Дворец «Тихий журавль» в Эдо

Окумити-но-ками Гэндзи, следующий в линии наследования княжества Акаока, полулежал на полу, развалившись на свой обычный невоинственный манер; он опирался на локоть, в другой руке делжал чашечку с сакэ, а на губах его играла легкая улыбка. Большая часть из присутствующей здесь дюжины гейш танцевали, пели или наигрывали веселые мелодии на кото и сямисенах. Одна гейша сидела рядом с Гэндзи, готовая наполнить ему чашечку сразу же, как только в том возникнет нужда.

Она сказала:

Мой господин, почему вы перестали петь? Ведь вы, конечно же, знаете слова. «Настоятель и куртизанка» – одна из самых популярных песенок этого сезона.

Гэндзи рассмеялся и протянул гейше свою чашечку.

Боюсь, в состязании между стремлением пить и стремлением петь пение всегда остается в проигрыше.

Он едва коснулся чашечки губами и опустил ее. Его манеры были манерами пьяного, и с этим не вязались лишь глаза, ясные и внимательные.

Волосы Гэндзи, тщательно уложенные в сложную прическу, подобающую столь высокородному господину, находились сейчас в легком беспорядке, и выбившаяся из прически прядь падала на лоб. Это не только усиливало впечатление, что молодой господин захмелел, но и создавало некоторый намек на женственность, каковой поддерживало еще и кимоно Гэндзи. Оно было слишком ярким и затейливо вышитым для серьезного самурая двадцати четырех лет от роду, особенно для такого, которому предстоит некогда стать князем. Во всей Японии было всего двести шестьдесят князей, и каждый из них обладал абсолютной властью над своим княжеством. В случае с Гэндзи, неуместность его одеяния подчеркивалась еще и его лицом, опасно близко подходящему к определению «очаровательное». И в самом деле, его безупречной коже, длинным ресницам и изящным губам позавидовала бы почти любая из присутствующих здесь гейш. Кроме одной. И именно она в настоящий момент безраздельно владела вниманием Гэндзи, хотя он достаточно хорошо скрывал свой интерес.

Майонака-но Хэйко – «Полуночное равновесие» – сидела на противоположной стороне комнаты и играла на сямисене. Она была самой знаменитой гейшей нынешнего сезона. За последние недели Гэндзи слыхал о ней отовсюду. Но не очень верил тому, что слышал. Подобные слухи ходят каждый сезон. Прошлогодняя несравненная красавица в следующем году с неизбежностью уступала место новой, как год сменяется новым годом. В конце концов Гэндзи все же пригласил Хэйко к себе во дворец, даже не столько из интереса, сколько ради того, чтобы поддержать свою репутацию самого поверхностного и несерьезного знатного господина во всем Эдо, столице сегунов. И вот она очутилась здесь, и, к изумлению Гэндзи, превзошла даже самые пылкие описания, какие только доходили до него.

Всякая истинная красота переступает пределы обычной физической привлекательности. Однако же, каждое движение Хэйко было настолько изысканным и совершенным, что Гэндзи не мог с точностью сказать, видит он это, или ему это грезится. Движения ее изящных пальчиков, наклон головы, слегка разомкнутые губы, когда она вздыхала с вежливым удивлением, заслышав чье-то якобы чрезвычайно остроумное замечание, ее улыбка, зарождающаяся не на губах, а в глазах, как всякое истинное чувство.

В ней невозможно было отыскать ни одного изъяна. Глаза у нее были безукоризненной формы, миндалевидные и продолговатые, кожа чиста, словно только что выпавший снег в свете полной зимней луны, едва различимые изгибы тела под кимоно идеально дополнялись ниспадающими складками шелка, тонкие запятья наводили на мысль о волнующей хрупкости.

Гэндзи никогда не видел столь прекрасной женщины. Даже в воображении.

Гейша, сидевшая рядом с ним, вздохнула.

О, эта Хэйко! Когда она рядом, у прочих уже не остается никакой возможности привлечь внимание мужчин. Как жестока жизнь!

О ком вы говорите? – возразил Гэндзи. – Как я могу видеть кого-либо еще, когда рядом со мной вы?

Его любезность выглядела бы более естественно, если бы он назвал гейшу по имени, но, по правде говоря, он больше не мог его вспомнить.

Ах, господин Гэндзи, вы так добры! Но я знаю, когда следует признать поражение.

