Книга: Побратимы меча
Назад: ГЛАВА 11
Дальше: ГЛАВА 13

ГЛАВА 12

Потребовалось почти две недели, чтобы дойти, а точнее сказать, дотащиться до ставки Кнута в городе Роскильде. Я шел по земле ярла Ульфа, который, как я знал, был предателем, и посему я избегал встреч с людьми, обходил деревни стороной и спал под заборами или под прикрытием земляных насыпей. Череда этих дней слилась в одно смутное горестное воспоминание, помню только, что ночи мои были полны ужасными картинами насилия и смерти. Когда шел дождь, я просыпался, дрожа от холода и страха, капли дождя на моем лице оживляли образы необычайно взвихренных грозовых туч, побежденного ворона и еще один образ, в то время казавшийся мне столь зловещим, что я старался изгнать его из своих мыслей — черная ведьма верхом на ветре. Раза два мне представлялось, и я мог бы поклясться, что так оно и есть, — Транд сидит где-то рядом со мной во тьме, и лужа черной крови натекает из его ноги. Я лежал, оцепенев от горя, не зная, не вызвал ли я своим ясновидением его призрак из мертвых, и ощущал свое полное одиночество и близость к безумию. Перебитое горло так болело, что, когда голод заставлял меня постучаться в дверь какого-нибудь придорожного деревенского дома, чтобы попросить подаяния, обитатели его принимали меня за немого. Мне приходилось пользоваться жестами, чтобы быть понятым. Иногда мне давали объедки. Чаще гнали пинками и бранью, а то и собак на меня спускали.
Но в конце моего пути он, Один, пришел мне помочь в моем бедственном состоянии. Я прокрался в Роскильде как бродяга, грязный и с безумными глазами, и был тут же схвачен караулом. Однако Один устроил так, что Кьяртан, однорукий телохранитель, оказался в тот день начальником стражи, и когда меня привели к нему, он посмотрел на меня с изумлением.
— Торгильс, у тебя такой вид, будто тебя жевал Нидхегг, пожиратель трупов! — сказал он. — Что с тобой случилось, ради Тора?
Я бросил взгляд на своего поимщика, и Кьяртан понял намек. Он отослал караульщика обратно на его пост, потом заставил меня сесть и, прежде чем выслушал мой рассказ, хотел накормить мясом. Мое же бедное горло позволило мне проглотить только миску теплой каши, после чего я поведал ему о засаде и о гибели йомсвикингов, посланных к Кнуту.
Я кончил, Кьяртан некоторое время сидел молча.
— Впервые слышу об этом, — сказал он. — Ваша битва с данами произошла в столь отдаленном месте, что никто о ней не знает. Победители же, полагаю, ушли в море, перевязав свои раны, и были то люди ярла Ульфа, изменники, и они об этом будут помалкивать, потому что дела обернулись против них.
— Что ты имеешь в виду? — хрипло спросил я.
— Пока они подстерегали йомсвикингов у Шелланда, королевские корабли сошлись с недругом у побережья Сконе. Была великая битва в устье Святой реки. Обе стороны притязают на победу, и, говоря по чести, сам я думаю, что нам еще повезло, ибо мы не потерпели сокрушительного поражения. Однако и норвежцы со свеями не сразу теперь оправятся. — Потом он помолчал и добавил: — Мне нужно бы точно знать — когда, ты говоришь, йомсвикинги попали в засаду?
— Я потерял ход времени, пока шел сюда, — ответил я. — Но с тех пор минуло примерно две недели.
— Пожалуй лучше будет, коль сам ты донесешь об этом королю. Это я могу устроить. Но, смотри, до встречи с ним никому ни слова.
— Но мне надо передать Торкелю Длинному последнее слово Транда. Он велел сказать Торкелю, что бесчестье Хьорундарфьорда прощено ему.
Кьяртан уставился на меня.
— Стало быть, ты не знаешь о переменах при дворе Кнута.
— Что случилось? — спросил я.
— Ты не сможешь поговорить с Торкелем, это уж точно. Он мертв. И самое удивительное, что умер он в собственной постели. Никак не ожидал такого от бывалого воина. Так или иначе, он уже не получит сообщения от Транда, разве что они обменяются новостями в Валгалле, коль скоро именно это место уготовано им обоим. Своей смертью Торкель весьма подвел Кнута. Король назначил его своим наместником здесь, в Дании, и когда Торкель умер, ярл Ульф занял его место.
