Лето сменилось осенью, на смену осени пришла зима, а вслед за зимой наступила весна. Приближалось очередное лето, а сенаторы никаких действий не предпринимали. Правление царя казалось неколебимым, как всегда. Может быть, заговорщики передумали? Может быть, небесное знамение, предсказанное Пинарием, так и не явилось? Или отказ Потиция присоединиться к заговорщикам свел на нет весь заговор?

Выяснить что-либо он не мог, ибо остальные сенаторы с ним не откровенничали. Предупреждать же Ромула было уже поздно – прошло слишком много времени, и у царя, естественно, возник бы вопрос, почему он, зная о страшной угрозе, все это время молчал. Потиций ощущал себя покинутым, лишенным друзей, одиноким. Он твердил себе, что заговор против Ромула, как и всякий предыдущий заговор, закончится ничем, однако ничего не мог поделать с гнетущим ощущением надвигающейся беды.

Давным-давно Потиций принял решение порвать со старой семейной традицией и вместо того, чтобы передать амулет Фасцина сыну по достижении тем дееспособного возраста, оставил его при себе, намереваясь носить по особым случаям до самой смерти. По его разумению, это полностью соответствовало установленному Ромулом закону, согласно которому отец оставался главой фамилии до своего последнего вздоха.

Однако теперь, одолеваемый дурными предчувствиями, Потиций решил передать амулет старшему внуку. Поначалу он хотел почтить традицию и сделать это на следующем празднике Геркулеса, однако тяготившее его чувство было столь сильным, что он, не имея сил ждать, впервые за долгое время собрал всю семью за целый месяц до праздника. При виде родных, собравшихся в одном месте, Потиций заплакал. Близкие лишь подивились его слезам, ибо объяснять он ничего не стал. Он почему-то был уверен в том, что видит их всех вместе в последний раз.

Так или иначе, Потиций совершил торжественный обряд передачи амулета, сняв его со своей шеи и надев на шею внука, после чего почувствовал огромное облегчение. Как-никак Фасцин был старейшим богом их фамилии, древнее даже Геркулеса, и сейчас, благополучно передав амулет юному потомку, жрец исполнил освященный исконным обычаем и завещанный предками долг.

На следующий день Потиция призвали для участия в церемонии освящения алтаря Вулкана, бога подземного огня. Местом для нового святилища было выбрано так называемое Козье болото у западной оконечности поля Маворса, где протекавший через долину к северу от Квиринала ручеек заканчивал свой путь в лощине среди горячих зыбучих песков. Там с незапамятных времен гибли забредавшие козы, откуда и пошло название. И уж конечно, где же еще было возводить святилище подземному богу, как не в том месте, где жертвы приносились ему независимо от желаний людей. Ромул решил обставить это событие весьма торжественно и повелел присутствовать всем сенаторам и гражданам Рима. С раннего утра люди, прибывая из разбросанных по всем Семи холмам домов, стягивались на поле Маворса. Воины, участники многих проведенных царем кампаний, явились во всей красе: захваченные в боях, искусно сработанные бронзовые доспехи, шлемы с ярко окрашенными гребнями из конского волоса и пояса из выделанной кожи с железными пряжками. Даже самые бедные граждане по такому поводу надели лучшее платье, пусть то была простая, лишь бы не дырявая туника.

В назначенный час царь и его свита размашистым шагом прошли через толпу. На Потиции был церемониальный желтый плащ и коническая шляпа гаруспика. На царе был новый плащ, на котором едва высохла краска (Потиций уловил отчетливый запах красного красителя, получаемого из корня марены). Молодые ликторы были облачены в новехонькие чеканные доспехи, ярко сверкавшие в лучах утреннего солнца. По традиции, заимствованной у этрусков, их оружием являлись топорики с длинными ручками, вставленные в связки прутьев. Прутья предназначались для того, чтобы хлестать всякого, кто оскорбит царя, а топоры – для казни на месте любого, кого царь объявил врагом.

