1840 год
Гэндзи сидел рядом с отцом, перед урной с прахом матери. Он изо всех сил старался казаться спокойным, хотя его переполняло возбуждение. На следующей неделе ему исполнится пять лет. Четыре года – это граница. Многие, особенно женщины, до сих пор обращались с ним словно с несмышленым младенцем. Но пять лет – это уже не младенец. Пять лет – это маленький мальчик. Это уже несомненно. А если он станет не младенцем, а маленьким мальчиком, то затем он станет юношей, а вскорости после этого – мужчиной. Гэндзи очень хотелось стать мужчиной. Тогда, когда вассалы и слуги будут говорить “господин Гэндзи”, они уже не будут произносить это снисходительно и насмешливо. Они будут произносить его имя так же, как и имя его дедушки или дяди. Когда они говорили “господин Киёри” или “господин Сигеру”, вне зависимости от того, обращались ли к ним или упоминали о них в их отсутствие, их голос всегда был полон почтения. И Гэндзи очень хотелось стать таким же самураем, как его дед и дядя.
Быть таким, как отец, он не хотел. Люди говорили о господине Ёримасе с печалью, или с сочувствием, или с презрением, но никогда – с уважением. Что он за самурай? Уж точно не такой, каким хотелось бы быть Гэндзи.
Ты помнишь свою мать? – спросил Ёримаса.
Да, отец, – сказал Гэндзи. Отец задавал ему один и тот же вопрос всякий раз, как видел его – а после смерти матери это происходило не так уж часто.
Хорошо, – сказал Ёримаса. – Никогда не забывай ее. Она была самой доброй и самой прекрасной женщиной на свете.
Да, отец.
По правде говоря, воспоминания Гэндзи о матери постепенно тускнели. Может, для взрослых год был не таким уж долгим сроком, но для него год – это было очень много. Он помнил, что она была очень красивая, и от нее замечательно пахло, и она часто улыбалась ему, и никогда не ругала его, если он делал что-нибудь не так.
Она говорила: “Не делай так больше, Гэндзи”.
А он отвечал: “Хорошо, мама”.
“Ты хороший мальчик”, – говорила она и обнимала его.
Гэндзи помнил все это, но ее голос уже был неясным, а когда он пытался представить мать, лицо ее выглядело расплывчатым, словно в сумерках.
Пока я не знал ее, – сказал Ёримаса, – моя жизнь была полна горечи. Я знал, что не стану правителем этого княжества. Я знал, что не буду изрекать пророчества для нашего клана. И потому я думал, что моя жизнь лишена смысла.
Гэндзи надеялся, что отец не сердится на него. Дедушка сказал Гэндзи, что он станет его наследником, а вовсе не его отец и не дядя Сигеру. Он надеялся, что и дядя Сигеру тоже на него не злится. Дядя Сигеру был великим фехтовальщиком, величайшим со времен Миямото Мусаси – так все говорили. Гэндзи был уверен, что проиграет, если дядя Сигеру решит вызвать его на поединок за право управлять княжеством. Самураю полагалось всегда быть уверенным в собственной победе, невзирая на имеющиеся шансы. Но Гэндзи знал, что против дяди Сигеру у него нет ни малейших шансов. Вот против отца кое какие были, хоть его отец – взрослый мужчина, а он – маленький мальчик. Отец всегда пьян. А пьяный самурай – не настоящий самурай. Дедушка повторял это много раз.
Но не похоже было, чтобы отец на него сердился. Он улыбался и по-прежнему говорил про мать Гэндзи.
Смысл жизни, – сказал Ёримаса, – в любви. Этому меня научила твоя мать. Нет ничего превыше любви.
Когда отец заводил подобные речи, Гэндзи впадал в замешательство и смущение. Отец говорил, как женщина, а не как самурай. Победа, честь, славная смерть – вот что имело значение для самурая. Любовь? Это для женщин.
Я – не сильный человек. И за это я прошу у тебя прощения. Всю жизнь я думал, что я сильный. А потом я встретил твою мать и обнаружил, что слабость сильнее силы. Любовь заключает в себе множество благ. И лишь одно проклятие. Ты понимаешь?
Да, отец.
На самом деле, Гэндзи ничего не понимал. Как может слабость быть сильнее силы? Но если он сейчас скажет, что не понимает, отец еще дольше будет вести речи, вызывающие у него чувство неловкости, а Гэндзи этого не хотелось. Ему хотелось, чтобы отец перестал говорить и ушел.
Если бы она была жива… – Ёримаса умолк. Затем, улыбнувшись, он произнес: – Если бы мы не встретились, возможно, она осталась бы жива – и до сих пор была бы жива. Я никогда не узнал бы ее, никогда бы не полюбил ее, никогда бы не был любим ею. Моя жизнь осталась бы все тем же беспросветным ужасом, каким она была до нашей встречи. Но я бы согласился на это – пусть бы только она жила где-то и была счастлива.
Речи отца становились все более и более бессмысленными. Если бы он никогда не встретился с матерью, какая бы ему была польза в том, что она не умерла бы и до сих пор оставалась жива? Ему бы не было с этого никакого толку. Он ведь даже не знал бы, что она есть на свете.
Ты понимаешь?
Да, отец.
Ёримаса рассмеялся и положил руку Гэндзи на плечо.
Ничего ты не понимаешь. Но если ты тебе очень повезет и очень не повезет, когда-нибудь ты это поймешь.
Ну вот, опять он за свое. Опять говорит чушь.
Да, отец, – сказал Гэндзи. Ну когда же он уйдет?
Впоследствии Гэндзи всегда сожалел, что в тот день желал, чтобы отец поскорее ушел, потому что когда он все-таки ушел, то ушел навсегда. Через месяц его нашли мертвым. При нем был подарок для Гэндзи, аккуратно завернутый в шелковый лоскут, и короткое письмо.
Письмо гласило: “Мой дорогой сын, прости, что я не присутствовал на твоем дне рождения. Вот твой подарок. Надеюсь, что он будет для тебя таким же сокровищем, как и для меня”. В письме не было никакого памятного стихотворения. Настоящий самурай непременно бы его написал.
Подарком была красивая серебряная цепочка, к которой были прикреплены крохотные белые камешки, искусно ограненые в форме яблок. Цепочка принадлежала его матери. Гэндзи помнил, что она часто подвешивала ее к поясу.
Гэндзи сохранил и письмо, и подарок, не потому, что ценил их как последнюю памятку, оставшуюся от отца – вовсе нет, – просто так было должно. Самураи всегда поступают так, как должно, вне зависимости от собственных чувств. Он отложил письмо и цепочку и забыл про них, как обещал себе забыть про своего неудачника-отца.