— Но ведь это люди ярла Ульфа напали на нас! — выпалил я.
— Вот именно. Вот почему будет разумней никому не сказывать о засаде, устроенной йомсвикингам.
Надо думать, Кьяртан имел немалое влияние на королевских чиновников — встреча моя с королем состоялась в тот же вечер. Состоялась она втайне, вдали от королевской ставки. Присутствовало только трое — Кьяртан, я и муж той женщины, которую я все еще любил.
Впервые довелось мне увидеть Кнута вблизи, и конечно, судил я о нем с ревностью. Король направлялся на какое-то торжественное пиршество, а посему на нем был яркий синий плащ, застегнутый на правом плече золотой пряжкой, свободная рубаха из тонкого льна с золотой ниткой, шитая золотой же каймой по подолу и манжетам, алые порты и клетчатые чулки. И его мягкие кожаные башмаки тоже были украшены прямоугольным золотым узором. В нем чувствовалась властность, благородство и мужество. Но что меня поразило больше всего — это то, что он был почти одних лет со мной, может статься, на три-четыре года старше. Я быстро прикинул в уме. Выходило, что он возглавлял дружину, будучи еще юношей, в то время, когда я подростком жил в Винланде. От этого сравнения я ощутил собственную недостаточность. Вряд ли для Эльфгифу я был удовлетворительной заменой. Тело Кнута было великолепно, ладное и крепкое. Только нос вредил его привлекательной внешности — торчащий, тонкий и слегка крючковатый. Однако сей недостаток с лихвой возмещался глазами — большими, широко расставленными, с твердым и уверенным взглядом. Он пристально смотрел на меня, пока я, хрипя и запинаясь, рассказывал.
Когда я кончил, Кнут обернулся к Кьяртану и спросил напрямик:
— Это правда?
— Да, господин. Я знаю этого молодого человека довольно давно и могу поручиться за его честность, равно как и за его храбрость.
— Он никому больше не станет рассказывать эту историю?
— Я велел ему поостеречься, господин.
— Ну что ж, он честно заработал свое жалованье. Сколько мы обещали йомсвикингам?
— По пятнадцать марок серебра каждому, господин. Половину вперед. Окончательная же выплата — после того, как они сразятся на нашей стороне.
— Значит, по рукам! Судя по всему, они сразились, и только один из них остался в живых, чтобы получить свое жалованье. Я удвою выплату. Проследи, чтобы казначей выдал ему тридцать марок. И еще проследи, чтобы его никто не видел. Сделай так, чтобы он уехал, и куда-нибудь подальше.
Король круто повернулся и ушел. Он закончил разговор столь бесцеремонно, что я подумал было — уж не знает ли он о моих делах с Эльфгифу.
По дороге к жилищу Кьяртана я осмелился спросить его:
— А что, королева, то есть Эльфгифу, она здесь, с королем?
Кьяртан остановился, повернулся ко мне. В темноте я не видел его лица, но голос его звучал серьезнее, чем когда-либо:
— Торгильс, позволь мне дать тебе один совет, хотя полагаю, это вовсе не то, что тебе хочется слышать. Ты должен забыть Эльфгифу. Забыть о ней напрочь, ради твоей же безопасности. Ты не знаешь придворной жизни. Люди, приближенные к высокому месту власти, ведут себя не как все прочие. У них свои, особые, резоны и цели, и добиваются они их, не зная жалости. Сыну Эльфгифу, Свейну, теперь десять лет. Он пошел в отца лицом и манерами, и она питает надежду на то, что наследником Кнута станет он, а не дети королевы Эммы. И она пойдет на все, чтобы добиться этого.
Я попытался перебить его.
— Вот не знал, что у нее есть сын; она никогда мне не говорила.
Голос Кьяртана был беспощаден, он словно и не слышал моего лепета:
— На самом деле у нее два сына. Коль она не говорила тебе о них, тем более, значит, я прав. Их сызмальства отдали на воспитание. Они росли в Дании, а Эльфгифу жила в Англии. А сейчас в ее игре ставка слишком высока — по меньше мере, английский престол. Если она решит, что ты ей помеха, памятуя о том, что было в Нортгемптоне… Я ни в чем тебя не виню, Торгильс. Я просто хочу, чтобы ты понял — Эльфгифу может быть опасна для тебя. И в ней есть беспощадность, поверь мне.
