Обстоятельства сложились так, что в те дни, когда Сервилии не удавалось найти повод отправиться куда-нибудь верхом, время тянулось страшно медленно. Дела в «Золотой руке» шли прекрасно, тем более что из Рима приехали двое дюжих молодцов, которым ничего не стоило успокоить даже самого отчаянного гуляку. Однако вместо того чтобы радоваться успеху, хозяйка постоянно ловила себя на том, что не может не думать о странном молодом человеке, способном одновременно и напугать, и вызвать жалость. Лишь силой воли ей удавалось удержаться, чтобы не пригласить его на верховую прогулку и дождаться приглашения самой. Когда же наконец приглашение следовало, она радовалась, словно девочка, и не могла удержаться от смеха, в то же время удивляясь собственному поведению.

Они шли по волнующемуся от свежего ветра полю, и Сервилия остановилась, чтобы вплести в свой венок очередной цветок. Юлий тоже остановился, он выглядел куда спокойнее и увереннее, чем раньше. Казалось, угнетавшая его тоска отступила, рядом с Сервилией он выглядел почти счастливым. Трудно было поверить, что их первая совместная поездка — такая знаменательная — случилась всего лишь несколько недель назад. Сервилии казалось, что она начала понимать самые сокровенные стороны его жизни. Юлий же чувствовал себя так, будто знает свою спутницу всю жизнь.

В ее присутствии отступали страшные мысли, которые раньше приходилось безжалостно топить в вине. Кошмары отказывались уходить совсем, но прятались в самые темные углы, и одно это приносило облегчение. Цезарю казалось, что красавица принесла его душе благословение Александра Великого, а благословение героя спасало от доводящих до отчаяния мрачных наваждений. Хотя бы на время можно было скинуть с плеч тяжкий груз ответственности и забыть об обязанностях. И все это за час или два, которые они проводили наедине, в теплых лучах солнца, согревающих душу и сердце.

Сервилия наклонилась, чтобы сорвать цветок, потом выпрямилась. Юлий внимательно наблюдал за ней, удивляясь силе собственных переживаний. Спутница казалась непредсказуемой. Порою она обнаруживала такое понимание тонкостей римской жизни, такие глубокие познания в делах сената, что у Цезаря едва не захватывало дух. А через минуту вся серьезность куда-то бесследно улетучивалась, и Сервилия беспечно смеялась, радуясь красивому цветку или яркой бабочке.

После первой поездки в заброшенную деревню, к разбитой статуе, Брут поощрял новую дружбу. Он видел, что общение с Сервилией успокаивает мятежный дух друга. Казалось даже, что так давно мучившие его раны начинают постепенно затягиваться.

— Помпей совершил страшную ошибку, приказав распять мятежных рабов, — негромко заметил Юлий, вспоминая бесконечный ряд крестов вдоль дороги и мучеников, отчаянно, как избавление, призывающих смерть. Прошло четыре года со времени восстания, которое возглавил Спартак, однако страшные события все еще были свежи в памяти. Вороны наелись тогда до такой степени, что не могли подняться в воздух, и лишь недовольно каркали, когда посланные Юлием люди пытались их отогнать. — Мы с самого начала не сулили рабам ничего, кроме смерти. Они знали, что убежать не удастся. Их вожди оказались слабы, и Помпей, одержав победу, связал восставших и распял на крестах вдоль южной дороги.

— Ты бы не сделал этого? — не удержалась Сервилия от провокационного вопроса.

— И сам Спартак, и его гладиаторы должны были умереть, но среди них нашлись смельчаки, которые не побоялись выступить против легионов и сумели одержать победу. Нет, я поступил бы иначе: создал бы из них новый легион, а во главе его поставил самых отчаянных и неумолимых центурионов. Помпей же просто так, ради удовлетворения собственного тщеславия, погубил шесть тысяч лучших воинов. Была возможность распорядиться ими по-хозяйски, с толком… Беда в том, что Помпей не способен заглянуть дальше собственных мелких амбиций. Он придерживается давно устаревших правил, в то время как мир идет все дальше и дальше.

— Однако римляне бурно приветствовали именно Помпея. Он занял место первого консула, и его радостно встретили граждане. Красс — второй, он так и остается в тени.

