491 год до Р. Х
– Долгий путь привел нас сюда, – сказал Гней.
– И впрямь долгий, – согласился Тит, печально улыбнувшись.
Он понимал, что друг имел в виду не в буквальном смысле ту дорогу, которая ложилась под копыта коней, с каждым перестуком приближая их к Риму. Гней говорил о причудливых изгибах и поворотах их жизни с той ночи, когда они два года назад бежали из города.
Такому человеку, как Гней, с его знанием военного дела, репутацией бесстрашного бойца и собственным отрядом фанатично преданных воинов, были бы рады во многих городах, но Гней, по иронии судьбы, а может быть и по умыслу, остановил свой выбор на вольсках. Верно, он пролил много крови вольсков, но всегда в честном бою, и кому, как не старым врагам, было знать ему истинную цену? Любопытно, что Тит поначалу просто не мог понять, как люди, с которыми Гней ожесточенно сражался, с восторгом принимали его в свои ряды. Однако таковы превратности судьбы воина. Часто причудливый изгиб жизненной дороги превращает вчерашнего смертельного врага в ближайшего союзника. И наоборот.
Конечно, такой человек, как Гней, стал больше чем союзником. Очень скоро он стяжал славу лучшего воина вольсков, а затем к нему перешло командование всей их объединенной армией. Поход на Рим с целью отмщения замыслил не он, а старейшины вольсков, хотя идея поручить эту кампанию римскому перебежчику поначалу столкнулась с серьезным сопротивлением. Однако кто разбирался в стратегии и тактике римлян лучше, чем бывший первый воитель Рима? И не будет ли это величайшим триумфом вольсков, если не кто иной, как сам Кориолан, сделает с Римом то, что он же сделал с Кориолами? И какое мщение может быть для Гнея Марция более сладким, чем возможность поставить на колени город, который с презрением оттолкнул его?
В кампании против Рима Гней превзошел себя. Человек, который объявлял о своем желании стать величайшим воином Рима, стал величайшим воином всей Италии и самым отважным полководцем. Титу, который сражался с Гнеем бок о бок, казалось, что на их стороне, должно быть, сражаются сами боги, ибо чем еще можно объяснить такое количество побед? Воины, сражавшиеся под началом Гнея, верили, что он обладает сверхъестественными способностями, победу дарует не столько их отвага, сколько магия его присутствия. Сам же Тит в глубине души был убежден, что древний дух Геркулеса воплотился в Кориолане – живом герое нынешнего века. Эта вера подкрепляла и утешала Тита в те мгновения, когда на него с непреодолимой силой наваливалась тоска по Риму и семье.
Впереди финальная битва. Каждый стук конских копыт приближал Гнея и армию вольсков к тем самым воротам, через которые он бежал из этого города. Римские армии проигрывали сражение за сражением. Их ряды редели, припасы продовольствия таяли, запасы оружия захватывались противником. Доставалось и мирным гражданам. Посевы сжигались, римские колонии подвергались грабежам. Попытку создать стратегические запасы, доставив зерно с Сицилии, вольски пресекли, перехватив корабли. По мере того как слабел Рим, все враги, которых он унижал в последние годы, поднимали головы, спеша присоединиться к Гнею и вольскам. Сила под предводительством Гнея была непобедимой.
Когда армия вторжения находилась в двух днях пути к югу от города, из Рима прискакали парламентарии. Они напомнили Гнею о его римских предках и умоляли повернуть армию назад. Гней отнесся к ним с презрением, но позволил вернуться в Рим целыми и невредимыми.
– Тот факт, что римляне умоляют о мире, показывает, что они уверены в поражении, – сказал он Титу.
На следующий день прибыли еще два посла. Пыль от их колесницы висела высоко в неподвижном воздухе, и ее увидели задолго до того, как появилась возможность разглядеть парламентеров. Тит ахнул, когда увидел изможденные лица Аппия Клавдия и Постумия Коминия.
