На следующий день Мелани заперлась в комнате, никого не впуская и велев передать всем, что она больна. Рено пытался, сначала робко, затем все более настойчиво, добиться встречи с ней, но получил отказ, выраженный решительно и весьма сухо. Потом ему вообще перестали отвечать.

Он послал своего крестного Гильома де Танкарвиля, чтобы тот похлопотал за него, но Мелани не захотела его слушать и тоже не открыла ему дверь. Она позволила войти лишь королеве, потому что уж ей-то отказать было нельзя.

Изабо Баварская попыталась заговорить о Рено. Она наткнулась на настоящую стену. Мелани ответила, что молодой человек здесь совершенно ни при чем. Она больна, вот и все. Тогда королева направила к ней своего врача, который нашел, что девушка совершенно здорова. Мелани объявила, что этот костоправ ничего не понимает и что она чувствует бесконечную слабость и усталость.

Таким образом, Мелани не появилась на следующем балу, 6 января, в честь дня Богоявления. В ответ на строгие распоряжения Изабо она издавала раздирающие душу стоны, и поэтому двор вынужден был обойтись без единорога.

Вот уже несколько дней Париж утопал в снегу. Было очень холодно, и простой народ страдал от стужи, но во дворце Сент-Поль гости, особенно дамы, наслаждались прекрасным зрелищем. Радостное настроение ощущалось повсюду. После бала первого января родилась новая мода, и опробовать ее решили именно сегодня; наступило время высоких остроконечных головных уборов, которые надолго завоевали сердца придворных дам.

Будучи королевским стражником, Рено де Мол лен оказался вынужден присутствовать на этом празднике, где не было единственного человека, имевшего для него значение. Необыкновенное зрелище, которое являл собой большой зал дворца, оставило Рено совершенно равнодушным. А между тем взглянуть стоило: прически дам были украшены великолепными остроконечными головными уборами, одновременно внушительными и изящными. Женщины походили на фей из волшебных сказок. Мужчины, удивленные, ослепленные, задирали головы, теряясь взглядом в этом бархатном многоцветном лесу и облаках прозрачных вуалей, плывущих по залу. Один лишь Рено сидел с недовольным видом. Все это были ненастоящие единороги, притворщицы, карнавальные маски!

Наконец он заметил герцогиню Беррийскую. На ней одной не было высокого остроконечного убора. Она убрала волосы в высокую прическу и украсила их жемчугом. Рено улыбнулся ей. Жанна подошла поближе. Она совершенно правильно поняла эту улыбку.

— Вы благодарны мне за то, что я не стала копировать вашу возлюбленную?

— Да, мадам.

— Я дала себе обет никогда не носить такого головного убора. Ни за что на свете я не стану подражать ей.

Заиграл оркестр, Жанна протянула ему руку, и они оказались среди других танцующих.

— Я не вижу ее здесь.

— Она больна.

— Она отвергает вас. Весь Сент-Поль знает об этом. Это вас не пугает?

— Она и должна меня отвергать, мадам: это же единорог.

Прекрасная Жанна Беррийская вздохнула.

— К моему несчастью, я всего лишь герцогиня и кузина короля.

Рено ничего не ответил. Они молчали до самого окончания танца и расстались, так и не сказав друг другу ни слова…

Стоя неподалеку, Гильом де Танкарвиль наблюдал за своим крестником с улыбкой искушенного в светских интригах человека. В руках он держал наполненный бокал. Танкарвиль был убежден в неудаче затеи с единорогом, но не решался сказать Рено об этом. К чему мешать и отговаривать? Иллюзии мальчика очень скоро развеются сами собой.

***

Покинув Париж прошлым августом, Адам довольно быстро прибыл в Кале, а затем и в Лондон. Там от имени мэтра Фюзориса он испросил аудиенции у короля. Он думал, что будет принят немедленно, но, к своему немалому удивлению, получил предписание поселиться в городе и никуда не уезжать. Наконец после длительного ожидания он получил приказ короля, но форма, в которой приказ этот был дан, совершенно сбила его с толку.

Однажды Адам прогуливался по лондонским улицам, когда вдруг человек лет пятидесяти в одежде простого горожанина подошел к нему и произнес с едва уловимым английским акцентом:

— Говорят, у вас столько же золота, сколько и у меня.

Речь могла идти только о пароле. Адам вынул свой кусок, человек сделал то же самое, соединил обе части и оставил целое у себя. Адам был раздосадован. Что за типа послали ему? Он даже не благородного происхождения! Наверное, такой же шпион, как и он сам… Адам спросил:

— Так значит, я не увижу короля?

Не ответив, человек погрузил руку в кошель и достал оттуда какой-то блестящий предмет.

— Герцог Бургундский готовится атаковать Париж. Вы присоединитесь к нему при осаде и передадите кольцо. Благодаря этому кольцу вы станете посредником между ним и нами.

— А что я ему скажу?

— Ничего. Поздоровайтесь, и все.

— А потом?

— Будете делать все, что вам заблагорассудится. Если появится необходимость, получите другие инструкции.

Незнакомец словно отгородился от него, всем своим видом давая понять, что разговор закончен. Адам Безотцовщина попрощался и пошел по направлению к порту, собираясь сесть на корабль.

Впервые в его жизни дела пошли не так, как он ожидал, и его переполняла глухая ярость. Однако постепенно он успокоился. На что он надеялся? В восемнадцать лет сделаться доверенным лицом самого короля Англии? Он должен научиться ждать… Насколько ему было известно, Генрих V, только что сменивший на троне своего отца, Генриха IV, обещал стать со временем великим королем. И этот монарх только что преподал своему шпиону урок смирения. Следовало быть благодарным за это.

***

Иоанн Бесстрашный покинул Лилль 23 января во главе войска, состоящего из двух тысяч рыцарей и такого же количества пехотинцев. Не входя в Париж, он остановился на возвышенности между Монмартром и Шайо и стал ждать. Он явно не надеялся взять город приступом, но рассчитывал, что население столицы поднимется и перейдет на его сторону. Однако шли дни за днями, и не происходило решительно ничего.

Адам Безотцовщина оказался на месте в первое воскресенье февраля. Он осведомился у караульных, где найти герцога; ему сказали, что как раз сейчас он присутствует на мессе в аббатстве Сен-Пьер де Шайо, Адам прямиком отправился туда.

Он подошел к герцогу Бургундскому, когда тот выходил из церкви после окончания мессы. Адам без труда разглядел его стройный, темный силуэт среди множества других, закованных в доспехи или наряженных в разноцветные одеяния. Чтобы добраться до герцога, Адаму пришлось прокладывать себе путь сквозь окружавшую его толпу. Оказавшись перед ним, он протянул правую руку, на которой блестело кольцо. Иоанн Бесстрашный в замешательстве застыл на месте.

— Как это кольцо у вас оказалось? Вы его украли!

— Нет, монсеньор. Мне его передали и велели отправляться к вам.

— Вернемся в аббатство.

Множество людей из свиты захотели последовать за ним, но герцог решительно остановил их, и они с Адамом ушли вдвоем. Когда они вошли в церковь Сен-Пьер, там не было ни души.

— Каково же послание короля?

— Его величество передает вам привет.

— И это все?

— Все, монсеньор.

— Это значит, что он отказывает мне в помощи?

— Я не знаю, монсеньор. Меня он послал, чтобы передать вам привет. Ни о чем другом я не имею представления.

Иоанн Бесстрашный был страшно разочарован — в этом не оставалось никаких сомнений, зато Адам наслаждался реваншем над человеком, который когда-то приказал прогнать его. Так он познал волнующее могущество глашатая. Его власть и, как следствие, наслаждение объяснялись тем, что сам он был никем. Никакие груды золота, никакие самые изощренные пытки не могли бы заставить его изменить переданное им послание, оно просто-напросто не принадлежало ему. Он был лишь тенью, отражением, эхом… Лисья физиономия герцога обратилась к нему.

— Вы один из наших людей?

— Да, монсеньор.

— Я забыл ваше имя. Не могли бы вы его напомнить?

— Адам Безотцовщина.

— Ладно, сир Адам, я предлагаю вам поселиться в самом аббатстве. Там вы будете не так на виду, как в лагере. Я сам лично позабочусь о том, чтобы вам было удобно. Во всяком случае, долго там жить вам не придется. Не пройдет и месяца, как мы с вами окажемся в Париже, с помощью вашего хозяина или же без нее.

