ГЛАВА 10

И к полудню Йомсборг все еще казался неясным пятном на горизонте. Наш побитый непогодами торговый корабль, которым в складчину владели вендские купцы, с рассвета медленно приближался к дому йомсвикингов, но, казалось, ничуть не приблизился. После величественных гор и скалистых берегов Исландии и Норвегии невзрачный вид побережья Балтики меня разочаровал. Его однообразию соответствовало серое пасмурное небо, отраженное в темной воде под нашим штевнем. Уже две недели мы с Трандом провели в плавании, и мне не терпелось добраться до места нашего назначения. Я стоял, ухватившись за снасти с наветренной стороны, словно мог своей силою подтолкнуть судно вперед.

— Когда дадут нам боги, тогда и прибудем. А будет это довольно скоро, — молвил Транд, заметив мое нетерпение.

— Это здесь ты взял свою добычу? — спросил я, вглядываясь в темную линию, где небо сходится с морем.

— Не здесь, но в обществе товарищей, которые жили здесь, — ответил он.

— Когда ты видел их в последний раз?

— Не встречал после последней великой битвы в Хьорундарфьорде с норвежским ярлом Хаконом — тому уже три десятка с лишним лет.

— И ты не знаешь, что сталось с ними? Ты что-нибудь слышал о них?

— Нет, после нашего поражения — нет, — ответил он и отошел к противоположному борту, стал там, глядя вниз, на воду, и лицо его было невозмутимо.

Я бы на этом остановился, когда бы не один из мореходов-вендов. Он бочком подошел ко мне. С того дня, как мы с Трандом взошли на борт, этот человек то и дело поглядывал на моего молчаливого спутника, стараясь, однако, не выказывать излишнего любопытства. Теперь же, когда наше судно приблизилось к Йомсборгу, этот моряк воспользовался случаем задать вопрос, много дней крутившийся у него на языке.

— Старый йомсвикинг, да? — спросил он на своем норвежском с сильным акцентом, кивнув головой в сторону Транда.

— Не знаю, — ответил я.

— Похож на йомсвикинга, это точно, — продолжил корабельщик. — И едет в Йоми. Надо думать, к своим друзьям. Но не многих теперь отыщет. Они предпочли умереть.

Я подождал немного и подошел к Транду, который стоял, глядя, как взблескивает вода у форштевня, и спросил, что имел в виду корабельщик. Последовало долгое молчание, прежде чем высокий исландец наконец ответил, и говорил он так тихо, что мне приходилось напрягать слух. Впервые за все годы, что я знал Транда, голос его слегка дрожал. Была ли то грусть, гордость или стыд, не могу сказать.

— Всего восемь десятков вышли из морского сраженья живыми; всего восемь десятков из всех, не показавших спину врагу. Они нашли убежище на одном острове, и десятеро из них умерли от непогоды до того, как враги выследили и поставили выживших перед палачом. Торкель Лейра было его имя. Ярл Хакон приказал ни единого из йомсвикингов не оставлять в живых. Их так крепко связали по рукам, по ногам, что каждого пришлось наполовину волочить к месту казни, воткнув в волосы палку — они очень гордились тем, что перед битвой заплетали волосы в косы — и так несли каждого, как несут на шесте мертвого зверя, добытого на охоте. И каждому палач задавал один и тот же вопрос: «Ты боишься умереть?»

— И каков был ответ?

— Иные отвечали: «Я готов умереть» или что-нибудь вроде этого. Другие требовали, чтобы им позволили стать лицом к мечу палача, чтобы видеть приближающийся удар. Последним желанием одного из них было, чтобы ему развязали руки и дали кинжал, чтобы он был у него в руке, когда ему снесут голову с плеч.

— Какая странная просьба? — заметил я. — Зачем ему это?

— Он сказал, что в жилище йомсвикингов он и его товарищи часто о том толковали, в голове ли обитает ум или в теле, а теперь у него есть возможность разобраться в этом. Он решил держать кинжал в момент смерти, и если выронит его, когда голова расстанется с телом, значит, голова — вместилище его воли. А коль скоро рука удержит кинжал, стало быть, это тело приняло решение и придерживается его.

— И каков был результат опыта?

— Кинжал упал на землю прежде тела.

— Если я верно понял этого венда, он сказал, что кое-кто из йомсвикингов уцелел. Почему ярл Хакон сохранил им жизнь, коль поклялся всех перебить?