Гейша улыбнулась, поклонилась и отошла к Хэйко. Они обменялись несколькими словами. Хэйко передала свой сямисен другой гейше и подошла к Гэндзи. Когда она шла через комнату, глаза всех мужчин неотрывно следили за нею. Даже Сэйки, его мрачный управляющий двором, и Кудо, глава его телохранителей, не устояли. Если бы среди самураев оказался предатель, как подозревал его дедушка, сейчас был бы идеальный момент для покушения на Гэндзи. Если, конечно, не считать той детали, что предатели, если таковые имелись, тоже смотрели на Хэйко. Такова была сила ее красоты. Она брала верх даже над дисциплиной и разумом.

Я вовсе не хотел мешать вашему представлению, – сказал Гэндзи.

Хэйко поклонилась и села рядом с ним. Тихий шорох ее шелкового кимоно напомнил Гэндзи шум волн, неспешно набегающих на далекий берег.

Вы вовсе не помешали мне, мой господин, – отозвалась Хэйко.

Гэндзи впервые услышал, как она говорит. Ему потребовалось все его немалое самообладание, чтобы не задохнуться от потрясения. Ее голос звучал, словно колокольчики, – нет, не в прямом смысле слова, но его отзвук тоже, казалось, продолжал звучать даже тогда, когда на самом деле он уже стихал. Теперь, когда Хэйко очутилась рядом, Гэндзи заметил под ее макияжем намек на веснушки. Хэйко с легкостью могла бы их скрыть, но не стала этого делать. Этот небольшой недостаток заставил Гэндзи подумать о неизбежном несовершенстве самой жизни, ее недолговечности и непредсказуемости, и придал красоте Хэйко безупречный оттенок печали. Действительно ли она настолько очаровательна, или его стремление притвориться пьяным завело его далее, чем он намеревался?

Я перебил вас, – сказал Гэндзи. – Вы больше не играете на сямисене.

Это так, – согласилась Хэйко. – Но я по-прежнему продолжаю представление.

Вы? Но где же ваш инструмент?

Хэйко развела пустыми руками, как будто в них что-то было. Ее улыбка была настолько легкой, что еще чуть-чуть, и ее не стало бы вовсе. Она посмотрела Гэндзи в глаза и не отводила взгляда, пока он не сморгнул, равно удивленный и ее словами, и ее взглядом.

И какова же суть вашего представления?

Я изображаю гейшу, которая изображает, будто она куда сильнее заинтересована своим гостем, чем это есть на самом деле, – отозвалась Хэйко. Ее улыбка сделалась чуть более явной.

Что ж, это очень честно с вашей стороны. Ни одна известная мне гейша никогда бы не решилась на такое признание. Разве это не нарушает правила вашего искусства – признание хотя бы в самой возможности неискренности?

Лишь нарушив правила, я смогу приблизиться к своей цели, господин Гэндзи.

И какова же ваша цель?

Хэйко подняла руку, чтобы скрыть улыбку за рукавом, но ее глаза улыюнулись Гэндзи.

Она сказала:

Если я назову вам ее, мой господин, для вас не останется загадок, кроме моего тела. А долго ли ему удастся удерживать ваш интерес, каким бы соблазнительным и искусным оно бы ни было?

Гэндзи рассмеялся.

Я слыхал, что вы прекрасны. Но никто не предупредил меня, что вы умны.

В женщине красота без ума – это все равно, что в мужчине сила без храбрости.

Или в самурае – знатность без воинской дисциплины, – сказал Гэндзи, словно осуждая сам себя.

Как это забавно – если, конечно, предположить, что такое вообще возможно, – заметила Хэйко. – Я изображаю гейшу, которая изображает, будто она куда сильнее заинтересована своим гостем, чем это есть на самом деле, а вы изображаете знатного господина без воинской дисциплины.

Если вы изображаете, будто вы изображаете, не значит ли это, что на самом деле гость вызывает у вас интерес?

Конечно же, мой господин. Как же вы можете не интересовать меня? Я так много о вас слыхала! И вы так не похожи на остальных знатных господ!

Не так уж я и отличаюсь от них, – возразил Гэндзи. – Многие растратили свои силы и свои сокровища на женщин, поэзию и сакэ.

Ах, но насколько мне известно, никто, кроме вас, не изображал, будто он это делает, – возразила Хэйко.

