Город пышных дворцов и храмов, благоухающих садов и искристых фонтанов, город, носящий горделивое имя «Ворота Богов», пестрый, суетный, шумный, раздираемый внутренними распрями, подтачиваемый смутным предчувствием близящегося заката, но все еще величественный и надменный, твердо верящий в свою избранность, – таким предстает в романе словацкой писательницы Маргиты Фигули легендарный Бабилу – Вавилон, столица Ново-Вавилонского, или Халдейского, царства.

Роман М. Фигули в живой, увлекательной форме не только знакомит нас с одной из интереснейших страниц мировой истории, с многовековой вавилонской культурой, научными достижениями, литературой и искусством, которые надолго пережили падение Вавилонского царства и явились важной составной частью древней культуры человечества, ее книга наряду с познавательной ценностью до сих пор сохраняет свое значение страстного призыва, прямо обращенного к современности.

Книга создавалась в трудные времена, в период существования марионеточного профашистского словацкого государства (1939-1944 гг.), когда все прогрессивное, демократическое подвергалось преследованиям, изгонялось из жизни и литературы. Стремясь выразить всеобщее недовольство, несогласие с политикой режима, пресмыкавшегося перед Гитлером, ввергшего народ в братоубийственную войну против Советского Союза, многие словацкие писатели в этот период, обходя рогатки цензуры, прибегают в своем творчестве к языку символов и аллегорий, в которых прорывается моральное осуждение насилий, чинимых над человеком, звучит протест против войны, смерти, политического и расового террора.

Характер развернутой притчи присущ и «Вавилону» Фигули. Конечно, было бы нелепой натяжкой проводить прямые аналогии между эпохами, отделенными друг от друга дистанцией в две с половиной тысячи лет. «Вавилон» – это прежде всего исторический (хотя и не строго документальный в передаче отдельных конкретных реалий) роман. Но в самой его фабуле, опоэтизированной легендарными преданиями, бесспорно, содержатся возможности, позволяющие художнику пойти не только по пути воспроизведения исторических фактов, но и по пути известного отлета от них ради создания обобщенной исторической метафоры. Обе эти тенденции отчетливо прослеживаются в романе, определяя своеобразие его художественного строя, обусловливая трактовку различных персонажей.

Перед взором читателя проходят представители всех основных слоев населения Вавилона в их отношениях к надвигающейся персидской опасности.

Для лицемерной жреческой олигархии, привыкшей интересы своей касты выдавать за высшие государственные интересы, представляется бессмысленным сопротивление персам с того самого момента, как только Кир даст заверение не посягать на вавилонские святыни. Трудно сказать, имел ли в действительности место сговор вавилонских жрецов с их коллегами из Экбатаны, но то. что Эсагиле было выгодно саботировать военные приготовления Вавилонии, не подлежит сомнению. Исме-Ададу, конечно же, была известна принципиальная лояльность персов – кстати сказать, зафиксированная в источниках – по отношению к религиозным культам покоренных народов. В этой ситуации цепляться за «своего» царя не имело ни малейшего смысла с точки зрения таких осмотрительных и искушенных мастеров политической интриги, какими по праву считали себя халдейские жрецы.

Весьма опасной и – главное – не сулящей никакой реальной выгоды казалась борьба с персами и представителям другого чрезвычайного влиятельного слоя Вавилонии – торгово-ростовщической и бюрократической верхушки. Настроения этой наиболее богатой части рабовладельцев М. Фигули также весьма достоверно передает в романе. Для них – поклонников золота и наживы, – в сущности, не имеет значения национальная принадлежность государя. Так не лучше ли добровольно, не доводя дело до войны, подчиниться Киру, войти в состав его обширной державы и, опираясь на свой многовековой опыт, на прославленную культуру Вавилонии, прибрать к рукам этого «горного варвара»? К тому же война неизбежно сопряжена с лишениями, с опасностями, война грозит не только потерей состояния, но и жизни. Изнеженная, эгоистичная вавилонская аристократия не хотела и думать о войне.