Транд мрачно улыбнулся.

— Все из-за шутки Свена, сына Буи. У него были необычные желтые волосы, длинные и блестящие, он ими очень гордился и отрастил почти до пояса, и немало времени проводил, расчесывая их и укладывая. Когда настала его очередь предстать перед палачом, он попросил, чтобы кто-нибудь подержал его волосы, дабы они не запачкались кровью, когда ему отрубят голову. Торкель Лейра согласился и велел своему подручному отвести волосы в сторону. Но когда Торкель нанес удар, а Свен, дернув головой, потянул подручного, тот пошатнулся, да так, что меч угодил ему по запястьям и отрубил их. Торкель Лейра, конечно, разъярился и занес уже меч для второго удара, чтобы обезглавить Свена, как должно, как вдруг ярл Хакон, который видел, что случилось, вмешался. Он сказал, что йомсвикинги, оказывается, столь неловки, что и умереть не умеют, и легче будет отпустить оставшихся, коль они обещают никогда не поднимать оружия против него. Ярл знал, что йомсвикинги держат свое слово.

— И сколько осталось в живых, кто мог бы сдержать обещание?

— Всего двадцать пять из восьмидесяти, подлежавших казни, — ответил Транд, и не успел я задать очевидный вопрос, как он добавил: — и я был одним из них.

Смеркалось, когда наш корабль вошел в пролив, ведущий к самому Йомсборгу, и я понял, что ошибался насчет кажущейся ровности берега. По мере продвижения явились длинные гряды, не такие изрезанные и грубые, как в Исландии, но ровная стена бурых и серых скал. У ее подножья каменистая отмель с валунами постепенно переходила в долгую полосу белого песка, подпирающую дюны. И вот, войдя в устье реки, мы увидели город, выстроенный на острове, скалистый берег которого поднимался почти от самой воды. Это делало город йомсвикингов непреступной твердыней. Сторожевые башни возвышались над крепостной стеной, два высоких вала, насыпанных по склону горы и вкруг внутренней военной гавани, защищали ее. Направляясь к торговым причалам, наш корабль шел вверх по течению, и я заметил, как Транд всматривается в устье гавани йомсвикингов, когда мы проходили мимо. Очевидно, ему не понравилось то, что он увидел. Столбы заграждений, обращенных к реке, пришли в плачевное состояние, древесина, пропитанная водой, сгнила. Два тяжелых створа деревянных ворот, облицованных железными пластинами, прежде защищали вход в гавань — во времена осады их можно было замкнуть, перекрыв доступ в гавань. Теперь створы покосились, и крепостные валы, с которых защитники метали снаряды в нападающих, обвалились. Твердыня йомсвикингов пришла в упадок.

Как только корабль причалил, мы с Трандом сошли на берег и направились в крепость. Город, по всей видимости, процветал и оказался гораздо обширнее, чем мне думалось, с правильной сетью улиц и множеством глухих стен, со складами и лавками, окна которых уже были закрыты ставнями на ночь. Признаки упадка вновь появились, когда мы начали подниматься на гору к крепости йомсвикингов. Широкая дорога вся была в рытвинах, обочины заросли травой. И главные ворота крепости не охранялись, как должно. Трое скучающих воинов даже не попытались остановить нас, когда мы проходили через ворота внутрь крепостных стен. Сами стены имели очертания овала, и в центре его была площадь для смотров. По четырем сторонам ее стояли четыре длинных дома, похожих на амбары, они-то явно и служили общежитиями. Каждое не менее восьмидесяти шагов в длину — в три бревна, крепко сплоченных в торец, а крыша покрыта дранкой. Было заметно, что три длинных дома брошены. Кровли их продырявились, по застрехам кое-где провисли. Но в четвертом, ближайшем ко входу в крепость, видимо, кто-то еще обитал. Крыша его была подновлена, из нескольких дымовых отверстий поднимался дым, и не менее двух десятков мужчин сидели перед главным входом на скамьях, за столом, стоящим на козлах, — иные беседовали, иные играли в какие-то настольные игры.

Мы с Трандом направились к ним, они подняли головы. Транд был еще шагах в двадцати, когда один из них поднялся на ноги. Это был жилистый человек в темном обыденном платье, но с осанкой воина. Судя по седым волосам, он был примерно одних лет с моим спутником. Вдруг он хлопнул рукой по столу, отчего фигурки на игральной доске подпрыгнули.