Гэндзи снова рассмеялся, хотя ему вовсе не было смешно. Он снова пригубил сакэ, чтобы выиграть время на обдумывание ее слов. Действительно ли она разглядела суть за его уловками? Или это всего лишь обычная игра гейши?

Ну, я могу изображать, будто я изображаю, и все это время на самом деле быть тем, кого изображаю.

Или мы можем отбросить все притворство, – сказала Хэйко, – и быть друг с другом такими, какие мы есть на самом деле.

Это невозможно, – возразил Гэндзи и глотнул еще сакэ. – Я – знатный господин. Вы – гейша. Притворство – суть нашего существа. Мы не можем быть такими, какие мы есть на самом деле, даже когда пребываем в полном одиночестве.

Возможно, – сказала Хэйко, заново наполняя его чашечку, – поначалу мы могли бы изображать, будто мы такие, какие есть на самом деле. Но лишь тогда, когда мы наедине друг с другом.

Она подняла свою чашечку.

Пообещаете ли вы мне это, мой господин?

Конечно, – отозвался Гэндзи. – Это будет забавно, пока будет длиться.

Дед предупреждал его, что вскоре ему будет грозить серьезная опасность от предателей. Насчет слишком умных гейш он его не предупреждал.

И что же ему делать с этой гейшей? Надо будет позаботиться, чтобы как только Киёри снова прибудет в Эдо – сразу же после Нового года, – они встретились с Хэйко. В эти ненадежные времена единственным, на что можно было положиться твердо, оставалось суждение Киёри. Он, с его непогрешимым пророческим даром, никогда не может ошибиться.

О чем вы так серьезно думаете, мой господин? – спросила Хэйко.

О моем дедушке, – ответил Гэндзи.

Врунишка! – сказала Хэйко.

Гэндзи рассмеялся. Когда правда невероятна, а ложь больше обнажает, чем скрывает, каким же станет любовный роман? Да, это действительно обещает стать забавным.

Господин управляющий Сэйки приблизился к Гэндзи.

Господин, время уже позднее. Пора отослать гейш домой.

Это было бы вопиюще негостеприимно, – сказал Гэндзи. – Пусть они останутся у нас на ночь. У нас достаточно места. Южное крыло свободно.

В южном крыле располагались комнаты стражников, в которых до недавнего времени жили двадцать его лучших самураев. В настоящий момент они вместе с командиром кавалерии находились в монастыре Мусиндо, изображая из себя монахов.

Господин! – сказал Сэйки, ужасно гримасничая. – Это будет вопиюще опрометчиво. Наша безопасность будет поставлена под угрозу. Теперь, когда половина наших стражников отсутствует, нам чрезвычайно не хватает людей. Мы не сможем следить за таким количеством чужих.

А за чем нам следить? – Гэндзи отмел очередное возражение Сэйки прежде, чем тот успел его высказать. – Неужели мы сделались настолько слабы, что должны бояться дюжины полупьяных женщин?

Я не полупьяна, мой господин, – сказала Хэйко. – Я целиком и полностью пьяна.

Она повернулась к Сэйки.

Как по-вашему, господин управляющий, это делает меня вдвое более опасной или полностью безвредной?

Подобное вмешательство в разговор со стороны кого-либо другого, несомненно, вызвало бы у Сэйки вспышку гнева. Но сейчас, хоть он и не улыбнулся, он поддержал игру Хэйко.

Вдвойне опасной, госпожа Хэйко, вдвойне более опасной. Не может быть сомнений. А когда вы спите, вы даже еще опаснее. Именно потому я уговариваю моего господина, чтобы он отослал вас и ваших спутниц домой.

Этот обмен репликами позабавил Гэндзи. Даже такой смертельно серьезный самурай как Сэйки не устоял перед Хэйко.

В вопросах политики и на поле боя я всегда последую совету моего управляющего, – сказал Гэндзи. – Когда же дело касается гейши и устройства на ночь, я смиренно объявляю, что в этих вопросах разбираюсь лучше него. Пусть для наших гостей приготовят южное крыло.

Сэйки не стал более возражать. Как и для всякого самурая старой закалки, для него явно выраженная воля господина была законом.

Он поклонился и сказал:

Будет исполнено, господин.

За время короткого разговора Гэндзи с Сэйки Хэйко осушила еще две чашечки сакэ. Он весь вечер пила удивительно много спиртного. Если бы он столько выпил, он уже давно отключился бы.