Оставив воинов позади, Гней выехал навстречу посланцам в сопровождении одного лишь Тита. Правда, в то время как Гней принимал официальные приветствия парламентеров, Тит держался в стороне, не желая смотреть в глаза своему тестю.
Коминий первым делом заверил Гнея, что его жена и мать пребывают в здравии и благополучии. Несмотря на измену Гнея, никто не мстил его семье, а теперь никто бы и не осмелился.
– Моя дочь Клавдия и юный Тит Потиций тоже в полном здравии, – добавил Клавдий, хотя Тит по-прежнему отводил глаза.
Упомянув о консулах и сенате, оба государственных мужа признали, что в отношении Гнея была допущена великая несправедливость. Они пообещали восстановить его гражданство, вернуть место в сенате и гарантировали полный иммунитет от преследования трибунами.
Гней почтительно выслушал двух своих старых менторов, потом спросил:
– А как насчет народных трибунов и эдилов? Будут ли упразднены эти должности? Будет ли храм Цереры сровнен с землей?
Коминий и Клавдий опустили глаза. Молчание было их ответом.
Гней рассмеялся:
– Вы надеетесь несколькими словами повернуть Кориолана назад, однако всей вашей воли, власти и влияния не хватает на то, чтобы подчинить себе плебс. Никакие пустые обещания теперь меня не остановят. Если вы действительно любите Рим, возвращайтесь и посоветуйте своим собратьям сдать город. У меня нет желания проливать больше крови, чем это необходимо, а мои воины заинтересованы в том, чтобы, взяв город без боя, завладеть добычей без лишней спешки и суматохи. Будете вы сопротивляться или нет, но завтра к этому времени Рим будет принадлежать мне.
– Горькое возвращение домой! – сказал Коминий.
– Но все равно возвращение, – ответил Гней.
– А если ты захватишь город – Юпитер, упаси! – что ты будешь делать тогда? – спросил Клавдий.
Гней глубоко вздохнул:
– Если мои старые недруги, поняв, что заслуженное возмездие все равно их не минует, еще не покончили с собой, то, думаю, вы знаете, кто будет у меня первым в этом списке.
– Трибун Спурий Ицилий, – промолвил Коминий.
– Что за удовольствие будет сбросить его с Тарпейской скалы!
– А как насчет сената? – спросил Клавдий.
– Может быть, я позволю ему продолжить существование, вернув ту роль, которую он играл при царе. Сенат будет давать советы и поддерживать верховную власть. Но, конечно, состав его изменится: бесполезные сенаторы будут удалены, а их места получат мои союзники из числа вольсков.
Коминий подавил крик отчаяния. Клавдий бросил пронизывающий взгляд на Тита:
– А что скажешь на это ты, зять?
Тит спокойно выдержал его взгляд.
– Когда я был мальчиком, мой дед велел мне учить список царей: Ромул, Нума Помпилий, Туллий Гостилий, Анк Марций, Тарквиний Старший, Сервий Туллий. Тарквинию Гордому суждено было стать самым последним царем – его сменило нечто странное под названием «республика». Что это такое? Насмешка? Ошибка? Эксперимент, который провалился? Сегодня последний день республики. Завтра люди будут кричать на Форуме: «Да здравствует царь Кориолан!»
Он выхватил меч и поднял руку к Гнею. Конь его вскинулся на дыбы.
– Да здравствует царь Кориолан! – воскликнул он.
Отряд верных воинов, которые бежали из Рима вместе с Гнеем и во всех его походах составляли авангард, услышал клич Тита и повторил его:
– Да здравствует царь Кориолан!
Этот крик мигом подхватила вся огромная армия:
– Да здравствует царь Кориолан!
Люди вздымали мечи в салюте, били ими по щитам, создавая страшный шум, и восклицали снова и снова:
– Да здравствует царь Кориолан!
Клавдий сник. Коминий развернул колесницу. Облако пыли поднялось позади них, когда они поспешили обратно в Рим.