В последующие дни Адам Безотцовщина наслаждался гостеприимством герцога. Иоанн Бесстрашный велел обустроить монашескую келью, лакеи приносили самые изысканные блюда и вина самых знаменитых сортов. На следующий же вечер перед Адамом предстало очаровательное белокурое создание, назвавшееся Аделаидой. Он бесцеремонно выпроводил ее вон. Он по-прежнему не знал женской ласки и поклялся себе, что его первая женщина будет совершенно особенной. Уж во всяком случае, не какая-нибудь дешевая шлюшка!

***

Осада Парижа позволила Бернару д'Арманьяку продемонстрировать все свои способности военачальника. Он сразу же понял, что главная опасность грозит не со стороны осаждающих, но от самого населения столицы, и принял суровые меры предосторожности в этом направлении.

Так, он под страхом смерти запретил горожанам носить любое оружие, будь то хоть кухонный нож, запретил прекращать работу, даже ненадолго, под каким бы то ни было предлогом и приближаться к крепостным стенам ближе, чем на сто шагов. Вооруженные люди постоянно объезжали улицы и с чрезвычайным усердием исполняли предписания.

Денно и нощно на крепостных стенах дежурили патрули, причем взоры солдат были обращены не за пределы города, но внутрь самой столицы. Безумец, который осмеливался приблизиться к стене ближе чем на сто шагов, немедленно получал в грудь стрелу из арбалета или оказывался пойман и убит.

Народ всегда был настроен к Арманьяку враждебно, но в этом случае вынужден был признать в нем хозяина. Против железного кулака Бернара д'Арманьяка достойного средства не нашлось, и народ, хотя и с неохотой, вынужден был отказаться от мысли прийти на помощь герцогу Бургундскому.

Тем более что у парижан появилась еще одна забота, которая заставила их почти позабыть об осаде. С наступлением холодов возникла новая страшная болезнь — коклюш.

Коклюш — так поначалу называли монашеские капюшоны, которые накидывали на себя больные, пытаясь защитить себя. Несчастных мучили приступы душераздирающего кашля. Таких приступов могло быть около двухсот в день. В периоды между приступами они с трудом пытались прийти в себя, дышали с шумом и присвистом, ходили, покачиваясь от слабости. Большинство все-таки не умирали, но если приступы кашля сопровождались высокой температурой, это почти наверняка означало, что летальный исход близок.

***

Как ни странно, но осада Парижа принесла Рено де Моллену некоторое облегчение. Балы оказались под запретом, и он был избавлен от пытки являться туда в отсутствие Мелани. Более того, теперь мысли его были поглощены военными заботами.

Чаще всего он нес службу на крепостной стене. Однажды в начале февраля Гильом де Танкарвиль взялся сопровождать его. Он считал, что любовные волнения крестника слишком затянулись, и решил, что настала пора с ним поговорить.

Повернувшись вместе с Рено в сторону города, где, возможно, уже зрел мятеж, Танкарвиль сразу же приступил к делу.

— Забудь ты эту Мелани. Она принесет тебе одни неприятности.

— Никогда!

— Несчастья просто витают вокруг нее. Она источает беду. Поверь моему опыту: я разбираюсь в женщинах не хуже, чем в вине.

— Это не женщина. Она — единорог.

Танкарвиль уже не мог слышать этого слова. Он вспылил:

— Чушь, химера, нелепость! Это никакой не единорог, это девушка, у которой много проблем. У нее душа монахини, это гибельно для любви.

Поскольку Рено упрямо молчал, крестный продолжал настаивать:

— Она отвергает тебя самым возмутительным образом, а ты упорствуешь. Ты что, потерял всякое достоинство?

— Я люблю ее…

— Но она-то тебя не любит.

— Я совершу такой подвиг, что ей ничего не останется, как полюбить меня.

— Какой подвиг? Вернись на землю. Герцогиня Беррийская от тебя без ума.

— Что мне с того?

— Сделай так, как ей хочется. Уверяю тебя, это нисколько не трудно и даже приятно.

— Это невозможно.

— Я твой крестный. Я должен думать о твоем будущем. Скажи только «да» герцогине и считай, что удача тебе обеспечена.

В этот самый момент они проходили мимо больного коклюшем стражника. После тяжелейшего приступа кашля он пытался отдышаться, скрючившись на стене. Рено де Моллен воспользовался этим, чтобы переменить тему разговора.

— Коклюш истребит половину города. Скоро у бургундцев просто не останется противников.

Танкарвиль не мог с этим согласиться.

— Напротив. Коклюш — наш союзник. Он не замедлит перешагнуть стену и перейти на другую сторону. Когда бургундцы заболеют, то будут вынуждены снять осаду. В городском доме гораздо легче сопротивляться болезни, чем в походной палатке.

Произнеся это, он вернулся к прежней теме. Крестный и крестник негромко беседовали, каждый о своем: один говорил о единороге, другой — о герцогине Беррийской.

***

Предположение Гильома де Танкарвиля оказалось верным: как только коклюш появился в рядах осаждающих, 13 февраля Иоанн Бесстрашный решил снять осаду. Впрочем, он давно уже понял, что парижане не поднимутся ему на помощь, что его попытка потерпела неудачу.

Что касается Адама, то он предпочел остаться. Герцог лично заглянул к нему осведомиться, не намеревается ли тот следовать за ним в Бургундию, но Адам отказался; как он сказал, у него имеются еще дела в Париже. Казалось, Иоанн Бесстрашный был удивлен таким ответом и даже несколько раздражен, чем доставил большое удовлетворение своему собеседнику.

Несколькими часами спустя, когда воины бургундской армии, сотрясаясь от приступов кашля, отъехали от города и двинулись по направлению к северу, Адам спокойным шагом вошел в столицу. На всякий случай он решил не пренебрегать мерами предосторожности и переоделся в одежду паломника.

По правде сказать, в Париж он шел без определенной цели. «Делайте все, что вам заблагорассудится», — так сказал ему тот человек в Лондоне. Ну что ж! Адаму приятно было вернуться на места своих былых подвигов и, прежде всего, поговорить с мэтром Фюзорисом.

Не возбудив ничьих подозрений, он благополучно добрался до собора Парижской Богоматери. Астроном-часовщик нисколько не изменился. Он по-прежнему имел нелепый вид в своем разукрашенном звездами наряде и с длинной черной бородой. Комнату его, как и встарь, загромождали часы всех видов и размеров. Своего посетителя он принял с явным удовольствием. Поболтав для начала о маловажных вещах, Адам перешел к делу:

— Нет ли у вас каких-нибудь новостей о моей семье?

Взгляд часовщика лукаво заблестел.

— Еще какие! Ваша сестра в Париже. Более того, ей нынче покровительствует сама королева.

Адам Безотцовщина недовольно поморщился. Мелани! Он совершенно забыл о ней, и по правде сказать, ее судьба нимало его не интересовала.

— Я имел в виду семью Вивре, мэтр Фюзорис.

— Это и есть самое удивительное! Слушайте же. У Франсуа де Вивре было двое законных детей: сын Луи, которого вы убили, и дочь Изабелла, которая вышла замуж за одного нормандского рыцаря, Рауля де Моллена. Так вот, сын этой самой Изабеллы, Рено, недавно безумно влюбился в вашу сестру.

— Так значит, они родственники?

— Ну конечно! Мелани — сводная сестра Изабеллы, матери Рено. Можно сказать, что они тетка и племянник.

— А сами они знают об этом?

— Нет. Мелани сказали, что она дочь сира де Нантуйе.

Затем мэтр Фюзорис передал, как Мелани сопротивляется ухаживаниям Рено. История этих двух детей растрогала весь королевский двор.

Адам, конечно же, сразу узнал отвратительный характер старшей сестры, с ее ханжеством и показной добродетелью.

Какая жалость, что она не желает отвечать на чувства Рено! Дурацкие религиозные принципы немедленно заставят Мелани почувствовать, как ее пожирает адский огонь, едва только она узнает об их с Рено близком родстве. Прекрасная идиллия закончится потоком слез.

Внезапно Адам улыбнулся. Он только что принял решение: он останется в Париже еще на какое-то время. Теперь у него имеется здесь дело.

Он улыбнулся еще шире и покинул мэтра Фюзориса, не в силах скрыть переполнявшего его ликования.

***

Иоанн Бесстрашный снял с Парижа осаду 13 февраля, а следующий день был не совсем обычным. 14 февраля все праздновали память святого Валентина. Так что у королевского двора, учитывая недавнюю победу над бургундцами, имелось целых два повода для торжества.