Сейчас Хэйко сидела на коленях, в классической позе служанки, но в движениях ее появилась неуверенность. Эта неуверенность в сочетании с несколько сонным видом, с которым она моргала, создавала впечталение, будто гейша в любой момент может упасть. Гэндзи готов был подхватить ее, если она действительно упадет, но ему не очень в это верилось. Хотя он знал Хэйко всего несколько минут, этих минут ему хватило, чтобы понять: она никогда не делает того, что от нее ожидают. Даже внешние проявления ее нынешнего состояния были необычными. Большинство женщин, включая самых искусных гейш первого ранга, при опьянении становились менее привлекательными. Определенная неряшливость во внешности и поведении – и, как правило, из-под сказочной красоты проступает слишком много реального, человеческого.

Но на Хэйко вино оказывало прямо противоположное воздействие. Хотя она слегка покачивалась из стороны в сторону или взад-вперед, ни единой прядки не выбилось из ее прически, а ее макияж, не настолько сильный, как традиционный, оставался безукоризненным. Шелковое кимоно струилось вдоль тела так же изящно, как тогда, когда Хэйко лишь прибыла сюда. Пояс со сложным узлом был все таким же элегантным. Хотя многие ее товарки-гейши, выпив, стали вести себя менее церемонно, Хэйко сделалась лишь более чопорной. Воротник ее кимоно был туго запахнут, его полы – тщательно подоткнуты под голени, и Хэйко продолжала сидеть на коленях, сохраняя традиционную позу. Кем же нужно быть, чтобы проникнуть за подобную завесу дисциплины и сдержанности? Кому из мужчин это под силу? Большое количество спиртного часто придает женщинам обрюзгший вид. У Хэйко же все его воздействие выразилось лишь в порозовевших веках и мочках ушей, что лишь подчеркнуло лишь обольстительную белизну ее лица, свойственную женщинам, никогда не покидающим внутренних покоев. Гэндзи, конечно же, стало любопытно: а в каких еще местах она может зардеться?

Гэндзи не пригласил Хэйко провести эту ночь с ним. Он был уверен, что она отклонит его приглашение. Даже в подобном состоянии она оставалась слишком утонченной, чтобы уступить какому бы то ни было мужчине, даже такому, который вот-вот должен был сделаться князем. А кроме того – быть может, для Гэндзи это даже имело большее значение, – ему казалось неприятно грубым даже просить об этом опьяневшую женщину. Возможная глубина отношений, зарождающихся между ними, требовала терпения и тонкости. Впервые за десяток лет, в течение которых он изображал из себя дилетанта, его действительно увлек и восхитил характер женщины. Не следует спешкой уничтожать возможность истинного исследования. Зародился бы у него подобный интерес, не будь она столь прекрасна? Гэндзи слишком хорошо знал себя, чтобы ему могла прийти в голову подобная мысль. Возможно, он обладал терпением бодхисатвы, но в целом до бодхисатвы ему было далеко.

Мой господин?

Служанка, готовившая постель для Гэндзи, остановилась и взглянула на него. Гэндзи рассмеялся. Никак, он рассуждал о своих побуждениях вслух?

Нет, ничего, – сказал он.

Служанка поклонилась и вернулась к исполнению своих обязанностей. Другие две служанки тем временем помогали Гэндзи раздеваться. Когда все было исполнено, молодые женщины опустились на колени у двери и поклонились. Они остались у порога комнаты, ожидая дальнейших распоряжений. Подобно всем женщинам внутренних покоев, они были очень хороши собою. Гэндзи обитал в стороне от остальных мужчин, поскольку он был высокородным господином, наделенным властью и могуществом. И, тем не менее, он был мужчиной. И служанки, наряду со своими обыденными обязанностями, обеспечили бы ему и более интимный уход, если бы он того пожелал. Сегодня Гэндзи этого не желал. Он думал лишь о Хэйко.

Спасибо, – сказал Гэндзи.

Доброй ночи, господин Гэндзи, – отозвалась старшая из служанок. Женщины, не вставая с колен, пятясь, покинули комнату. Дверь бесшумно затворилась за ними.

