I
АНТОНИЙ НА ВОСТОКЕ
41 г. до P. X. — 40 г. до P. X

Квинт Деллий не был военным человеком, и участвовать в битвах ему не доводилось. По возможности он делал то, что у него получалось лучше всего, а именно давал советы своим начальникам, и так тонко, что у них складывалось впечатление, будто это они все придумали.

После сражения у Филипп, где Октавиан и Антоний разбили войска Брута и Кассия, а сам Деллий ничем не отличился, но и не вызвал неудовольствия у своих командиров, он решил примкнуть к Марку Антонию и поехать с ним на Восток.

В Риме оставаться было нельзя, и Деллий, поразмыслив, понял это. Там всегда приходилось выбирать, на чью сторону встать в общей судорожной борьбе между людьми, вознамерившимися контролировать Рим… нет, будь честен, Деллий! — править Римом. После того как Брут, Кассий и прочие убили Цезаря, все подумали, что Марк Антоний, близкий родственник Цезаря, наследует его имя, состояние и миллионы его клиентов. Но что сделал Цезарь? Составил завещание, по которому все оставил своему восемнадцатилетнему внучатому племяннику Гаю Октавию! Антония он даже не упомянул в документе, — от этого удара Антоний, уверенный, что именно он получит высокие красные ботинки Цезаря, так и не оправился. Но не в характере Антония быть вторым на финише. Поначалу юноша, которого теперь все называли Октавианом, не беспокоил его. Антоний был в расцвете сил, знаменитый военачальник, глава крупной фракции в сенате, а Октавиан — болезненный юноша, и казалось, что раздавить его так же легко, как жука. Но так же легко не получилось, и Антоний не знал, как поступить с хитрым смазливым мальчишкой, обладающим интеллектом и мудростью семидесятилетнего старика. Большинство римлян подозревали, что Антоний, имевший дурную славу транжиры и нуждавшийся в деньгах Цезаря, чтобы расплатиться с долгами, принимал участие в заговоре против Цезаря, и его поведение после убийства только укрепило эти подозрения. Он не делал попыток наказать убийц, напротив, он предоставил им защиту закона. Но Октавиан, очень любивший Цезаря, постепенно ослаблял авторитет Антония и в конце концов заставил его объявить убийц вне закона. Как он это сделал? Склонил большую часть легионов Антония на свою сторону, завоевал народ Рима и украл тридцать тысяч талантов из военной казны Цезаря, причем так виртуозно, что никому, даже Антонию, не удалось доказать, что вором был Октавиан. Поскольку у Октавиана оказались и солдаты, и деньги, у Антония не оставалось другого выбора, кроме как признать Октавиана равным себе. В это время Брут и Кассий стали претендовать на власть. Невольные союзники Антоний и Октавиан повели свои легионы в Македонию и встретили войска Брута и Кассия у города Филиппы. Это была важная победа для Антония и Октавиана, но она не решила их главной проблемы: кто в конце концов будет Первым человеком в Риме, некоронованным царем, поддерживающим иллюзии, что Рим — это республика, которой управляют сенат и несколько народных собраний. Вместе сенат и народ Рима: senatus populusque Romanus, SPQR.

Как обычно, мысли Деллия вернулись к Антонию. Да, у Филипп одержана победа. Но у Антония не имелось какой-либо жизнеспособной стратегии, как исключить Октавиана из этого равенства власти. Антоний — это стихия, он сильный, импульсивный, вспыльчивый и абсолютно недальновидный. Он обладает огромным личным магнетизмом того рода, который привлекает людей силой чисто мужских качеств: храбрость, фигура Геркулеса, заслуженная репутация любовника у женщин и достаточно ума, чтобы произносить громовые речи в палате. Его слабости заслуживают прощения, поскольку они свойственны всем настоящим мужчинам: плотские удовольствия и беспечная щедрость.

Он решил проблему Октавиана следующим образом: предложил разделить между ними Римский мир, бросив подачку Марку Лепиду, верховному жрецу и главе большой фракции в сенате. Шестьдесят лет периодической гражданской войны обессилили Рим, чей народ — и народ Италии — стонал от низких доходов, недостатка пшеницы для хлеба и растущего убеждения, что люди, которые им правят, некомпетентны и продажны. Не желая видеть, как его статус популярного героя меркнет, Антоний решил, что он возьмет себе львиную долю, а что останется, отдаст этому шакалу Октавиану.