В тот день, четырнадцатого февраля, во всем дворце Сент-Поль имелось лишь одно несчастное существо — Рено де Моллен. Совершив очередной обход и вернувшись во дворец, он поспешил к дверям покоев Мелани, умоляя ее открыть, но она даже не удостоила его ответом.

Вечером он уже собирался, чтобы идти на бал, но остановился на полпути. Быть без Мелани в этот день всех влюбленных оказалось выше его сил. Рено постепенно начинал склоняться к мысли, что его крестный прав. Мелани не может и дальше так отвергать его. Или же нужно было набраться мужества и твердо сказать себе, что все кончено. Во всяком случае, ждать больше было нельзя. Рено де Моллен намеревался получить ответ немедленно, как бы жестоко он ни прозвучал.

Молодой человек вновь подошел к покоям девушки-единорога и постучал, но, как обычно, не получил ответа. Охваченный гневом, Рено собрался уже было взломать дверь, но, когда он нажал на ручку, дверь вдруг открылась сама. Он вошел. Комната была пуста.

Рено остановился в недоумении. За его спиной закашлялся стражник, чтобы привлечь внимание.

— Простите, монсеньор. Вы ищете мадемуазель де Нантуйе?

— Да. А в чем дело?

— Мне кажется, я знаю, где она. Она вышла из дворца несколько часов назад. Я как раз стоял на посту у входа. Она спросила у меня дорогу в церковь Сен-Жак-дю-О-Па.

Мелани впервые покинула Сент-Поль, между тем как она получила от королевы приказ не выходить из дворца. Значит, случилось нечто серьезное… Рено бросился бежать, не слушая, что кричит ему вслед стражник:

— Но вы туда не попадете, монсеньор! Сен-Жак-дю-О-Па находится за городом, а ворота закрыты.

Рено хорошо знал эту церковь, которая находилась за крепостной стеной, на улице Фобур-Сен-Жак. Она стояла на пути паломников, отправляющихся на поклонение святому Иакову Компостельскому.

Вскоре он оказался перед стеной. Ворота, как и всегда по ночам, были заперты. Он вскарабкался на вершину стены и, не колеблясь ни секунды, нырнул в ледяные воды крепостного рва. Рено задохнулся, и ему показалось, что сердце его останавливается. Он услышал крики дозорных, затем посвист выпущенной в его сторону стрелы и, едва нашарив ногой берег, пустился бежать что было сил.

***

В эту самую минуту Мелани стояла, укрывшись в дверном проеме какого-то дома напротив церкви Сен-Жак-дю-О-Па. Она ожидала, когда совсем стемнеет: таково было требование, выраженное в послании, которое она получила.

Сердце готово было выскочить из ее груди. Какой-то слуга передал ей письмо, которое, по его словам, он получил от паломника. Письмо было от ее брата Адама, и то, что в нем говорилось, было так важно!

Он хотел рассказать ей о смерти их матери, в высшей степени поучительной и назидательной, которой Маго полностью искупила все прегрешения своей земной жизни. Прежде чем испустить дух, она взяла с него обещание, что он совершит паломничество к святому Иакову. Вот почему брат назначил ей встречу именно в этой церкви.

Но это была не единственная причина: ему следовало принимать меры предосторожности, а церковь как раз находится за пределами города, куда он не имеет права войти. Ведь Адам оказался на стороне бургундцев, и если бы он попал в руки арманьяков, то немедленно поплатился бы за это жизнью. Следовало проявлять осмотрительность. Адам особо подчеркнул, что встретятся они лишь после наступления полной темноты.

Мелани была счастлива вдвойне: во-первых, оказался жив Адам, которого она считала мертвым, во-вторых, мать раскаялась в своих прегрешениях…

В послании имелось еще одно предостережение: Адам просил уничтожить письмо и никому не говорить, куда она идет. Однако, не зная, где находится церковь, она вынуждена была спросить дорогу у какого-то стражника. Но это не страшно, вряд ли кто-нибудь еще узнает.

Решив, что уже достаточно стемнело, Мелани вышла из своего укрытия и перешла через улицу.

Церковь оказалась ярко освещена свечами, расставленными перед алтарем. Мелани приблизилась. Какой-то человек в плаще из грубой шерстяной ткани, с лицом, полностью скрытым глубоким капюшоном, проскользнул за ее спиной и поспешно запер дверь на ключ. Мелани едва сдержалась, чтобы не вскрикнуть, но, услышав, как человек заговорил, успокоилась: то был голос Адама.

— Это для моей безопасности…

Адам подошел к ней и поднял капюшон. Она была поражена: брат превратился в такого красивого молодого человека! И потом, это одеяние паломника…

Мелани радостно воскликнула:

— Как ты вырос! Какой ты стал красивый!

— Ты тоже, ты такая красавица! Ты просто великолепна!

Он сказал чистую правду: Мелани была и в самом деле восхитительна в своем роскошном черном платье, сшитом портным самой королевы, которое, хотя и было довольно строгого покроя, прекрасно подчеркивало фигуру девушки. На ней не было никаких украшений, кроме граната на черной бархатной полоске, охватывающей лоб.

Мелани подбежала, чтобы обнять брата. Она была на вершине счастья. Адам нежно прижал ее к своей груди и ласково заговорил:

— Я должен сделать тебе признание: я еще не знал женщины.

— Я тоже, я никогда не была с мужчиной. Я счастлива, что ты хранишь целомудрие.

— О каком целомудрии ты говоришь, сестричка? Просто я занимаюсь любовью с мужчинами.

Мелани отшатнулась, Адам насмешливо смотрел на нее.

— Ты знаешь, какой сегодня день?

— Нет.

Он усмехнулся.

— Это меня не удивляет! Должно быть, ты единственная, кто этого не знает. Сегодня День святого Валентина, дорогая сестричка.

Глаза Адама загорелись вожделением, Мелани пришла в ужас.

— День святого Валентина, праздник влюбленных… Я давно уже дал себе клятву: первая женщина, которую мне доведется познать, будет особенной.

Желая сменить тему, Мелани решилась напомнить о послании, которым была вызвана сюда.

— Но наша мать, как она умерла?

Адам не соизволил на это ответить и продолжал:

— А если мне потребна женщина особенная, кто подойдет более, чем единоутробная сестра? Здесь, в этой церкви, я хочу заниматься любовью с собственной сестрой!

Мелани беспомощно стояла перед ним, не в силах пошевелиться, словно беззащитный зверек перед хищником. Адам пожирал ее взглядом.

— Какие груди! Какие у тебя груди! Никогда мне не приходилось видеть таких красивых. Ну-ка, покажи!

Резким движением он оторвал лиф ее платья. Мелани окаменела от ужаса. Какое-то мгновение он разглядывал ее, затем грубо схватил за руку.

— Иди сюда!.. Чтобы святотатство было еще прекраснее, мы станем совокупляться прямо перед алтарем Святой Девы.

Она двигалась, словно марионетка, которую дергают за ниточки. Адам подвел ее к статуе Девы Марии.

— Не будем торопиться. Здесь нам никто не помещает. У нас много времени.

Он алчно смотрел на нее своими голубыми глазами.

— Подумай о нашей матери, Мелани! Как она, должно быть, счастлива при виде своих детей! Ведь она нас видит сейчас. Она смотрит на нас с высоты, из своего языческого рая!

Упоминание о язычниках придало девушке сил. Она закричала:

— Господи Иисусе, Святая Мария, спасите меня!

Адам злобно рассмеялся:

— Вот-вот: проси своего Иисуса, проси Святую Деву спасти тебя! Давай! Пусть они испепелят меня, пусть убьют на месте!

Он приблизился к ней.

— Видишь, они ничего мне не сделали. Это глухие боги, мертвые боги. Но есть истинные боги, я знаю их: они любят лишь силу и кровь!

Он крепко сжал Мелани в объятиях и стал целовать ее грудь, крича:

— Смотри на нас, мать, смотри на нас!

Мелани лишилась чувств. Какое-то время Адам продолжал мусолить губами ее тело, затем внезапно выпустил, и она рухнула на пол.

— Я забыл помолиться. Я должен прочесть молитву…

Адам опустился на колени перед своей неподвижной, полуобнаженной сестрой.

— Я прочту молитву, я буду молиться о том, чтобы у нас родился ребенок. Если это будет девочка, пусть это будет еще более дьявольское создание, чем Маго. Если мальчик, пусть станет большим дьяволом, чем я!