Гэндзи пересек комнату и открыл дверь, выходящую во внутренний садик. До рассвета оставалось меньше часа. Ему нравилось смотреть, как первые лучи встающего солнца озаряют тщательно подстриженную листву, отбрасывая причудливые тени на оставленные граблями узоры на гальке каменного озерца и вдохновляя птиц на утренний концерт. Гэндзи уселся на колени, приняв позу сейдза и сложив руки в медитативной дзенской мудре, и полуприкрыл глаза. Нужно, насколько получится, дать уйти всем мыслям и заботам. Солнце выведет его из медитации, когда поднимется достаточно высоко, чтобы осветить его.

Если бы кто-то мог наблюдать сейчас за Гэндзи, он увидел бы не того пьяного бездельника, каким он казался несколько минут назад, а совсем другого человека. Он держался прямо и уверенно. Вне всякого сомнения, это был самурай. Он вполне мог бы сейчас готовиться к битве или к ритуальному самоубийству. Так он выглядел.

Внутри же все обстояло иначе. Как всегда в начале медитации, Гэндзи обнаружил, что развлекается фантазиями и предположениями, вместо того, чтобы позволить им уйти.

Сперва он думал о Хэйко, потом – о ее нынешней недостижимости; затем его мысли быстро перешли на трех только что ушедших служанок. Умэ, самая полненькая и самая игривая из трех, вполне могла бы отвлечь его от мыслейо преждевременном любовном свидании. Возможно, он поторопился, отпустив ее.

Это навело его на мысль о своей недавней беседе с христианским миссионером. Этот миссионер со всей серьезностью подчеркивал важность того, что он именовал «верностью». Он утверждал, что, единожды женившись, мужчина-христианин не спит ни с кем, кроме собственной жены. Гэндзи был поражен до глубины души. Нет, он не поверил миссионеру. То, что он говорил, было невозможно. Подобное поведение было настолько неестественным, что даже чужеземцы, какими бы странными они ни были, не могли следовать подобным принципам. Его поразило другое: что этот человек, миссионер, утверждал это с такой серьезностью. Конечно же, все люди лгут, но только глупцы говорят ложь, которой не поверит никто. Гэндзи было любопытно, что же двигало миссионером.

Предположим, его мотивы не причинят беспокойства дедушке. С пятнадцати лет наделенный даром предвидения и на протяжении многих лет удостоенный поразительного потока точных видений, Киёри не любопытствовал и не строил догадок, а просто знал. Киёри сказал Гэндзи, что у него будут три видения, и только три, на протяжении всей его жизни. Он также заверил внука, что этих трех видений будет достаточно. Гэндзи понятия не имел, как три видения могут осветить всю его жизнь. Но дед никогда не ошибался, а потому ему следует в это верить, даже если он не может ничего с собою поделать и перестать из-за этого беспокоиться. Ему уже двадцать четыре года, а он еще не узрел ни малейшего проблеска будущего.

Эх, опять он размышляет вместо того, чтобы позволить мыслям уйти! К счастью, он спохватился прежде, чем эти мысли завели его слишком далеко. Гэндзи глубоко вдохнул, выдохнул и начал очищать сознание.

Прошел час. А может, минута. Во время медитации время течет иначе. Гэндзи почувствовал на лице тепло солнечных лучей. Он открыл глаза. И вместо того, чтобы увидеть сад…

…Гэндзи обнаружил, что находится среди огромной толпы вопящих людей; все они были одеты в некрасивые, лишенные всякого изящества наряды чужеземцев. Ни у кого волосы не были собраны в хвост на макушке, как подобало самураям. Вместо этого у всех волосы были в беспорядке, словно у безумцев или заключенных. Гэндзи по привычке первым делом огляделся, выясняя, есть ли рядом оружие, от которого ему, возможно, придется защищаться, и ничего не увидел. Оружия не было ни у кого. Это должно было означать, что среди присутствующих нет самураев. Гэндзи попытался проверить, при нем ли его мечи. Но он не мог по своей воле пошевелить головой, глазами, руками, ногами, и вообще какой-либо частью тела. Он неумолимо двигался по длинному проходу, пассажир в своем собственном теле. По крайней мере, так он предполагал – что находится в собственном теле, хотя не видел его, – лишь замечал боковым зрением собственные руки, пока продолжал двигаться к возвышению.

Сидевший на помосте седой мужчина ударил по столу деревянным молоточком.

Тихо! Тихо! Парламент – тихо!

Его голос потонул в потоке противоречивых возгласов, обрушившихся на Гэндзи с обоих сторон.

Будь ты проклят!

Банзай! Ты спас японский народ!