— Транд! — закричал он. — Клянусь головой быка Имира! Это, конечно, Транд! Эти длинные ноги я узнал бы где угодно! — Он поспешил к моему спутнику и заключил его в медвежьи объятия. — Никак не думал снова увидеть тебя! — кричал он. — Где ты был все эти годы? До меня дошли слухи, будто ты был среди тех, ходивших в Ирландском море, но то было десять лет назад, не меньше, и с тех пор никаких вестей.

— Я спокойно жил себе в Исландии, — ответил Транд, — пока не почувствовал, что настало время посмотреть, что сталось со старым братством.

— Тут, сам видишь, все совсем не так, как было раньше, — и старый воин махнул рукой в сторону пустых общежитий. — Но это неважно, это все переменится. Мы набираем новых, хотя охотников не так много, как мне хотелось бы, да и мы не столь строги, как раньше, в отборе. Давай я тебя представлю.

С гордостью он подвел Транда к этим праздным людям и приступил к знакомству. Он словно хвастался перед ними, мол, Транд был членом братства во времена его славы, дрался с людьми ярла Хакона при Хьорундарфьорде и уцелел. Мол, он настоящий воин и знает, что такое истинный йомсвикинг. Хвалы его показались мне столь преувеличенными, что я заподозрил, не стоит ли за этим какая-либо цель, и внимательней пригляделся к слушателям. То была весьма разношерстная братия. Иные — воины, покрытые шрамами, иные же совсем молоды и по виду не воины. Судя по внешности — не все северяне. У которых квадратные лица — венды; у которых же подбородки узкие и лица лисьи — верно, выходцы из пермских земель, лежащих дальше на севере. Общим же у них было то, что каждый имел при себе добрый кинжал, и многие носили толстые куртки, которые поддеваются под доспех, северянами называемый кольчугой.

— А кто твой спутник? — спросил знакомец Транда, которого, как я узнал потом, звали Арни.

— Его имя Торгильс. Он приехал со мной из Исландии.

— Он воин?

— Скорее странник и наблюдатель, — ответил Транд. — Он посвятил себя Одину-страннику.

— Ну, Один, он еще и бог битвы, так что этот человек вполне может найти свое место среди нас…

Транд прервал его.

— Кому я должен доложить о себе?

Пыл Арни как-то сразу приугас, он как будто смутился и отвел Транда от стола подальше, чтобы их не слышали. Я же пошел следом.

— Ныне все идет не так, как в былые дни. Во всяком случае пока не так, — рассказал нам Арни. — После поражения в битве с ярлом Хаконом наше братство распалось. Осталось нас совсем немного — всего пара дюжин, из тех, что были хворы, да охранявшие Йомсборг, да горстка уцелевших в сражении. И многих из них, как и тебя, мы никак не думали снова увидеть. Иные, понятное дело, стыдились вернуться.

— Ты бы лучше объяснил все Торгильсу, — заметил Транд, видя, что и я слушаю. — Коль хочешь залучить его в братство, он должен знать правду.

Арни сплюнул в пыль.

— Сигвальди, Торкель и другие — они и их дружины вышли из битвы, когда увидели, что по числу кораблей мы сильно уступаем норвежцам. Они нарушили священную клятву йомсвикингов и отступили, оставив таких, как Транд, биться с врагом без подмоги. Их неверность принесла братству больше вреда, чем проигранная битва. К поражению и смерти мы были готовы, а против трусости и бесчестия у нас не было защиты.

Позже Транд рассказал мне, что его соратники столь устыдились того, что сколько-то кораблей йомсвикингов бежало от боя, что возник спор, не бросить ли вызов своим собратьям и биться сначала с ними, чтобы стереть бесчестие. Во всяком случае, копья и камни летели в уходящие корабли, и проклятия раздавались им вслед, прежде чем братство повернулось лицом к норвежцам.

Арни продолжал:

— Сигвальди был среди первых отступников, а хуже всего то, что был он тогда нашим вождем. В те дни мы все дали клятву подчиняться одному человеку, избранному военачальнику. Он решал все дела братства, будь то дележ добычи или какая ссора между нами. Когда же вождь оказывается презренным изменником, трудно потом бывает восстановить уважение к самому понятию о воеводстве. Вот почему теперь мы управляемся сами собой, посредством совета — собрания старейших, они-то все и решают. И я не сомневаюсь, Транд, что ты будешь сидеть в совете.