Он злобно рассмеялся и начал:

— Да изменит солнце свой извечный ход! Да последует за осенью лето, а за весной — зима. Да превратятся люди в диких зверей. Да совокупляются женщина с женщиной, а мужчина с мужчиной, старик с молодой, а юнец со старухой…

Обнаружив, что дверь церкви заперта, Рено де Моллен какое-то время пребывал в замешательстве: имеет ли он право силой врываться в Божий храм? Но, услышав грубый мужской смех, он больше не колебался: ударом меча Рено разбил витраж и ринулся внутрь…

Ему удалось как нельзя лучше воспользоваться эффектом неожиданности. Когда Адам Безотцовщина его заметил, он еще стоял на коленях. Адам попытался вытащить оружие из складок широкого плаща, но Рено уже вырос над ним, высоко подняв меч.

Адам вновь опустился на колени.

— Сжальтесь надо мной, монсеньор, сжальтесь!

С нескрываемым отвращением Рено смотрел на него, затем кивнул на Мелани, которая еще лежала без чувств.

— Она будет решать, когда придет в себя. Твоя судьба зависит от нее…

В это мгновение Мелани подняла веки. Не веря своим глазам, она глядела на Рено и на своего брата, который полностью находился в его власти.

— Теперь вам нечего опасаться. Скажите, как я должен с ним поступить.

Она ни секунды не колебалась.

— Пощадите его. Это мой брат.

— Ваш брат?

Во взгляде Рено полыхала ярость. Адам испустил испуганный крик:

— Мелани! Он убьет меня!

С риском для собственной жизни девушка бросилась к Рено, загородив меч, который уже готов был свершить правосудие. Рено ничего не оставалось как опустить оружие. Он был смертельно бледен.

— Это ваш брат, и он собирался… совершить эту гнусность? Как может он заслуживать пощады?

— Любой человек заслуживает пощады. Я не смогу жить, если он умрет из-за меня. Такова моя воля.

— Я повинуюсь вам. Но знайте, это не акт милосердия с моей стороны, это доказательство моих искренних чувств к вам.

Он повернулся к Адаму.

— Убирайся!

Последний не заставил себя просить дважды. Однако перед тем как выйти за дверь, Адам все же обернулся.

— Любите друг друга. Хорошенько любите!

Мелани не отводила взора от своего спасителя. В эту минуту он выглядел довольно жалко: с него стекала грязная вода, мокрые волосы прилипли ко лбу, одежда намокла. Внезапно девушка осознала, что стоит перед ним почти обнаженная, и быстро прикрыла руками грудь.

Не говоря ни слова, Рено поднял плащ, который она положила на скамейку, войдя в церковь, и протянул ей.

— А как же вы? Вы ведь простудитесь.

— Ничего…

***

Рено и Мелани возвращались из церкви под утро. Снег больше не шел, но успел засыпать всю землю и дома. Ослепительно сияло солнце, и южное предместье Парижа искрилось белизной. Жалкие трущобы, уличная грязь, провалы подвалов — все исчезло под снежным покровом. Перед молодыми людьми возвышалась крепостная стена; чуть дальше прямо перед собой можно было различить очертания собора Парижской Богоматери, а немного справа — тяжеловесный силуэт Бастилии с ее массивными круглыми башнями.

Этой ночью они совсем не разговаривали; Мелани была слишком потрясена тем, что ей только что довелось испытать, а Рено с уважением относился к ее молчанию. Им пришлось дожидаться наступления утра, чтобы ворота открыли, и они смогли пройти в город.

Нынешним утром Париж больше походил на театральную декорацию, чем на настоящий город. Рено и Мелани шли медленно, словно страшились момента, когда доберутся до цели своего пути и им все-таки придется заговорить. Молодой человек представлял собой весьма жалкое зрелище: взъерошенные волосы, мятый камзол, мокрые штаны… Мелани, черная фигурка, кутающаяся в широкий плащ, ярко выделялась на фоне белых заснеженных улиц.

Первой заговорила Мелани. Снежный ковер словно приглушал ее и без того негромкий голос:

— Обещайте мне хранить в тайне то, что произошло сегодня.

— Но что мы скажем королеве? Она наверняка уже знает, что вчера вы убежали, а я бросился искать вас.

— Я ей объясню, что ходила молиться святому Валентину, потому что… влюбилась в вас.

Рено де Моллен открыл было рот, но так и не произнес ни слова. Его начал сотрясать приступ кашля. Купание в холодных водах крепостного рва, разумеется, даром не прошло.

Не приходилось сомневаться, он подхватил коклюш. Кашель не отпускал его до самого дворца Сент-Поль.

Мелани сама проводила молодого человека в его апартаменты и вызвала врача, который не замедлил поставить диагноз. Затем девушка отправилась к себе, чтобы переодеться. Когда она увидела одну из своих черных муслиновых шалей, ей пришла в голову мысль отдать эту шаль Рено, чтобы он накрыл голову ею, а не обычным для больных капюшоном.

Она уже направлялась к нему с шалью в руках, когда навстречу ей попалась Изабо. Мелани пришлось рассказать королеве о том, что произошло. Вернее, девушка сообщила то, что сочла нужным. Королеве Франции понадобилось довольно много времени, чтобы прийти в себя от удивления.

— Вы влюбились? И не когда-нибудь, а в День святого Валентина! Должна признаться, мне трудно в это поверить. Это просто чудо! Не могу подобрать другого слова!

— Это и в самом деле чудо, ваше величество!

— Вы и вправду ощущаете этот порыв? Вы испытываете потрясение, которым проникнуто все ваше существо, желание поведать всем о своем счастье и в то же самое время прятать его, словно драгоценное сокровище, от посторонних глаз?

Мелани не смогла ответить. Они вместе вошли в комнату Рено, у которого как раз только что начался жесточайший приступ кашля. Когда он немного утих, Изабо заговорила. На сей раз она не могла сдержать досады:

— Бедный мальчик! Ему нельзя оставаться здесь. До сих пор в Сен-Поле не было случаев коклюша, и если кто-то заразился этой болезнью, ему придется покинуть дворец.

Несколько мгновений Изабо молча раздумывала, затем лицо ее озарилось.

— Вы переселитесь во дворец Барбет! Он пустует с ночи святого Клемента. В его залах бродят два призрака: маленький Филипп, скончавшийся через несколько мгновений после того, как я дала ему жизнь, и Людовик, который провел там последние часы своей жизни. Благодаря вам эти скорбные тени обретут покой. Проклятые стены станут свидетелями великого счастья: идиллия дворца Барбет…

***

То, что происходило во дворце Барбет, если и можно было назвать счастьем, то счастьем весьма своеобразным. Хотя болезнь Рено протекала не слишком тяжело, он был до крайности изнурен. Каждые десять минут его сотрясал кашель. Между двумя приступами он не успевал перевести дыхание.

Но в дни своей болезни Рено был не один. Слуги и врачи не оставляли его. Сама Мелани не могла постоянно находиться с ним, потому что лечение требовало горячих ванн. Но как только врачи заканчивали заниматься больным, Мелани возвращалась, и ему казалось, что они не расставались ни на минуту. Впрочем, можно сказать, что единорог находился с ним постоянно, потому что голову его покрывала муслиновая шаль.

Мелани стала кокетливой. Точнее, делала все, чтобы понравиться Рено. Отныне она никогда не появлялась без своего остроконечного головного убора и граната на бархатной полоске на лбу. Кроме того, она теперь носила много украшений: кольца, браслеты, серебряные и бриллиантовые колье.

Вопреки тому, что рассказала она королеве, она вовсе не была влюблена в Рено, но после всего произошедшего в тот зимний день не могла больше отказывать молодому человеку. Ей казалось, что такова воля Божья…

Рено де Моллен хворал весь февраль, а потом еще март и апрель. Время от времени королева приходила навещать молодых людей во дворец Барбет. Изабо была единственной, кто приходил к ним.

Мелани решила отдаться на волю судьбы. Нельзя сказать, чтобы ей не нравилась ее новая роль сиделки. Преданность и милосердие были естественными проявлениями ее души. Более того, она считала, что так она лучше подготовится к роли жены. Муж, который ей предназначался, сейчас, из-за своей болезни, был для нее не опасен. Мелани могла осторожно, постепенно, не опасаясь ничего, привыкать к его мужскому голосу, к его мужским взглядам, всему тому, что до сих пор ей было неведомо.

Для нее самой, для Мелани, эта идиллия во дворце Барбет была чем-то вроде выздоровления. В этом уединенном доме, практически отрезанном от мира, она постепенно приходила в себя.

Ужасная сцена с братом по-прежнему преследовала ее в кошмарных снах. Сон был всегда один и тот же: она с Адамом находится в церкви Сен-Жак-дю-О-Па, он начинает расточать свои омерзительные поцелуи, она громко зовет на помощь, но Рено не приходит!