Была еще одна причина, которая, несомненно, заставляла наиболее проницательных представителей вавилонской олигархии с надеждой взирать на север: тревожное брожение в трудовых слоях населения. Читателю этой книги на первый взгляд могут показаться несколько модернизированными те ее места, где довольно обстоятельно освещается положение этих слоев, выявляется «точка зрения» задавленных бесконечными поборами крестьян, бедствующего городского плебса, рабов на происходящие события. Однако известное осовременивание материала заметно, пожалуй, разве что в образе Сурмы, точнее, в чересчур четкой «классовой» логике его рассуждений. Что же касается описания той внутренней борьбы, которая завязывается в Вавилоне между привилегированной эксплуататорской верхушкой и обездоленными массами (вспомним в этой связи страницы, посвященные деятельности верховного судьи Идин-Амуррума), то здесь писательница отнюдь не расходится с историческими фактами. В настоящее время, благодаря усилиям ученых-ассириологов, можно считать установленным, что в VI веке до и. э., накануне персидского завоевания, Вавилон был ареной острых столкновений между правящими верхами и низами населения.

Если рабовладельцы видели в персах силу, способную подавить волнения в низах, то угнетенные слои, мечтавшие об изменении своего бедственного положения, возлагали на Кира иные надежды. Легенды о доброте и справедливости этого государя, с легкой руки персов получившие широкое хождение на Востоке, глубоко проникли в сознание простого люда Вавилонии. Не только рабы и поселенцы-иноплеменники, вроде евреев, которых еще Навуходоносор после разгрома Иудеи увел в вавилонский плен, но и коренные жители Двуречья ждали Кира как мессию-освободителя, как сказочную «огненную птицу», ниспосланную небесами, чтобы покарать их мучителей. Подобно многим крестьянам из Деревни Золотых Колосьев, описанной в романе, они охотно укрывают в своих хижинах персидских лазутчиков, «делятся с ними хлебом». Война с персами не была популярной в народе, что, в сущности, и предрешило судьбу державы. На могучих бастионах Мидийской стены и Вавилона в решающий момент оказалось слишком мало стойких защитников.

Часть халдейской аристократии все же пыталась организовать сопротивление персидскому натиску. В победоносной войне они видели подходящее средство для сокрушения засилья жрецов, для восстановления приоритета светской власти. Ставленником этих сил был, по-видимому, сын Набонида, наследный принц Валтасар, который после удаления Набонида в Тейму оставался фактическим правителем Вавилона. О его деятельности не сохранилось сколько-нибудь подробных свидетельств. Известно только, что именно Валтасар возглавлял вавилонскую армию в войне с персами. Такая скудность фактических сведений позволила писательнице дать свою обобщенно-аллегорическую трактовку этой личности.

Фигура Валтасара принадлежит к числу ключевых, в художественном отношении наиболее разработанных образов романа. Этому последнему владыке Вавилона явно не по плечу роль, выпавшая на его долю. Полностью лишенный полководческого дара и государственной мудрости своих предков, он не в состоянии даже осознать масштабы надвигавшейся катастрофы. Тщеславный и упрямый, трусливый и подозрительный, сластолюбивый и переменчивый, Валтасар олицетворяет собой предельную деградацию деспотической системы, уже не способной даже в критическую минуту выдвинуть сколько-нибудь крупную личность, системы, утерявшей всякое моральное право на дальнейшее существование. Боясь даже самому себе признаться в собственном ничтожестве, Валтасар топит редкие проблески здравомыслия в необузданных приступах садистской жестокости, в потоках кичливой похвальбы, в неистовых оргиях и разврате.