Итак, после Филипп победители поделили провинции в пользу Антония. Октавиан наследовал самые незавидные территории: Рим, Италию и большие острова Сицилию, Сардинию и Корсику, где выращивали пшеницу для народов Италии, уже давно неспособных прокормить себя самостоятельно. Это была тактика в полном соответствии с характером Антония: единственным лицом, которое видели Рим и Италия, было лицо Октавиана, и одновременно по Риму и Италии усиленно распространялись слухи о великолепных подвигах Антония в других местах. Октавиан был мишенью для недовольства, а Антоний пожинал лавры вдали от центра государства. Что касается Лепида, ему досталась другая житница — Африка, настоящее захолустье.

Стоит ли говорить о том, что Марк Антоний получил львиную долю! Не только провинций, но и легионов. Не было у него лишь денег, которые он рассчитывал выжать из этой неиссякаемой золотой курицы, Востока. Разумеется, все три Галлии он взял себе. Это были западные провинции, но Цезарь усмирил их, и они были достаточно богатые, чтобы финансировать будущие кампании Антония. Его доверенные военачальники командовали многочисленными галльскими легионами, так что Галлия могла жить без его присутствия.

Цезаря убили за три дня до его похода на Восток, где он намеревался завоевать сказочно богатое и грозное Парфянское царство, чтобы с помощью добытых трофеев вновь поставить Рим на ноги. Он планировал отсутствовать пять лет и все продумал с присущей ему легендарной гениальностью. А теперь, когда Цезарь мертв, это Марк Антоний завоюет парфян и вновь поставит Рим на ноги. Антоний детально изучил планы Цезаря, демонстрирующие блестящий ум старика, и решил, что может усовершенствовать их. Одна из причин, почему он пришел к такому выводу, заключалась в характере группы людей, которые пошли с ним на Восток. Каждый из них был низкопоклонник, подлиза и точно знал, как подыграть этой шишке, Марку Антонию, неравнодушному к наградам и лести.

К сожалению, Квинт Деллий пока не имел возможности давать советы Марку Антонию, хотя и его совет был бы лестью, бальзамом для самолюбия Антония. Итак, пустившись в путь по Эгнациевой дороге на злобном, раздражительном пони, испытывая боль в намятых яйцах и свисающих без опоры ногах, Квинт Деллий ждал своего шанса, который все еще не представился к тому времени, как Антоний пересек границу Азии и остановился в Никомедии, столице его провинции Вифинии.

Каким-то образом все властители и цари-клиенты Рима на Востоке учуяли, что великий Марк Антоний направится в Никомедию, и поспешили туда, заняв лучшие гостиницы или раскинув роскошные лагеря на окраине города, красивом месте на берегу спокойной безмятежной бухты, которое очень любил покойный Цезарь. Никомедия по-прежнему выглядела процветающей, так как Цезарь освободил ее от налогов, а Брут и Кассий, спешащие на запад в Македонию, не рискнули пойти дальше на север, чтобы разграбить ее так, как они грабили сотни городов от Иудеи до Фракии. Поэтому дворец из розового и пурпурного мрамора, в котором остановился Антоний, смог предложить легатам, таким как Деллий, по крохотной комнатке, где Деллий смог разместить багаж и своего старшего слугу, вольноотпущенника по имени Икар. Покончив с этим, Деллий отправился посмотреть, что происходит вокруг, и обдумать, как получить место на ложе достаточно близко к Антонию, чтобы принять участие в беседе Великого человека за обедом.

Смертельно бледные, с бьющимися сердцами, цари толпились в залах, трясясь от страха, потому что они поддерживали Брута и Кассия. Прибыл даже старый царь Галатии Деиотар, старший по возрасту и по годам службы, в сопровождении двух из своих многочисленных сыновей, его любимцев по мнению Деллия. Попликола, близкий друг Антония, представил ему Деиотара, но потом растерялся: слишком много лиц и недостаточно службы на Востоке, чтобы узнать их всех.