Я онемел. Сначала я потерял Транда, а теперь мое заветное представление об Эльфгифу разбилось вдребезги. Мать двоих детей, самолюбивая королевская супруга, лживая, коварная — это не та милая, пылкая женщина, память о которой я лелеял эти два года.
Голос Кьяртана смягчился.
— Торгильс, скажи спасибо Одину, что ты остался в живых. Ты мог бы лежать трупом вместе со своими товарищами на драккаре. Ты молод, тебя ничто не связывает, а с завтрашнего дня у тебя будут свободные деньги. Завтра я отведу тебя к королевскому казначею, и ты получишь королевский дар. Смотри на желание Кнута избавиться от тебя как на еще один знак — это Один охраняет тебя. Двор — змеиная яма каверз и заговоров, и тебе лучше держаться от него подальше. Ты, верно, думаешь, что король по щедрости своей одарил тебя? Но когда бы те данские корабли, напавшие на вас, подошли бы к Святой реке вовремя, к битве, тогда конунг Кнут вполне мог бы потерять свою корону. А властители не любят знать, что они в долгу перед кем-то.
Это его последнее замечание не имело никакого смысла.
— Не понимаю, как поражение йомсвикингов могло спасти короля. Мы так и не встретились с ним. Мы были для него бесполезны, — сказал я.
— А подумай-ка сам, — ответил Кьяртан. — В последнее время Кнут все меньше доверяет Ульфу. Он боится, что ярл замышляет против него, и твой рассказ о засаде, устроенной йомсвикингам, подтверждает двуличие Ульфа. Его корабли напали на йомсвикингов, зная, что те идут на подкрепление к королю. Они ведь не предполагали, что кто-то из вас уцелеет и принесет эту весть. А получилось так, что засада задержала корабли Ульфа, и они не поспели к решающей битве на Святую реку. Окажись они там, Ульф мог бы почесть себя достаточно сильным, чтобы переметнуться на сторону свеев. А это было бы концом для конунга Кнута.
В тот момент я думал, что в словах Кьяртана есть какая-то чрезмерная низость и гнусность, однако он оказался прав. Вскоре этот нарыв, зревший между королем и ярлом Ульфом, лопнул. Они играли в шахматы, когда Кнут, большой любитель шахмат, сделал неправильный ход. Ульф тут же взял одного из его коней. Кнут настаивал на том, что ход следует переиграть, и это столь разозлило Ульфа, что он вскочил с места, перевернул доску и вышел. Кнут крикнул ему вслед, что он спасается бегством. Ульф же бросил в ответ, что это Кнуту пришлось бы бежать со Святой реки, когда бы дружина Ульфа не сражалось на его стороне.
В ту ночь ярл нашел убежище в роскильдском храме Белого Христа. Но это его не спасло. На рассвете Кнут послал в храм воина из своей ближней дружины с приказанием убить Ульфа. Христиане возроптали, ведь убийство произошло в одном из их храмов. Я же, услышав об этом деле, по-настоящему похолодел. Ульф был женат на сестре Кнута. А если можно убить свояка в борьбе за престол, то насколько же проще стать жертвой обыкновенному любовнику королевы.

 

* * *

 

— Мне нужны подробности! — взволновался Херфид. — Из этого может выйти прекрасная сага — «Последняя битва йомсвикингов»! Ты можешь описать мне вождя данов? Какой хулой обменялись они с Трандом? Сошлись ли в единоборстве? Такой поединок очень понравится слушателям.
— Нет, Херфид, все было точно так, как я тебе рассказал. Беспорядочно и жестоко. Я не видел, кто отрубил ногу Транду, и я даже не знаю, кто вел данов. Поначалу мы думали, что они на нашей стороне, идут на помощь к королю. А потом они напали на нас.
Горло у меня болело. Порою оно, утомившись, выдавало «петуха», как у мальчишки переходного возраста.
По счастливому совпадению Херфид плыл на том же корабле, на котором Кьяртан отправил меня подальше от придворных козней. Херфид наконец-то отказался от попыток получить место королевского скальда, и направился обратно на Оркнеи, где у нового ярла могла найтись для него работа.
— Оказалось, у Кнута и без меня хватает скальдов, — сетовал Херфид. — Сигват Тордарссон, Хальвард Харексблеси и Торарин Славослов, не говоря об Оттаре Черном, его любимце. Им вовсе не по вкусу новое состязание. — Вид у него был горестный. — А вот сочини я воистину славную сагу о йомсвикингах, тогда бы меня приветили.