— Лучше бы эти люди сами решили судьбу рабов, — негромко возразил Юлий. — Тогда они смогли бы стоять, гордо подняв голову, а не сгибаться до земли, чтобы целовать Помпею ноги. Всегда лучше вырастить собственный хлеб, а не просить кусок у правителя. Знаешь, в этом и заключается наша слабость: мы умеем выбирать недостойных властителей.

Юлий с трудом находил слова, способные точно выразить теснившиеся в голове мысли, и Сервилия остановилась, внимательно глядя спутнику в глаза. День выдался жаркий, и одета она была в тонкую полотняную тунику, а волосы собрала в пучок и перевязала серебристой лентой, открыв плечи и шею. Каждая проведенная вместе минута приносила чувствам Юлия новый оттенок. Сейчас ему непреодолимо захотелось поцеловать нежную спутницу.

— Но ведь он избавил народ от морских разбойников. За одно это ты должен быть благодарен ему больше всех.

— Разумеется, я признателен Помпею за обретенное спокойствие в путешествиях, хотя мне и хотелось решить задачу самому. К сожалению, Помпей совсем не способен мечтать. В мире немало мест, богатых золотом и драгоценными камнями, однако он бездействует, ограничиваясь жалкими увеселениями. Люди голодают, а он строит храмы, призывая их молиться о богатстве.

— Ты смог бы сделать больше? — мягко поинтересовалась Сервилия, взяв спутника за руку. Прикосновение оказалось теплым, и мысли странным образом рассеялись, уступив место удивившему его самого порыву страсти. Ответ прозвучал неуверенно, будто слова с трудом находили себе дорогу.

— Да, я непременно сделал бы больше. Мы можем получить столько золота, что самые бедные из граждан заживут в достатке. Дело за малым — взять те богатства, которые нас ждут. Во всем мире нет ничего, подобного Риму. Говорят, что Египет богаче, но мы еще слишком малы, чтобы взять его богатства в свои руки. Если Помпей считает, что те легионы, которые у нас есть, смогут обеспечить безопасность границ, значит, он просто спит и видит сны. Первое, что необходимо сделать, — это вырастить новых воинов, а за службу платить им золотом и землями.

Сервилия опустила руку. В этом молодом мужчине кроется такая сила! Ее собеседник, которого она так остро сейчас желает, вовсе не похож на холодного замкнутого военачальника, встретившего ее у ворот форта. Интересно, к чему приведет пробуждение?

Стремление обладать Цезарем удивило и почти испугало Сервилию. Она не привыкла к подобным переживаниям. Мужчины, которые в нее влюблялись, никогда не получали больше той внешней оболочки, которой так жаждали. Они могли дойти до полного изнеможения, не получив в ответ ни единого искреннего вздоха. И лишь этот странный молодой человек одним взглядом прозрачных голубых глаз приводил ее в замешательство. Странные глаза с широкими черными зрачками — наверное, из-за этих зрачков он так жмурился, едва оказавшись в лучах солнца. Зато эти глаза обладали даром видеть ее насквозь, заглядывая под оболочку внешнего лоска в самую глубину души.

Сервилия вздохнула и пошла дальше. Она ведет себя просто глупо. Не очень-то пристало особе ее возраста потерять голову при встрече с ровесником собственного сына. Подумав об этом, красавица провела рукой по густым, волнистым темным волосам. Нет, возраст пока еще не слишком заявляет о себе. Она хорошо и продуманно питается, старательно ухаживает за лицом и телом. Сервилии не раз говорили, что на свои почти сорок она вовсе не выглядит — невозможно дать ей больше тридцати. Однако порою приходилось ощущать собственный возраст, особенно в городе, рядом с Крассом. Иногда вдруг, откуда ни возьмись, подступала меланхолия, и тогда Сервилия плакала без всякой видимой причины, пока слезы не проходили сами собой, не оставляя следа.

Сомневаться не приходилось: этот молодой человек может получить любую из самых красивых девушек города. Так зачем же ему та, которой приходится тщательно скрывать следы, оставленные прожитыми годами?

Сервилия так крепко сжала руки, что едва не сломала только что сплетенный роскошный венок. Конечно, при желании ей удастся разбудить в этом мужчине страсть. По сравнению с ней самой он юн и невинен. Дело вовсе не сложное, и какой-то частью своего существа она стремилась к победе, мечтая растаять в пылких объятиях на мягкой густой траве. Сервилия тут же остановила себя. Глупая девчонка. Нельзя было целоваться, вот и все.

