Книга: Рим
Назад: 509 год до Р. Х
Дальше: 493 год до Р. Х

504 год до Р. Х

Прибытие Атта Клауса в Рим было обставлено весьма торжественно, с большой помпезностью. Уже тогда все заинтересованные лица понимали, что это – важное событие, хотя в ту пору никто в полной мере не представлял себе, сколь далеко идущими окажутся его последствия.
Первые пять лет существования новой республики были отмечены многими промахами, неудачами и осложнениями. Враги внутренние строили заговоры, направленные на восстановление царской власти. Враги внешние стремились завоевать и покорить город. И это притом, что власть в республике постоянно переходила от одной из безжалостно противоборствующих фракций к другой.
К числу внешних врагов принадлежали обитавшие к югу и востоку от Рима, давно уже объединенные ненавистью к нему племена сабинян. Когда же один из их вождей, Атт Клаус, начал выступать за мир между сабинянами и Римом, это настолько возмутило многих его воинственных соплеменников, что он оказался перед лицом нешуточной опасности. Осознавая это, вождь спешно запросил Рим о предоставлении убежища для него, небольшого числа верных ему воинов и их семей. Сенат доверил ведение переговоров консулам, и те, в обмен на существенный вклад в истощенную римскую казну и присоединение его воинов к римскому войску, обещали ему самый радушный прием. Его людям были выделены земельные участки на реке Анио, а сам Клаус был зачислен в патриции и получил место в сенате.
В день его прибытия огромная толпа доброжелателей заполонила Форум, и, когда вождь с семьей появился на Священной дороге, они приветствовали его радостными криками. Мостовая была усыпана цветочными лепестками, рожки флейты наигрывали праздничную мелодию старой песни о Ромуле, о похищении сабинянок и его счастливом результате. Процессия приблизилась к зданию сената. Жена и дети Клауса остались у подножия, сам же он поднялся по ступеням на крыльцо.
Тит Потиций, как обычно стоявший в первых рядах собравшихся, мог хорошенько рассмотреть знаменитого сабинянского военачальника. На него произвели впечатление горделивая осанка этого человека и царственная грива подернутых серебром черных волос. Дед Тита стоял на крыльце среди магистратов и сенаторов, которые встретили Клауса на крыльце и преподнесли ему сенаторскую тогу. Облаченный в роскошную, изумрудно-зеленую с золотым шитьем сабинянскую тунику, вождь устроил из этого представление. Он добродушно поднял руки и позволил, как положено, задрапировать себя в римское одеяние. Тога оказалась ему к лицу: он выглядел так, словно был рожден для римского сената.
Последовал обмен речами. Внимание Тита стало рассеиваться, и скоро он поймал себя на том, что с любопытством рассматривает находившихся неподалеку членов семьи Клауса. Жена новоявленного сенатора была женщиной поразительной красоты, а дети – достойными отпрысками столь привлекательных родителей. Особенно приглянулась Титу одна из дочерей – темноволосая красавица с длинным носом, чувственными губами и сияющими зелеными очами. Тит не мог оторвать от нее глаз. Она почувствовала на себе его взгляд и ответила долгим, оценивающим взглядом, а потом, улыбнувшись, отвела глаза и стала смотреть наверх, на державшего речь отца. Сердце Тита дрогнуло. Такого с ним не было с тех пор, как он впервые увидел несчастную Лукрецию.
Клаус заговорил на латыни с очаровательным сабинянским акцентом. Он выразил благодарность сенату (не упомянув о простом народе, как заметил Тит) и обещал, что и в дальнейшем будет прикладывать все усилия, чтобы склонить к достижению мира с Римом других вождей сабинян.
– Но если достигнуть мира путем переговоров не удастся, непримиримых придется принудить силой. Они будут сокрушены на поле боя, и я со своими воинами непременно приму в этом участие. Они стали воинами Рима и гордятся этим так же, как я – тогой римского сенатора. Гордость моя столь велика, что вместе с новым одеянием я принимаю новое имя – проснувшись поутру сабинянином Аттом Клаусом, я ныне предстаю перед вами римлянином Аппием Клавдием. Думаю, это имя подходит мне, точно так же как подходит эта тога!
