбленный брат, мертв. Выступив навстречу сусситанам, чтобы не дать им соединиться с карфагенянами и нумидийцами, он неожиданно столкнулся со всеми тремя вражескими армиями. Его окружили. В гуще боя, сражаясь и сплачивая своих людей, находясь в самый трудный момент в самом опасном месте, он был поражен копьем в правый бок…»

У Сципиона вырвался крик. Он прижал кулак ко рту, но в следующий миг махнул центуриону, чтобы тот продолжал.

– «Он упал с коня. Римляне пали духом и обратились в бегство, но прорваться через линию нумидийской кавалерии было невозможно. Спастись удалось лишь тем, кто смог продержаться и остаться в живых до наступления ночи, когда темнота положила конец бою и позволила ускользнуть от врага. Племянник! Я скорблю с тобой, но в данный момент не могу отвлекаться на длинное письмо. Героическая гибель твоего отца придала Гаструбалу и Масиниссе больше смелости, чем раньше, на нас же она обрушилась как страшная тяжесть. Ситуация отчаянная. Да пребудет Юпитер моим щитом! Прощай, племянник. Твой дядя Гней».

Закончив, центурион вновь протянул табличку Сципиону, который взял ее, но, по-видимому, так и не смог сфокусировать глаза на тексте. Он отложил табличку в сторону и безжизненным голосом спросил:

– Это все, что прислал мне дядя? Неужели он не велел передать ничего на память об отце. Оружие, что-нибудь из доспехов, любую безделицу?

– Твой дядя…

– Да? Говори!

– Твой дядя тоже мертв, эдил. Из-за штормов мне пришлось довольно долго дожидаться, пока из Испании отплывет корабль. Меня догнал другой гонец, принесший известие о сражении, в котором погиб Гней Корнелий Сципион. Враг осадил его в лагере и взял приступом крепостные валы. Он укрылся в сторожевой башне. Башню подожгли. Командир и его люди, чтобы не умереть в огне, устроили вылазку и погибли с оружием в руках. Других подробностей не знаю, но уверен, что он пал так же героически, как до него пал его брат – твой отец.

Сципион уставился на танцующее пламя лампы, которая освещала комнату. Его голос звучал странно, как бы издалека:

– Мой отец… мой дядя… оба мертвы?

– Да, эдил.

– Это невозможно.

– Заверяю тебя, эдил.

– Но кто же взял на себя командование легионами в Испании?

– Я… я не знаю, эдил.

Долгое время Сципион не сводил взгляда с пламени. Центурион, привыкший ожидать приказов, стоял молча и неподвижно. Кезон едва ли осмеливался посмотреть на лицо друга, опасаясь увидеть его искаженным страданием. Но Сципион, с его длинными волосами и красивыми чертами лица, мог бы быть статуей Александра. Не двигаясь, без выражения он смотрел на пламя.

Наконец Сципион опомнился. Встал с растерянным видом, попеременно посмотрел на свои руки и ноги, словно позабыл, кто он такой, и решил восстановить это в памяти, а потом уверенно направился к выходу.

Кезон последовал за ним.

– Сципион, куда ты идешь?

– Туда, куда меня призывает бог, – ответил Сципион, не вдаваясь в объяснения.

В прихожей он задержался у восковых персон своих предков, а потом как был, в легкой домашней тунике и комнатных сандалиях, вышел из дома.

По темным, безлюдным улицам Сципион спустился на Форум, потом двинулся к тропе, которая вела на вершину Капитолия. Кезон следовал за ним на почтительном расстоянии. В поэмах и пьесах он читал о людях, одержимых богами, но до сих пор никогда ничего подобного не видел. Был ли Сципион одержим? Его реакция на ужасную новость казалась такой странной, а все движения настолько целенаправленными, что Кезону трудно было поверить в то, что Сципион действует по собственной воле.