Новый алтарь, сложенный из плит известняка, был воздвигнут на специально насыпанном земляном кургане. Его украшали искусные рельефы, изображавшие сцены недавней войны с Вейями и торжественное шествие победившего Ромула по улицам Рима. Для работы над алтарем пригласили лучших этрусских мастеров. Глядя на результат их умелой, тонкой работы, Потиций невольно подумал о том, как просто и непритязательно выглядит Ара Максима в сравнении с этим новым алтарем.

Неподалеку, словно предчувствуя свою участь, жалобно блеяла предназначенная для принесения в жертву коза. Исполнить обряд Ромул собирался собственноручно, умертвив козу на алтаре ритуальным ножом. Задача Потиция заключалась в том, чтобы тщательно осмотреть предназначенное в дар божеству животное и убедиться, что у него нет изъянов. Он удостоверился в том, что глаза у козы ясные, телесные отверстия нормальные, шкура без язв и проплешин, конечности целы, копыта крепкие, и объявил Ромулу, что коза годится для жертвоприношения. Пока козу связывали, Потиций быстрым взглядом обвел лица стоявших в первых рядах сенаторов, и его глаза встретились с глазами Пинария.

Выражение лица родича было странным: он улыбался, но лишь губами, взгляд его оставался хмурым. Потиция словно кольнуло – он понял, что пришел тот день, о котором говорил Пинарий. Хотя решительно не понимал, кто может напасть на Ромула во время священного обряда, на глазах у всего Рима, когда его окружают ликторы.

На алтарь положили связанную, блеющую козу. Ромул поднял ритуальный нож и обратился лицом к огромной, запрудившей все поле Маворса толпе.

– Как много народу, – пробормотал он так тихо, что голос его был слышен только стоявшему совсем рядом Потицию. – Думал ли ты, когда мы были юными оборванцами, что когда-нибудь настанет такой день, как сегодня? Что они все соберутся сюда по моему зову, называя меня царем, а следовательно, признавая, что выше стоят только боги.

Потиций услышал слова царя, но понял, что они предназначены не ему. Ромул обращался к Рему и говорил с ним как с живым. В этот момент Потиций понял, почему он так и не предупредил царя о заговоре против него – не из-за боязни Пинария и не из-за своих мелких обид. Все дело было в том, что в глубине души он так и не смог простить Ромулу убийство Рема. Да что там он, если Ромул и сам себе этого не простил.

Гул, поднимавшийся над толпой, приутих в ожидании обращения царя к Вулкану. Потиций устремил взгляд на море лиц, и тут ему показалось, что свет тускнеет – все вокруг погружается в неестественный, а потому особенно пугающий сумрак. Люди тоже почувствовали изменение освещения, и некоторые подняли глаза к солнцу.

То, что они увидели, было странно и необъяснимо. Больше половины солнечного круга почернело, словно часть его пламени прогорела и угасла. Раздались крики, люди указывали наверх, и спустя миг все взоры были обращены к светилу. Из слепящего, пламенного диска оно превратилось в почерневший, угольный круг с багровой огненной каймой. Изумление и ужас охватили толпу, на смену удивленным возгласам пришли панические вопли.

В то же самое время Потиций почувствовал, как в лицо ему ударил сильный порыв ветра. С утра день был почти безоблачным, теперь же с запада по почти потемневшему небу неслись, затягивая его, громады темных грозовых туч. Налетевший шквал сорвал с головы жреца его коническую шляпу. Он попытался было схватить ее, но не успел, и она, вращаясь, взлетела в воздух. Казалось, что невидимая рука подняла ее над алтарем, смяла, а потом бросила на поблескивавшую поверхность Козьего болота. Шляпа весила очень мало, однако пузырящийся зыбучий песок засосал ее в один миг.

Потиций снова обернулся к толпе. В призрачном свете, который с каждым мгновением становился все тусклее, он увидел, что на поле Маворса воцарился хаос. Вой ветра перемешался с пронзительными криками ужаса и боли. Охваченные паникой люди бежали сломя голову, не разбирая дороги, толкаясь и топча упавших. Перед лицом стихии молодые ликторы Ромула оказались не смелее прочих: вместо того чтобы окружить царя защитным кольцом, они тоже бросились врассыпную. Ослепительная зигзагообразная молния, прорезав черное небо, ударила в вершину Асилума, последовавший за ней чудовищный громовой раскат чуть на сбил Потиция с ног. Вспышка почти ослепила его, грохот оглушил. Он ничего не видел и, попытавшись двинуться вперед, чтобы найти царя, лишь хватал руками воздух, будто слепец.