Опасаясь, что спутник заметит рассеянность или невольный румянец, она быстро заговорила:

— Ты просто давно не видел Рима, Юлий. Сейчас в городе так много бедняков. Армия рабов вовлекла почти всех. На полях уже некому работать, зато нищие облепляют, словно мухи. Помпей хотя бы дает людям возможность ощутить вкус торжества, пусть и при пустом желудке. Сенаторы не осмеливаются противоречить ему даже в малом, опасаясь, как бы толпа не поднялась и не смела их всех. Когда я уезжала, мир в городе казался очень хрупким, и вряд ли он окреп с тех пор. Ты просто не представляешь, как близка та черта, за которой начинается хаос. Сенат живет в постоянном страхе перед бунтом, который по силе не уступит восстанию Спартака. Все, кто располагает хоть какими-то средствами, нанимают телохранителей, а бедняки безнаказанно убивают друг друга прямо на улицах. Рим переживает тяжелые времена, Юлий.

— Так может быть, мне пора вернуться? Что ни говори, а собственную дочь я не видел уже четыре года, да и Помпей у меня в долгу. Не настала ли пора вернуть причитающееся и снова заняться делом?

На какой-то миг лицо Цезаря озарилось страстью, и внутренний огонь сразу заставил вспомнить того человека, которым Сервилия восхищалась несколько лет назад, во время суда. Тогда Юлий привел сенат в восторг, сумев одержать справедливую победу над врагами. Но свет померк, и спутник лишь раздраженно вдохнул.

— Раньше у меня была жена, которая разделяла со мной все сложности и неприятности; был Тубрук — не только друг, он почти заменил мне отца; был дом. Будущее казалось сплошной чередой радостей и наслаждений. Теперь не осталось ничего, кроме новых мечей и золотых приисков. Все это не имеет никакого смысла. Я многое отдал бы всего за час общения с Тубруком или за возможность снова увидеть Корнелию и попросить у нее прощения за все неисполненные обещания.

Цезарь провел рукой по глазам и снова зашагал. Сервилии очень хотелось взять его за руку; она знала, что это принесет немалое облегчение, но усилием воли сдержалась. Прикосновение неизбежно повлечет за собой продолжение, и хотя красавица мечтала об объятиях молодого и сильного мужчины, у нее хватило выдержки, чтобы не броситься в ту опасную игру, которую она так хорошо знала — знала всю свою жизнь. Женщина помоложе непременно воспользовалась бы минутами слабости, но Сервилия не хотела даже пытаться. Возможность еще обязательно представится.

И в этот самый момент Юлий повернулся к спутнице и сжал ее в объятиях так сильно, что едва не причинил боль. Губы его жадно искали поцелуя. Сервилия уступила, не в силах противостоять страсти.

Оказавшись во дворе форта, Брут легко соскользнул с коня. Десятый легион проводил в горах сложные учения, и Октавиан зарекомендовал себя очень хорошо: он толково распорядился подразделением, которым командовал, и искусно обошел Домиция. Не теряя времени, Брут стремительно вошел в здание. Мрачное настроение, еще недавно господствовавшее в укреплении римлян, к счастью, миновало. А это означало, что Юлий искренне порадуется успехам своего молодого родственника. Как говорил когда-то Марий, у Октавиана надежные руки и широкие плечи.

Часовой, которому надлежало находиться у самого основания лестницы, оставил свой пост и отошел в сторону. Взбегая на второй этаж, Брут услышал его окрик, но лишь усмехнулся.

Юлий возлежал рядом с Сервилией. Внезапное шумное и бесцеремонное вторжение Брута всполошило обоих. Юлий, нагой, в ярости вскочил с ложа и бросился к другу.

— Убирайся вон! — прорычал он.

От неожиданности зрелища Брут замер на месте. Но через несколько секунд, придя в себя, с искаженным лицом, резко повернулся и выскочил вон, резко захлопнув за собой дверь.