Поднявшись на вершину Капитолия, Сципион вошел в храм Юпитера. Кезон остановился у подножия ступеней. Войти следом за другом ему показалось неуместным. Кезон ждал. Во мраке ночи Капитолий казался ему незнакомым и жутковатым. Священный район храмов и статуй был погружен в полную тишину, как будто боги спали.

Подошедший жрец узнал его и кивнул.

– Ты ведь молодой родич Максима?

– Да. Кезон Фабий Дорсон.

– Ты слышал? Катастрофа! Самое жуткое поражение со времен Канн!

– Я услышал эту новость, находясь рядом с самим эдилом, – тихо ответил Кезон. – А потом последовал за ним сюда.

– Молодой Сципион в храме?

– Юпитер призвал его.

– Призвал его?

– Так сказал Сципион.

Великий понтифик неуверенно поднял взгляд к открытым дверям храма и, как Кезон, решил подождать у подножия ступенек. К ним присоединялись новые люди, ибо известие о несчастье быстро распространилось по городу, как и известие о долгом бдении Сципиона внутри храма. Мало-помалу собралась большая толпа. Пространство перед храмом заполнилось печальными приглушенными голосами, всхлипываниями и стонами. Свет многих факелов обратил ночь в день. «Если раньше боги и спали, – подумал Кезон, – то теперь им поневоле пришлось проснуться».

Наконец Сципион вышел из храма. Люди выкрикивали его имя, вместе с именами его отца и дяди, громко взывая к Юпитеру с мольбой о защите и спасении. В этой охваченной тревогой и скорбью толпе многие верили, что в храме Сципион общался с самим богом и получил от него знак.

Сципион так долго стоял на ступенях, словно не видя собравшегося народа, что Кезон начал опасаться за его состояние. Но тут эдил неожиданно шагнул вперед, воздел к небу руки и громко возгласил:

– Граждане! Тише! Разве вы не слышите глас Юпитера? Тише!

Толпа замолчала. Все взгляды устремились на Сципиона. Он наклонил голову вбок и взглянул на толпу с недоумевающим выражением. Наконец, словно решив загадку, он поднял брови и кивнул.

– Нет, никто из вас не слышит того, что слышу я. Зато вы слышите мой голос, так слушайте, что я скажу. Граждане! Как-то давно я спас жизнь моего отца у реки Тичино, но когда наши враги, объединившись, окружили его в Испании и обрушили на него свою ярость, меня там не было, и я не мог спасти его. Когда они обратили гнев на его брата Гнея, моего отца не было, чтобы прийти к нему на выручку, как не было и меня. Мой отец мертв. Мой дядя мертв. Легионы в Испании сломлены и лишены вождя. Рим беззащитен против врагов с запада. Если Гаструбал явится, чтобы соединиться со своим братом Ганнибалом в Италии… если он приведет с собой нумидийского щенка Масиниссу… что станет с Римом?

Из толпы послышались крики тревоги.

– Этому не бывать! – воскликнул Сципион. – Кровоточащая рана Испании должна быть заштопана. Гаструбала и Масиниссу необходимо изгнать из Европы. Сусситане должны понести наказание. Сегодня перед вами на ступенях обители бога я приношу обет, которого требует от меня честь. Клянусь заменить отца, если народ Рима сочтет возможным доверить мне командование. Клянусь отомстить за его смерть. Клянусь изгнать его убийц из Испании. А после того, как эта задача будет решена, клянусь изгнать из Италии и самого одноглазого врага, и весь наемный сброд, который он собрал под своей рукой. Клянусь также, что Филипп Македонский, ставший на сторону нашего врага, горько об этом пожалеет. И не он один. Мы перенесем войну в Карфаген и заставим его правителей пожалеть о том, что они осмелились бросить вызов воле Рима. На это может уйти много лет – может быть, вся моя жизнь. Но я готов посвятить ее тому, чтобы Карфаген никогда больше не представлял для нас угрозы. Приношу эту клятву перед всеми вами и пред ликом Юпитера, величайшего из богов. О, Юпитер, даруй мне силы для исполнения святого обета! Сделай так, чтобы я смог заменить отца!