Притворно улыбаясь, Деллий ходил между группами людей в заморских одеяниях, и глаза его поблескивали при виде особенно большого изумруда или количества золота на головных уборах. Конечно, он хорошо знал греческий язык и смог поговорить с этими абсолютными монархами стран и народов. Его улыбка становилась шире при мысли, что, несмотря на изумруды и золото, все явились сюда, чтобы засвидетельствовать подобострастное почтение Риму, их абсолютному правителю. Риму, у которого не было царя, чьи старшие магистраты носили простую белую тогу с пурпурной каймой, а железное кольцо иных сенаторов ценилось выше тонны золотых колец. Железное кольцо означало, что римская фамилия в течение пятисот лет периодически занимала государственный пост. Эта мысль заставила бедного Деллия спрятать свое золотое сенаторское кольцо в складках тоги. Ни один Деллий еще не становился консулом, ни один Деллий не прославился хотя бы одну сотню лет назад, не говоря уже о пяти. У Цезаря было железное кольцо, а у Антония не было. Антонии — недостаточно древний род. И кольцо Цезаря перешло к Октавиану.

Воздуха, воздуха! Ему нужен свежий воздух!

Дворец был построен вокруг огромного сада перистиля, в середине которого, в длинном неглубоком бассейне бил фонтан. Фонтан из чисто белого парфянского мрамора, украшенный скульптурными изображениями тритонов и дельфинов, не был разрисован, имитируя краски реальной жизни, — большая редкость. Тот, кто создал это замечательное творение, был мастером. Знаток изобразительного искусства, Деллий так быстро устремился к фонтану, что не заметил, что кто-то уже опередил его и сидит, опустив голову, на широком краю чаши. Когда Деллий приблизился, человек поднял голову. Теперь встречи нельзя было избежать.

Это оказался иностранец, знатный, ибо на нем была дорогая одежда из парчи тирского пурпура с искусно вплетенной золотой нитью. На голове с жирными черными кудрями, вьющимися как змеи, красовалась шапочка из золотой ткани. Деллий достаточно видел восточных людей и знал, что кудри жирны не от грязи. Восточные люди смазывали свои локоны душистыми маслами. Большинство царских просителей были греками, чьи предки жили на Востоке веками. Но этот человек был азиатом иного рода, и Деллий сразу это понял, потому что в Риме жило много людей, похожих на него. Конечно, не одетых в тирский пурпур и золото, а простых людей, предпочитавших домотканые одежды темных цветов. Он не мог ошибиться. Тот, кто сидел на краю фонтана, был евреем.

— Можно присоединиться? — спросил Деллий на греческом, сопровождая вопрос обворожительной улыбкой.

Такая же обворожительная улыбка появилась на лице незнакомца с массивным двойным подбородком. Жестом руки с ухоженными ногтями он пригласил Деллия присесть, сверкнув кольцами.

— Пожалуйста. Я — Ирод из Иудеи.

— А я — Квинт Деллий, римский легат.

— Я не мог вынести столпотворения в помещении, — объяснил Ирод, опустив уголки толстых губ. — Тьфу! Некоторые из этих неблагодарных не мылись с тех пор, как повитуха вытерла их грязной тряпкой.

— Ты сказал — Ирод. Не царь, не принц перед именем?

— Титул должен быть! Моим отцом был Антипатр, принц Идумеи, который стоял по правую руку еврейского царя Гиркана. Потом приспешники претендента на трон убили его. Отца очень любили римляне, включая Цезаря. Но я расправился с его убийцей, — удовлетворенно добавил Ирод. — Я видел, как он умирал, валяясь на вонючих трупах моллюсков в Тире.

— Смерть не для еврея, — заметил Деллий со знанием дела.

Он внимательнее посмотрел на Ирода, пораженный уродством этого человека. Ирод был очень похож на Мецената, близкого друга Октавиана, хотя их предки происходили из совершенно разных мест. Оба они напоминали лягушек. У Ирода были глаза навыкате, но не голубые, как у Мецената, а тусклого черного цвета обсидиана.

— Насколько я помню, — продолжал Деллий, — весь юг Сирии встал на сторону Кассия.

— Включая евреев. И я лично признателен этому человеку, несмотря на то что Рим Антония считает его предателем. Он разрешил мне убить убийцу моего отца.

— Кассий был воином, — грустно промолвил Деллий. — Если бы и Брут был воином, результат у Филипп мог бы оказаться совсем другим.

— Птицы щебечут, что у Антония тоже был неумелый партнер.

— Странно, до чего громко могут щебетать птицы, — ухмыльнулся Деллий. — Так что привело тебя к Марку Антонию, Ирод?