Юлий взглянул на Сервилию, уже сожалея о том, что поддался необузданному гневу. Небрежно накинув одежду, сел на широкое ложе. Запах духов наполнял воздух; он знал, что и сам пахнет этими духами. Юлий резко поднялся, стремясь оказаться в стороне и от ложа, и от женщины, и решая, как теперь вести себя и что делать.

— Я сама выйду к нему, — негромко произнесла Сервилия, поднимаясь.

Растерянный и расстроенный, Юлий едва замечал ее наготу. Как они могли заснуть? Однако запоздалые сожаления бесплодны. Юлий отрицательно покачал головой и завязал сандалии.

— Извиняться должен я, а не ты. Поэтому я и пойду к нему.

— Но ты же не будешь извиняться… за меня? — обманчиво спокойным голосом уточнила Сервилия.

Юлий повернулся и посмотрел ей в глаза.

— Ни за единый проведенный с тобой миг, — нежно ответил он.

Сервилия подошла, и он обнял ее, удивившись, как, оказывается, приятно обнимать обнаженную женщину, оставаясь полностью одетым. Несмотря на тревогу за Брута, Юлий улыбнулся.

— Сейчас он немного успокоится, и можно будет попробовать обсудить ситуацию, — попытался успокоить возлюбленную Цезарь, хотя и сам не слишком верил собственным словам. Уверенным движением он пристегнул к поясу ножны. Сервилия неожиданно испугалась.

— Я не хочу, чтобы между вами произошло что-то серьезное, — жалобно взмолилась она. — Юлий, прошу тебя!

Цезарь принужденно рассмеялся.

— Он еще ни разу не причинил мне боли.

Выйдя из комнаты, он плотно закрыл за собой дверь.

Выражение его лица моментально изменилось, и вниз он спустился с видом угрюмым и непреклонным.

В общем зале сидели Домиций, Кабера и Цирон. Полководцу показалось, что все они смотрят на него осуждающе.

— Где он? — коротко и резко спросил Юлий.

— На плацу. На твоем месте я оставил бы его в покое. Кровь его бурлит вовсю, так что не время выяснять отношения.

Цезарь на секунду задумался, однако обычная дерзость, как всегда, одержала верх. Он сам заварил всю эту кашу, ему ее и расхлебывать.

— Брут — мой давний, самый старый друг, и все должно остаться между нами.

Брут в одиночестве стоял посреди пустого плаца, в руке его ярко блестел меч работы Кавальо. Увидев Юлия, коротко кивнул, и тот едва не остановился: темная угроза исходила от всего облика друга. Если дело дойдет до схватки, он не сможет одержать над Брутом верх. Даже украв победу, не найдет в себе достаточно сил, чтобы забрать эту жизнь.

Брут поднял клинок в первую позицию, и Юлий моментально изгнал все лишние мысли — так, как учил Рений: это враг, и его надо убить.

Юлий обнажил меч.

— Интересно, ты ей заплатил? — негромко спросил Брут, моментально лишив противника собранности.

Юлий подавил резкий укол гнева. Они учились боевому мастерству у одного человека, а потому нельзя поддаваться на провокации.

Противники начали кружить по площадке.

— Мне казалось, что я все знаю и понимаю, но верить не хотелось, — не унимался Брут. — Надеялся, что ты не опозоришь меня, а потому старался не волноваться.

— В этом нет никакого позора.

— Есть. Еще как есть! — упрямо повторил Брут и сделал выпад.

Юлий знал боевой стиль Брута лучше всех, однако ему с трудом удалось отразить направленный в самое сердце удар. Прием смертельный, и прощать его нельзя. Гнев начинал захлестывать, движения становились все стремительнее, шаг тверже, а чувства острее. Что же, чему быть, того не миновать.

Юлий метнулся вперед, низко нагнувшись, и резкий неожиданный выпад заставил противника отпрянуть. С трудом увернувшись, Брут в свою очередь начал наносить удар за ударом.

Наконец, тяжело дыша, воины разошлись. Юлий крепко сжал левую руку, пытаясь зажать глубокую рану на ладони. Но кровь все равно сочилась — медленно, крупными каплями — и тут же впитывалась в песок.

— Я люблю ее, — произнес Цезарь. — И люблю тебя. А потому достаточно. Хватит. — С выражением откровенного отвращения на лице он отбросил меч в сторону и, безоружный, остановился перед другом.

Брут приставил острие меча к его горлу.