Транд смотрел на дом, возле которого слонялись две женщины.

— Вижу, есть и другие перемены, — заметил он.

Арни проследил за его взглядом.

— Да, — ответил он, — но ты же знаешь не хуже меня, что запретом впускать женщин в крепость и раньше часто пренебрегали. Женщин тайком приводили в длинные дома, и Сигвальди делал вид, что ничего не замечает. Он сказал, лучше женщины здесь, чем мужчины, тайком уходящие в город и остающиеся там без разрешения.

Транд ничего не сказал, но каждая морщина на его лице выражала неодобрение.

— Еще одно правило мы отменили, но этому ты должен быть рад, — робко молвил Арни. — Мы больше не настаиваем, чтобы член братства был не моложе восемнадцати и не старше пятидесяти. Нам с тобой давно перевалило за полсотни, а совет согласился принимать каждого, у кого есть боевой опыт, невзирая на годы, только бы мог он держать копье и щит в первом или во втором ряду. А чтобы не остались они без подмоги, мы обучаем новобранцев.

Четыре последующие недели я постигал то, что он имел в виду. Меня послали в обучение, а Транд был принят обратно в ряды йомсвикингов и, как и предсказывал Арни, через нескольких дней после того избран в совет. Моих товарищей-новобранцев набралось всякого рода-племени — саксы, вагуры, полабы, померанцы и прочие. Причины, по которым они вступили в братство, были столь же разнообразны. Так я попал в обучение правильным приемам боя наравне с мятежниками и ни на что не годными людьми, беглецами, спасающимися от правосудия, и просто теми, кто прибыл в Йомсборг в надежде разжиться добычей. Среди прочих там было несколько искателей приключений и мечтателей, искренне надеявшихся вернуть былую славу воинскому братству, некогда самому славному и уважаемому в северных землях.

Мы оказались под началом коротко стриженого вспыльчивого наставника, напоминавшего мне одного из охотничьих псов Эдгара, того кривоногого, которого запускали в барсучью нору, чтобы выгнать ее обитателя, а он имел обыкновение вдруг повернуться да злобно цапнуть самого охотника. Во всяком случае, наш наставник лаял громко и непрестанно, совсем как та собака. Он был из местных, из племени, на чьей земле стоит Йомсборг, и никогда не упускал случая показать нам все наше невежество. В первый день обучения он привел нас в оружейный склад йомсвикингов. Мы озирались в благоговейном ужасе. Оружейная йомсвикингов некогда снаряжала дружину числом до тысячи, и запас оружия в ней поражал воображение. Многое уже заржавело и затупилось, но лучшее по-прежнему смазывалось и ставилось в деревянные стойки калекой-оружейником, который помнил еще те дни, когда дюжина кузнецов и их помощников ковали да чинили сотни мечей, секир и рожнов, вооружая братство.

— Ну-ка, ты, — рявкнул наш наставник, указав на самого среди нас по виду сильного — высокого неуклюжего дана, который, будучи выбран, весьма смутился. — Выбери себе оружие, какое ты взял бы в битву, словно ничего другого у тебя нету.

Немного подумав, дан выбрал тяжелый меч — клинок его был длиною с мою руку, а рукоять искусно сделана из меди. Выбор казался разумным.

Не говоря ни слова, наставник взял щит с металлическим ободом и велел дану:

— А теперь ударь меня.

Дан, раздраженный самоуверенностью наставника, сделал, как ему было велено. Он накинулся на наставника, а тот ловко подставил щит ребром под удар. Тяжелый клинок встретился с металлическим ободом и тут же вывалился из рукояти. Наставник же, шагнув к дану, ткнул его в живот шишкой, торчащей в середине щита, и этот грузный человек рухнул наземь.

— Меч порою выглядит хорошо, — заявил наставник, — только не доверяй ему, покуда не узнал, вправду ли он хорош. Меч предаст твою руку, а доброго клинка в этой оружейной не сыщешь.

Он поймал мой взгляд.

— Ну, а какое оружие выбрал бы исландец?

Ответ был очевиден.

— Исландец выбрал бы доброе копье, — ответил я.

— И что бы ты стал с ним делать? Метнул бы его во врага?

Я вспомнил, как Греттир потерял наконечник своего копья, когда метнул его в Бычью Силу.

— Нет, я использовал бы его как пику, тыкал бы в противника, удерживая его на расстоянии, пока не нашел бы слабого места.

