Книга: Побратимы меча
Назад: ГЛАВА 15
Дальше: ГЛАВА 17

ГЛАВА 16

Они говорили по-норвежски, но язык их был груб.
— Уд Фрейра! Это что же у нас здесь такое? — крикнул первый своему спутнику.
По обычаю норвежцев на ногах у них было по одной лыжине, и отталкиваясь крепкими шестами, они с трудом пробирались по снегу. Как же неуклюже они выглядят по сравнению с быстрыми саами! Закутаны в тяжелые плащи, шляпы — войлочные, штаны — толстые и просторные и заправлены в крепкие сапоги.
— Плащишка на нем добрый, — сказал второй. — За такую шкуру можно получить хорошую цену.
— Сейчас он ее получит, — ответил его спутник. — Подойди к нему осторожно. А я попробую зайти сзади. Говорят, коль эти лопари побегут, их никак не догонишь. Да улыбайся же!
Они подходили, вожак лицемерно улыбался, отчего становилось только заметней, что из его носа в виде луковицы капало, и тонкая струйка стекала по его тяжелым усам и бороде.
Я ждал, пока они не окажутся в нескольких шагах от меня, а потом произнес отчетливо:
— Привет вам. Эта медвежья шкура не продается.
Оба замерли на месте. От удивления как будто дар речи утратили.
— Равно как те меха, на связке которых я сижу, — продолжал я. — Ваши меха лежат вон там. Это справедливая мена за товары, что вы оставили.
Оба пришли в себя, осознав наконец, что я говорю на их родном языке.
— Откуда ты свалился? — спросил вожак воинственно, по ошибке приняв меня за купца-соперника. — Это наше место. Никто сюда не лезет.
— Я пришел вместе с мехами, — сказал я.
Сначала они мне не поверили. Потом увидели следы лыж моих спутников-саами. Следы явно шли от опушки безмолвного леса и возвращались обратно. Потом торговцы заметили мою саамскую меховую шапку и башмаки из оленьей кожи, которые сшила мне Аллба.
— Мне нужно добраться до берега, — сказал я. — Я хорошо заплачу.
Торговцы переглянулись.
— Сколько? — напрямик спросил тот, с сопливым носом.
— Две шкурки куницы — одна другой пара, — предложил я.
Должно быть, предложение это было щедрое, потому что оба разом кивнули. Потом вожак обратился к своему спутнику и сказал:
— Слушай, давай посмотрим, что они нам оставили, — и начал рыться в мехах, оставленных охотниками саами.
Явно удовлетворенный, он повернулся к своему лагерю и издал оглушительный рев. Из чащи появилась серая вереница людей. Четыре человека, закутанные в грязную и рваную одежду, пробирались на маленьких квадратных снегоступах, привязанных к ногам, волоча за собой грубые сани. Это были те, кого мои спутники-саами назвали «людьми-оленями», носильщики и тягло торговцев пушниной. Они грузили сани, а я понял, что этим пришибленным рабам известно лишь несколько слов из языка их хозяев. Каждое приказание сопровождалось пинками, ударами и простыми жестами, показывающими, что нужно сделать.
Два торговца пушниной, Вермунд и Ангантюр, сказали мне, что собирают меха в пользу их товарищества. Этим же словом йомсвикинги обозначали свое воинское братство, однако в устах торговцев пушниной смысл его совершенно был извращен. Их братство-товарищество — кучка торговцев, которые дали клятву помогать друг другу и делиться доходами и тратами. Но очень скоро стало ясно, что Вермунд и Ангантюр оба готовы обмануть своих товарищей. Куньи шкурки, мою плату, они потребовали вперед и спрятали их среди своих вещей, а когда мы добрались до места встречи с торговым товариществом в городе Альдейгьюборге, они как-то забыли упомянуть об этих лишних мехах.
Никогда в жизни я не видывал столько грязи, сколько в Альдейгьюборге. Куда ни пойди, всюду грязи почти по щиколотку, в первой же луже я оставил оба башмака Аллбы, и мне пришлось купить пару тяжелых сапог. Выстроенный на болотистом берегу реки, Альдейгьюборг стоит в той стране, которую норвежцы называют Гардарики, стране крепостей, а сам он служит воротами в земли, простирающиеся к востоку на невообразимое расстояние. Это место окружено бескрайними лесами, так что все дома там строятся из дерева. Стволы валят, бревна обтесывают и складывают в срубы, на кровлю идет деревянная дранка, и высокие частоколы огораживают двор каждого дома. Дома же строятся где попало, и нет там главной улицы, и ни пройти там, ни проехать почти невозможно. Кое-где уложены на землю бревна, вроде настила, но весной эти настилы тонут в зыбкой почве и от дождей становятся осклизлыми. Повсюду стоят лужи от помоев, выливаемых с дворов. Нет ни единой канавы, и когда я был там, каждый хозяин пользовался своим двором как отхожим местом и свалкой и никогда не вычищал грязь. В результате город вонял и гнил в одно и то же время.
Но все же Альдейгьюборг поражал воображение. Вереницы лодок постоянно прибывали и причаливали к берегу, к сходням. А нагружены они были товарами из северных лесов — мехами, медом, пчелиным воском, либо приобретенными задешево в обмен, которому я сам был свидетелем, либо, чаще, прямым вымогательством. Ватаги тяжело вооруженных торговцев отправлялись в отдаленные края и требовали дань с лесных обитателей. А еще зачастую они обязывали туземцев снабжать их носильщиками и гребцами, так что покрытые грязью улицы Альдейгьюборга кишели полянами, кривичами, берендеями, северянами, печенегами и чудью, а также людьми из племен столь неведомых, что у них и названий нет. Немногие из них торговали от себя, большинство же были холопами — рабами.