Мелани просыпалась от собственных рыданий. К счастью, ее комната находилась довольно далеко от комнаты, где был размещен больной, и его не беспокоили крики девушки.

В середине мая болезнь Рено внезапно обострилась. К приступам кашля добавились весьма опасные симптомы: высокая температура, затрудненность дыхания, когда даже в краткие периоды между приступами ему не хватало воздуха. Больной начал отказываться от еды. Он просто не мог проглотить ни кусочка. Несмотря на все усилия врачей, его состояние становилось все хуже, и 1 июня к нему пригласили священника, чтобы умирающий исповедался и причастился.

После ухода священника в комнату вернулась Мелани. Тяжело дыша, Рено откинулся на подушки. Она склонилась над ним. Казалось, он был без сознания, но, увидев на лбу девушки гранат, громко воскликнул:

— Карбункул!

Внезапно он словно потерял рассудок. Протянув руки, он попытался привлечь ее к себе. Поначалу Мелани ничего не поняла, а затем послушно склонилась к нему. Могла ли она отказать умирающему в единственной и последней радости на этой земле? Да, конечно, сейчас она согрешит с ним, но разве это не тот мужчина, которого ей предназначил сам Господь Бог?

Этой же ночью, когда Мелани спала рядом с ним, ей вновь пригрезился прежний, ставший уже привычным кошмар, и она, громко крича, проснулась вся в слезах. Рено, к которому постепенно возвращались силы, спросил, что случилось. Она вынуждена была открыться ему и рассказать о своих ночных пытках. И добавила, что отныне и навсегда ей будет внушать ужас одно слово: «инцест»…

Мелани согласилась соединиться с Рено, потому что полагала, будто настали его последние минуты, но оказалось, что, напротив, их связь стала началом его выздоровления. Назавтра он уже чувствовал себя гораздо лучше, а еще через день температура резко упала.

Изабо Баварская, которая как раз в тот день наведалась во дворец Барбет, пришла в восторг от чудесного исцеления. Королева не замедлила оповестить весь двор о том, как Рено де Моллен поразительным образом спасся от смерти с помощью единорога.

Для молодого человека эти восторги имели самые досадные последствия. Узнав о его выздоровлении, военное начальство приказало ему возвратиться в армию, поскольку, пока происходили все эти умилительные события во дворце Барбет, военные действия возобновились. И в конце июня 1414 года Рено покинул Париж, повязав на левую руку белую ленту — знак принадлежности к партии арманьяков.

***

После поражения Иоанна Бесстрашного под Парижем арманьяки решили не терять инициативы и воспользоваться своим преимуществом. Следуя буквально по пятам неприятеля, двадцатичетырехтысячная армия двинулась на север. Города сдавались один за другим. Наконец войско осадило Аррас, прекрасно защищенный город, первый, который попытался оказать им сопротивление.

Именно под Аррасом Рено присоединился к армии. Гильом де Танкарвиль, который регулярно справлялся о здоровье своего крестника и очень за него беспокоился, с искренней радостью встретил его в своей палатке. Едва ответив на теплые приветствия, Рено не смог удержаться, чтобы не поделиться своим счастьем:

— Мелани влюбилась в меня!

Управляющему королевскими винными погребами было известно, что она делила с ним кров во дворце Барбет, но он ничего не знал о природе их отношений.

— Когда это случилось?

— В ночь святого Валентина.

— Как это? Ни с того ни с сего?

Рено было заколебался, не рассказать ли правду крестному, но все же решил выполнить обещание и не выдавать секрета.

— Просто так…

— А ты уверен в ее чувствах?

На этот раз Рено решил, что вполне может довериться своему крестному. В конце концов, Мелани не брала с него клятвы хранить еще и эту тайну.

— Она отдалась мне, когда мне было очень плохо.

Гильом де Танкарвиль не мог скрыть удивления.

— Ни за что бы не поверил, что она на такое способна. Мне казалось, я знаю женщин, но эта, должен признаться, и в самом деле не похожа на других.

— Потому что она — единорог, а не женщина. Я же вам говорил!

Рено ликовал, но управляющий винными погребами не спешил разделять его восторга. Поразмыслив какое-то время, он заключил с весьма озабоченным видом:

— Нет, мне это не нравится.

— Но почему?

— Потому что я ничего не понимаю. А мне не нравится, если я чего-нибудь не понимаю.

— Здесь нечего понимать. Любовь объяснить невозможно.

— Может быть. Я знаю только одно: я ничего не могу для вас сделать. И никто не может. Вы сами избрали такую судьбу.

Оскорбленный тем, что крестный отказывается признать свою ошибку, Рено холодно попрощался с ним и вышел из его палатки.

Осада Арраса затягивалась. Город не мог быть взять приступом, и тогда было решено задушить его голодом. Однако осажденные держались мужественно. Наступила середина августа, а жители Арраса не выказывали никаких признаков слабости.

Именно тогда Рено де Моллен получил послание, переданное ему гонцом королевы. Он вскрыл письмо, дрожа от страха, что это может быть какая-нибудь дурная весть, касающаяся Мелани. В частности, он очень опасался, не заразилась ли она сама коклюшем. Но, едва пробежав глазами первые строчки письма, он вскрикнул от радости. Новость, напротив, оказалась самой чудесной: Мелани беременна!

Когда прошел первый восторг, он тяжело вздохнул. Вокруг него мелькали только солдаты с белыми лентами на рукавах. Рено проклинал эту глупую, ненавистную гражданскую войну. Сколько еще предстоит ему пробыть здесь, далеко от Парижа? Подумать только, он не может жениться! Если осада продлится еще несколько месяцев, Мелани вынуждена будет родить незамужней. Он боялся даже представить себе, какой это для нее позор…

Рено подумал, не сообщить ли ему об этом событии своему крестному. Но после долгих размышлений решил, что не стоит: Гильом де Танкарвиль недостоин этого.

***

После неудавшейся попытки изнасилования родной сестры Адам вернулся в Лондон, где все тот же таинственный горожанин выразил ему свое удовлетворение по поводу того, как он разговаривал с герцогом Бургундским, но не дал ему никаких новых инструкций. Адам по-прежнему мог делать все, что ему заблагорассудится. Тогда он выразил желание связаться с мэтром Фюзорисом. Разрешение было тут же получено.

Адам послал письмо часовщику, чтобы справиться о Мелани. Ответ оказался запоздалым, хотя, в конце концов, и пришел: его сестра влюбилась в Рено. Более того, она даже была беременна. Но они не успели пожениться, и, похоже, бракосочетание состоится еще не скоро, поскольку Рено отозван в Моллен, где находится при смерти его отец…

Узнав об этом, Адам Безотцовщина, который по-прежнему не получал никаких заданий от короля, решил вернуться во Францию. Жестокое унижение, которое он испытал в церкви Сен-Жак-дю-О-Па, будет должным образом отомщено: близился час расплаты.

***

Между тем Рено грустно скитался по залам фамильного замка, куда его действительно вызвал отец. Раулю было очень плохо. Когда Рено прибыл туда, Рауль де Моллен был еще жив, однако уже почти ничего не чувствовал и не мог говорить.

Рено не хотел уезжать из Моллена, хотя его пребывание в замке и отдаляло день бракосочетания с Мелани. Он искренне любил отца и не желал покидать его в такие минуты. Несколько долгих недель Рено неустанно задавался одним и тем же вопросом: как мог он провести в этих местах всю свою юность и не умереть от тоски?..

Наступила осень, и замок, и без того тоскливый, стал казаться еще более мрачным. Рауль слабел с каждым днем, но все не умирал. Когда Рено отходил от постели отца, он отправлялся на последний этаж главной башни и предавался созерцанию своего сокровища — рога единорога. Таким образом, у него имелось слабое утешение: он чувствовал себя ближе к Мелани. Из тайной библиотеки он достал книгу «О единороге» и целыми часами напролет читал и перечитывал:

***

11 ноября, на зимнего святого Мартина, в комнату Мелани рано утром вошел слуга. Ее зовет к себе королева для очень важного, как она утверждает, дела.

Весьма заинтересованная, Мелани отправилась к Изабо, которую нашла в обществе незнакомого человека лет сорока, одетого по итальянской моде: широкое белое одеяние в складку и красная шапочка со странного покроя клапанами, прикрывающими уши. Королева представила его:

— Это Маттео Артузи, который приехал из страны сарацин, он привез мне «дамасской воды». У мэтра Артузи есть для тебя новости.

— Новости?

Маттео Артузи поклонился.