Он улыбнулся и неторопливо повернулся кругом, показывая свое новое одеяние, что вызвало аплодисменты и дружеский смех. Толпа полюбила его.
Тит тоже почувствовал прилив любви, а также надежды, ибо теперь он понял, как зовут предмет его желания. Дочь любого человека по имени Клавдий должна носить имя Клавдия.
«Я влюблен в самую прекрасную девушку на свете, и ее зовут Клавдия!» – подумал он.
* * *
– Аппий Клавдий заявил, что оставляет решение за самой девушкой. Что, однако, за странный человек!
– Да, дедушка, – невпопад промолвил Тит, нервно кивнув. – И?..
– И что?
– Каково ее решение?
– Клянусь Геркулесом, молодой человек, я не имею об этом ни малейшего представления. Я-то ведь наносил визит ее отцу и разговаривал с ним, а девушку даже не видел. Но если она хоть чем-то напоминает твою бабушку, не надейся, что решение будет принято сразу. Дай ей время подумать!
В дни, последовавшие за их прибытием в Рим, Аппия Клавдия и его семью приглашали в дома всех самых значимых римских фамилий. Среди первых пригласивших были Потиции, ибо Тит уговорил деда пригласить их как можно скорее. Во время визита он познакомился с Клавдией и ухитрился немного поговорить с ней наедине. После этого он пришел в еще большее восхищение: голос ее звучал как музыка, а слова, которые она произносила, увлекали его в волшебное царство. Клавдий, которого римляне, сведя знакомство поближе, начали считать слегка эксцентричным, позаботился об образовании не только сыновей, но и дочери. Клавдия умела читать и писать и, когда Тит упомянул о своем интересе к архитектуре, заговорила о том, какое впечатление произвел на нее великий храм Юпитера на вершине Капитолия.
– Представь себе, дедушка, – восхищался после этого Тит. – Женщина, которая умеет читать и писать! Такая женщина может стать неоценимой помощницей для своего мужа.
– Или серьезной угрозой! Жена, которая сможет прочесть личные бумаги мужа? Что за ужасная идея! Но к чему ты клонишь, Тит? Ты хочешь взять эту девушку в жены?
Так началось ухаживание Тита за Клавдией. Ему разрешили встретиться с ней еще несколько раз, хотя при этом всегда присутствовала ее служанка, для приличия. Девушка с каждой встречей очаровывала Тита все больше, но переговоры о вступлении в брак, разумеется, велись между главами фамилий. Дед Тита обратился с предложением к Аппию Клавдию, и тот встретил его благожелательно. Такой союз соответствовал интересам обеих семей: Клавдии были невероятно богаты, и щедрое приданое отнюдь не помешало бы Потициям. Зато, породнившись с Потициями, одной из старейших и виднейших фамилий, Клавдии, люди в Риме новые, получали возможность упрочить свое положение среди патрициата.
Брачные переговоры шли очень хорошо до того дня, когда дед Тита пришел домой с огорчительной новостью. Оказалось, что юной Клавдии добивается не один Тит.
– Кто еще? – спросил юноша. – Кем бы он ни был, я…
Он еще не знал, что предпримет, но почувствовал, как в нем вздымается волна ненависти, которой он раньше никогда не испытывал.
– Это твой друг Публий Пинарий, – сказал его дед. – Представляешь? Очевидно, он увидел эту девушку в тот первый день перед зданием сената точно так же, как и ты. Пинарии пригласили Клавдиев на ужин в тот самый день, когда они побывали у нас на обеде. С тех пор Публий ухаживает за девушкой так же неутомимо, как и ты. Это ставит Аппия Клавдия в затруднительное положение. Он утверждает – и я не могу отрицать этого, – что, когда речь идет о подходящем союзе для его дома, разница между Потициями и Пинариями весьма невелика. Оба рода одинаково древние и равно отличившиеся в истории города.