При столь алчном и пестром населении Альдейгьюборг был местом беспокойным. По видимости город подчинялся князю, высшему правителю, сидящему в Киеве, большом городе в нескольких дневных переходах к югу, и править Альдейгьюборгом князь ставил членов своей семьи. Однако истинная власть находилась в руках торговцев, особенно же тех, кто был лучше иных вооружен. Этих обычно называли варягами. Я и сам позднее с гордостью носил это прозвание, но первые встреченные мною варяги вызывали у меня отвращение своими повадками. То были совершеннейшие негодяи. В основном выходцы из Швеции, они приезжали в Гардарики, чтобы нажить состояние. Они приносили присягу — клятву, которая объединяла их в товарищества — и становились сами себе законом. Иные нанимались торговцами к тому, кто готов был платить больше; иные же вступали в товарищества, которые только для вида занимались торговлей, а на самом деле были разбойничьими шайками. В мою бытность там самым известным из товариществ было то, к которому принадлежали Вермунд и Ангантюр, и ни одного варяга не страшились так, как их предводителя, Ивара по прозвищу Безжалостный. Вермунд и Ангантюр столь страшились его, что, едва мы пришли в Альдейгьюборг, они немедля повели меня к своему предводителю, дабы отчитаться перед ним и получить одобрение всему, что они сделали.
Был у Ивара дворец — одно название, что дворец, — обширное хранилище рядом с причалами. Как и все постройки в Альдейгьюборге, оно было одноярусным, хотя и самым обширным среди прочих. У входных ворот бездельничали два нечесаных стражника, проверяя всякого входящего, отбирая любое оружие, какое только находили, и требуя мзду за проход. Меня провели по грязному двору в палаты Ивара — вот где была воистину варварская грязища. Единственный покой был убран по образу, как я узнал позже, излюбленному у правителей народов восточных. Богатая парча и ковры, все больше с красными, черными и синими узорами, висели на стенах. Подушки и диваны — единственная утварь, а освещалась комната тяжелыми латунными лампами на цепях. Хотя день был в самом разгаре, лампы горели, и в палате пахло свечным воском и несвежей пищей. Объедки на подносах, лежащих на полу, ковры в пятнах от пролитого вина и кваса — здешнего пива. Находились там с полдюжины варягов, одетых в приметные мешковатые штаны и препоясанные свободные рубахи. Они стояли или сидели на корточках у стен комнаты. Иные играли в кости, иные лениво переговаривались, но все старались показать, что каждый из них приближен к предводителю.
Сам же Ивар относился к тем примечательным людям, чье присутствие вызывает немедленный страх. В своих странствиях я встречал куда более сильных, видел я и таких, кто умел вызвать страх угрожающими жестами или жесткой речью. Ивар же навязывал свою волю, просто излучая угрозу, и делалось это как-то само собой, не умышленно и без усилий. Было ему между сорока и пятьюдесятью годами, был он низкого роста и кряжист, как борец, хотя вид имел щегольской — бархатная туника цвета ржавчины и шелковые штаны, а на ногах желтые сапоги мягкой кожи, отороченные мехом. Короткие сильные руки с маленькими кистями завершались пальцами, похожими на обрубки и украшенными дорогими перстнями. Весь он был круглый и плотный. Кожа цвета старой моржовой кости имела оттенок, говорящий о смешанных кровях — отчасти северных, отчасти азиатских. Глаза темно-карие, а густую свою бороду он умащал и холил, отчего она лежала поверх туники, как блестящий черный зверек. Голова же у него была обрита начисто, кроме единственной пряди, которая свисала сбоку длинным локоном и доходила до левого плеча. Похоже, это считалось знаком королевского достоинства, на которое притязал Ивар. А еще я обратил внимание на его правое ухо. Оно было украшено тремя запонками — две жемчужные и между ними — один крупный бриллиант.
— Так это ты залез в чужое владение? — вопросил он, драчливо набычив голову, словно собирался вскочить с дивана и сбить меня на пол.
Я оторвал взгляд от его ушных запонок.
— Не понимаю, о чем ты говоришь, — спокойно ответил я.
От варягов, сидевших у меня за спиной, донеслось удивленное шушуканье. Они не привыкли, чтобы к их господину обращались таким образом.
— Мои люди донесли, что ты собирал меха у лопарей в местах, где с ними имеет дело только мое товарищество.
— Я не собирал меха, — ответил я. — Мне их подарили.
Свирепые карие глаза уставились на меня. Но в них я заметил ум.
— Подарили? За просто так?
— Вот именно.
— Как это произошло?
— Я прожил среди них зиму.
— Невозможно. Их колдуны заставляют свой народ исчезать, когда к ним приближается чужак.
— Колдун пригласил меня остаться.
— Докажи.
Я окинул взглядом комнату. Остальные варяги походили на свору голодных собак, ждущих подачки. Они полагали, что их предводитель попросту уничтожит меня. Двое прекратили игру в кости, а кто-то, прежде чем я успел ответить, в наступившей тишине громко сплюнул на ковер.
— Дай мне игральную кость и поднос, — проговорил я как можно небрежнее.
Объедки смахнули с тяжелого латунного подноса, и я жестом велел поставить его на ковер передо мной. Я молча протянул руку к игрокам, и мне тут же подали костяшку. Восседавший на диване Ивар напустил на себя скучающий вид, словно ему все уже стало ясно. Я же был уверен, что он ждет — ждет, что я использую колдовство при метании костей. Вместо этого я попросил еще несколько костяшек. Опять послышался шепот любопытства. Каждый варяг отдал свой набор, и я положил двенадцать костей на поднос, расположив их в виде квадрата, три на три. Первую в верхнем ряду я положил четверкой вверх. Две следующие костяшки я положил так, что вместе они составили число девять. Второй ряд я начал с тройки, а дальше следовали пятерка и семерка. В последнем же ряду выложил восьмерку, единицу и шестерку.