Создавая образ самовластного тирана, М. Фигули явно опиралась на известную трактовку Валтасара, содержащуюся в «Книге Даниила» – Библии. Она воспользовалась, в частности, знаменитым преданием о последнем Валтасаровом пире, в разгар которого на дворцовой стене появились таинственные, начертанные огненной рукой письмена, предвещавшие в ту же ночь гибель Вавилону и его неправедному владыке. Включение таких заведомо легендарных сведений в общее русло повествования – прием, характерный для творческой манеры писательницы. Сама отдаленность, «полусказочность» воссоздаваемой эпохи даст М. Фигули возможность свободно совмещать реальное и фантастическое, становиться на путь стилизации. Библейские сюжеты и даже персонажи (пророк Даниил), мотивы древнего шумеро-вавилонского эпоса о Гильгамеше – вся эта поэтическая фольклорная стихия, щедро представленная в романс, выполняет гораздо более важную функцию, чем может показаться на первый взгляд. Речь идет не только и не столько о придании экзотического колорита повествования, сколько о выявлении основного глубинного смысла произведения. Вместе с преданиями и легендами в роман входит идея высшей справедливости, извечная мечта человека о торжестве добра над злом, о временах, когда «люди будут жить в любви и правде», о героях, поднимающих меч не ради очередного кровопролития, а во имя блага человеческого, утверждения счастья и мира на многострадальной земле,

С этой точки зрения история вавилоно-персидского конфликта, основные контуры которого весьма достоверно воссозданы в романе, предстает перед нами как столкновение и борьба двух противоположных этических начал, причем водораздел между ними отнюдь не всегда совпадает с линией, разграничивающей воюющие стороны. И в лагере вавилонян, и в стане персов есть герои, с одинаковой симпатией изображенные автором. Это благородные рыцари идеи, движимые высокими помыслами – чувством, долга и чести, правды и общечеловеческой справедливости. Обстоятельства против них. Центробежной силой войны их разбросало в разные стороны, но мыслят они родственными категориями, мечтают, в сущности, об одном и том же. Драматическое переплетение судеб этих героев служит композиционным стержнем романа.

Сам по себе прием введения в историческое повествование любовной пары или треугольника далеко не нов. Со времен Вальтера Скотта сочетание романической интриги и политического действия стало одним из традиционных признаков жанра исторического романа. Такое построение наряду с выгодами таит и свои опасности, главной из которых является возможное «раздвоение интереса», в случае если романисту не удастся добиться органического единства обеих линий. Каждый художник стремится дать собственное решение этой композиционной задачи. У М. Фигули, в частности, отчетливо прослеживается тенденция придать любовной, вообще эротической теме смысл чуткого нравственного барометра, свидетельствующего о духовном здоровье, возрождении или деградации человека и общества.

Таким внутренним подтекстом сопровождается рассказ о чистой, «идеальной» любви, связавшей двух центральных героев романа – прекрасную Нанаи и мужественного Набусардара. Она – простая крестьянка, девушка из рода, гордящегося бескорыстной преданностью отечеству. Он – потомственный аристократ, верховный военачальник вавилонской армии, второе после царя лицо в государстве, Романтическая исключительность взаимоотношений, складывающихся между этими социально столь неравноправными партнерами, совершенно очевидна, учитывая тем более замкнутый, кастовый характер, присущий высшему вавилонскому обществу. Однако М. Фигули сознательно идет на такое отступление от законов реалистической достоверности. Ведь Нанаи в романс – это не просто воплощение идеальной женственности, но прежде всего – олицетворение высокого нравственного начала, живущего в народе. Внутренняя чистота, неиспорченность, душевная цельность се натуры – вот что неодолимо влечет к ней духовно истерзанного Набусардара.