– За исключением того, что Пинарии опоздали на праздник Геркулеса!
Дед рассмеялся:
– Да, что было, то было. Но вряд ли этого промаха, допущенного несколько сот лет тому назад, достаточно, чтобы склонить чашу весов в нашу сторону. В ситуации, когда во всем остальном ты и Публий равны, Клавдий говорит, что предоставит право решать самой девушке.
– А когда она примет решение?
– Мой дорогой мальчик, как я уже сказал тебе, я не имею ни малейшего представления. Я не назвал этому человеку крайнего срока.
– А может, тебе и следовало. Мне кажется, что я не вынесу ожидания! Это хуже, чем когда я в первый раз отправился на войну. Тогда по крайней мере чувствовал, что все зависит от меня – сумею себя достойно показать или нет. Но это ужасно. Я сделал все от меня зависящее, и теперь единственное, что мне остается, – это ждать. Я оказался полностью в ее воле!
Бедный Тит принялся нервно расхаживать по маленькому садику, высаженному во внутреннем дворе дома. По углам сада красовались кусты роз, но бедный юноша не замечал цветов, не чувствовал их аромата. Его дед покачал головой и улыбнулся, смутно припоминая, как сам в давние времена таким же наивным юношей изнывал от страсти.
– Стоит ли мучиться без толку, – промолвил он. – Не лучше ли тебе…
Договорить он не успел: появившийся раб доложил о приходе посетителя.
Старик поднял бровь:
– Ага, не исключено, что нам прислали ответ. Клавдий сказал, что направит гонца, как только девушка примет решение.
– Это не гонец, – сообщил раб. – Пришла молодая госпожа, которая бывала у нас раньше.
– Клавдия?
Тит, у которого перехватило дыхание, проскочил мимо раба и устремился по короткому коридору к прихожей в передней части дома. Из открытого сверху светового люка луч полуденного солнца падал на имплувий, маленький резервуар для сбора дождевой воды, и отраженные блики освещали Клавдию и ее компаньонку.
– Ты пришла! – воскликнул Тит, пройдя мимо служанки и осмелившись взять руки девушки в свои.
Клавдия опустила глаза:
– Да, мне пришлось послать мои сожаления… – (У Тита упало сердце.) – Публию Пинарию. Гонец моего отца, должно быть, сейчас у его двери. А к тебе я решила прийти сама, чтобы сказать, что буду твоей женой.
Тит откинул голову назад и рассмеялся, потом заключил ее в объятия. Служанка скромно отвернула лицо, но дед Тита, стоявший в тени, наблюдал за первым поцелуем молодой пары с улыбкой удовлетворения. Он был рад тому, что переговоры о столь выгодном браке завершились успешно. Хотелось лишь надеяться, что для молодого Публия Пинария отказ не станет слишком сильным ударом.
* * *
Вступление в брак считалось у большинства римлян сугубо семейным делом, не требовавшим исполнения особых религиозных обрядов. Многие пары вообще обходились без каких-либо церемоний: мужчине и женщине требовалось лишь публично объявить о том, что они женаты, после чего брак считался признанным и молодые могли жить вместе.
Иное дело брак патрициев.
Во-первых, деду Тита пришлось определить подходящий для церемонии день, поскольку невесте полагалось в день после свадьбы исполнить в своем новом доме определенные религиозные обряды. В связи с этим пришлось рассмотреть и исключить все те дни календаря, на которые приходились иные ритуалы. Точно таким же образом, в соответствии с давней традицией, сочли неблагоприятными месяцы фебруарий и май. После того как были определены пять равно подходящих дат, дед Тита написал их на пергаменте, который поместил на Ара Максима. Затем он по очереди клал на каждую дату камень и наблюдал за полетом птиц, высматривая знаки благоволения небес. Так был определен наиболее благоприятный день.
Это был первый случай, когда кто-то из семьи Аппия Клавдия роднился с римлянами, и новоявленный патриций был настроен соблюсти все местные традиции. Он живо интересовался ими, расспрашивал, откуда пошел тот или иной обычай, но далеко не на все вопросы ему смогли ответить – кое-что терялось в тумане времен.