— Я так не думаю, Херфид. Может статься, Кнуту совсем неохота, чтобы ему напоминали об этом случае.
— Ну, ладно… может быть, ты когда-нибудь передумаешь. А пока расскажи-ка мне какие-нибудь ирландские саги, ведь ты жил в той стране и, верно, слышал их, а я, глядишь, вставлю что-нибудь из них в свои повествования. Взамен же я дам тебе еще пару уроков стихосложения и сказывания. Они могут тебе пригодиться, коль ты решишь когда-нибудь зарабатывать сказительством. Ну, а кроме того, так мы скоротаем время на корабле.
Кормчий, везший нас на Оркнеи, спешил. Для такого плавания время было позднее, но кормчий был человеком, везучим на погоду, и корабельная дружина доверяла его суждениям и мореходному искусству. Херфид, напротив, зная больше сотни кеннингов моря и морских кораблей, не имел ни малейшего понятия о морском деле. Он производил необыкновенное впечатление на наших доблестных корабельщиков, расхаживая по настилу, называя это суденышко «конем волны» и «медведем спутанной снасти» и даже «змеем паруса». Когда мы отошли от причалов Роскильде, волны стали «кровлей кита», а зазубренные скалы были «клыками вод». У иного из корабельщиков брови лезли на лоб от удивления, когда он называл нашего бодрого кормчего «альвом челна», и похоже, что кормчий слышал это.
К счастью, когда я уже решил, что Херфида вот-вот бросят за борт за его наглость, мы попали в морское течение у оконечности Кайтнесса. Это было столь же страшно и смертельно опасно, как и все, пережитое мною на море, кроме, может быть, того кораблекрушения в шхерах Гренландии, но тогда я был слишком мал, чтобы запомнить что-либо. Течение, мчась на запад мимо мыса, создавало водовороты и странные излучины, так что стало казаться, будто плывем мы по огромной реке в половодье, а не по морю. Тут я понял, отчего корабельщики так доверяют своему кормчему. Он безошибочно ввел корабль в стремительное течение, храбро бросив судно в стремнину, в самый прилив, и нас понесло вперед, точно щепку в весеннем потоке. Корабль наш то скользил, ниспадая и поднимаясь, то бросало его вперед и вниз, словно засасывало на дно моря, только чтобы снова выбросить, и он замирал на месте и вновь нырял в бездну. Требовалось высочайшее мастерство морехода, чтобы удержать корабль. Сам кормчий стоял у кормила, который Херфид назвал «широколезвым мечом моря», а корабельщики как-то так управлялись с парусом, что мы не теряли ветра, и не было бортовой качки. Мы мчались по грохочущему потоку, и рев прилива оглушал нас.
Бедняга Херфид замолчал, когда бег корабля ускорился. Скоро пришлось ему добраться до борта, ухватиться за растяжку мачты, и когда корабль вдруг накренился, скальд перегнулся через борт и изверг содержимое своего желудка в море. Так он и стоял там, жалко тужась и блюя, пока мы не вышли из потока, и ход наш замедлился настолько, что кормчий смог оставить кормило. Он подошел к Херфиду и спросил с невинным видом:
— А как теперь ты называешь море — «поглотителем завтрака» или «принимающим блевотину?»
Херфид поднял свое бледно-зеленое лицо и бросил на него взгляд, исполненный истинной ненависти.

 

* * *

 

Бирсей, родина Оркнейского ярла, остался таким же, каким я его запомнил — скромным поселением из нескольких домов, столпившихся за дюнами, поросшими клочковатой травой. На Бирсей суда заходят только потому, что он расположен на перекрестке корабельных путей между Англией, Ирландией и Исландией. Гавань там настолько открыта яростным зимним бурям, налетающим с запада, что местные вытаскивают свои корабли на берег и привязывают к полузатонувшим сараям либо за насыпями из камней и песка. Наш кормчий ничуть не хотел оставаться в столь опасном месте дольше необходимого, и стоянка длилась ровно столько времени, сколько требовалось на то, чтобы добраться до длинного дома, поклониться ярлу и чтобы Херфид испросил дозволения остаться.
Новый оркнейский ярл, как и Кнут, принадлежал к новому поколению — предприимчивый, дерзкий и бессовестный. Его звали Торфинн, и Херфиду повезло. Молодой ярл искал скальда для прославления, и Херфиду дали место, временное, на испытание. Потом до меня дошел слух, что Торфинн утвердил его на этой должности, когда ему донесли, что прозвище «Могучий» закрепляется за ним, а первым назвал его так Херфид в своей хвалебной песне.