Умный и проницательный политик, свободный от всякой мистики. полевой государственный деятель и полководец – таким предстает в романе этот наиболее влиятельный и убежденный сторонник активного сопротивления персам. Как никому другому, ему ясна вся неимоверная трудность выпавшей на его долю миссии. В прогнившем Вавилоне, где каждый ищет лишь удовольствий да личной выгоды, где плетут свои бесконечные интриги жрецы, а на престоле сидит бесталанный, трусливый и самодовольный государь, он чувствует себя бесконечно одиноким в святом горении за судьбы отчизны: «Великие боги за какие-то грехи ослепили халдейскую знать… мне единственному оставили зрение, чтобы я видел грозящую нам беду». Встреча с Нанаи для него – перст судьбы. С этого момента Набусардар обретает душевные силы, столь необходимые ему для свершения великого подвига. Если раньше им руководила скорее ненависть к коварным и своекорыстным жрецам, достоинство воина и сословная гордость халдея-аристократа, не допускавшего даже мысли о том, чтобы без борьбы склонить голову перед «горным варваром», то теперь все прочие доводы тускнеют, оттесненные высшей целью – защитой отечества и народа от надвигающегося опустошительного нашествия. Просветленному любовью Набусардару открывается великая истина, что государство может быть спасено только самим народом. Усилиями Набусардара и немногих преданных ему соратников была создана армия, способная противостоять персам. Правда, измена дала в руки Киру ключи к Мидийской стене, зато Вавилон успешно выдерживал осаду до тех пор, пока обороной руководил Набусардар. Поглощенный борьбой с персами, он, однако, не уследил за кознями своих многочисленных недругов и завистников в Вавилоне. Мнительный и взбалмошный Валтасар, боявшийся роста престижа своего верховного военачальника, следуя коварным наущениям жрецов, стал все чаще вмешиваться в его распоряжения; в конечном счете это и погубило город.

Маргита Фигули избрала в своем романе одну из существовавших в свое время в исторической литературе версий падения Вавилона. Она пишет, в частности, о почти трехлетней осаде, о хитроумной уловке персов, которые отвели воды Евфрата, чтобы по высохшему руслу проникнуть в город. Между тем, как считает большинство современных историков, кампания была поистине молниеносной. Персам понадобилось меньше месяца для разгрома Халдейской державы. Ворота же Вавилона были открыты персам без боя. Некоторое сопротивление они встретили лишь на подступах к царскому дворцу. В разгоревшейся здесь схватке и был убит Валтасар.

Можно было бы не останавливаться на этих, не столь уж существенных для художественного произведения фактических неточностях. Интересны, однако, мотивы, побудившие писательницу в данном случае отступить от строгого историзма. Они, несомненно, связаны с общей идейной концепцией романа.

Ведь война с персами, как ее понимает Набусардар, приобретает уже объективно справедливый характер. Это борьба народа за право самому определять свою судьбу. Не раз в книге возникает прозрачная аналогия между легендарным борцом за благо людей – Гильгамешем и нынешней «надеждой Вавилонии» – Набусардаром. Героизируя личность Набусардара, стремясь подчеркнуть правоту дела, которому он служит, писательница и вводит версию о длительной безуспешной осаде Вавилона персами. Ей важно было показать возможность победы на тех путях, которыми шел ее герой. Вавилон все-таки пал, но причиной тому было не столько военное превосходство персов, сколько их безусловное единство, духовная сплоченность вокруг незаурядного вождя – Кира.

Набусардар как воплощение идеи справедливой войны возвышается над всеми остальными персонажами романа. За исключением одного – персидского князя Устиги. Ни храбростью, ни умом, ни душевным благородством – тот ничем не уступает своему сопернику. Сопернику в буквальном смысле слова, потому что оба любят одну и ту же девушку – Нанаи. Устига послан Киром в Вавилонию с необычайно ответственным для успеха грядущего вторжения заданием – он должен не только наладить сбор важных военных сведении о будущем противнике персов, но и постараться заранее склонить население на сторону Кира. Устига успешно справляется с этой миссией, пока не встречает Нанаи, которая не без внутренней борьбы все же выдает его в руки Набусардара. После этого, заточенный в подземелье дворца Набусардара в Борсиппе, Устига фактически выключается из числа активных действующих лиц романа, вновь появляясь лишь на последних его страницах. Тем не менее значение этого образа в общей концепции произведения весьма существенно.

Устига – из рода философов, глубоко озабоченных проблемами смысла человеческого бытия, высшего назначения человека. Он смотрит на происходящие события с высоты конечных целей борьбы – утверждения «любви и правды» на земле. Война с Вавилонией для него – печальная необходимость, освещенная лишь перспективами светлого будущего. Он предан Киру, активно способствует осуществлению его планов создания великой державы, которая должна объединить все народы Востока и, прикрыв их мощным щитом от надвигающейся опасности с Запада, обеспечить им условия для наиболее успешного развития. Устига мечтает о том времени, когда под мудрым и великодушным водительством Кира все народы, забыв старые распри и обиды, станут единой семьей равных и счастливых. Именно персы, еще не затронутые духом наживы и морального распада, призваны, по мысли Устиги, стать «орудием справедливости, благодаря которому справедливость восторжествует в мире». И тогда не будет бедных и богатых, тогда воцарится «равенство между людьми и братство между народами».