В назначенный день, на закате, из дома Аппия Клавдия вышла свадебная процессия. Шедший впереди самый юный член фамилии невесты, младший брат Клавдии, нес сосновый факел, зажженный от домашнего очага. По прибытии в дом Тита Потиция его пламя предстояло добавить к огню домашнего очага жениха.
За факельщиком следовала девственница-весталка, в полотняных одеяниях своего ордена, с узкой двухцветной, из красной и белой шерсти, головной повязкой на коротко остриженных волосах. Она несла лепешку, испеченную из священного зерна и спрыснутую святой водой. По кусочку этой лепешки молодым предстояло съесть на церемонии, остальное полагалось распределить между гостями. Потом шла невеста, ее голову покрывала вуаль того же ярко-желтого цвета, что и ее туфли. Длинное белое платье было перехвачено в талии пурпурным поясом, завязанным сзади особым, так называемым геркулесовым узлом. Развязать этот узел было привилегией молодого мужа и испытанием для него. В руках она несла предметы женского рукоделия: прялку и веретено с шерстью. По обе стороны от нее, делая вид, будто поддерживают ее под руки, шли родичи – двое мальчиков чуть постарше факельщика. Поначалу эти сопровождающие воспринимали свои обязанности очень серьезно и шествовали с весьма торжественным видом, но стоило факельщику запнуться, они рассмеялись так заразительно, что не выдержала и прыснула даже весталка.
Следом за невестой шли ее мать, отец и остальные сопровождающие, громко распевая старинную римскую свадебную песню «Талласий». Иностранцам по происхождению, Клавдиям пришлось выучить эту песню. Слова ее оказались удивительно подходящими с учетом нынешних обстоятельств. Когда Ромул и его люди похищали сабинянок, самую красивую из женщин захватили люди некоего Талласия, верного царского подручного, который приметил ее и выбрал заранее. О том, как это происходило, о том, что спрашивала сабинянка и что ей отвечали, говорилось в песне.
Куда, к кому вы несете меня?
К Талласию верному, вот к кому!
Почему же к нему вы несете меня?
Потому что понравилась ты ему!
Какая же участь постигнет меня?
Ты станешь верной женой ему!
Какой же бог упасет меня?
Все боги тебя отдают ему!

Наконец свадебная процессия приблизилась к дому Потиция. Перед домом на алтаре, под открытым небом, при свете маленьких восковых свечей была принесена в жертву овца. Содранную шкуру набросили на два стула. На них уселись жених и невеста. Последовало оглашение благоприятных знамений, из которых следовало, что заключаемый союз угоден богам.
Так и не расставшаяся с прялкой, Клавдия поднялась со стула и в сопровождении матери направилась к украшенной цветочными гирляндами двери дома. Там мать обняла ее, а изображавший похитителя Тит вырвал девушку из материнских объятий. Этот элемент обряда, разумеется, являлся еще одним символом давнего похищения сабинянок, причем не последним. Тит, пунцовый от смущения, подхватил невесту на руки, пинком ноги распахнул дверь и перенес ее, как пленницу, через порог.
Мать Клавдии зарыдала. Отец с трудом сдерживал слезы, смешанные со смехом. Все сопровождающие радостно аплодировали.
Внутри, за дверью, Тит опустил Клавдию на коврик из овечьей шкуры, и она наконец отложила в сторону свои принадлежности для рукоделия. Он вручил ей ключи от дома и, затаив от волнения дыхание, спросил:
– Кто ты, объявившаяся в моем доме?
Клавдия ответила, как предписывал древний обряд:
– Когда и где будешь ты, Тит, тогда и там буду я, Тиция.
Таким образом, невеста, став женой, приняла как свое первое имя мужа. Такие имена по обычаю использовались не публично, а для приватного общения между супругами.