К моему великому удивлению, бабка ярла, Эйфни была еще жива. Я не видел ее почти восемь лет, но она как будто совсем не изменилась. Может быть, еще немного сгорбилась, и седины у нее прибавилось, а потому она туго завязывала свой головной платок под подбородком. Однако же ум у нее был, как и прежде, ясный.
— Стало быть, ты едва не погиб в очередном сражении, — этими словами она приветствовала меня.
Ничего удивительного. Все почитали Эйфни вельвой, провидицей, и мало что могло скрыться от ее проницательности. Это она сообщила мне, что я — зеркало духов, и мое ясновидение проявляется чаще всего в том случае, когда я оказываюсь рядом с обладателем такого же дара.
— Я хочу тебя спросить кое о чем, — сказал я. — Мне было видение, мне непонятное, и я еще никому не рассказывал о нем.
— Расскажи мне.
— Это было во время сражения. В разгар битвы вдруг налетела буря с градом, мы промерзли до костей. Ветер, который нес градины, будто все время бил нам в лицо, куда ни повернись, а врагам нашим не мешал. Он дул с такой силой, что стрелы поворачивали вспять, и против него невозможно было удерживать копье. В этом было нечто сверхъестественное. Все так думали. Иные из вендов и ютландцев кричали, что это — колдовство.
— А сам ты как думаешь? — спросила старуха.
— Думаю, что у наших врагов был сверхъестественный союзник. Я видел — то была женщина, — она появилась вместе с градом. Сначала по ее виду — а выглядела она сверхъестественно, и мчалась, оседлав ветер, — я подумал, что это валькирия явилась за нашими мертвыми. Но то была другая женщина — с лицом жестоким, с холодным взглядом, и она была в бешенстве, кричала, ярилась и указывала на нас когтистой рукой. Всякий раз, когда она появлялась, град шел гуще, и ветер задувал сильнее.
Эйфни презрительно усмехнулась моему невежеству.
— Ну уж и валькирия. Или ты не слыхивал о Торгерд Хольгабруд? Вот кого ты видел.
— А кто это? — спросил я.
— Транд мог бы рассказать тебе, — ответила она. — Она явилась у Хьорундарфьорда, когда йомсвикинги впервые потерпели поражение. То богиня-покровительница северных норвежцев. Ярл Хакон, вышедший против йомсвикингов, ради победы принес ей в жертву своего семилетнего сына. Та жертва была столь щедрой, что и поныне Торгерд Хольгабруд возвращается, чтобы извести йомсвикингов. Она кровопийца, ведьма войны.
Надо думать, Эйфни заметила мое недоверие, она схватила меня за руку.
— Слушай меня: знамения были в Кайтнессе и на Фарерах вскоре после великой бойни при Клонтарфе. Там валькирии действительно явились приверженцам исконной веры — двенадцать валькирий, верхом на конях. И всюду они начинали ткать: их уток и основа — внутренности мертвых, черепа убитых — ткацкие грузила, мечи — берда, стрелы — челноки. Они ткали и пели о павших в битве. Ты-то, может быть, не знаешь о Торгерд Хольгабруд или о сестре ее Ирпе, но венды и ютландцы были правы. В тот день против вас работала вельва — кто-то ведь вызвал бурю с градом и волны, и побудил Торгерд сражаться против вас. Пусть это будет тебе наукой. Берегись того, кто использует против тебя тайную силу.
Я забыл ее слова и через несколько месяцев поплатился за это.

 

* * *

 

Я вернулся в Исландию, и тут стало ясно, что Греттир превратился в легенду. Силы были неравны, однако он по-прежнему оставался на свободе, избежав всех попыток схватить его. Еще более удивительно, что он выжил, ибо никогда прежде не назначалось столь высокой награды за голову изгоя. Торир удвоил цену, которую он и его родичи готовы были выплатить всякому, кто убьет или схватит Греттира, и кое-кто из людей, охочих до богатства, попытался получить те деньги, однако неудачно. Особенно же смеялись над участью одного из них. Греттир одолел его, заставил раздеться и вернуться домой в одном исподнем. Другие же рассказы походили больше на выдумку и напоминали мне тот случай, когда мы с Греттиром ограбили могильный курган. Говорили, будто Греттир перебросил женщину-тролля через утес так, что она умерла, будто он проплыл под водопадом и нашел великана, который жил в пещере, выстланной человеческими костями, будто он жил в удаленной пещере с полувеликаном. Однако все сходились в одном: сейчас Греттир живет на острове в северо-западных фьордах.