— Ты, наверное, заметил пятерых безвкусно одетых воробьев среди стаи ярких фазанов там, внутри?

— Не могу сказать, что заметил. Все выглядели для меня как яркие фазаны.

— О, они там, мои пять воробьев из синедриона! Они оберегают свою исключительность, стоя от остальных как можно дальше.

— Это значит, что они торчат в углу, за колонной.

— Правильно, — кивнул Ирод, — но, когда появится Антоний, они выступят вперед, стеная и бия себя в грудь.

— Ты еще не сказал мне, почему ты здесь.

— На самом деле там больше пяти воробьев. Я, как сокол, слежу за ними. Они намерены увидеть триумвира Марка Антония и изложить ему свое дело.

— Какое дело?

— Что я плету интриги против законных наследников и что мне, иноверцу, удалось настолько приблизиться к царю Гиркану и его семье, что меня считают женихом дочери царицы Александры. Это сокращенный вариант. Чтобы выслушать полную версию, понадобятся годы.

Деллий удивленно прищурил хитрые карие глаза.

— Иноверец? Кажется, ты сказал, что ты еврей.

— Не по закону Моисея. Мой отец женился на принцессе Набатеи Кипрос. Арабке. А поскольку евреи считаются евреями по материнской линии, дети моего отца стали иноверцами.

— Тогда чего ты надеешься добиться здесь, Ирод?

— Всего, если мне разрешат сделать то, что должно быть сделано. Евреям нужна твердая рука — спроси любого римского губернатора Сирии с тех пор, как Помпей Великий сделал Сирию провинцией. Я намерен быть царем евреев, нравится им это или нет. И я смогу сделать это, если женюсь на хасмонейской принцессе, прямом потомке Иуды Маккавея. Наши дети будут евреями, а я намерен иметь много детей.

— Значит, ты здесь, чтобы защищать себя? — спросил Деллий.

— Да. Делегация синедриона потребует, чтобы меня и всех членов моей семьи выслали под страхом смерти. Сами они не могут это сделать без разрешения Рима.

— Да, трудная задача, если принять во внимание поддержку Кассия! — весело воскликнул Деллий. — Антонию надо будет выбирать между двумя фракциями, которые поддерживали не того человека.

— Но мой отец поддерживал Юлия Цезаря, — возразил Ирод. — Мне только надо убедить Марка Антония, что, если мне разрешат жить в Иудее, я всегда буду на стороне Рима. Он был в Сирии несколько лет назад, когда Габиний был ее губернатором, так что он знает, какой беспокойный народ евреи. Но вспомнит ли он, что мой отец помогал Цезарю?

— Хм, — промычал Деллий, щурясь на радугу водяных брызг, бьющих изо рта дельфина. — Почему Марк Антоний должен помнить об этом, если совсем недавно ты был человеком Кассия? Догадываюсь, как и твой отец до своей смерти.

— Я неплохой адвокат и смогу защитить себя.

— При условии, что тебе дадут шанс.

Деллий поднялся, тепло пожал руку Ирода.

— Желаю тебе успеха, Ирод из Иудеи. Если я сумею помочь тебе, то помогу.

— Я буду очень благодарен тебе.

— Ерунда! — засмеялся Деллий, уходя. — Нет у тебя таких денег.

Марк Антоний был на удивление трезв с тех пор, как отправился на Восток, однако шестьдесят человек в его окружении ожидали, что Никомедия увидит сибарита Антония. По этой же причине, узнав о его появлении по соседству, из Византия поспешила труппа музыкантов и танцоров, поскольку от Испании до Вавилонии каждый член общества поклонников Диониса знал имя Марка Антония. К всеобщему изумлению, Антоний отпустил музыкантов, дав им золото, и продолжал оставаться трезвым, хотя и с тоскливым выражением на красивом, но временами отталкивающем лице.