В результате это выглядело так:
492
357
816

Проделав это, я, не говоря ни слова, отошел в сторонку. Настало долгое-долгое молчание. Все были в недоумении. Надо полагать, они ожидали, что кости начнут двигаться сами собой или возьмут и загорятся. Они долго и пристально глядели на кости, потом на меня, и все равно ничего не происходило. Я же смотрел прямо на Ивара, бросая ему вызов. Это он должен был увидеть волшебство. Он же глянул на кости и нахмурился. Потом глянул еще раз, и я заметил в глазах его вспышку понимания. Он посмотрел на меня, и мы друг друга поняли. Эту игру я выиграл. Я польстил его темному уму.
Его же прислужники так ничего и не поняли. Никто не осмелился задать вопрос своему господину. Они слишком боялись его.
— Ты хорошо учился, — сказал Ивар.
Он понял магию квадрата: как ни считай — в любом ряду и по обеим диагоналям результат будет один — пятнадцать.
— Мне сказали, что ты скоро отправляешься в Миклагард, — сказал я. — Мне бы хотелось отправиться с тобой.
— Коли ты в торговле так же искусен, как в счисленьи, от тебя может быть польза, — ответил Ивар. — Но все же ты должен убедить моих людей.
Варяги, все еще недоумевая, забирали свои кости с подноса. Я остановил одного из них, когда тот забрал свои кости.
— Я поставлю на нее. Большая выиграет, — сказал я.
Варяг ухмыльнулся, потом сделал бросок. Я не удивился, когда, упав, они показали двойную шестерку. Кости, конечно же, были утяжеленные, и мне подумалось — сколько же раз он выигрывал, надувая соперника. Больше двенадцати выбросить невозможно. Я взял его две кости, делая вид, будто собираюсь бросить их на поднос, да вдруг передумал. Одну костяшку я отложил в сторону, а взамен взял другую из кучки. Эта была потраченная, видавшая виды костяшка. Старая и вся в трещинах. Я решил воспользоваться не колдовством Рассы, а кое-чем иным, чему научился, живя среди йомсвикингов. Взяв обе кости в руку, я сильно прижал одну к другой и почувствовал, что старая костяшка начинает расщепляться. Вознеся безмолвную молитву Одину, я метнул обе костяшки на поднос изо всех сил. Одни, придумавший игру в кости для развлечения людей, услышал мою мольбу. Две кости ударились о медный поднос, и одна из них развалилась надвое. Фальшивая костяшка моего противника опять упала шестеркой кверху, зато другая показала шестерку и двойку.
— Я выиграл, так мне кажется, — сказал я, и остальные варяги разразились грубым хохотом.
Варяг же, которого я обыграл, насупился и замахнулся, собираясь прибить меня, однако Ивар рявкнул:
— Фрогейр! Хватит!
Фрогейр схватил свою кость и отошел, разъяренный и униженный, и я понял, что нажил опасного врага.
Товарищество только и ждало возвращения Вермунда с Ангантюром, чтобы без промедления отправиться в Миклагард. Всего в товариществе я насчитал девять варягов, включая Ивара, и около трех десятков холопов, бывших гребцами на легких речных ладьях, нагруженных кипами пушнины. Иные из варягов взяли с собой своих женщин для стряпни и обслуги, и было ясно, что эти несчастные были отчасти рабынями, отчасти наложницами. Ивара же в соответствии с его положением сопровождали три женщины да еще двое его сыновей, пареньков не старше семи-восьми лет, которых он необычайно любил. И, в конечном счете, набралось полсотни человек с лишним.
Чтобы попасть в Миклагард через Киев, нужно было плыть вверх по реке, и я удивился, когда наши ладьи, отойдя от речного причала, направились в другую сторону, вниз по течению.
Я прекрасно сознавал, что по-прежнему остаюсь нежеланным гостем в товариществе Ивара. И не один только Фрогейр невзлюбил меня. Его сотоварищей обидела легкость, с какой я завоевал расположение Ивара, а еще они завидовали богатому моему запасу пушнины. Я не принес присяги, клятвы товарищества, и остался частным торговцем, попутчиком, а это означало, что доход мой не подлежит дележу. Варяги ворчали между собой и нарочито предоставляли мне самому заботиться о себе, когда дело касалось стряпни или места на ночь. Посему от нечего делать большую часть времени я проводил на корабле Ивара, пока мы плыли по водным путям через Гардарики, и спал в его палатке, когда останавливались на ночь и разбивали лагерь на берегу. От этого положение мое еще более ухудшилось, ибо другие варяги вскоре стали смотреть на меня как на любимчика Ивара, и порою я задавался вопросом, не того ли добивался сам наш предводитель, чтобы сотворить из меня средоточие недовольства для своих сотоварищей. Мои спутники были сборищем свирепым, и как свору собак, на которых они весьма походили, укротить их полностью было невозможно. Их сдерживала только дикая власть Ивара, а исчезни она, тут же они передрались бы друг с другом, деля награбленное добро и выбирая нового вожака.