— Верно. Вот этому-то я и собираюсь научить вас всех. Меч — первостатейное оружие, когда он в умелых руках и в нужных обстоятельствах. Но для хорошо обученного войска настоящее смертоубийственное орудие — простое копье, прямое и надежное, с древком из выдержанного ясеня.

И вот первые десять дней он учил нас владеть копьем. Он учил держать его высоко в правой руке, чтобы древко выступало за плечом и можно было, ткнув вниз и навалившись, использовать вес собственного тела. Это была утомительная работа, но еще тяжелее стало, когда нам выдали круглые щиты из липы.

— Закрывайтесь! Закрывайтесь! Сомкнитесь плотнее! — ревел он, когда мы, шаркая ногами, шли по площадке для смотров плечо к плечу, держа щиты перед собой и пытаясь заполнить каждую щель, чтобы получилась стена.

— Ближе друг к другу, деревенщина! — ревел он, а потом подбегал к нам и наносил мощный резкий удар, нацелив его по самому слабому в цепи. А когда жертва, шатаясь, отступала, оставив в стене пробоину, он бросался в нее и тяжелой дубинкой лупил тех двоих, что стояли по сторонам зияния уже без прикрытия. Пока те потирали синяки, он рычал на несчастного, павшего духом:

— Ты упадешь, а товарищи по обе стороны от тебя погибнут! Плечо к плечу, щит к щиту, это ваше единственное спасение!

Постепенно мы стали тверже выдерживать его бешеный натиск. Цепь выгибалась, но не рвалась, и мы узнали, когда безопасно стоять, держа щиты обод к ободу, а когда — против многочисленного врага, — сплачиваясь еще теснее, чтобы щиты заходили один за другой так, чтобы край одного касался шишки в середине щита того, кто стоит слева. Тогда стена щитов, или burg, как называл ее наставник, становилась почти непробиваемой.

Мы настолько уверовали в свое умение защищаться, что большой дан осмелился выразить сомнение, когда наш наставник потребовал начать все с начала, но уже в доспехах, в жарких и тяжелые кольчужных рубахах.

Наставник мрачно ухмыльнулся. Он приказал нам установить щит на деревянную раму и поместить позади него свиную тушу. Потом пошел в оружейную и вынес копье для метания. Отступив на двадцать шагов, он прицелился и метнул копье. Оно попало в щит, железный рожон пробил его и вонзился в мертвую свинью на глубину, равную ширине ладони.

— Теперь понятно, — рявкнул наставник, — для чего вам нужна сеть Одина — кольчуга?!

И мы вернулись в оружейную, чтобы подобрать подходящие кольчуги, а потом весь день драили их и смазывали металлические кольца, чтобы они лучше скользили и как можно меньше ограничивали наши движения. Натянув кольчугу и надвинув на голову остроконечный железный шлем, выданный мне оружейником, я почувствовал себя крабом в скорлупе. Защитные пластины мешали видеть, и я попытался, ослабив ремень под подбородком, сдвинуть шлем так, чтобы не косить глазами. И тут же удар сзади сбил шлем с моей головы наземь, и наставник прорычал мне в лицо:

— Видишь этот вот шрам? — и он указал на рытвину, пересекавшую его череп. — Заработал от меча курляндца, когда слишком ослабил завязки шлема.

Вспоминая пот и пыль тех учебных дней на площадке для смотров, я теперь понимаю, что наставник наш знал, что от нас, от неуков, не будет прока на поле брани, коли он нас не выучит действовать всем скопом заодно. Вот он и заставлял нас повторять снова и снова основные боевые приемы — стоять плотно сбитой ватагой при поворотах слева направо, отступать, не сбивая порядка, все разом на шаг, или строить оборону, когда первый ряд опускается на одно колено так, что копья второго ряда выступают поверх первого колючей щетиной. После чего, по его знаку, мы все вскакивали и бросались вперед с копьями наперевес. Даже в ближнем бою наш наставник не дозволял нам биться поодиночке, один на один. Мы бились по двое — один отбивал в сторону щит противника, а его напарник тыкал в открывшуюся брешь копьем.