— Отчего же, — спросил я у хуторянина из Рейхольта, у которого заночевал, — отчего же никто, собрав своих единомышленников, не отправится туда и не схватит его?
Мой собеседник покачал головой.
— Ты видел бы остров, на котором он засел — голые утесы, на них почти невозможно взобраться. Можно, конечно, но только по лестницам, а Греттир поднимает их всякий раз, когда завидит чужую лодку. Да и не один он там. Его младший брат Иллуги живет с ним, да еще, говорят, слуга, человек по имени Глам или что-то вроде этого. А может, и еще кто. Трудно сказать наверняка. Греттир никого не пускает на остров с тех пор, как занял его, хотя, как я слышал, местные хуторяне в ярости. Раньше они пасли овец на плоской вершине острова. Кто-нибудь залезал наверх, спускал веревку, и овец одну за другой втаскивали. А поднявши овец, можно плыть восвояси, оставив их там без пастуха. Никуда они оттуда не денутся.
Он сказал, что остров называется Дрангей, сиречь «морской утес», и расположен он в устье Скагафьорда.
— А другого способа выбраться оттуда нет? — спросил я.
— Поговаривают, что Греттир время от времени добирается до берега вплавь. Только это никак невозможно, — ответил хуторянин. — Остров стоит посреди устья, далеко, и течение там сильное, человеку с ним не справиться, утащит и утопит. Я так думаю, это все россказни.
Вот ведь странно, подумал я, верит хуторянин в троллей и великанов, живущих под водопадом, а в способности человека не верит. Я ведь своими глазами видел, как Греттир в Норвегии переплыл широченный фьорд.
Несколькими днями позже, стоя на берегу Скагафьорда, я понял, почему хуторянин не верил в силу Греттира. Остров Дрангей был очень далеко. Очертаниями он напоминал огромные льдины, что время от времени заплывали в гавань Эйриксфьорда в Гренландии — в детстве я их видел. Ледяные горы стояли в проливе неделями, медленно тая. Только те ледяные горы весело сверкали белизной с синим оттенком, а остров Дрангей темнел грузным столом. Я задрожал — даже подумать было страшно о том, чтобы пуститься вплавь через это пространство, да еще там, у берега острова, я разглядел завитки прибоя. Значит, должен быть здесь, на этом берегу, посредник, который время от времени ходит к острову на веслах, привозит припасы и новости.
Я обошел берег фьорда, останавливаясь то в одном доме, то в другом, говоря, что ищу землю, хочу купить. Назывался я именем вымышленным — не хотел, чтобы Гуннхильд и ее отец узнали, что я вернулся в Исландию. Единственный, кто знал о моем возвращении, был Снорри Годи — к нему, хитроумному годи, я обратился, чтобы обсудить выкуп за мой огненный рубин. Он по-прежнему хранил камень в надежном месте, и я оставил ему большую часть моего серебра, попросив Годи подождать, не отдавать серебро семье Гуннхильд, пока я не встречусь с Греттиром. Себе же я оставил ровно столько, чтобы было что показать хуторянам из Скагафьорда в доказательство, что земля их мне по карману.
Я скоро понял, кто из них, скорее всего, сообщается с Греттиром. Он владел хутором, расположенным ближе других к Дрангею, и с той стороны острова было подходяще место для высадки, и у хозяина имелся лодочный навес. Да к тому же, он был не из тех, кем верховодил Торбьерн Крючок, богатейший землевладелец в округе. Торбьерн Крючок, как я понял, был человек жесткий. Все в нем сбивало с толку. На месте одной глазницы — сплошной шрам. Глаз он потерял в юности, мачеха ударила его по лицу за непослушание, и он окривел. Теперь это был угрюмый, злобный и явно задиристый человек.
— Мы этого ублюдка выгоним с наглей земли, даже если сам я сдохну при этом, — заверил он меня, когда я завел разговор о Греттире, засевшем на острове. — Здесь, в округе, половина мужчин — трусливы, у них не хватает духу что-нибудь предпринять. Вот я и скупил их доли острова — мы владели им в складчину, — и теперь уж кому, как не мне, решать, что с ним делать. — Он замолчал и подозрительно глянул на меня. — А все же, у тебя тут какой интерес?