Ивар и сам был непредсказуемой смесью злобности, гордости и проницательности. Дважды я видел, как он грубой силой утверждает свою власть над товариществом. Он всегда носил при себе короткий кнут, пряди которого были утяжелены тонкими полосками свинца, а конец толстой рукояти украшен серебром. Я-то думал, что это знак его положения или, может быть, орудие для битья холопов. Но первый, на ком, я видел, он воспользовался кнутом, был какой-то варяг, замешкавшийся исполнить его приказание. Он помедлил лишь на миг, но этого оказалось достаточно, чтобы Ивар ударил — и удар тот был тем более впечатляющим, что Ивар нанес его без всякого предупреждения, — и свинчатка на ремнях угодила человеку прямо в лицо. Он упал на колени, закрыв лицо от страха за свои глаза. Потом встал на ноги и пошел, спотыкаясь, выполнять приказание, и целую неделю корка запекшейся крови отмечала рубец поперек его щек.
Во второй же раз вызов, брошенный власти Ивара, был серьезнее. Один из варягов, перепив кваса, открыто оспорил право Ивара возглавлять отряд. Это случилось, когда мы сидели на берегу реки вокруг костра за вечерней трапезой. Этот варяг был на голову выше Ивара, и он, вскочив, вытащил меч и крикнул через костер, вызывая Ивара на бой. Он стоял, слегка покачиваясь, а Ивар спокойно вытер руки полотенцем, поданным любимой наложницей, потом повернулся, словно чтобы взяться за оружие. Но тут же, развернувшись и прыгнув с места одним движением, пробежал по горящему костру, разбрасывая во все стороны горящие головешки. Набычив голову, он бросился на соперника, который был слишком пьян и слишком ошарашен, чтобы защищаться. Ивар ударил его в грудь, и удар опрокинул того навзничь. Даже не позаботившись отбросить меч противника, Ивар схватил его за руку и поволок по земле к костру. И, на глазах у варягов, он сунул руку этого человека в угли и держал ее, а враг его выл от боли, и мы почуяли запах горелого мяса. Только тогда Ивар отпустил свою жертву, и тот отполз в сторону. Рука его почернела. Ивар же спокойно вернулся на свое место и жестом велел рабыне принести ему еще тарелку снеди.
На другой день и я совершил ошибку, назвав Ивара варягом. Он ощетинился.
— Я рус, — сказал он. — Мой отец был варягом. Он пришел из-за западного моря с другими, чтобы торговать или грабить — неважно, что именно. Ему так понравилась эта страна, что он решил остаться и нанялся начальником стражи в Киеве. Он женился на моей матери, которая была из Карелии, королевской крови, но ей не повезло — ее взяли в плен киевляне. Мой отец выкупил ее за восемьдесят гривен, огромная сумма, по которой можно судить о том, как она была красива. Я их единственный ребенок.
— А где теперь твой отец? — поинтересовался я.
— Отец бросил меня, когда умерла моя мать. Мне было восемь лет. Я вырос среди тех, кто соглашался меня взять, в основном крестьян — для них я был всего лишь полезной парой рук, помогал собирать урожай или рубить дрова. Знаешь, как киевляне называют своих крестьян? Смерды. Это значит «вонючие». Они заслуживают этого имени. Я часто убегал.
— А ты знаешь, что сталось с твоим отцом?
— Скорее всего, он умер, — небрежно ответил Ивар. Он сидел на ковре в своей палатке — ему нравилось путешествовать с роскошью — и играл в какую-то сложную детскую игру с младшим сыном. — Он ушел из Киева со своими воинами, которые решили, что император Миклагарда будет им платить больше. Потом прошел слух, будто весь отряд по дороге истребили печенеги.
— А мы тоже встретим печенегов?
— Вряд ли, — ответил он. — Мы идем другим путем.
Но не сказал, каков этот путь.
На пятый день от нашего отплытия из Альдейгьюборга, мы прошли на веслах и под парусами два озера и реку, связывающую их, а затем свернули в устье еще одной реки. По ней, вверх по течению, идти было труднее. Когда река сузилась, нам приходилось выходить из лодок и перетаскивать их через отмели. Наконец мы добрались до места, откуда дальше по воде идти было невозможно — слишком мелко для наших ладей. Мы разгрузили их, а холопам было велено рубить маленькие деревья, чтобы сделать катки. Большие ладьи и те, что сильно текли, мы сами сожгли, чтобы никому не достались, а потом рылись в золе, выискивая гвозди и другие металлические скрепы. Жечь корабли — это мне представлялось чудовищной расточительностью, ведь я вырос в Исландии и Гренландии, в странах, где большие деревья не растут. Однако Ивару и товариществу это было нипочем. Строевого леса им хватит — это они точно знали. Заботило их другое — хватит ли холопов, чтобы перетащить оставшиеся лодки через волок.
Там была дорога, заросшая травой и кустарником, но все еще различимая, ведущая на восток через густую чащобу. Наши люди пошли вперед расчищать топорами дорогу. Холопов впрягли, как быков, по десять в упряжку, в бечеву, привязанную к килям трех оставшихся лодок. Остальные же подпирали лодки, чтобы те не упали с катков, или работали по двое, подбирая катки сзади, когда лодки проходили по ним и бросая их спереди под кили. Четыре дня мы трудились в поте лица, претерпевая муки от комаров и мух, пока не приволокли наши лодки к истоку реки, текущей на восток. Там мы простояли еще неделю, пока под началом нашего корабельного плотника — варяга из Норвегии — строились четыре новых лодки взамен сожженных. То, что для этого требовалось, нашлось на расстоянии полета стрелы от нашего лагеря — четыре огромных дерева, которые тут же свалили. Затем плотник указывал холопам, как следует выдолбить стволы топорами и выжечь огнем, чтобы выделать кили и ребра лодок. Другие холопы тем временем кроили стволы на доски, которые крепились к ребрам, образуя обшивку, и скоро я узнал знакомые очертания наших норвежских кораблей. Тут я высказал плотнику свое восхищение таким мастерством.