— Речь идет о вашей сестре, мадам. Новости от нее.

Мелани была поражена: Бланш, белокурая сестра, похищенная сарацинами! Она совершенно о ней забыла, словно похоронила в глубинах памяти ту, о ком, как полагала, больше никогда не услышит. Мелани почувствовала головокружение. Такое с ней случалось с некоторых пор, а точнее, с тех пор как она забеременела. Изабо Баварская поспешила усадить ее, и Маттео Артузи вновь заговорил успокоительным тоном:

— Новости хорошие, мадам, очень хорошие!

Немного придя в себя, Мелани сделала знак продолжать.

— После пленения ваша сестра была увезена в Дамаск, к султану Аль-Фаради. Его сын Мурад страстно влюбился в нее и сделал одной из своих жен. Через год он вступил на трон. У него есть и другие жены, а ваша сестра не может покинуть гарем, но Мурад любит только ее. Именно она фактически правит во дворце и даже оказывает некоторое влияние на государственную политику. Ваша сестра просит вам передать, что она — счастливейшая из женщин.

Маттео Артузи завершил рассказ. Королева поблагодарила его, и он вышел с глубоким поклоном.

Мелани выслушала итальянца с искренним удовольствием. Она все еще улыбалась, когда вдруг ужасная мысль пронзила ее. Девушка побледнела, ее улыбка погасла…

Изабо заметила это:

— Похоже, вы огорчены.

— Это из-за предсказания Ингрид, ваше величество. Разве вы не помните?

Королева отрицательно покачала головой. Она не придала никакого значения словам, которые ее совершенно не касались. Между тем, несмотря на протекшие годы, каждое слово пророчества было живо в памяти Мелани.

— «Все, что светленькая познает в счастье, темненькая познает в горе. Они пойдут разными путями, и судьбы их будут похожи и все-таки различны…» Вы понимаете, что это может означать?

— Не нужно так волноваться, успокойтесь…

Но Мелани не могла успокоиться. Казалось, только сейчас она начала что-то понимать.

— Когда Бланш захватили работорговцы, я решила, что Ингрид ошиблась. И вот теперь я узнаю, что несчастья моей сестры — лишь кажущиеся, что на самом деле она вполне счастлива. Боюсь, в таком случае беды следует опасаться именно мне. Я-то полагала, что создана для счастья, для замужества, для материнства. Но все это не более чем иллюзии! Горе здесь, совсем близко…

Она была так взволнована, что Изабо позвала врача, который предписал беременной полный покой. Но Мелани знала, что никогда больше не обретет покоя. Рено не было рядом, Рено никогда не будет рядом. Она осталась совершенно одна перед лицом своей судьбы.

***

Мрачные предчувствия Мелани имели более чем веские основания. Несчастье, то есть Адам Безотцовщина, действительно поджидало совсем близко.

Он прибыл в Париж в середине декабря и, что вполне естественно, поселился у мэтра Фюзориса, близ собора Парижской Богоматери.

Как и в прошлый раз, Адам появился в одежде паломника. Это было самое безликое, самое неузнаваемое из всех возможных одеяний. Первым делом он осведомился о событиях, связанных с сестрой, и с удовлетворением узнал, что пока все идет, как он задумал. Рено по-прежнему находится в Моллене и не может уехать оттуда из-за болезни отца.

Около полутора недель Адам не выходил из епископской резиденции. Прежде всего, из соображений осторожности: ведь он находился на вражеской территории. Кроме того, ему некуда было торопиться. Он сам выбрал место, день и час для действий и не собирался отступать от своих планов.

Этим местом стал собор Парижской Богоматери, днем — 24 декабря, часом — полночь. Адам знал, что Мелани вместе со всем королевским двором будет присутствовать на Рождественской мессе; чтобы увидеть ее, ему останется лишь пройти через епископский дворик.

Наступила ночь Рождества. Мелани впервые покидала Сент-Поль после того времени, что она провела вместе с Рено во дворце Барбет. Его отсутствие все сильнее тяготило ее. Теперь она опасалась, что его не будет с ней при рождении ребенка, которое ожидалось в начале марта.

В тот день, 24 декабря 1414 года, погода была очень теплой, и Мелани могла выйти наружу, не опасаясь за свое состояние. Прибыв в собор вместе с королевским кортежем, она встала в глубине нефа, не только из скромности, но, желая также не выставлять напоказ свою беременность, которая, несмотря на широкий черный плащ, была уже очень заметна.

Громко зазвонили все колокола, возвещая наступление полуночи, и запел хор. Впервые с того дня, когда итальянский торговец рассказал свою историю, Мелани вновь начинала обретать надежду. Чистые голоса, послание радости, парившее под сводами собора, многочисленные светильники, источающие теплый свет, — все рождало веру и покой. А ведь она, Мелани, усомнилась было в Господе, в Деве Марии, которые всегда так поддерживали ее! И все из-за слов какой-то пророчицы! Молодой женщине стало стыдно, и с удвоенным рвением она присоединилась к общей молитве:

— Dominus dixit ad me: Filius meus es tu, ego hodie genui te. Gloria Patri .

Продолжение молитвы застыло у нее на губах. Вот там… тот молодой человек в одежде паломника, который только что выступил из-за колонны… эти светлые вьющиеся волосы, эта улыбка… Ну конечно, она знала, она всегда знала!

— Здравствуй, сестричка.

Адам разглядывал ее своими притворно искренними глазами — то был лживый взгляд дьявола. Мелани осенила себя крестом. Когда он заметил это, улыбка сбежала с его губ. Брат гнусно усмехнулся, и эта ухмылка развеяла все сомнения: он сделался похожим на того, кем и был в действительности, — на нечистого духа.

Адам опустил глаза. Плащ Мелани чуть приоткрылся, и стал ясно виден ее заметно выступающий живот. Какое-то время он рассматривал его, затем выпрямился. На губах вновь заиграла улыбка.

— Какой кругленький животик! Никак мы согрешили, сестренка? Впрочем, чего не сделаешь ради любви?

Адам встал совсем близко. Никто не обращал на них внимания. Чего он добивается от нее? В такой густой толпе и речи быть не может о новом нападении, но Мелани это нисколько не успокоило. Теперь у Адама в голове роились совсем другие планы, такие же чудовищные, что и прежде, и уж на этот раз она не ускользнет от него.

Какое-то время он молчал, словно продлевая удовольствие от жестокой игры. Наконец, когда вновь раздались ангельские голоса певчих, он заговорил:

— Где же твой племянник? Что-то я не вижу твоего племянника.

— Моего племянника?

— Сына твоей сестры.

— Но Бланш находится у сарацин.

— Я говорю не о Бланш. Я говорю об Изабелле, матери Рено. Она была твоей сестрой… Ну, почти сестрой…

Мелани по-прежнему ничего не понимала. Внезапно она сделалась совсем бледной. Она догадывалась, что Адам сейчас все объяснит, и что ее ждет страшное открытие. И он действительно объяснил, медленно, растягивая наслаждение.

— Тебе сказали, что ты дочь сира де Нантуйе. Какая гнусная ложь! К тому же в устах монахинь. К счастью, я здесь и могу открыть тебе правду: ты, как и я, дочь Франсуа де Вивре.

«Gloria», «Alleluia», «Чадо предвечное Иисус»… В соборе раздавались молитвы праздничной мессы. Мелани их не слышала. Она слышала совсем другие слова, которые увлекали ее на дно глубокой ледяной пропасти: «Изабелла де Вивре, дочь Франсуа де Вивре… Супруга Рауля де Моллена… Мать Рено де Моллена… Франсуа де Вивре любовник Маго д'Аркей…»

Голос Адама внезапно сделался резким, почти визгливым:

— Тетка и племянник! Вот вы кто — Рено и ты! Знаешь, как это называется, сестричка?

Мелани не могла больше слушать. Ей хотелось закричать, заткнуть уши. Но сейчас она не способна была даже пошевелиться.

— Инцест! Кровосмешение! Ты не совершила инцеста со мной, ты совершила его с Рено де Молленом!

Адам с нескрываемым восторгом чеканил чудовищные слова:

— Ты — кровосмесительница, дорогая моя сестричка, кровосмесительница!

Наконец Мелани словно очнулась. Она в отчаянии покачала головой. Адам весело рассмеялся:

— Может, ты думаешь, что я все сочинил? Но есть кое-кто еще, кто знает правду. Это королева. Спроси у Изабо! Спроси ее!