Вскоре воины Кориолана разбили лагерь в нескольких милях к югу от города.
* * *
На следующее утро армия поднялась на рассвете и двинулась к городу.
Кориолан, как всегда, ехал во главе войска, рядом с Титом и в сопровождении конного римского отряда. С каждым шагом они приближались к Риму. Впереди маячил пологий холм, и они знали, что, как только поднимутся на его вершину, откроется вид на другие холмы – холмы Рима.
И тут сквозь стук копыт, лязг железа, скрип кожи и другие звуки, издаваемые движущимся войском, до слуха Тита, сначала едва-едва, потом все громче и громче, стал доноситься другой, непонятный шум. Направление удалось определить сразу, он слышался из-за того холма, впереди, но понять, что это за шум, было невозможно. Создавалось впечатление, будто по ту сторону находится нечто пугающе огромное, страдающее, пребывающее в крайней степени отчаяния. Наверное, подобные звуки можно было услышать, разве что спускаясь в царство Плутона.
Гней тоже услышал этот шум, нахмурился и повернул одно ухо вперед.
– Что это? – прошептал он.
– Не знаю, – сказал Тит, – но у меня от этого шума мурашки по коже.
Сверхъестественный страх овладел им. Что, если боги все же любят Рим больше, чем Кориолана? Что, если, изменив Риму, Тит и Гней согрешили против богов? Что за неведомое порождение рока могли измыслить и сотворить боги, дабы оно встретило их на дороге в Рим? А может быть, земля разверзлась и за холмом открылся провал в Аид, куда все они канут навеки. Похоже на правду, ведь именно так мог бы звучать хор мертвецов.
Лишь добравшись до вершины, они все поняли. Костяшки пальцев Гнея, державших поводья, побелели. Тит тяжело сглотнул и оглянулся. Даже закаленные в битвах воины в передних рядах побледнели, услышав этот обескураживающий шум.
Они выехали на гребень. Перед ними, словно растянувшаяся вдоль прямой дороги гигантская черная змея, тянулась от самых городских ворот процессия женщин, облаченных в траур. Казалось, из города вышли все женщины Рима.
Теперь стало ясно, что в этот нечеловеческий звук сливались их причитания, стоны, всхлипывания, молитвы и даже взрывы безумного смеха. Некоторые из них вышагивали напряженно, словно в сомнамбулическом сне, другие корчились и мели дорогу своими распущенными волосами.
В контрасте с остальными женщины первых рядов процессии шли с достоинством. Они высоко держали головы и хранили молчание. По головным уборам из переплетенной красной и белой шерсти на подстриженных волосах Тит узнал среди них весталок. Их было пять. Одну, как всегда, оставили поддерживать священный огонь в храме Весты. Во время такой напасти было особенно важно, чтобы он не угас. Перед весталками шествовали три женщины – босые, одетые в темные рваные лохмотья, как нищие или плакальщицы. Ступни их, явно непривычные к хождению босиком, кровоточили. Было видно, что ходьба дается им с трудом, однако они не спотыкались и не сбивались с шага.
Так же как при предыдущей встрече с сенаторами, Гней дал знак армии остановиться, а сам с неизменно державшимся рядом Титом выехал вперед.
– Позор сенату! – проворчал Тит. – Послам города не удалось остановить тебя, так теперь они дошли до того, что послали женщин!
Гней промолчал. Тит глянул на него и вместо язвительного выражения увидел на лице друга беспокойство. Глаза его блестели. Сердце Тита упало – он почувствовал недоброе.
По сигналу весталок все женщины остановилась, но те три, что были облачены в лохмотья и возглавляли процессию, продолжили движение и остановились, лишь сойдясь с всадниками почти вплотную. Посередине стояла Ветурия, мать Гнея. Она выглядела гораздо старше, чем когда он видел ее в последний раз, и, хотя стояла прямо, явно нуждалась в помощи. Две другие женщины, по обе стороны, поддерживали ее под руки. Справа от нее стояла жена Гнея Волумния, а увидев третью женщину, Тит ахнул – это была его жена Клавдия, которую он не видел с того дня, как покинул Рим. Ее лицо было измождено горем, глаза опущены. На него она не смотрела.