Он же скривился.
— Разве это корабли? — сказал он. — Скорее похожи на кормушки для скотины. Чтобы построить настоящий корабль, нужно иметь время и старание, и умелых корабелов, а не этих неуклюжих олухов. Они только на то и годятся, что рубить дрова.
Однако двое из холопов с дальнего севера оказались полезны, когда истощился запас металлических заклепок, которыми крепится обшивка. Эти люди использовали длинные корни сосны, чтобы привязать доски на место, как это делают в их краях.
Но и это норвежского корабельного мастера не удивило.
— Там, откуда я родом, на все про все нужны только нож да игла.
— Это как? — удивился я.
— А вот так: ты, вроде, уже решил, что можешь себя величать корабелом, а тут мастер-плотник, тебя обучавший, дает тебе нож да иглу и велит построить и оснастить корабль, не пользуясь никакими другими орудиями. И пока ты не сможешь этого сделать, тебя будут считать лесным неумехой, вроде вот этих.
Этот норвежец казался наименее злобным из всей нашей ватаги. Он говорил по-норвежски чисто, в то время как все остальные вставляли столько местных слов, что зачастую их было трудно понять. Я спросил у него, как это получилось, что, будучи искусным корабельным плотником, он подался в варяги.
— Дома я убил пару человек, — сказал он, — и тамошний ярл обиделся. Оказалось, что это его люди, так что мне пришлось удрать. Может статься, я когда-нибудь и вернусь домой, хотя вряд ли. Эта жизнь мне по нутру — не нужно ломать спину, таская бревна или рубить себе пальцы, кроя доски, когда на это есть рабы, да еще ты можешь иметь сколько хочешь женщин, не женясь на них.
Дальше на нашем пути попадались лишь редкие и случайные следы человеческого обитания — тропа, ведущая от воды в лес, пень от дерева, срубленного топором, легкий запах дыма откуда-то из глубины лесов, которые тянулись без конца и края по обоим берегам. Самих же местных жителей мы не встречали, хотя раза два мне казалось, будто я видел вдали очертания маленькой лодки, исчезнувшей в камышах при нашем приближении. Когда же мы равнялись с этим местом, там не было и следа, камыши, сомкнувшись, стоят, как стояли, и я спрашивал себя — не привиделось ли мне это.
— Где все те люди, что живут здесь? — спросил я Вермунда.
Он хрипло рассмеялся и посмотрел на меня так, будто я слаб на голову.
Наконец на пути нам встретились два торговых поселения и приличный город. Этот последний, расположенный на слиянии рек, очень походил на Альдейгьюборг — кучка бревенчатых домов за частоколом, защищенных к тому же с одной стороны рекой, с другой — болотом. Мы не останавливались. Жители затворили ворота и настороженно следили за нами, пока мы шли мимо. Надо думать, что слава товарищества Ивара летела впереди нас.
Здесь река стала гораздо шире, и мы держались стрежня, так что кроме однообразия зеленых лесов, медленно двигающихся по обе стороны, ничего особенного не было видно. Я по невинности своей полагал, что мы держимся стрежня, чтобы воспользоваться течением. Потом я заметил дымки, поднимающиеся из лесных кущ. Дымы эти появлялись при нашем приближении или позади нас, оттуда, откуда их было хорошо видно — обычно с высокого берега, обрывающегося к реке. Не требовалось великого ума, чтобы понять — это незримые нам жители, следя за нами, оповещают друг друга о нашем продвижении. Теперь всякий раз, ночуя на берегу, мы выставляли стражу вокруг лагеря, а однажды, когда дымовые сигналы стали слишком частыми, Ивар и вовсе отказался причаливать. Мы заночевали, став на якорь на отмели, и на этот раз ужинали холодным.
Наконец земли, населенные столь наблюдательным народом, остались позади, а берега стали ровнее. Здесь мы свернули в реку поменьше, впадавшую в главную реку, текущую с севера, и все время держались ближе к левому берегу. Я приметил, что Ивар вглядывается в этот берег слишком пристально, как будто ищет какой-то знак. И вот он, очевидно, заметил то, что искал, потому что мы причалили к берегу в неурочное время. Остальные ладьи последовали за нами.
— Разгрузите два самых легких корабля и устройте здесь стоянку, — приказал Ивар.
Я заметил, что варяги переглянулись, явно предвкушая что-то, а холопы выгрузили поклажу и сложили все на ровное место. Ивар обратился к варягу, сожженная рука которого все еще была замотана в тряпки, смазанные медвежьим салом.
— Ты останешься здесь. Да смотри, чтобы до нашего возвращения никто не развел костра для стряпни и не стучал топором.
Этот человек хорошо усвоил данный ему урок. Он покорно опустил глаза, принимая свое назначение.
— Ты, ты и ты.
Ивар прошел среди холопов, тыкая серебряным концом своего кнута то одного, то другого — всего набралось с дюжину. То были самые статные и крепкие из наших рабов. Ивар же направил их туда, где Вермунд с Ангантюром разворачивали один из тюков. Я увидел, что он содержит в себе оружие — дешевые мечи — и груду каких-то цепей. Сначала меня удивило, зачем нужна эта цепь, потом я заметил, что звенья у этой цепи длинные и тонкие, и на равных — в длину руки — расстояниях расположены на ней большие железные петли. Тут-то я и понял, что это такое — это кандалы.