Ударил дождь. Капли молотили по лицу Потиция, словно мелкая галька, но даже при этом он уловил запах марены и понял, что Ромул где-то неподалеку. Его пальцы коснулись чьей-то одежды, и, чтобы не потеряться, он сжал шерстяную ткань в кулаке. В это время небо разорвала еще одна вспышка, и в ее неземном, белом свете он увидел перед собой не Ромула, а Пинария. В одной руке его родич держал окровавленный меч. В другой, ухватив за волосы, отрубленную голову. Лицо ее было повернуто в другую сторону, но по железной короне на голове Потиций узнал Ромула.

Когда случилось убийство Рема, Потиций воспринимал все происходящее как кошмарный сон, но теперь, при всем ужасе случившегося, голова его оставалась столь ясной, словно он стряхнул наваждение. С отстраненным любопытством жрец наблюдал, как его родич вновь поднял меч. Рука Потиция машинально потянулась к амулету, но тут он вспомнил, что накануне передал Фасцина внуку, и вздохнул с облегчением, – во всяком случае, амулет был вне опасности.

С громким криком Пинарий занес окровавленный клинок над шеей родича…

Содеянное им было исполнением воли самого Юпитера. Так, во всяком случае, заявил Пинарий, давным-давно предсказавший затмение и задумавший воспользоваться трепетом и смятением, которые непременно при этом возникнут. Само собой, молния была десницей Юпитера, а гром – его могучим гласом. Сам бог осветил Пинарию путь к алтарю и потряс небеса и землю одобрительным ревом, когда он снес голову лишившегося покровительства небес Ромула с его плеч.

Пинарий предупреждал родича, чтобы тот держался от царя подальше. Все, даже ликторы Ромула, разбежались с места действия, но упрямый Потиций не только остался, но и в тот самый момент, когда дело было сделано, схватил его за одежду и уставился на него. Решение убить этого глупца было мгновенным и единственно правильным – сам Юпитер выразил тому одобрение оглушительным раскатом грома.

Без помех и промедления Пинарий с сообщниками раздели обезглавленное тело Ромула и бросили его в Козье болото, куда оно и кануло бесследно. Труп Потиция последовал за ним. Теперь, если даже пески когда-нибудь и вернут добычу, никто не сможет опознать в нагих, обезглавленных телах царя и гаруспика. Все, что было при убитых, включая одежду, заговорщики разделили между собой. Затем они удалились, унося под одеждой улики, которые поклялись уничтожить.

Корону, снятую с головы Ромула, Пинарий положил на алтарь, где ее можно было легко найти. Первоначально он намеревался сам избавиться от головы Ромула, но потом передумал и поручил захоронить ее в тайном месте одному из сообщников (убийство Потиция обременило его другими заботами). Пусть этот человек был глупцом, но как родич Пинария и его собрат по жреческому служению Геркулесу он мог рассчитывать на то, что хотя бы его голова сподобится достойного погребения.

Затмение шло на убыль. Постепенно светлело, хотя гроза продолжала бушевать вовсю. Поле Маворса обезлюдело, но Пинарий, направлявшийся к Холму бродяг, на всякий случай прикрывал голову плащом. Он торопливо поднялся по крутой тропке и пошел к храму Юпитера мимо святилища Асилея (новые поселенцы все еще поддерживали его культ, но сейчас, укрываясь от бури, разбежались и отсюда). Чтобы отблагодарить бога за благополучное исполнение задуманного, Пинарий решил похоронить голову родича под сенью храма Юпитера. Он опустился на колени в грязь, бросил последний взгляд на лицо Потиция и голыми руками принялся копать в мягкой, сырой земле глубокую яму.