— Они все знают? Кабера, Домиций, Октавиан?

Юлий смотрел в упор, изо всех сил стараясь не мигать.

— Возможно. Брут, мы ничего не планировали. И уж разумеется, я вовсе не думал, что ты вот так влетишь в комнату.

Острие меча осталось единственной неподвижной точкой во вращающемся мире. Юлий крепко сжал губы, пытаясь успокоиться. Сознательно расслабил все до единой мышцы и стоял, просто ожидая. Умирать очень не хотелось, но уж если суждено встретить смерть, то лучше встретить ее с холодным презрением.

— Это не игра и не шутка. Ни для меня, ни для нее.

Меч внезапно опустился, и огонь безумия в глазах Брута моментально погас.

— Несмотря на все, что есть межу нами, я не задумываясь убью тебя, если ты принесешь ей хоть малейшую боль.

— Отправляйся к ней. Она волнуется за тебя, — словно и не заметив угрозы, приказал Цезарь.

Брут смерил друга долгим, пристальным взглядом и зашагал прочь, оставив его в одиночестве посреди плаца. Юлий посмотрел вслед уходящему, а потом, сморщившись от боли, раскрыл ладонь. На мгновение гнев запылал снова. Он повесил бы любого, кто осмелился бы поднять против него меч. Никаких извинений здесь быть просто не может.

Но они с Брутом вместе выросли, а это что-нибудь да значит. Возможно, стоит простить даже предательский удар прямо в сердце. Юлий задумался, продолжая смотреть туда, где скрылся Брут. Можно ли доверять этому человеку?

Следующие полтора месяца оказались непереносимо тяжелыми: напряжение не спадало. Несмотря на то что Брут нашел в себе силы поговорить с матерью и даже, сжав зубы, благословил союз, ему никак не удавалось стряхнуть с себя гнев и чувство одиночества.

Без единого слова объяснения Юлий снова начал сам тренировать Десятый легион. Он устраивал многодневные походы, на протяжении которых сохранял молчание, если не считать резко отдаваемых приказов. Легионеры сносили лишения и усталость ради короткого одобрительного кивка своего командира, а одно это значило куда больше, чем все лестные речи, которые только можно сочинить.

Оказываясь в форте, Цезарь засиживался далеко за полночь, работая над письмами и расчетами. Он не жалел созданного здесь, в Испании, золотого резерва. Посылал гонцов в Рим, чтобы заказать в Александрии новые доспехи и оружие, а из всех испанских городов через горы тянулись караваны с припасами и продовольствием. Чтобы добыть достаточно железной руды и изготовить новые мечи по методу Кавальо, требовалось разрабатывать бесчисленные рудники. Чтобы получить древесный уголь, надо было валить деревья. Каждый из пяти тысяч солдат Десятого легиона получал на день по два, а то и три задания.

Офицеры одновременно и страдали от перегрузки, и радовались тому, что их полководец наконец-то обрел прежнюю энергию. Задолго до того, как Юлий отозвал своих подчиненных с важных постов, которые они занимали по всей стране, люди уже знали, что Десятый легион в скором будущем покинет Испанию. Эта страна просто слишком мала, чтобы с честью выдержать размах деятельности их военачальника.

Юлий выбрал самого достойного из испанских грандов и назначил его временным правителем — до тех пор, пока Рим не пришлет кого-то из своих сыновей. Он передал дела и печать в надежные руки, а сам вновь с головой окунулся в работу, на несколько дней лишая себя и сна, и еды, — пока от изнеможения не падал с ног. Короткий отдых — и он снова в строю, и все шло по-прежнему. Все вокруг взирали на Цезаря с опаской, не зная, каких результатов ожидать от подобной безудержной энергии.

Брут пришел рано утром, когда весь лагерь еще крепко спал. Постучав в дверь, он услышал в ответ неясное бормотание и вошел.

Цезарь сидел за столом, на котором громоздились географические карты и глиняные таблички. Все, что не поместилось, лежало вокруг, просто на полу. Увидев Брута, он поднялся, но некоторое время бывшие друзья молчали: холодность и враждебность лишила слов. Теплые товарищеские чувства оказались бессильны перед ледяной стеной.

Брут с трудом проглотил застрявший в горле комок.

— Прости, — наконец тихо проговорил он.