— Ничего не поделаешь, Попликола, — вздохнув, сказал он своему лучшему другу. — Ты видел, сколько монархов стояло вдоль дороги, когда мы въезжали? Сколько их устремилось в залы, как только распорядитель открыл двери? Все они здесь, чтобы пойти маршем на Рим — и на меня. Но я не позволю этому случиться. Я выбрал Восток не как судебный пристав, намеренный реквизировать все богатства, коими Восток обладает в таком изобилии. Поэтому я буду сидеть и судить от имени Рима с ясной головой и со спокойным желудком. Луций, ты помнишь, как возмутился Цицерон, когда меня вырвало прямо на твою тогу на ростре? — засмеялся Антоний. — Сначала дело, Антоний, дело! — обратился он к себе самому. — Они провозгласили меня новым Дионисом, но они скоро увидят, что на это время я — суровый старый Сатурн. — В коричнево-рыжих глазах, слишком маленьких и близко посаженных, чтобы понравиться портретисту, блеснул озорной огонек. — Новый Дионис! Бог войны и удовольствий. Должен сказать, мне нравится это сравнение. Лучшее, что они сделали для Цезаря, — провозгласили его просто богом.

Зная Антония еще с детства, Попликола не сказал, что просто бог выше бога, посвященного тому или иному. Его главной заботой было следить за Марком, чтобы он не утрачивал дееспособности, поэтому он с облегчением выслушал речь Антония. Таков был Антоний. Он мог вдруг прервать попойки, иногда длившиеся месяцами, особенно когда на первый план выступало его чувство самосохранения. Точно так, как это произошло сейчас. И Антоний был прав. Нашествие монархов означало неприятности и тяжелую работу, поэтому ему надо было узнать их всех и решить, какие правители сохранят свои троны, а какие — потеряют. Другими словами, какие правители лучше для Рима.

Учитывая все это, у Деллия появилась слабая надежда, что в Никомедии он достигнет своей цели и станет ближе к Антонию. В дело вмешалась Фортуна, начиная с приказа Антония, что обед будет не в середине дня, а позже. И когда взгляд Антония скользил по шестидесяти римлянам, входившим в столовую, по непонятной причине он остановился на Квинте Деллии. Было в нем что-то, что нравилось великому человеку, хотя он не мог сказать, что именно. Может быть, Квинт Деллий обладал свойством успокаивать, которое он, как бальзам, наносил толстым слоем на самые неприятные темы.

— Стой, Деллий! — рявкнул Антоний. — Присоединяйся ко мне и Попликоле!

Братья Децидия Саксы, Барбатий и несколько других ощетинились, но никто не промолвил ни слова, когда обрадованный Деллий сбросил на пол тогу и сел на край ложа, образующего низ буквы «и». Пока слуга поднимал тогу и складывал ее — трудная работа! — другой слуга снял с Деллия обувь и обмыл его ноги. Деллий не допустил ошибки и не сел на locus consularis. Туда сядет Антоний, а Попликола займет середину. Деллию отводится дальний конец ложа, наименее желаемое место, но какой взлет для него! Он чувствовал, как все присутствующие сверлят его взглядами, пытаясь догадаться, что он сделал такого, чтобы заслужить это продвижение.

Еда была хорошая, хоть и не совсем римская: слишком много баранины, отварной рыбы, странные приправы, незнакомые соусы. Однако присутствовал слуга, ответственный за перец, со ступкой и пестиком. И если римлянин щелчком пальцев потребует свежемолотого перца, то все станет съедобным, даже германская вареная говядина. Было вдоволь самосского вина, хотя и разбавленного водой. Как только Деллий увидел, что Антоний пьет его с водой, он сделал то же самое.

Сначала Антоний молчал, но, когда унесли главные блюда и подали сласти, он громко рыгнул, похлопал по своему плоскому животу и довольно вздохнул.

— Деллий, что ты думаешь об этом сборище царей и принцев? — приветливо спросил он.

— Очень странные люди, Марк Антоний, особенно для того, кто никогда не был на Востоке.

— Странные? Ага, странные, согласен! Хитрые, как помойные крысы, у них больше лиц, чем у Януса, и кинжалы такие острые, что ты не почувствуешь, как они окажутся у тебя между ребер. Удивительно, что они поддерживали Брута и Кассия против меня.

— Не так уж удивительно, — промолвил Попликола, который очень любил сладкое и наслаждался засахаренным в меду кунжутом. — Они допустили ту же ошибку с Цезарем, поддержав Помпея Магна. Ты вел кампании на Западе, как и Цезарь. Они не знали тебя. Брут был никем, но Гай Кассий представлял для них некую магическую фигуру. Он избежал смерти с Крассом у Карр, потом очень хорошо управлял Сирией уже в зрелом возрасте тридцати лет. О Кассии ходили легенды.