Ты опозорил нас! Вспомни о чести и покончи с собой!

Да защитят тебя все боги и все будды! Да пребудет с тобой их благословение!

Эти выкрики сообщили Гэндзи, что его ненавидят и почитают почти с равным пылом. Благословения раздавались в основном из левой половины зала, проклятия – из правой. Гэндзи приветственно помахал рукой тем, кто сидел слева. Когда он проделал это, тот Гэндзи, который был пассажиром, смог увидеть, что рука действительно принадлежит ему, хотя, возможно, на ней сильнее отразился ход времени.

Мгновением спустя справа раздался выкрик:

Да здравствует император!

С той стороны прохода к Гэндзи кинулся какой-то юноша. Волосы его были очень коротко подстрижены. В руках он держал короткий меч, вакидзаси.

Гэндзи попытался защититься. Но тело ему не повиновалось. И пока он следил за происходящим, юноша глубоко всадил клинок в живот Гэндзи. И Гэндзи – кем бы он там ни был, пассажиром или кем иным – ощутил удар и жжение, как если бы его ужалила какая-то огромная ядовитая тварь. В лицо юноше ударила струя крови. Мгновение спустя Гэндзи сообразил, что это его кровь. Внезапно тело его обмякло, и он упал на пол.

Среди лиц, склонившихся над ним, оказалось лицо необычайно красивой молодой женщины – и красота ее тоже была необычной. У нее были светло-карие глаза и каштановые волосы; а черты лица – странно подчеркнутые и эффектные, и чем-то напоминали лица чужеземцев. Она кого-то напомнила Гэндзи, хоть он и не мог понять, кого именно. Женщина опустилась на колени рядом с ним и, не обращая внимания на кровь, обняла его.

Она улыбнулась ему сквозь слезы и произнесла:

Ты всегда будешь моим Блистательным Принцем.

Игра с его именем. Гэндзи. Так звали героя древнего романа.

Гэндзи почувствовал, что его тело пытается что-то сказать, но губы не повиновались. Он увидел, что на длинной, изящной шее женщины что-то поблескивает. Медальон с изображением стилизованного цветка. А потом он ничего больше не видел, ничего не слышал, ничего не ощущал…

Господин Гэндзи! Господин Гэндзи!

Гэндзи открыл глаза. Рядом с ним стояла на коленях служанка Умэ, и на лице ее было написано беспокойство. Он приподнялся на локте. Оказалось, что, потеряв сознание, он вывалился из комнаты и очутился в саду.

Господин, с вами все в порядке? Простите, что я вошла к вам без дозволения. Я дежурила снаружи и услышала глухой удар, а когда я позвала, вы не ответили.

Со мной все в порядке, – ответил Гэндзи. Он оперся на служанку и уселся на террасе.

Может, вызвать доктора Одзаву? – предложила Умэ. – Просто на всякий случай.

Да, возможно. Пошли кого-нибудь за ним.

Слушаюсь, господин Гэндзи.

Умэ поспешно кинулась к двери, шепотом отдала приказание другой служанке, ожидавшей там, и поспешно вернулась обратно.

Господин, может, принести вам чаю?

Не надо. Просто посиди со мной.

Что это было? Какой-то припадок? Или, наконец-то, одно из обещанных ему видений? Но ведь не может же быть, чтобы это и вправду было оно! Если это было видение, то это было видение его собственной смерти. Какая с него польза? Гэндзи ощутил глубинный, холодный страх, какого никогда прежде не испытывал. Быть может, ему предназначено не стать провидцем, а еще в молодости лишиться рассудка. Такое нередко случалось в их семействе. У Гэндзи до сих пор кружилась голова, от падения и видения – или сна, или галлюцинации – и он потерял равновесие.

Умэ мягко поддержала его, подставив собственное тело.

Гэндзи прислонился к ней; ему по-прежнему было очень страшно. Нужно будет сегодня же отправить деду письмо и попросить его незамедлительно приехать в Эдо. Только Киёри сможет объяснить, что же с ним случилось. Только Киёри сможет отыскать в этом смысл, если смысл действительно есть.

Но прежде, чем гонец успел уехать, во дворец прибыл другой гонец – из замка «Воробьиная туча».

Окумити-но-ками Киёри, воин и провидец, глубоко почитаемый князь Акаоки, правивший княжеством в течение шестидесяти четырех лет, скончался.