— Просто хочу знать: коль заимею хутор здесь, смогу я купить долю в острове и отвезти туда овец?
— Без моего разрешения не сможешь, — рявкнул он. — Пока ты будешь возиться с покупкой земли, я уж постараюсь заполучить большую часть острова. Греттир — вот помеха. Но мы его достанем, этого грязного сучьего сына.
Я вернулся к тому хуторянину, который, как мне думалось, поставлял припасы Греттиру на Дрангей. Разумеется, после того, как я посулил ему достаточно серебра, он согласился отвезти меня на остров с наступлением темноты. Однако предупредил, что от Греттира можно ждать чего угодно, и что он очень опасен.
— Поберегись, — предупреждал он. — Когда на этого изгоя находит, он становится просто бешеным. Прошлой осенью он вплавь перебрался сюда и вломился в дом. Искал припасов, но в то время меня не было дома. Тогда он снял с себя мокрую одежду, лег у огня и уснул. Две служанки наткнулись на него совершенно голого. Одна из женщин что-то такое сказала, насмешливое, мол, снасть у него маловата для такого крупного мужика. Он вскочил в ярости и схватил ее. Вторая убежала, а Греттир изнасиловал женщину, которую схватил. Понимаю, он долго прожил на острове, но все равно это было жестоко.
Рассказ хуторянина огорчил меня. Я знал, что Греттир неуравновешен и непредсказуем. Я сам был свидетелем многих его жестокостей. Но никогда прежде он не поступал так с женщинами. Судя по слухам, именно женщины не раз спасали его, пожалев и спрятав у себя в доме. Меня ужаснуло, что он прибег к насилию в ответ на пустячную дерзость. Я боялся, что от долгого изгнания Греттир опустился, превратился в полудикаря. Я понятия не имел, какой прием окажет мне мой названый брат.
Я щедро заплатил хуторянину, чтобы он под покровом тьмы доставил меня на Дрангей в ближайшую безветренную ночь и чтобы помалкивал обо мне. Он высадил меня на узкую отмель под отвесным утесом, и всплески его весел затихали вдали, пока я ощупью искал основание деревянной лестницы, которая, по его словам, должна быть здесь. Слышал я только шорох да поскребывание коготков морских птиц, устраивающихся на ночлег, да в ноздри бил острый запах помета. Осторожно, на ощупь, шаг за шагом я поднимался по шатким деревянным перекладинам. Первая лестница привела меня к выступу на скале. Пошарив руками, я нашел основание второй лестницы, ведущей дальше вверх. Греттир не поднял лестницы на ночь, как будто не страшился нежданных гостей — это меня удивило.
Выбравшись на плоскую вершину острова, я двинулся по густой траве и тут споткнулся о тело сторожа. Человек крепко спал, закутавшись в тяжелый плащ и наполовину зарывшись в неглубокую выемку. Он испуганно хрюкнул, когда я наступил ему на ноги, и я скорее почувствовал, чем увидел, что он сел и пялится на меня.
— Это ты, Иллуги? — спросил он.
— Нет, это друг, — ответил я. — Где Греттир?
Едва различимая фигура только фыркнула и сказала:
— Ну, тогда все в порядке, — и он снова завалился в свою нору и уснул.
Боясь, как бы в темноте не свалиться с утеса, я сел на землю и стал ждать рассвета.
При свете дня я увидел, что вершина острова — это сплошное пастбище, сильно пощипанное овцами, и насчитал их по меньшей мере два десятка. Со всех сторон остров словно парил в воздухе, по краям обрываясь крутыми утесами. Только за моей спиной, там, где деревянная лестница дотягивалась до вершины, можно было сюда забраться. А между мной и лестницей я видел какую-то кучу тряпок, обозначавших место, где лежал сторож Греттира. Сторож все еще спал.