В это время вновь зазвучал хор. Адам Безотцовщина опять взглянул на живот сестры, молитвенно сложил руки и, язычник, запел вместе со всеми христианский гимн:

— Puer natus est nobis. Gloria Parti! Puer natus est .

Затем дьявол рассмеялся — и исчез.

Всю Рождественскую ночь Мелани провела словно в забытьи. Она заперлась у себя, велев сказать, что плохо себя чувствует. Учитывая ее состояние, это никого не удивило.

Из-за праздников королева ложилась спать довольно поздно, и Мелани проникла в ее спальню около полуночи. Изабо только что вышла из купальни. Она довольно часто принимала паровые ванны, пытаясь бороться с излишней полнотой. Одетая в розовый пеньюар с широкими рукавами, источающая сильный аромат восточных благовоний, королева взяла конфетку из серебряной бонбоньерки.

— Вам лучше, моя дорогая?

— Мое состояние зависит от вас, ваше величество!

— От меня?

— От того, какой ответ вы дадите на мой вопрос. Чья я дочь — сира де Нантуйе или сира де Вивре?

— Какое это имеет значение?

— Для меня — огромное.

Изабо казалась одновременно смущенной и встревоженной.

— Кто вам об этом поведал?

— Не могу открыть. Ответьте, умоляю вас!

— Ну что ж, будь что будет… У вашей матери, Маго, был любовником Франсуа де Вивре. Вы — его дочь. Поскольку вы полагали, что являетесь мадемуазель де Нантуйе, я не мешала вам так думать. Но что это меняет?

Мелани разрыдалась.

— Все, ваше величество! Все! Если бы я знала это, то не совершила бы страшный грех!

— Но о чем вы говорите?

Сквозь рыдания Мелани поведала то, что открыл ей Адам. Ее родство с Рено, инцест… Когда она завершила бессвязный рассказ, Изабо Баварская, которая с трудом сдерживалась, дала волю своему гневу.

— Что вы тут такое говорите? Вы ему тетка всего лишь наполовину!

— Безразлично.

— Нет! Будь даже вы его родной теткой, все равно это не было бы грехом. Вы того же возраста, что и Рено. Любой епископ даст вам разрешение на брак.

— Никакого брака не будет. Все кончено.

— Вы с ума сошли?

Мелани не сошла с ума, но после нападения Адама все, что имело хоть какой-то намек на инцест, внушало ей непередаваемый ужас. Рено, который был связан с нею родством, пусть даже и весьма отдаленным, заставлял ее вспомнить брата. Внезапно юный сир де Моллен стал внушать ей ужас, отвращение. Возможно, это было и несправедливо, но Мелани ничего не могла с собой поделать.

Не имея возможности объяснить это королеве Изабо, поскольку поклялась хранить тайну, Мелани просто ответила:

— Я не сошла с ума, но должна его покинуть.

— Ради кого?

— Ради Господа. Я сделаю то, что должна была сделать уже давно: уйду в монастырь. Я отправлюсь в обитель Дочерей Господних, куда приходят раскаявшиеся проститутки. Это единственный монастырь, который мне подойдет.

— Вы этого не сделаете!

— Я уже покинула свою комнату. Я не возьму с собой ничего. Прошу вас, скажите всем, что я просто исчезла. Не хочу, чтобы кто-нибудь знал о моем позоре.

— Да плевать мне на всех! Я думаю только о том молодом рыцаре, за которого вы должны выйти замуж.

— Только одному ему я прошу вас открыть правду. Вымолите для меня его прощение.

— Вы не заслуживаете прощения. Вы никогда его не любили. Вот в чем дело!

— Вы правы, ваше величество. Я любила его, как могла, то есть недостаточно.

— А ребенок? Вы подумали о ребенке?

— Я произведу его на свет в монастыре. Умоляю вас помочь мне сделать это тайно.

— А когда он родится, что мы с ним сделаем? Подбросим на паперть какой-нибудь церкви?

— Он сможет быть прислугой во дворце Сент-Поль. Как я в детстве.

— Мелани!

Мелани ничего не ответила. Она сняла со лба свою черную ленту с гранатом, положила ее на стол рядом с серебряной бонбоньеркой и вышла из комнаты.

Молодая женщина ожидала, что вот-вот по приказу королевы ее схватят вооруженные люди и запрут в комнате, как в тюрьме, но Изабо не стала отдавать такого приказа, и вскоре Мелани оказалась на улицах Парижа.

Ее путь лежал мимо Двора Чудес. В этот Рождественский день город имел праздничный вид: повсюду давали представления бродячие акробаты и фокусники, из окон доносились ароматы жареного мяса. Мелани не чувствовала грусти; она вообще ничего не чувствовала, она просто-напросто послушно двигалась навстречу своей судьбе.

Когда она добралась до улицы Сен-Дени, ее внезапно пронзила одна мысль, и она остановилась прямо посреди улицы.

Она только что поняла конец предсказания Ингрид: «Они пойдут разными путями, и судьбы их будут сходны — и все же различны…» Как и Бланш, она завершит свои дни взаперти с другими женщинами. Только Бланш будет жить в гареме, то есть в радости, а она в монастыре, в отчаянии и тоске.

***

Рауль де Моллен скончался под Рождество. Рено пустился в путь сразу после похорон, и, несмотря на печальные события, которые ему только что довелось пережить, по мере приближения к Парижу он чувствовал, как его охватывает радость и надежда. Прошлое он оставил позади и теперь изо всех сил стремился в будущее. Он получил титул, отныне он — сир де Моллен! Рено не мог отвести глаз от своего герба. Он стал настоящим рыцарем с единорогом!

Похоже, он успеет добраться до Парижа к вечеру 1 января. Он будет на традиционном балу во дворце Сент-Поль, ровно через год, день в день, минута в минуту после своей первой встречи с Мелани. Это не может быть случайностью, это знак Божий. Жизнь принадлежит им!..

Рено и в самом деле успел в Париж 1 января до полуночи. Он поспешил в покои Мелани и остановился в недоумении: комната была пуста. Все вещи оставались на месте, значит, сама Мелани могла находиться только на балу. Рено удивился. Неужели, несмотря на беременность и любовь к уединению, она нашла в себе силы отправиться на бал? Очевидно, таков был приказ Изабо. Поэтому Рено поспешил в зал, чтобы, наконец, увидеть свою возлюбленную.

Когда Рено появился на балу, то сразу же понял: что-то произошло. При его приближении все разговоры смолкли, все взоры обратились на него, пары перестали танцевать. Напрасно он шарил глазами по залу в поисках Мелани. Ее нигде не было.

Гильом де Танкарвиль хотел было подойти к своему крестнику, но Изабо Баварская оказалась проворнее. Королева дала оркестру знак продолжать и взяла Рено за руку. Этот жест, немыслимый со стороны королевы, наполнил его страхом и дурными предчувствиями. Непослушными губами он выговорил:

— Она умерла?

Мелодия, которую как раз сейчас играл оркестр, была веселой и жизнерадостной, поэтому ответ Изабо прозвучал особенно трагично:

— Почти. Она ушла в монастырь и больше не выйдет оттуда.

Рено с трудом задал еще один вопрос:

— Почему?

Королева грустно покачала головой и начала свою повесть. Она поведала ему историю их родства; рассказала о невыразимом ужасе Мелани перед инцестом, который в действительности таковым вовсе и не был, и о решении молодой женщины, которому Изабо даже не пыталась препятствовать, потому что понимала: любое вмешательство бесполезно.

Изабо добавила, что не имеет представления о том, кто бы мог открыть Мелани все эти прискорбные тайны. Но Рено не требовались уточнения. Единственное существо, способное на такую подлость, было ему хорошо известно. Как сожалел Рено, что уступил тогда мольбам Мелани, что пощадил негодяя в церкви Сен-Жак-дю-О-Па!

Пальцы молодого человека невольно сжали меч. Но гнев его длился всего лишь мгновение и уступил место невыразимой тоске, которая захлестнула Рено, не позволяя дышать. Он увидел, как Карл VI, устремив куда-то вдаль бессмысленный, блуждающий взгляд, монотонно покачивает головой, и почти позавидовал его безумию, которое оберегало короля от жестокой реальности…

Затем Рено услышал собственный голос:

— В какой монастырь?

— Я предпочла бы не говорить об этом. Вам все равно не удастся переубедить ее. Вам только станет еще хуже.

Произнеся эти слова, Изабо Баварская печально улыбнулась и отошла от него.

Ее место тотчас же занял Гильом де Танкарвиль. У него был смущенный вид человека, который сознает свою беспомощность и неспособность помочь. Рено вспомнил, как крестный сказал ему у стен Арраса: «Я ничего не могу для вас сделать. И никто не может». И это оказалось правдой. Танкарвиль ничего не мог поделать. Только подбодрить крестника и постараться, чтобы тот сохранял достоинство.