Народ откликнулся. Стоны и рыдания сменились ликующими криками. Толпа начала скандировать:

– Пошлите сына в Испанию! Пошлите сына в Испанию! Пошлите сына в Испанию!

Кезон разглядывал лица стоявших впереди магистратов и жрецов: они общему порыву не поддались, но и препятствовать ему не решались. Мудрые люди возразили бы, что Сципион слишком молод и неопытен для столь высокого командного поста, но ведь еще совсем недавно его считали слишком юным для должности куриального эдила. С обязанностями эдила Сципион справился, а за назначением на командную должность обратился напрямую к народу Рима. И было ясно, что он ее получит.

Кезон уронил голову, дивясь собственной смелости. Как вообще мог он подумать, пусть и мимолетно, что может претендовать на привязанность человека, столь любимого народом? Что бы ни было ему суждено, торжество или поражение, но Сципион вступил на путь, последовать которым Кезон и надеяться не мог.

– Наверное, я должен был чувствовать себя так, как люди чувствовали себя в присутствии Александра Великого, – сказал Кезон.

Плавт бросил на него сардонический взгляд:

– Безумно влюблен в этого малого, хочешь сказать?

Кезон криво усмехнулся:

– Что за нелепая идея!

Даже в непринужденной атмосфере дома драматурга он чувствовал неловкость, говоря о своих чувствах к Сципиону.

– Так уж и нелепая? – возразил Плавт. – Воины Александра поголовно были влюблены в него, а почему бы и нет? Говорят, что не было человека более красивого или более полного огня – божественного огня, как говорят, искры божьей. И Александр отвечал любовью, по крайней мере одному из них – верному спутнику всей своей жизни Гефестиону. Говорят, что, когда Гефестион умер, сердце Александра было разбито и он, обезумев, стремился присоединиться к своему возлюбленному в Аиде. Кто скажет, что ты не мог бы стать Гефестионом для Сципиона в роли Александра?

– Не говори глупостей! Во-первых, Гефестион и Александр были друг другу под стать: и тот и другой – атлеты и воины. Во-вторых, греки – это одно, а римляне – другое.

Плавт покачал головой:

– Люди повсюду одинаковы – вот почему комедия универсальна. Хвала богам за это! Рискну предположить, что смех есть смех, не важно, откуда ты родом – из Коринфа, с Корсики или, страшно сказать, из Карфагена. Каждый человек любит посмеяться, поесть, выплеснуть свое семя и хорошенько выспаться – обычно в таком порядке.

Кезон пожал плечами и пригубил вино. Драматург улыбнулся.

– Однако отмечен он искрой божьей или нет, но твой драгоценный друг Сципион не слишком-то торопится выполнять некоторые обязательства. Ты ведь говорил, что он собирается пригласить меня, чтобы отпраздновать наш общий успех. Прошел почти месяц с Римских игр, а я так и продолжаю ждать приглашения на ужин.

– Плавт, ну не может же быть, чтобы ты говорил это серьезно. Подумай, сколько сейчас дел у Сципиона, который готовится принять командование армией в Испании. У него нет времени, чтобы кого-то угощать и развлекать! Я был, пожалуй, последним, с кем он разделил дружескую трапезу.

– В таком случае ты должен считать, что тебе повезло.

– Я так и считаю. А вот Сципион, боюсь, очень не скоро сможет улыбаться так же беззаботно, как в тот вечер. Теперь на его плечах тяжелейшее бремя.

Плавт кивнул:

– Он поставил перед собой очень трудную задачу. Она или сделает его великим, или сломает.

– Только время покажет, – прошептал Кезон и мысленно помолился Юпитеру, чтобы тот не оставил его друга своим благоволением.