— Я согласен, — сказал Деллий. — Их мир ограничен восточным концом Нашего моря. Что происходит в обеих Испаниях и Галлиях на западном конце — неизвестно.

— Правильно. — Антоний скривился при виде сладких блюд на низком столе перед ложем. — Попликола, вымой лицо! Я не знаю, как ты можешь переваривать эту медовую кашу.

Попликола отодвинулся назад, а Антоний взглянул на Деллия с выражением, которое говорило, что он понимает многое из того, что Деллий надеялся утаить: бедность, статус «нового человека», чрезмерные амбиции.

— Привлек ли кто-то из этих помойных крыс твое внимание, Деллий?

— Один, Марк Антоний. Еврей по имени Ирод.

— Ага! Роза среди пяти сорняков.

— Его метафора была птичья — сокол среди пяти воробьев.

Антоний утробно засмеялся.

— Ну, при наличии Деиотара, Ариобарзана и Фарнака не думаю, что у меня хватит времени оказать внимание полудюжине задиристых евреев. Неудивительно, что пять сорняков ненавидят нашу розу Ирода.

— Почему? — спросил Деллий, делая вид, что ему очень интересно.

— Во-первых, его регалии. Евреи не одеваются в золото и тирский пурпур — это против их законов. Никаких царских украшений, никаких изображений, а свое золото от имени всего народа они хранят в Большом храме. Красс ограбил Большой храм, взяв оттуда две тысячи талантов золота, прежде чем отправиться завоевывать Парфянское царство. Евреи прокляли его, и он умер постыдной смертью. Затем пришел Помпей Магн, прося золота, потом Цезарь, потом Кассий. Они надеются, что я так не сделаю, но знают, что я так и поступлю. Как Цезарь, я спрошу у них сумму, равную той, какую просил Кассий.

Деллий нахмурился.

— Я не… э-э…

— Цезарь потребовал сумму, равную той, какую они дали Помпею.

— О, понимаю! Прости мое невежество.

— Мы все здесь, чтобы учиться, Квинт Деллий, и ты поразительно быстро учишься. Поэтому расскажи мне об этих евреях. Чего хотят сорняки и чего хочет роза Ирод?

— Сорняки хотят изгнать Ирода под страхом смерти, — ответил Деллий, отказавшись от птичьей метафоры. Если Антонию больше нравится его собственная метафора, то и Деллию она будет больше нравиться. — Ирод хочет, чтобы Рим своим декретом разрешил ему свободно жить в Иудее.

— А кто принесет больше пользы Риму?

— Ирод, — ответил Деллий, не раздумывая. — Он может не быть евреем, согласно их законам, но он хочет править ими, женившись на какой-то принцессе с правильной кровью. Если это ему удастся, я думаю, у Рима будет преданный союзник.

— Деллий, Деллий! Неужели ты считаешь, что Ирод способен на преданность?

Напоминающее фавна лицо Деллия озарилось лукавой усмешкой.

— Конечно, если это будет в его интересах. А поскольку он знает, что народ, которым он хочет править, ненавидит его настолько, что готов убить его, имей он хоть десятую долю шанса, Рим всегда будет лучше соответствовать его интересам, чем евреи. Пока Рим его союзник, он защищен от всего, кроме яда и ловушки. И я не представляю, чтобы он ел или пил что-то не опробованное предварительно, да и страну он не будет покидать без охраны из неевреев, которым станет очень щедро платить.

— Спасибо, Деллий!

Попликола втиснулся между ними.

— Одну проблему уже решил, да, Антоний?

— С некоторой помощью Деллия. Управляющий, убери в комнате! — громко крикнул Антоний. — Где Луцилий? Мне нужен Луцилий!

Наутро пять членов еврейского синедриона оказались первыми в списке просителей, озвученном глашатаем Марка Антония. Антоний был одет в тогу с пурпурной каймой, в руке он держал простой жезл из слоновой кости — знак его высоких полномочий. Это была импозантная фигура. Рядом с ним находился его любимый секретарь Луцилий, раньше принадлежавший Бруту. Двенадцать ликторов в малиновых туниках стояли по обе стороны от его курульного кресла слоновой кости. Топорики с привязанными к ним пучками прутьев были опущены. Антоний с ликторами расположился на возвышении, чтобы толпившиеся в зале просители хорошо их видели.