Ивар выдал каждому холопу по мечу. Опасное дело, подумал я. Что если холопы взбунтуются? Иные из них стали размахивать мечами, пробуя на вес, однако Ивара это как будто не насторожило. Настолько он был уверен, что повернулся к ним спиной.
— Слушай, Торгильс, — сказал он. — Пойдем-ка с нами. А вдруг и пригодишься — коль понадобится колдовство, чтобы нам всем исчезнуть.
Остальные варяги льстиво рассмеялись.
С пятью варягами и полудюжиной холопов на каждой ладье мы пустились вверх по течению на веслах. Снова Ивар внимательно вглядывался в берег. Гребцы старались как можно меньше шуметь, осторожно погружая весла в воду, и мы скользили вперед. И Вермунд, и Ангантюр, плывшие со мной в лодке Ивара, явно были напряжены.
— Надо было бы дождаться темноты, — тихонько сказал Вермунд своему товарищу. Ивар, стоявший на носу, должно быть, услышал его замечание, потому что обернулся и так глянул на Вермунда, что от этого взгляда Вермунд весь съежился.
Уже близился вечер, когда Ивар поднял руку, привлекая наше внимание, а потом молча указал на берег. Склон был отмечен следами, ведущими к воде. Большое, наполовину затонувшее бревно, лежавшее там, было гладким и потертым. Видно, им пользовались при стирке. Рядом валялся сломанный деревянный ковш. Ивар описал рукою круг, давая знать второй лодке, чтобы та прошла дальше, выше по течению. Потом указал на солнце и опустил ладонь вниз на уровень груди, а потом рубанул ею. Варяги на второй лодке помахали в знак того, что поняли, и со своими холопами безмолвно двинулись дальше. Скоро они исчезли за речным поворотом.
Нашу же лодку неторопливым течением отнесло обратно, вниз, откуда нас не было видно с портомойни. Несколько гребков — и лодка скользнула под навес ветвей, где мы осушили весла и стали ждать. Мы сидели молча и прислушивались к плеску и журчанию воды по обшивке. Время от времени на реке била рыба. Цапля скользнула вниз, устроилась на отмели в нескольких шагах от нас и занялась ловлей, осторожно ступая по воде, шаг за шагом приближаясь к нам, пока вдруг не заметила лодку и людей. Тут она испуганно закричала, подпрыгнула в воздух и улетела, а оказавшись в безопасности, испустила громкий и сердитый вопль. Ангантюр, сидевший возле меня, начал было что-то бурчать о тревоге, поднятой цаплей. Но очередной взгляд Ивара мгновенно заставил его смолкнуть. Сам Ивар сидел неподвижно. С этой его блестящей выбритой головой и приземистым телом он напоминал мне прибрежную жабу, ждущую в засаде.
Наконец Ивар поднялся и кивнул. Солнце уже скрывалось за деревьями. Гребцы опустили весла на воду, и лодка вышла из укрытия. Скоро мы снова оказались у портомойни и на этот раз высадились. Ладью вытащили на илистый берег, люди выстроились в колонну с Иваром во главе, Ангантюр шел вторым, Вермунд же и я — замыкающими, позади холопов. Все были вооружены мечами и секирами, и каждый варяг нес цепи, обмотав их вкруг пояса, наподобие железного кушака.
Мы бодро двинулись по тропинке, ведущей в глубь леса. Тропа была торной, и мы подвигались быстро без особого шума. Скоро до нас донеслись крики играющих детей и внезапный лай, означающий, что собаки нас учуяли. Несколько мгновений спустя раздался звук рога, играющего тревогу. Ивар пустился бегом. Мы выскочили из леса и оказались на поляне, где деревья были вырублены, чтобы освободить место под пашню и огороды. В сотне шагов стояла деревня — четыре или пять десятков бревенчатых домишек. Деревня была не защищена — даже ограды, и той не имелось. Надо полагать, ее жители слишком полагались на свою отдаленность и скрытность, чтобы принять меры предосторожности.
Еще несколько мгновений — и они поняли свою ошибку. Ивар с варягами налетели на поселение, размахивая оружием и вопя во всю глотку, чтобы напугать селян. К моему удивлению, холопы присоединились к нападению с не меньшим удовольствием. Они бросились вперед с воем и ором, размахивая мечами. Человек, работавший на своем огороде, попытался задержать нас. Он замахнулся лопатой на Ангантюра, а тот, почти не замедлив бега, срезал его косым ударом. Женщины и дети появились в дверях домов. Увидели нас и с криками припустились прочь. Старуха вышла, ковыляя, из дома посмотреть, что случилось. Один из наших холопов ударил ее рукоятью меча в лицо, и она рухнула наземь. Ребенок не старше трех лет попался нам по дороге. Грязный и растрепанный, наверное, пробудившийся от сна, ребенок удивленно уставился нас, пробегавших мимо. Стрела прозвенела позади меня и угодила одному из холопов в спину. Он растянулся на земле. Стрела прилетела сзади. Вермунд и я обернулись и увидели человека, вооруженного охотничьим луком, и он уже накладывал на тетиву вторую стрелу. Возможно, Вермунд и был неотесанным грубияном, но в храбрости ему нельзя было отказать. Хотя у него и не было щита, чтобы защищаться, он с леденящим душу воплем бросился прямо на лучника. Вид бешеного варяга, мчащегося на него, испугал лучника. Вторая стрела не попала в цель, а Вермунд в несколько шагов настиг его. Варяг выбрал для удара секиру, и с такой силой опустил ее, что я услышал хруст, когда он рубанул противника в бок. Ударом его приподняло, и он рухнул в сторону бесформенной грудой.