Только после того, как мы научились работать копьями, он вручил нам мечи и секиры и показал, как нужно нацеливать удары, а не рубить, колоть и резать вслепую. В завершение учебы мы освоили «кабанью голову», строй в виде наконечника стрелы: на острие — один человек, позади него двое, трое в третьем ряду, четверо позади них и так далее. По его знаку мы разом бросались вперед и, к нашему изумлению, — а выставили против нас стену щитов из людей постарше, — тяжесть нашего напора проламывала их строй, и наш человек-острие, все тот же мясистый дан, пробивался сквозь противника.

Ежедневно после уроков и упражнений новобранцы присоединялись к старшим членам братства за вечерней трапезой. Я и представить себе не мог, сколько слов может быть потрачено на обсуждение, скажем, достоинств рожна с широким лезвием по сравнению с узким, а еще — на правом или на левом плече лучше носить ножны, и отвесно или наперевес. Обычно такие споры сопровождались показами. Иной крепкий воин, вскочив с места и схватив древко копья или рукоять меча, представлял, что он считает правильной хваткой, а потом делал несколько шутейных выпадов своим оружием. И вот ведь что замечательно. Сколько бы они ни выпили и как бы ни раззадорились в споре, все эти несогласия не приводили к открытым дракам между людьми, вооруженными да к тому же и хвастливыми, и драчливыми. Ибо закон братства йомсвикингов гласил: каждый почитает остальных своими братьями.

Транду, как и мне, споры эти чаще казались скучными, и мы вдвоем уходили из общежития и проводили вечер, прохаживаясь по городу Йоми. Первоначальное впечатление о нем как о городе процветающем оказалось верным. Город благоденствовал. Торговцы приплывали сюда даже из греческой земли, чтобы купить поделки из янтаря, которыми славятся эти края, хотя в основном сюда приходили купцы из других крупных балтийских городов — из Хедебю, Бьорко, Сигтуны и Труско. Вместе с гончарными изделиями, мехами, кожей и другими товарами они привозили вести о том, что творится в мире. Говорилось, что Кнут стал настолько могуществен и богат, что, пожалуй, может объявить себя императором Севера. Уже он владеет и Англией, и Данией, а также притязает на власть над Норвегией. Торговля зависит от того, долго ли длится мир, и в отношении к притязаниям Кнута мнения купцов разделились. Иные полагали, что выгадают от объединения северных стран под властью одного правителя; другие же страшились того, что притязания Кнута приведут к войне. Больше всех прочих ворчали свейские торговцы. Будучи приверженцами исконной веры, они твердили, что Кнут подпал под влияние последователей Белого Христа, и по пятам за Кнутом идут христиане. Жители Йоми прислушивались к словам свеев, ибо городской совет, дозволив христианам исповедовать свою веру в Йоми, постановил, однако, что обряды свои они должны совершаться скрытно. Никаких церковных колоколов.

У торговцев отличное чутье на дела, творящиеся в мире. Однажды вечером мы с Трандом пошли в храм Свантевита, местного четырехликого божества вендов. Его священное животное — белый жеребец. По его же поведению поверяют предсказания. Мы своими глазами видели, как священно; служители, выведя коня, провели его меж тремя рядами деревянных кольев, приглядываясь, какою ногою он ступит первой: коли правой — значит, их предсказания истинны. А когда мы с Трандом вернулись в крепость, то обнаружили в ней посланцев от самого Кнута. К моей же великой радости, возглавлял посольство человек, мне знакомый — однорукий Кьяртан, тот самый, что стоял со мною рядом после кабаньей охоты над умирающим Эдгаром, и помогший мне бежать из Лондона.

— Торгильс! — воскликнул он, хлопнув меня по плечу ладонью. — Кто бы мог подумать, что я найду тебя здесь! Рад тебя видеть.

— Как поживает Гисли Одноногий? — спросил я.

— Прекрасно, прекрасно, — ответит Кьяртан, оглядывая площадку для смотров. — Ты представить себе не можешь, как славно оказаться здесь, подальше от этих двуличных христиан. А те восковые монеты, отданные на хранение, по-прежнему у меня. И полагаю, тебе известно, что архиепископ Вульфстан, этот злокозненный хитрец, помер.

— Нет, об этом я не слыхал.

— В прошлом году он наконец-то отправился на встречу со своим создателем, говоря его словами. И туда ему и дорога! Жаль только, что его отбытие к этим его бесценным ангелам почти ничего не изменило при королевском дворе. У власти осталось, пожалуй, столько же христиан, сколько и было, и приверженцам исконной веры жизнь они усложняют не меньше. И само собой, королева Эмма поощряет их. Она нигде не появляется иначе, как с кучей этих священников.