* * *
Свадебный пир являлся семейным праздником, но были приглашены и некоторые близкие друзья невесты и жениха. Тит долго размышлял, приглашать ли Публия Пинария. В конце концов он последовал совету деда и послал приглашение. Как и предсказывал дед, Публий избавил всех от неловкости, прислав свои поздравления и извинения. Он сообщил, что не может присутствовать, потому что его семья собирается навестить родственников за городом.
А вот Гней Марций, который и сам недавно обручился с девушкой из плебейского сословия, по имени Волумния, приглашение принял. Если самолюбивый Гней и расстраивался из-за того, что его женой станет не патрицианка, то виду не подавал и держался с обычной уверенностью, основательно подкрепленной первым боевым опытом. Разумеется, до славы величайшего воителя Рима молодому Марцию было еще очень далеко, но он уже проявил несомненную отвагу и обратил на себя внимание командиров.
Тит, непрерывно принимавший поздравления и добрые пожелания, не мог уделить другу достаточно внимания и тревожился, как бы тот, с его особой чувствительностью, не почувствовал себя чужим в присутствии такого количества Клавдиев и Потициев или не огорчился из-за церемонии патрицианской свадьбы, на которую ему рассчитывать не приходилось. Однако, улучив момент, Тит увидел, что Гней увлеченно беседует не с кем иным, как с самим Аппием Клавдием. Собеседники говорили о чем-то с серьезным видом, потом рассмеялись, затем возобновили серьезный разговор.
О чем они толкуют? Тит пробрался сквозь толпу гостей и, оказавшись достаточно близко, прислушался.
– И все же, – говорил Клавдий, – я думаю, что даже до установления республики значительные трения между лучшими фамилиями и простым народом имели место. Кажется несправедливым винить Брута в том, что он разворошил осиное гнездо. Он, конечно, просто намеревался распределить власть, которую Тарквиний полностью сосредоточил в своих руках, среди сенаторов, так чтобы все лучшие люди смогли по очереди оказаться причастными к управлению.
– Может, и так. Но революция, начало которой положил Брут, все еще продолжается и может выйти из-под контроля в любой момент, – сказал Гней. – Перевороты такого рода затеваются наверху, но потом спускаются вниз, распространяясь на самые широкие слои общества. Сложность в том, чтобы остановить этот процесс прежде, чем худшие люди перебьют лучших и захватят власть.
– Похоже, что республика, при всех ее недостатках, все-таки работает, – сказал Клавдий. – Мне тоже кажется не совсем правильным то, что, хотя избранными на высшие должности могут быть только лучшие, право выбирать представляется всем свободным гражданам. Однако голосование проводится не только индивидуально, но и по трибам, а в результате голоса родовитых людей, с учетом их клиентов, имеют куда больший вес. По-моему, для Рима такая система приемлема.
– Может быть, если только простой люд удовлетворится ею и впредь. Но прислушивался ли ты к смутьянам, которые мутят чернь на Форуме? Они говорят, что долги бедных нужно простить. Можешь ты представить себе, какой хаос воцарился бы, случись такое? А еще они утверждают, что плебеям нужно разрешить выбирать собственных магистратов, которые должны «защищать» их от патрициев. Иными словами, хотят, чтобы было два правительства вместо одного! А еще говорят, что в противном случае простой народ должен подумать о том, чтобы покинуть Рим – уйти, основать собственный город и предоставить Риму самому защищаться от своих врагов. Это разговоры изменников!
– Действительно, серьезное дело, – согласился Клавдий. – Благодарение богам, что у Рима есть молодые люди с ясной головой, такие как ты, Гней Марций, которые понимают, что одни рождены, чтобы тащить плуг, а другие – чтобы руководить ими.
– И благодарение богам, Аппий Клавдий, что такой мудрый и почтенный человек, как ты, решил связать свою судьбу с судьбой нашего любимого Рима.
Тит улыбнулся и двинулся дальше, довольный и не слишком удивленный тем, что его знатный тесть и аристократически настроенный друг так легко нашли общий язык.
Назад: 509 год до Р. Х
Дальше: 493 год до Р. Х