— Вперед, Торгильс-задолиз! — проорал мне в лицо Вермунд, пробегая мимо меня дальше в деревню. Я бросился за ним, пытаясь понять, что здесь происходит. Несколько трупов лежало на земле. Они казались кучами брошенных тряпок, пока ты не замечал разбитую голову, окровавленную отброшенную руку или грязные босые ноги. Где-то впереди слышались еще крики и вопли, а сбоку из проулка выбежал старик, спасающий свою жизнь. Я узнал короткий плащ из медвежьей шкуры. Это, наверное, деревенский шаман. Он не был вооружен и, наверное, прорвался сквозь нашу цепь. В этот миг показался Ивар с метательной секирой в руке. Так же ловко, как мальчишка бросает плоские камешки по пруду, он метнул секиру в беглеца. Оружие, вращаясь, перелетело это расстояние так, словно цель стояла неподвижно, и ударила человека в основание черепа. Старик рухнул ниц и замер. Ивар увидел меня, оторопело стоящего рядом.
— Из твоих дружков, полагаю, — сказал он.
Селяне больше не оказывали сопротивления. Невероятный наш натиск застал их врасплох, и у них не было оружия либо умения защитить себя. Оставшихся в живых мы согнали на главную площадь деревушки, они стояли сбившись в кучу, перепуганные и понурые. То были непримечательные люди, типичные лесные жители. Среднего роста, со светлой кожей, но темными, почти черными волосами. Одеты бедно, в домотканую одежду из шерсти. И ни на ком никаких украшений, кроме простых оберегов на кожаных шнурках на шее. Это стало ясно после того, как варяги быстро обыскали каждого, ища чего-нибудь ценного, и ничего не нашли.
— Жалкий сброд. Не стоило и возиться, — посетовал Вермунд.
Я смотрел на пленников. Они же тупо смотрели в землю, понимая, что их ждет.
Ангантюр и мой заклятый враг Фрогейр, тот самый, которого я унизил, обыграв в кости, подошли к пленникам и стали разделять их на две толпы. В одну сторону они толкали мужчин и женщин постарше, детей помладше и всех, имевших какое-либо увечье или недостаток. Таковых оказалось больше, ибо у многих поселян лица были сильно попорчены оспой. Более годных — мужчин помоложе и детей старше восьми-девяти лет — оставили стоять на месте. Кроме одной матери, которая отчаянно рыдала, когда ее разлучили с ее ребенком, в этой группе почти не было женщин. Я не мог понять, отчего это так, когда варяги с нашей второй ладьи вышли на площадь. Перед собой они гнали, точно стадо гусей, женщин деревни. Я понял, что мы — Вермунд, Фрогейр и остальные — играли роль загонщиков. У варягов же со второго корабля хватило времени окружить деревню и ждать, когда мы вспугнем добычу. И вот истинная добыча, на которую мы охотились, попала прямиком в западню, на что Ивар и рассчитывал.
Всего изловили десятка два женщин. Волосы всклокочены, угрюмые лица исцарапаны ветками, кое у кого с синяками, и не менее поцарапанные руки, стянутые в запястьях кожаными ремнями — жалкое зрелище. Однако Вермунд, стоявший радом со мной, считал иначе.
— Неплохой улов, — хмыкнул он. — Отмыть их хорошенько, и за них дадут хорошие деньги.
Он подошел поближе, чтобы рассмотреть их. Женщины сгрудились, некоторые жалобно смотрели на своих детей, которых отвели в сторону. Другие стояли, опустив голову, так что спутанные волосы закрывали лицо. Вермунд же был явно не новичком в охоте на рабов — он переходил от одной женщины к другой, брал каждую за подбородок и закидывал ей голову, чтобы увидеть ее лицо и судить о ее достоинствах. Вдруг он испустил восторженное уханье:
— Ух ты! — и позвал: — Глянь-ка на это, Ивар.
Он схватил двух женщин за запястья и, вытащив их из толпы, заставил стать бок о бок перед нами. Судя по сложению, девушкам было лет шестнадцать, хотя бесформенные платья мешали определить их возраст точно, и головы они склонили так, что увидеть их лица было невозможно. Вермунд заставил их — подошел к девушкам сзади, взял их руки в свои и точно торговец на рынке, который выставляет напоказ свой лучший товар, оттянул их головы назад, и мы увидели их лица. Это были полные близнецы, и даже дорожки от слез не помешали понять, что они на редкость красивы. Я вспомнил, как подкупил Вермунда и Ангантюра парой куньих шкур, совершенно одинаковых. Теперь передо мной оказалось подобное: две девушки-рабыни превосходного качества, одна другой — пара. Товарищество Ивара обрело сокровище.
Мы не стали мешкать. Уже смеркалось.
— Назад, на корабли! — приказал Ивар. — У этих людей могут быть друзья, и я хотел бы оказаться подальше отсюда прежде, чем они соберутся напасть на нас.
Последние заклепки были прочно забиты в кандалы мужчин-рабов, и отход товарищества сопровождался плачем и воем впавших в отчаянье селян. Несколько женщинпленниц упали на землю, то ли потеряв сознание, то ли потому, что ноги не несли их прочь от их детей. Этих холопы подняли и понесли на руках. Один из пленников, отказавшийся тронуться с места, получил сильнейший удар мечом плашмя и поплелся, спотыкаясь, вперед. Большая часть наших пленников смиренно, шаркая ногами, двинулась из деревни.
Ивар поманил меня.
— Идем со мной, Торгильс, — сказал он. — Ты можешь понадобиться.
Он повел меня обратно в пустую деревню, на то место, где лежало тело шамана. Я решил, что он вернулся за своей секирой.