А вот Ветурия, напротив, впилась взглядом в сына.
– Гней! – воскликнула она.
– Матушка! – прошептал он.
– Неужто ты будешь выситься над своей матерью как господин, который смотрит сверху вниз на раба?
Гней тут же спешился. Тит последовал его примеру. Но в то время как Гней шагнул вперед, Тит отшатнулся и вцепился в поводья, скорее для того, чтобы поддержать себя, а не удержать коней. Неожиданно он почувствовал головокружение, схожее с тем, которое испытал на Тарпейской скале, когда получил удар в голову. Все случившееся между тем и нынешним моментами показалось сном, и он боялся, что вот-вот будет грубо разбужен. Его сердце неистово билось, грозя выскочить из груди.
Приблизившись к матери, Гней протянул к ней руки, но она не приняла его объятий. Он отступил назад.
– Почему ты не обнимешь меня, матушка?
– Если я подниму руки тебе навстречу, то Волумния с Клавдией перестанут поддерживать меня, и я упаду на землю.
– Я бы подхватил тебя.
– Лжец!
– Матушка?
Мать воззрилась на него с гневом.
– Когда-то я не боялась старости, ибо верила, что в ту пору, когда не смогу держаться прямо, меня поддержат крепкие руки сына. Но вот настало время, мне потребовалась твоя поддержка, Гней, а тебя рядом не было. К моему великому стыду, я вынуждена опираться на других. И пусть боги сделают меня полной калекой, если я вообще обопрусь на твою руку!
– Суровые слова, матушка!
– И вполовину не столь суровые, как та судьба, которую ты уготовил мне.
– Я сделал то, что вынужден был сделать. Ради моей чести!
– Ты отбросил свою честь в тот день, когда поднял оружие против Рима. В тот день ты ранил меня, а сегодня, видно, вознамерился добить, вонзив клинок в самое сердце. Я никогда не учила моего сына изменять родине! Случись мне хотя бы услышать от тебя о подобном намерении, я бы извлекла меч из твоих ножен и пала на него, предпочтя смерть позору.
– Матушка, матушка…
Внезапно Ветурия резко вырвала руку из хватки невестки и изо всех сил влепила Гнею пощечину. Хлопок получился поразительно громким. Лошади заржали и вскинулись, натянувшиеся поводья обожгли ладони Тита.
Ветурия стала падать вперед, но женщины подхватили ее. Несколько мгновений Гней пребывал в растерянности, потом подозвал Тита и шепнул ему на ухо:
– Передай войску приказ остановиться и распорядись, чтобы у дороги поставили мой шатер. Тут на нас смотрит слишком много глаз: со своей матерью я должен поговорить наедине.
* * *
О чем шла речь в том шатре? Какие обещания или угрозы были высказаны? Какие воспоминания ожили? Какие мечты воспламенились заново? Никто этого не знал, кроме Кориолана и его матери.
Ветурия первой вышла из шатра. Волумния и Клавдия (которая так и не встретилась взглядом с Титом) быстро шагнули вперед, чтобы помочь ей. Не вымолвив ни слова, они втроем вернулись туда, где их ожидали весталки. Ветурия тихо переговорила с девственницами, которые знаками дали знать стоявшим за ними женщинам, чтобы те возвращались в город. Процессия удалилась в молчании: рыдания смолкли, и ликующих возгласов не было слышно.
Гней оставался в палатке очень долго, а когда наконец появился, на лице его была написана решимость, поразившая даже привычного ко всему Тита.
Гней сел на коня и подозвал свой римский авангард. Конные воины собрались вокруг него. Тит был среди них, страшась того, что ему предстоит услышать.
– Нападения на Рим не будет, – объявил Гней.
Воины встретили его слова изумленным молчанием.