Рено заговорил, стараясь придать голосу твердость:

— Я хочу просить отставки с поста стражника у короля, но, похоже, его величество сейчас не в себе. Вы могли бы мне помочь?

— Снимай перевязь. Я все сделаю.

Рено снял перевязь и отдал Танкарвилю. Все кончено. У него больше нет крылатого оленя, у него больше нет единорога. Чудесные животные исчезли навсегда…

Танкарвиль осторожно спросил:

— Куда теперь?

— В Моллен.

— Что ты будешь там делать?

— Ничего. Благодарю вас за все. Прощайте, монсеньор.

— Не говори мне «прощайте», Рено. Мы еще увидимся… А твой ребенок? Ты не хочешь, чтобы его отослали тебе, когда он родится?

Рено решительно покачал головой.

— Нет! Отец не должен в одиночку воспитывать сына или дочь. Я знаю это, как никто другой!

— Но что с ним будет?

— Уверен, что королева позаботится о нем как нельзя лучше. Я доверяю ей.

Сказав это, Рено отошел. Быстрыми шагами он пересек зал, и опять при его приближении смолкали голоса и останавливались танцующие пары.

Он вернулся в комнату Мелани, чтобы кое-что забрать.

Ему нужна была не любая вещь на память о погибшей любви, — нет, он хотел взять определенный предмет, один-единственный. Забрав его, он сразу уйдет.

Рено стал рыться в сундуке, одно за другим вынимая черные платья и даже не удостаивая их взглядом. Вдруг он замер: в руках у него была черная длинная шаль, которой он накрывал голову во время болезни. Он повязал ее вместо перевязи, которой у него больше не было, и вышел…

Рено отправился в путь на следующее утро. В дороге его застала страшная снежная буря, и, пробираясь сквозь ледяной ветер, он впервые за всю свою юную жизнь взглянул на себя со стороны. Он стал точной копией собственного отца: потеряв любимую, он ожидал лишь смерти. Впрочем, о смерти можно не беспокоиться: Рено де Моллен сумеет умереть достойно, как он и говорил Танкарвилю больше года назад. Что же касается искусства жить, то крестный честно попытался обучить его, но потерпел неудачу.

И эта попытка не могла не провалиться, потому что он сам, Рено, всячески ей противился! Желать одного лишь единорога, согласиться принять лишь идеал, абсолют, — это и было отказом от жизни. И причиной тому являлась гордыня, возможно, неверие в себя. А согласиться принять жизнь означало, к примеру, сказать «да» герцогине Беррийской, «да» миру, со всеми его пустяками, удовольствиями, маленькими радостями и ничтожными огорчениями.

Жизнь звалась герцогиней Беррийской, а смерть звалась единорогом. Как это странно и вместе с тем как просто! Рено выбрал второе и получил по заслугам. Адам здесь ни при чем; он лишь ускорил события, он был всего лишь инструментом, исполнителем.

***

Судьба ребенка решилась несколько дней спустя. Узнав от Танкарвиля, что Рено во всем полагается на ее решение, Изабо Баварская отыскала Мелани в монастыре, чтобы предложить ей усыновить или удочерить рожденного ею ребенка.

На бывшей протеже королевы было покрывало послушницы и широкое платье, полностью скрывающее фигуру. Мелани не походила на самое себя. Она излучала уверенность, которой прежде в ней не замечалось.

— Речь идет о моем ребенке, ваше величество. Он родится здесь и останется под защитой Господа.

Разумеется, Изабо имела в виду совсем другое.

— Но речь идет не только о вашем ребенке. Насколько мне известно, это ваш общий ребенок!

— Разве Рено выразил желание воспитывать его?

— Нет.

— В таком случае никто, кроме меня, не имеет на него права.

— Я могу составить его счастье…

— Вы не можете этого, ваше величество. Ребенок будет внуком Маго. Разумеется, в его жилах течет также кровь его отца. И все же в нем обитает демон. Что стоит вся роскошь двора перед такой опасностью?

Изабо смягчилась. Ей, как никому другому, было известно, кто такая Маго д'Аркей.

— Что вы предлагаете?

— Сюда в монастырь приходит служить мессы священник из нашего прихода Сен-Совер. Это не только духовное лицо, но и весьма порядочный человек. Доверьте ребенка ему. Я уверена, что он сможет воспитать его достойно и предохранить от зла.

Изабо Баварская попыталась возражать, но, в конце концов, доводы Мелани ее убедили.

Мелани родила в первый день марта. За две недели до предстоящего события Изабо прислала к ней повитуху, Рейнет де Куси, ту самую, что во дворце Барбет помогала ей разрешиться от бремени маленьким Филиппом.

Роды прошли спокойно. Согласно воле Мелани ей показали ребенка. Это был мальчик. Рейнет де Куси сообщила ей, что королева желает, чтобы он носил имя Рено; мать не возражала.

Выйдя из комнаты, повитуха тут же отправилась с новорожденным в церковь Сен-Совер.

Кюре церкви Сен-Совер Сидуану Флорантену было двадцать пять лет. Он совсем недавно вступил в должность. Он принадлежал к лучшим кругам парижской буржуазии. Кроме того, этот молодой человек был весьма красив. Перед ним открывалось блестящее будущее, но он не мог противиться своему призванию.

Завершив образование и окончательно определившись в своих намерениях, он из смирения попросил своего епископа направить его в самый бедный приход столицы, в Сен-Совер, к которому относились и Двор Чудес и монастырь Дочерей Господних, и с большим рвением принялся выполнять свой пасторский долг.

Рейнет отыскала его, когда он молился перед алтарем. Она приблизилась к священнику, бережно прижимая к груди крошечное тельце.

— Отец мой, вы можете окрестить этого ребенка?

Сидуан Флорантен поднялся с колен. Он внимательно посмотрел на подошедшую к нему женщину. Она не могла быть матерью младенца — слишком стара. Священник наклонился к ребенку. Пеленки и красивое вышитое одеяльце были очень дорогими, наилучшего качества.

— Почему здесь нет его родителей?

— Я не могу рассказать вам, отец мой.

— Кто будет крестными?

— Я буду крестной матерью, а вас я попрошу стать крестным отцом.

— Как его зовут?

— Рено. Фамилию выберите сами.

— Сегодня у нас День святого Обена. Назовем его Рено Сент-Обен.

Кюре приступил к обряду. Когда он закончил, его посетительница не взяла ребенка обратно. Со смущенным видом она стояла перед священником.

— Я прошу вас об огромной услуге, отец мой. Вы можете оставить его у себя?

Сидуан Флорантен взглянул на нее с удивлением.

— Что это значит?

— Я вынуждена хранить тайну. Могу сказать одно: от этого зависит его спасение.

Из складок плаща она вынула синий кожаный кошелек.

— Пожалуйста, возьмите.

Сидуан Флорантен взял предмет в руки. Из его памяти еще не стерлись воспоминания о высшем свете, и он сразу же узнал аромат, источаемый кошельком. Это была «дамасская вода» — редкое и дорогое благовоние.

— Для ваших бедняков и для этого ребенка, если вы пожелаете.

— Но кто вы?

— Благодарю вас, отец мой…

Рейнет де Куси положила младенца перед алтарем, перекрестила его и удалилась. Кюре подошел к младенцу, который совсем не казался встревоженным и тихонько попискивал, улыбаясь жизни, что открывалась перед ним.

Кюре развязал тесемки кошелька и, увидев содержимое, не мог сдержать крика. Он ожидал увидеть довольно значительную сумму, но только не такую: более пятидесяти золотых, целое состояние!

Священник опустился на колени перед младенцем, с изумлением разглядывая его. Да, он примет и воспитает этого ребенка, посланного ему небесами при столь поразительных обстоятельствах. Кюре заговорил с малышом, и голос звучал почти робко:

— Кто ты, Рено Сент-Обен, ты, который родился в роскоши, но будешь жить в нищете? Какая трагедия предшествовала твоему рождению, коль скоро ни богатство, ни власть не смогли избавить тебя от жестокой судьбы?..

Минуту помолчав, Сидуан Флорантен вновь нарушил молчание:

— Я знаю, кто ты, Рено Сент-Обен: ты явление непостижимой воли Господа. Бог послал мне тебя, чтобы ты всегда был перед моими глазами.

И он в обожании простерся ниц перед младенцем, как будто это был сам Дитя Иисус.