— Это такой же плащ, как у тебя, верно? — спросил он.
— Да, — ответил я. — Это плащ нойды. Того, кого ты называешь колдуном. Хотя об этом племени я ничего не знаю. Эти люди совершенно не похожи на лопарей, среди которых я жил.
— Но если у этих людей есть колдун, значит, у них есть и бог. Разве не так?
— Похоже, что так, — сказал я.
— И если у них есть бог и колдун, это значит, что у них, наверняка, имеется святилище, где ему поклоняться, — Ивар огляделся, а потом спросил: — И если уж ты так много знаешь об этих нойдах, или как их там, подумай, где, по-твоему, может находиться это святилище?
Я растерялся. Я очень хотел ответить на вопрос Ивара, потому что, как и все, боялся его. Но деревня, на которую мы устроили набег, совсем не походила на стойбище саами. Этот лесной народ жил оседло, в то время как саами были кочевниками. Деревенское святилище могло быть где угодно, гдето поблизости, скрытое в лесу.
— Честное слово, понятия не имею, — ответил я, — но если подумать, то можно предположить, что нойда бежал именно к нему, либо чтобы укрыться, либо чтобы молить своего бога о помощи.
— Вот и я так думаю, — согласился Ивар и бодрой трусцой припустился к опушке темного леса в том направлении, куда бежал шаман.
Святилище оказалось на расстоянии меньшем, чем полет стрелы. Мы увидели его, как только миновав пашню, вошли в лес — высокая тесовая изгородь, посеревшая от времени, окружала священное место. Мы обошли кругом изгороди — всего не более тридцати шагов в окружности — ища вход, но не нашли. Я полагал, что Ивар просто пробьет изгородь, но он был осторожен.
— Не стоит слишком шуметь, — сказал он. — Времени у нас немного, селяне скоро соберут свое войско. Давай-ка, лезь, а тебе помогу.
Я оказался наверху изгороди и спрыгнул по другую сторону. Как я и ожидал, святилище было немудреным, подходящим для столь скромного поселения. Внутри была круглая площадка плотно убитой земли. В середине же стояло то, что поначалу я принял за толстое бревно, воткнутое в землю. Потом понял, что селяне поклоняются тому, что Pacca назвал бы сеидом, — обрубку дерева, в которое попала молния и оно приобрело очертания сидящего человека. Селяне увеличили сходство, вырезав очертания коленей, сложенных рук и выстругав сзади шею, чтобы подчеркнуть голову. Идол был очень, очень старым.
Я обнаружил засов, позволявший открыть часть изгороди, и впустил Ивара. Он подошел к идолу на расстояние вытянутой руки и остановился.
— Не такая уж бедная деревня, как казалось, — сказал он.
Он смотрел в простую деревянную миску, которую идол держал на коленях. В нее селяне клали свои приношения. Я тоже заглянул в миску, любопытствуя, чем они жертвовали. И вдруг у меня захватило дух. Голова закружилась. Не оттого, что я увидел какую-то страшную жертву, но от мучительных воспоминаний, ворвавшихся в мою голову, и она пошла кругом. Миска была наполовину наполнена серебряными монетами. Иные старые, истертые, неизвестно какие — они, должно быть, лежали здесь со времен пращуров. Но несколько монет сверху были еще свежи, и чеканку на них можно было легко разобрать. И на всех были те странные волнообразные письмена, какие я видел в свою бытность в Лондоне — в те дни, которых я никогда не забуду. В те дни, когда я впервые любился с Эльфгифу, а ее изящную шею украшало ожерелье из таких вот монет.
Ивар оторвал рукав от своей рубашки и, завязав узлом снизу, сделал мешок.
— Ну-ка, Торгильс, держи пошире, — сказал он и, взяв деревянную миску, высыпал в мешок монеты, а миску отшвырнул в сторону. Потом посмотрел на грубо вырезанную голову деревянного истукана. На шее у того был обод — шейное кольцо было столь потрачено непогодой, что, простое ли то железо или почерневшее серебро, понять было невозможно. Видно, Ивар решил, что это ценный металл, потому что попытался сорвать его. Однако кольцо не подалось. Ивар уже потянулся за своей секирой, но тут вмешался я.
— Не делай этого, Ивар, — сказал я, стараясь говорить спокойно и внушительно. Я боялся его бешенства, каковым он встречал любое противоречие.
Он повернулся ко мне и нахмурился.
— Почему?
— Это священная вещь, — сказал я. — Она принадлежит сейду. Взять ее, значит, накликать на себя его гнев. Это принесет нам несчастье.
— Не отвлекай меня. Что за сейд такой? — проревел он, все более свирепея.
— Бог, местный бог, который властвует над этим местом.
— Это их бог, а не мой, — возразил Ивар и замахнулся секирой.
Я уже рад был хотя бы тому, что удар предназначен был истукану, а не мне, ибо деревянную голову он снес одним махом. Ивар снял кольцо и надел его на свою голую руку.
— Слишком ты робок, Торгильс, — сказал он. — Гляди, оно мне в самый раз, по размеру.
И он побежал к выходу.
Было темно, когда мы вернулись на берег реки. Все уже погрузились на ладьи и ждали. Пленников уложили на днища, и едва мы с Иваром уселись, как гребцы взялись за весла. Мы уходили от этого места как можно быстрее, и темнота скрывала наше бегство. Никто из местных жителей не перехватил нас, и как только мы добрались до нашей стоянки, Ивар выскочил на берег и приказал готовиться к немедленному отплытию. К рассвету мы были уже далеко, вернувшись на широкую дорогу большой реки.
Назад: ГЛАВА 15
Дальше: ГЛАВА 17