Юлий молчал, неподвижно наблюдая и словно ожидая продолжения. Лицо его оставалось холодным, ничто в нем не говорило ни о расположении, ни о былой дружбе, которой так не хватало Бруту.

Он попытался начать еще раз.

— Я вел себя как глупец, но ты ведь знаешь меня достаточно, чтобы простить. Я остаюсь тебе другом. Твой меч, помнишь!

Цезарь кивнул, словно принимая объяснения.

— Я люблю Сервилию, — тихо ответил он. — Я собирался все рассказать тебе, но случилось то, что случилось — слишком быстро и внезапно. Все это не игра и, кроме того, глубоко личное. Я не собираюсь отчитываться за чувства даже перед тобой.

— Стоило мне увидеть вас вместе… — начал Брут.

Юлий предостерегающе поднял руку.

— Достаточно. Все уже в прошлом.

— Неужели ты ни за что не хочешь снять с моих плеч этот тяжкий груз? — почти с отчаянием спросил Брут, качая головой.

— Он не может быть легким, — ответил Юлий. — Ты был для меня самым близким человеком на свете и все же хотел вонзить меч в самое сердце. Такое трудно простить.

— Что?! Я не…

— Я знаю, что говорю, — твердо стоял на своем Цезарь.

Брут словно обмяк. Не произнеся больше ни слова, он подвинул скамью и сел. Юлий опустился в кресло, в котором сидел до прихода товарища.

— Так ты ждешь, чтобы я продолжил извинения? Я был вне себя от ярости. Решил, что ты использовал ее, как… Это было ошибкой, заблуждением. Прости. Что еще я должен сказать? Чего ты от меня хочешь?

— Хочу знать, что могу тебе полностью доверять. И хочу забыть все, что между нами произошло.

Брут поднялся.

— Ты можешь мне доверять. И сам это знаешь. Ведь ради тебя я покинул Перворожденный.

Двое посмотрели друг другу в глаза, и на лице Цезаря проскользнула улыбка.

— А ты заметил, как я парировал твой выпад? Жаль, что Рений не видел нашего поединка!

— Конечно, ты был необычайно хорош, — с сарказмом ответил Брут. — Такой ответ тебя устраивает?

— Думаю, продолжи мы схватку, я вполне мог бы выйти из нее победителем. — Голос Юлия звучал уже почти жизнерадостно.

Брут не выдержал.

— Ну, это заходит уж слишком далеко!

Напряжение спало, оставив лишь слабый след.

— Я собираюсь вести легион обратно в Рим, — торопливо, словно радуясь, что вновь обрел человека, способного разделить его планы, заговорил Юлий. Интересно, страдал ли Брут от разрыва так же, как он сам?

— Мы все всё знаем, — прямо ответил Брут. — Дело в том, что мужчины сплетничают ничуть не меньше женщин. Ты затеял это для того, чтобы бросить вызов Помпею? — Брут задал вопрос как бы между прочим, слово от ответа на него не зависела жизнь пяти тысяч человек.

— Вовсе нет. С помощью Красса он правит вовсе не плохо. Я собираюсь выставить свою кандидатуру на выборах новых консулов. — Не отводя взгляда от лица Брута, Цезарь ожидал реакции.

— Ты надеешься победить? — задумчиво уточнил тот. — У тебя в запасе будет всего лишь несколько месяцев, а память у людей очень коротка.

— Я единственный оставшийся в живых потомок Мария. И я им об этом напомню, — решительно ответил Юлий, и Брут ощутил укол былого возбуждения. Он задумался о произошедшем в последние несколько месяцев полном возрождении друга. Теперь уже разящий гнев окончательно испарился, ведь не приходилось сомневаться в той роли, которая принадлежала в этом возрождении его матери. Даже его дорогая маленькая Ангелина глубоко почитала Сервилию, и он начинал понимать, за что именно.

— Уже почти утро. Тебе не мешало бы поспать, — заключил Брут.

— Нет, не сейчас. До того как мы снова увидим Рим, предстоит еще масса важных дел.

— Ну, тогда, если не возражаешь, я останусь с тобой, — решительно, хотя и с трудом подавляя зевоту, заявил друг.

Цезарь улыбнулся.

— Не возражаю. Мне как раз нужен помощник, который смог бы писать под диктовку.