Сквозь стилизацию, вызванную стремлением не выбиться из общего колорита далекой эпохи, в рассуждениях Устиги отчетливо проступают гуманистические идеалы, воодушевляющие писательницу XX века. Создавая привлекательный образ этого философа-правдоискателя, М. Фигули утверждает принцип нравственной преемственности поколений, вечную, неутолимую жажду человека к переустройству жизни на подлинно справедливой основе.

С образом Устиги связан еще один важный аспект произведения, непосредственно обращенный к нашей современности.

Вспомним, что «Вавилон» создавался писательницей в самый разгар второй мировой войны, когда фашистские полчища под лозунгом организации «нового порядка» в Европе, возведения бастиона против «коммунистической угрозы» залили кровью колоссальное пространство от Волги до Северной Африки. Стремление к мировому господству составляло основу официальной идеологии гитлеровского рейха. Война была объявлена высшим проявлением арийского духа. В этой связи особенно понятно сознательное этическое заострение «Вавилона» против самой идеи завоевательных войн, какими бы высокими мотивами эта идея ни подкреплялась. Особенно четко эта мысль выражена писательницей как раз в эволюции образа Устиги.

Борьба между ним и Набусардаром за сердце Нанаи, отвлекаясь от традиционного для романической интриги привкуса сентиментальности и мелодраматизма, имеет глубокий символический смысл. «Поражение» Устиги предопределено внутренним изъяном его философии. Нанаи, испытывающая искреннюю тягу к нему как к человеку, вынуждена ненавидеть его как врага. И это не просто классический разрыв между чувством и долгом. Нанаи, в образе которой воплощена идея священного права народа на самостоятельное устройство своей судьбы, органически не приемлет рассуждений Устиги о путях, ведущих в счастливое будущее. Она инстинктивно чувствует внутреннее несоответствие между светлыми далями, которые открывает перед ней Устига, и средствами достижения этих далей. Насаждение справедливых порядков с помощью огня и меча иноземных завоевателей? Возведение гуманного общественного здания на трупах невинных жертв, на костях «освобожденных» народов?

На последних страницах книги писательница дает возможность Устиге стать свидетелем краха его иллюзий. В Вавилоне Кир ведет себя как любой другой завоеватель – сечет головы, угоняет жителей в Персию на каторжные работы, беспощадно расправляется со «смутьянами», ожидавшими торжества правды и справедливости. Простой Вавилонский люд вместо прежнего ярма получает другое – персидское. Это к Киру обращены полные горечи слова Сурмы, самого пламенного последователя Устиги в Вавилонии: «Мы ждали тебя, как жар-птицу, что принесет на своих крыльях свободу для угнетенных. А ты рабов царя Валтасара, жрецов и вельмож халдейских сделал собственными рабами. Так, значит, царь царей, нет правды на свете?» И Кир, этот просвещенный властелин, кумир и светоч Устиги, не может ответить на вопрос халдейского крестьянина.

Гуманистический, антимилитаристский пафос, органически присущий роману «Вавилон», придает этому произведению глубоко актуальный смысл. Бесконечна и разнообразна борьба человека за счастье. Но лишь тогда она может оказаться успешной, когда люди вдохновляются идеалами всеобщего блага, отметая любые учения и доктрины, покоящиеся на «праве» сильных и избранных. Бесконечно далеко отстоят от нашей эпохи герои «Вавилона». Но их мысли, чувства и надежды, обращенные к будущему, учат нас ненавидеть зло и несправедливость, бороться за правду, за мир на истерзанной, уставшей от войн земле…

Ю. В. БОГДАНОВ