Я же встал и пустился на поиски Греттира. И ничего не увидел, кроме спокойно пасущихся овец. Не было ни хижины, ни лачуги, никаких других признаков жилья. Я подошел к западной оконечности острова. Для этого потребовалось сделать всего две сотни шагов, и вот я уже на краю утеса, гляжу вниз, а до моря — несколько сотен футов. Далеко внизу на восходящих потоках воздуха кружились белые чайки. Смущенный отсутствием Греттира, я вернулся по своим следам к южному краю острова. И почти добрался до самого дальнего утеса, когда, обойдя большой валун, торчащий из земли, наткнулся на дом моего названого брата. Это была землянка, гораздо больше похожая на медвежью берлогу, чем на человеческое жилище. Он выкопал землянку, крышу настелил из трех-четырех стволов деревьев, которые, очевидно, подобрал на берегу, потому что на острове не было ни единого дерева, ни даже кустика. Поверх стволов уложен слой торфа. В задней части землянки имелось отверстие для выхода дыма от очага. Невеселое, жалкое жилище.
Должно быть, Греттир почуял мое присутствие. Я все еще рассматривал это гнетущее зрелище, когда он появился из своего убежища. Его вид меня потряс. Он выглядел изможденным, осунулся, волосы серые, слипшиеся, кожа — погрубевшая от земли и дыма. Под глазами красные круги от худого воздуха в землянке, одежда рваная и грязная. Я вспомнил, что не заметил на острове источника пресной воды, и недоумевал, где он и его товарищи берут питьевую воду. А уж о стирке и говорить нечего. Но несмотря на весь его нелепый и потрепанный вид, я испытал гордость. Невозможно было усомниться в неизменной твердости, какая читалась во взгляде моего названого брата, обращенном на меня — и вот он осознал, кто стоит перед ним.
— Торгильс! Клянусь богами, это Торгильс! — воскликнул он и, шагнув ко мне, крепко меня обнял. От него воняло, но какое это имеет значение.
Вдруг он отпрянул.
— Как ты сюда попал? — удивленно спросил он, и тут же удивление обернулось подозрением. — Кто тебя привез? И как ты прошел мимо Глама?
— Все в Исландии знают, что ты живешь на этом острове, — ответил я, — а кто твой перевозчик, нетрудно было выяснить. Он высадил меня ночью. Что же до Глама, то он не слишком рьяно исполняет свои обязанности.
И тут из землянки позади Греттира появилась вторая фигура. Очевидно, то был его младший брат Иллуги. Младше Греттира лет на десять, худой, по-видимому, от недоедания, волосы черные, кожа бледная, и одежда тоже — почти лохмотья. Он ни слова не молвил, даже когда Греттир представил меня как своего названого брата, и я подумал, не подозревает ли он меня в худом умысле.
— Ну, и что ты скажешь о моем владении? — спросил Греттир, широко махнув рукой в сторону южного горизонта. Вход в землянку был обращен на Скагафьорд и дальше, на дальние плоскогорья материка. Слева и справа тянулся берег фьорда, а позади него поднимались склоны гор в полосках снега. — Замечательный обзор, не правда ли, Торгильс? И очень удобный. С этого места на всю длину фьорда я вижу любую лодку задолго до того, как она доберется до моего берега, где можно высадиться. Врасплох меня не застанешь.
— По крайней мере, днем, — пробормотал я.
— Да, — сказал Греттир. — Но до сих пор еще никто не осмеливался высадиться сюда ночью, а впредь я не стану доверять охрану этому ленивцу Гламу. Он ленив, но забавляет меня своей болтовней, а, видят боги, малость веселья и балагурства нужны человеку, особенно здесь, особенно зимой.
— Чем ты живешь? — спросил я. — Еды, наверное, очень мало.
Греттир показал желтые зубы сквозь грязную спутанную бороду.
— Мои соседи каждые две недели любезно жертвуют мне овцу, — сказал он. — Конечно, приходится себя ограничивать. На острове было восемьдесят голов, когда мы здесь поселились, а с тех пор осталась половина.
Я быстро подчитал в уме. Греттир живет на Дрангее, по меньшей мере, год, а может быть, и дольше.
— Тут есть один старый баран, которого мы съедим последним. Он стал совсем ручным. Каждый день приходит к землянке и трется рогами о дверь, ждет, чтобы его приласкали.
— А как же с водой? — спросил я.
— Собираем дождевую, ее здесь достаточно, а не то — вон там на востоке, над выступом, сочится вода. Набегает пара пригоршней за день, на всех хватит, чтобы продержаться.
— На всех — на четверых? — спросил я.
Греттир сразу же понял.
— Ты хочешь сказать, что желаешь остаться здесь? — спросил он.
— Да. Если ты и Иллуги не возражаете.
Так я стал четвертым в общине изгоев, и почти год остров Дрангей был моим домом.
Назад: ГЛАВА 11
Дальше: ГЛАВА 13