– Покинув Рим, мы направились навстречу судьбе, – продолжил полководец, – но она вела нас по кругу. Из Рима вышли, к Риму вернулись, но судьбы своей так и не нашли. Видно, не там искали. За горами, за морями раскинулся огромный мир, который вовсе не ограничивается владениями Рима или вольсков. Наверное, нашу судьбу следует искать где-то там.
Воины беспокойно переглядывались, но дисциплина была такова, что ни возражений, ни вопросов не прозвучало.
– Мы поворачиваем назад. Просто проедем сквозь войско вольсков и двинемся дальше.
– А вольски? – спросил Тит.
– Если они захотят напасть на Рим, то пусть нападают.
– Сами они никогда этого не сделают! Ты их талисман. Только Кориолан может привести их к победе.
– Тогда, наверное, они повернут назад.
Гней щелкнул поводьями и поехал вперед. Римский авангард последовал за ним, Тит пристроился рядом с Гнеем. Пешие солдаты вольсков расступились, давая путь всадникам, на которых взирали в удивлении и растерянности.
– Это все та старуха! Она настроила своего сына против нас!
– Кориолан покидает нас!
– Невозможно!
– Посмотри сам!
– Но зачем он нас сюда привел?
– Это ловушка! Кориолан заманил нас сюда, чтобы отдать в руки римлян! Здесь, должно быть, засада!
Ужас и ярость стремительно распространялись по рядам солдат. Титу показалось, что они едут над морем гневных лиц. Рев этого моря становился все громче и громче, волнение его делалось все более бурным.
– Поворачивай назад, Кориолан! – кричали вольски. – Поворачивай назад! Веди нас! Или…
Камень ударился о шлем Тита, в ушах зазвенело. Ему снова вспомнился тот день, когда после попадания дубинки он едва не свалился с Тарпейской скалы и Гней спас ему жизнь. Как и тогда, мир вокруг него стал каким-то странным, похожим на сон и отдаленным.
Новые камни забарабанили по его доспехам, но Тит почти не ощущал ударов. Между тем вольски, начав с камней, выхватили мечи. Конные римляне поступили так же, но и лязг железа звучал в ушах Тита как-то приглушенно. Потом, с отстраненным удивлением, он увидел чужую кровь на собственном мече и почти сразу же ощутил жгучую боль в боку. Мир завертелся вокруг него и повернулся вверх тормашками. Тит смутно понял, что, должно быть, падает с коня, но удара о землю так и не почувствовал.
* * *
По прошествии недолгого времени сенат Рима издал указ об объявлении дня спасения города от Кориолана Днем благодарения. В этот день особые почести должны воздаваться отважным женщинам Рима, которые добились того, что оказалось не по силам ни оружию, ни дипломатии.
Это решение далось легко. Зато потом разразились споры.
Яростная дискуссия развернулась вокруг судьбы Ара Максима. Испокон веку алтарь Геркулеса находился на попечении семей Пинариев и Потициев, наследственных жрецов, которые проводили совместную службу в его праздник. Но после бесчестия, которое навлек на свою семью Тит Потиций, допустимо ли было позволить этой семье остаться хранителями алтаря, или надлежало передать эти обязанности кому-то другому, скорее всего жрецам, назначаемым государством?
Аппий Клавдий был среди тех, кто заявлял, что государство не имеет права вмешиваться в религиозные традиции, которые возникли задолго до государства. Сам Геркулес избрал эти две семьи хранителями его святилища, и никакие указы или законы не могут отменить ясно выраженное желание бога. Так, во всяком случае, он заявлял публично. В частных беседах Клавдий говорил своим собратьям, что зять навлек на него невыносимый позор: отрекся от дочери и внука. Клавдий объявил, что, пока он или любой потомок, носящий его имя, имеет какое-то влияние на государство, ни один человек с именем Потиций никогда не будет избран на высокий пост.