— А что Эльфгифу? — я не мог удержаться.

Кьяртан бросил на меня проницательный взгляд, и я задался вопросом — многое ли ему известно.

— С ней все в порядке, хотя теперь мы видим ее реже. Она живет либо в доме своего отца в Нортгемптоне, либо ездит за море как посланница Кнута.

И тут прозвучал рог. Братство сзывали на собрание в длинный дом, и Кьяртан, уходя, сказал:

— Надеюсь, у нас будет возможность вспомнить о днях, проведенных в Нортгемптоне и Лондоне.

Собрание было многочисленным. Все йомсвикинги, будь то старые воины или недавние новобранцы, собрались послушать, что имеет сказать Кьяртан. Двое старших из совета братства ввели его в зал и представили собравшимся. Он говорил четко и твердо, а его осанка воина и боевые ранения понуждали слушать его с уважением. Весть же, им сообщенная, была вполне ясная: конунг Кнут, правитель Англии и Дании и законный наследник престола Норвегии, предлагает йомсвикингам присоединиться к его делу. Война близится. Враги короля — по словам Кьяртана, обиженные эрлы, забывшие клятвы верности, норвежские и шведские военачальники да подложные соискатели норвежского трона — заключили союз и собирают войско, чтобы бросить вызов власти Кнута. Конунг Кнут, конечно, сокрушит их, и после победы не забудет наградить того, кто пришел ему на помощь. Добыча ожидается богатая — здесь одобрительный шепот пробежал среди слушающих воинов, — и можно стяжать великую славу.

Кьяртан напомнил о славе йомсвикингов, об их блестящих победах, о воинской их доблести. Под конец он поманил их тем, что, вне всяких сомнений, должно было бы соблазнить его слушателей.

— Конунг Кнут столь почитает вас, — объявил он, — что велел мне от его имени предложить каждому, кто согласен сражаться на его стороне, по пятнадцать марок серебром. Половина будет выплачена немедленно, половина же — по завершении войны.

Это необычайно щедрое предложение говорило и о том, сколь искусно Кнут вел государственные дела, почитая серебро лучшим средством, чем железо оружия.

Когда Кьяртан закончил, поднялся старейшина совета йомсвикингов и ответил. Это щедрое предложение, достойное щедрого правителя, начал он. Сам он советовал бы принять его, но по обычаю братства йомсвикингов каждый брат может высказать свое согласие или несогласие, и он призывает не молчать тех, кто имеет свое мнение. Один за другим йомсвикинги выходили вперед и обращались к собранию. Все были расположены принять предложение Кнута, что и неудивительно. Слишком уж заманчиво было получить пятнадцать марок до начала, и дальнейшее обсуждение казалось простой данью обычаю. Пока не заговорил Транд.

Он сидел среди прочих членов совета, а когда встал, чтобы высказать свое мнение, собрание стихло. Все здесь знали, кроме всего прочего, что он из тех немногих, оставшихся от первоначального братства.

— Братья, — начал он, — прежде чем вы решите, принимать или не принимать предложение короля Англии, я хочу, чтобы его посол ответил на один вопрос. — И повернувшись к Кьяртану, он спросил: — Правда ли то, что, согласившись вступить в войско короля Кнута, мы будем сражаться вместе или даже под началом королевского воеводителя, предводителя ближней дружины Кнута, его эрла, имя коему Торкель Длинный?

Человек, стоявший рядом со мной, вдруг втянул в себя воздух, как будто обжегся. Позади Транда кое-кто из членов, тех, что постарше, как будто смутились.

— И не прав ли я, полагая, — продолжал Транд, — что тот же самый Торкель тридцать с лишним лет тому назад нарушил свою клятву йомсвикинга, когда он вместе со своими кораблями задал деру и бросил своих братьев одних, без помощи, биться с норвежцем Хаконом и его кораблями?

Ужасное молчание воцарилось в собрании. В нескольких шагах от меня кто-то шепотом рассказывал соседу историю о позоре, замаравшем честь йомсвикингов.

Кьяртан встал, чтобы дать ответ. Все видели, что он потрясен. Такого он не ожидал. Вопрос Транда означал, что ни единый йомсвикинг не придет на помощь тому, кто предал братство. Все ждали. Молчание длилось долго и оборачивалось смятением. Мне стало жаль Къяртана. Он был воин, а не переговорщик, и не мог найти нужных слов, чтобы выкрутиться из этой незадачи.