Глава делегации синедриона начал свою речь на хорошем греческом, но так цветисто и извилисто, что ему потребовалось много времени для сообщения о том, кто они и почему их послали так далеко, чтобы увидеть триумвира Марка Антония.

— О, заткнись! — вдруг рявкнул Антоний. — Заткнись и возвращайся домой! — Он выхватил у Луцилия свиток, развернул его и свирепо потряс им. — Этот документ нашли среди бумаг Гая Кассия после Филипп. Документ устанавливает, что только Антипатру, опекуну так называемого царя Гиркана, и его сыновьям Фазелю и Ироду удалось собрать золото для Кассия. Евреи не дали ничего, кроме кубка с ядом для Антипатра. Оставляя в стороне тот факт, что золото было предназначено для неправого дела, мне ясно, что евреи значительно больше любят золото, чем Рим. Когда я приду в Иудею, что изменится? Да ничего! В Ироде я вижу человека, готового платить Риму дань и налоги, которые идут — напоминаю вам — на сохранение мира и благополучие ваших государств! Когда вы отдавали золото Кассию, вы просто финансировали его армию и флот! Кассий был кощунственный предатель, он взял то, что по праву принадлежит Риму! Ага, ты трясешься от страха, Деиотар? Поделом тебе!

«А я и забыл, — думал Деллий, слушая Антония, — как язвительно он может говорить. Он использует евреев, чтобы дать знать им всем, что милосердия от него они не дождутся».

Антоний вернулся к теме.

— От имени сената и народа Рима я приказываю: Ирод, его брат Фазель и вся его семья могут жить на любой территории, принадлежащей Риму, включая Иудею. Я не могу помешать Гиркану называть себя царем среди своего народа, но в глазах Рима он не более чем этнарх, но и не менее. Иудея не является единым государством. Это пять небольших регионов, расположенных вокруг южной части Сирии. И она останется пятью небольшими регионами. Гиркан может иметь Иерусалим, Газару и Иерихон. Фазель, сын Антипатра, будет тетрархом Сепфоры. Ирод, сын Антипатра, будет тетрархом Аматунта. И предупреждаю! Если в южной части Сирии случится какая-нибудь заварушка, я раздавлю евреев, как яичную скорлупу!

«Я сделал это, я сделал это! — мысленно воскликнул Деллий, готовый взорваться от счастья. — Антоний послушал меня!»

Ирод ждал у фонтана, но лицо его было белым, осунувшимся, он не светился от счастья, как надеялся увидеть Деллий. В чем дело? Что могло случиться? Ведь он приехал бедняком, лишенным гражданства, а уедет тетрархом.

— Ты недоволен? — удивился Деллий. — Ты победил, Ирод, даже без необходимости защищаться.

— Почему Антоний возвысил и моего брата? — вдруг резко спросил Ирод, обращаясь в пространство. — Он уравнял нас! Как я могу жениться на Мариамне, когда Фазель не только равный мне по рангу, но и старше меня? Это Фазель женится на ней!

— Спокойно, спокойно, — тихо сказал Деллий. — Это все в будущем, Ирод. А сейчас прими решение Антония как нечто большее, чем ты надеялся получить. Он на твоей стороне, у пяти воробьев только что обрезали крылья.

— Да-да, я понимаю, Деллий, но этот Марк Антоний умный! Он хочет того, чего хотят все дальновидные римляне, — равновесия. Оставить меня одного наравне с Гирканом — это решение не римлянина. Фазель и я на одной чаше, Гиркан — на другой. О, Марк Антоний, ты умный! Цезарь был гением, а тебя считали болваном. Но я увидел другого Цезаря.

Деллий смотрел, как, тяжело ступая, удаляется Ирод. Мозг его усиленно работал. «Между кратким разговором за обедом и сегодняшней аудиенцией Марк Антоний провел кое-какие исследования. Вот почему он позвал Луцилия! Какие же плуты они с Октавианом! Прикидывались, будто сожгли все бумаги Брута и Кассия! Как и Ирод, я считал Антония образованным болваном. Но он не такой, не такой! — думал пораженный Деллий. — Он хитрый и умный. Он приберет к рукам все на Востоке, возвысив одного, понизив другого, пока цари-клиенты и сатрапы не станут абсолютно его. Не Рима — его. Он отослал Октавиана в Италию с таким трудным заданием, что оно сломает столь слабого и больного юношу, но если Октавиан не сломается, Антоний будет готов».