Аргументы Клавдия убедили сенат, и за Потициями сохранили права наследственных жрецов. Однако новоизбранный консул Публий Пинарий при этом заявил, что его семья не станет служить вместе с опозоренными Потициями.
– После стольких поколений служения мы отказываемся от своего права быть хранителями алтаря. Пусть Потиции занимаются этим сами.
В высших кругах Рима много говорили об этих двух патрицианских семьях и о причудах Фортуны, которая вознесла Пинариев, в лице консула Публия, к вершинам республиканской власти и низвергла Потициев из-за навлекшего на семью бесчестье Тита.
* * *
Прошли годы, и как-то раз в нескольких милях к югу от Рима случайно оказался один бродяга. То был человек без гражданства, без роду и племени, обреченный вечно скитаться, полагаясь на милосердие незнакомцев. То был сломленный человек, без надежд и мечтаний. В этих краях он не бывал много лет.
Кажется, здешние места были ему смутно знакомы. Однако на его памяти маленького, незатейливого, но со вкусом построенного и отделанного храма возле дороги не было. На ступени крыльца присел отдохнуть мальчишка-пастух.
– Скажи, – обратился к нему бродяга, – что это за храм? Какому богу он посвящен?
Сперва мальчик посмотрел на странника с опаской, но потом понял, что седой незнакомец безобиден.
– Не богу, а богине. Фортуне, первой дочери Юпитера. Это ведь она определяет, кому в жизни повезет, а кому нет.
– Я, кажется, припоминаю, в Риме много таких храмов, – заметил бродяга с неясной тоской в голосе.
– Но этот храм особенный, не такой, как другие. Его называют храмом Фортуны Малиебрис, Фортуны женщин.
– А почему так?
– Уж не знаю, поверишь ли, но его строительство оплачено женщинами Рима. Видишь ли, это то самое место, где они остановили и заставили повернуть назад изменника Кориолана.
– Правда? – произнес бродяга с дрожью в голосе.
– Воистину так. А потом женщины решили, что в ознаменование такого события здесь следует воздвигнуть храм. Сенаторы и жрецы одобрили их решение, и женщины сами собрали деньги на его строительство. Красивое здание, правда?
– Правда! – Бродяга смотрел на строение с восхищением. – Знаешь, я ведь сам был раньше строителем.
– Ты? Строителем? – Пастух с недоверием посмотрел на его лохмотья, потом хлопнул себя по бедру и рассмеялся. – А я раньше был сенатором! Но мне это надоело и вот теперь, как видишь, пасу паршивых овец.
Значит, это то самое место. На Тита нахлынули так долго подавляемые воспоминания. Смутно вспомнилось, как он был свидетелем кровавого конца Гнея: даже величайший воин Италии не мог выстоять против всей армии, которую сам обучил бою. По крайней мере, Гней погиб, сражаясь. Смутно – хвала богам, только смутно! – Тит помнил пытки, которым вольски подвергли его, прежде чем отпустить. Все это казалось очень далеким, как почти забытый сон. Все дни его жизни казались такими, даже вчерашний день, даже сегодняшний.
– Если хочешь посмотреть на храмы, – сказал пастух, – пройди немного к вершине холма. Оттуда можно увидеть город. Самое высокое сооружение, которое увидишь, – это храм Юпитера. Вот уж это – всем храмам храм! Он венчает Капитолий, как корона голову царя. Даже отсюда можно увидеть, какой он величественный. Идем, посмотришь.
Сердце Тита взволнованно забилось, и он по привычке, оставшейся даже по прошествии стольких лет, потянулся к груди, к амулету Фасцина, которого, конечно, там не было и быть не могло, ведь он оставил его спящему сыну в ту ночь, когда покинул Рим. Как, интересно, сложилась его судьба? Жив ли он? Процветает ли? Исполняет ли древние обряды у алтаря Геркулеса, как его предки?
– Иди вперед, – молвил пастух. – Поднимись на возвышенность и полюбуйся городом.
Бродяга ничего не сказал, но вдруг повернулся и зашагал в противоположном направлении.