Когда он наконец заговорил, в голосе его не было твердости.

— Да, вернейший из верных эрл Кнута — это тот же Торкель, что входил в ваше братство. Торкель стал великим военачальником, он добился богатства, заслужил доверенность короля. Полагаю, вам следует гордиться, что он стал тем, кем стал, а не вспоминать о случившемся три десятка лет тому назад.

Его слова не произвели впечатления. Я чувствовал, как нарастает в окружающей меня толпе недоверие, как ее настроение круто изменилось. Кьяртан тоже это почувствовал. Он понял, что его посольство оказалось на краю провала. Он оглядывал толпу. Я же стоял в первых рядах и смотрел на него, как и все остальные, ожидая, что же он скажет дальше. Наши глаза встретились, и вдруг Кьяртан заявил:

— Можете мне не верить на слово. Но один из членов вашего братства видел Торкеля Длинного при дворе короля Кнута, и он может поведать, каким тот стал теперь. — Он подал мне знак, я на миг удивился и растерялся, а потом вышел вперед и стал рядом с ним. Он схватил меня за локоть и шепнул на ухо:

— Торгильс, ради памяти Эдгара-егеря, попробуй сказать что-нибудь, чтобы они приняли мое предложение.

Я обратил лицо к слушателям. И дыхание у меня перехватило. Сотни две воинов смотрели на меня с любопытством, а я задыхался. Впервые в жизни довелось мне обратиться к большому собранию, а в голове царила сумятица. Я понял, что разрываюсь между двумя людьми, у коих был в великом долгу — между Трандом, долгие годы бывшим мне наставником, и Кьяртаном, поддержавшим меня в Англии, когда я отчаянно нуждался в поддержке. Мне нужно было найти срединный путь и не оскорбить ни того, ни другого.

На помощь мне пришел Один.

Я откашлялся и, поначалу запинаясь, заговорил:

— Я — Торгильс, приверженец Одина, и я всегда полагаюсь на водительство Высокого. Кьяртан — друг мне, и я знаю его как человека честного, а посему я верю в честность его предложения. Транд тоже мне друг, это он мне поведал о трусости Торкеля и прочих, бежавших из битвы с ярлом Хаконом. Но я видел, сколь высоко Торкель Длинный поднялся при дворе короля Кнута, и я знаю, вовек не стяжал бы он такой славы и такого богатства, когда бы сгинул, оставшись в битве. И я говорю вам — пусть мудрость Одина ведет вас, и примите это как знамение. Семь десятков выживших из нашего братства предстало на суд пред ярлом Хаконом, а вот вам семидесятый стих из «Речей Высокого».

Здесь я замолчал, чтобы набрать воздуху, перед тем как прочесть:

Кьяртан почуял удачу и возгласил следующий стих за меня.

Тихий одобрительный гомон пробежал по толпе, и чей-то голос сзади крикнул:

— Забудьте о Торкеле! Может, сам Один поставил его на другую дорогу. Я за то, чтобы принять серебро Кнута.

Один за другим члены совета выступали за предложение Кнута. Только Транд ничего не сказал. Он сидел молча, и на лице его было то же отчужденное выражение, с каким он смотрел вслед уходящим кораблям, вспоминая, как я думаю, о поражении при Хьорундарфьорде.

Когда собрание начало расходиться, Кьяртан отвел меня в сторонку и поблагодарил.

— Твоя речь все решила, — сказал он. — Не будь ее, они бы не согласились сражаться на стороне Кнута. — Потом улыбнулся. — Все-таки мне, однорукому, пожалуй, не слишком по нраву мысль податься в пастухи. А вот колченогому Гисли, вернувшись в Лондон, я обязательно передам, что и ты, и Один — вы оба ему желаете подольше оставаться в седле.

— Через меня говорил Один-Всеотец, он и настроил братство, — ответил я.

Чего я не сказал Кьяртану, так это того, что за месяц, проведенный в Йомсборге, я понял: йомсвикинги с их новым уставом не слишком похожи на братство, каким знал его Транд. Новые йомсвикинги больше жаждут серебра, чем славы, и, в конце концов, они приняли бы подачку Кнута, о чем бы там ни толковал Транд. А слова Высокого я привел для того, чтобы Транд мог согласиться с их решением, оставаясь в согласье со своим чувством чести или долгом перед павшими товарищами.