Монастырь Мусиндо

Перестаньте скакать, как придурки! – рявкнул Таро. – Беритесь за луки! Эй, ты – застрели того идиота с камнями. И отродье. А ты убей чужеземную женщину. И постарайся не попасть по ошибке в госпожу Ханако.

Господин! – откликнулись двое его самураев. Первыми выстрелами они ни в кого не попали. Их мишени мгновенно рухнули в высокую траву, и стрелы просвистели над ними, не причинив им никакого вреда. Самураи снова натянули луки, но никто так и не появился.

Найдите их, – приказал Таро. Он со своими людьми двинулся вперед, держа мечи наизготовку. – Возьмите госпожу Ханако живой и убейте всех остальных.

Будь Ханако одна, она вполне смогла бы ускользнуть от них. Но ее связывала необходимость защищать Эмилию. Они не могли уйти далеко.

День выдался безветренный. Таро принялся выискивать просветы в траве, способные указать на то, что там лежит или ползет человек, и при этом следил, не примется ли трава колыхаться.

Ага, вот!

Беспокойство за Ханако не позволяло ему наугад, не глядя тыкать мечом в качающуюся траву. Он продвигался вперед с осторожностью. Трава была примята, но того, кто здесь лежал, уже на месте не было. Справа из травы торчала ветка. Таро проследил за ней взглядом и обнаружил, что другой конец ветки зажат в тонкой девчоночьей руке, и девчонка шевелит палкой траву. Отродье. Таро сделал выпад в ее сторону, но промахнулся; острие его меча воткнулось в грязь. Девчонка двигалась со скоростью и хитростью голодной крысы.

Господин Таро!

Его люди обнаружили Ханако. Они окружили ее, и она теперь постоянно перемещалась в этом кругу, стараясь уследить за противниками. Эмилии не было видно. Должно быть, она лежит в траве у ног Ханако.

Таро опустил меч и двинулся к ним.

Госпожа Ханако, – сказал он, – мы не желаем вам вреда. Пожалуйста, отойдите с дороги.

Предатель!

Когда она прыгнула на Таро, один из его самураев кинулся на нее сзади, пытаясь ее схватить. Конечно же, этого она и хотела. Ханако ловко развернулась и полоснула противника. Самурай рухнул наземь; из рассеченной сонной артерии ударила кровь. Ханако же мгновенно атаковала самурая, оказавшегося теперь ближе всех к ней, вынуждая его отступить.

Таро кинулся к ней, но тут из травы встал этот здоровяк-идиот, и, стоя почти лицом к лицу с Таро, изо всех сил запустил ему камнем в лоб. Таро услышал звук, напоминающий треск ломающейся кости. Тело его занемело. Хватаясь за ускользающее сознание, почти ничего не видя из-за крови, льющейся из свежей раны, Таро рефлекторно отступил назад, заметив солнечный блик на несущемся к нему клинке. Он ударил кого-то, сам не зная, кого, и, пошатываясь, отступил, стирая кровь с глаз. Таро думал, что дрожь земли под ногами вызвана очередным падением камня, но тут один из его людей воскликнул:

Господин Саэмон!

И действительно, это был Саэмон, а с ним – отряд самураев, и они галопом мчались к месту схватки. Это могло означать лишь одно: их план достиг цели. Где-то на дороге из Эдо Саэмон подстерег Гэндзи и убил его.

Таро пожертвовал личной верностью ради принципов. Чтобы сохранить путь самурая, он предал человека, которым восхищался и которого уважал более всех на свете, и вступил в заговор с человеком, которого презирал. Таро невольно ощутил, что достиг вершины нелепости. Пожертвовать реальными, чтимыми, освященными историей взаимоотношениями ради абстрактного принципа – не есть ли это суть пути чужеземцев, для которых идеи значат гораздо больше, чем конкретные люди и традиции? Их образ мыслей отравляет всех, даже тех, кто упорнее всего противостоит им. Не означает ли это, что они уже завоевали Японию? За мыслями неизбежно следуют действия. Возможно, Гэндзи и вправду это предвидел.

Тут совсем рядом с Таро раздался женский крик. Здоровяк-идиот куда-то исчез. На его месте теперь стояла Эмилия, зажав руками рот, с круглыми от ужаса глазами.

Таро отступил на несколько шагов. Саэмон приехал. Пусть он и довершит грязную работу.

Гэндзи и Саэмон ехали во главе колонны, сразу следом за ними – Хидё. Разобрать, что там говорит женщина с кривой шеей, оказалось очень непросто. Она задыхалась от бега, присутствие князей устрашало ее, увечье сделало голос сдавленным, и с губ ее срывались отдельные, бессвязные слова.

Господин!.. Госпожа Ханако!.. Опасность, страшная опастность!.. Измена!.. Пожалуйста!.. Скорее!..

Они ринулись к Мусиндо; Хиде по-прежнему не спускал глаз с Саэмона. Эта женщина наверняка была орудием Саэмона, и ее задачей было отвлечь внимание от самого князя. Ханако и Эмилия под охраной Таро, лучшего друга и самого надежного товарища Хидё. С этой стороны измена прийти не может. Это было настолько невероятно, что Хидё окончательно уверился: опасность, как он и подозревал, исходит от Саэмона. И какую бы измену он ни замыслил, все должно состояться вот-вот. То, что у Саэмона было с собой так мало людей, указывало лишь на то, что куда большее их число где-то прячется. Отец Саэмона, князь Каваками, устроил Гэндзи засаду у Мусиндо и проиграл. Каким удовольствием для сына было бы отомстить за отца на месте его гибели! Гэндзи отмахнулся от просьбы Хидё поостеречься и помчался вперед. Если Хидё не мог защитить своего господина, он мог, по крайней мере, умереть вместе с ним, но перед этим позаботиться, чтобы коварный Саэмон не пережил их и не порадовался своему предательству.

Но все эти мысли мгновенно выскочили у Хидё из головы, когда он вылетел из рощи на поляну у монастыря. А дальше все развивалось стремительно. Хидё увидел, как несколько самураев окружили Ханако, как она зарубила одного, как другой ударил ее, как в воздух взлетели брызги крови, и как она упала.

Ханако!

Пока Хидё отвлекся, Саэмон выхватил из-под куртки спрятанный там револьвер. Хидё заметил это краем глаза, но было поздно: Саэмон прицелился и выстрелил. Хидё развернулся, собираясь наброситься на Саэмона, но притормозил, обнаружив, что Гэндзи невредим. Саэмон выстрелил в самурая, который только что ударил Ханако и теперь собирался напасть на Эмилию.

Этим самураем был Таро.

Эмилия сидела в траве, прижимая Ханако к себе. Одежды обоих женщин промокли от крови Ханако. Глаза Ханако были распахнуты, но взгляд их был незряч, и они уже начали утрачивать блеск, отличающий живых от мертвых. Эмилия была настолько ошеломлена внезапностью кончины Ханако, что не могла ее осознать – слишком ошеломлена, чтобы понять, что ее единственная подруга умерла, а она даже не попрощалась с ней. Рядом раздался пронзительный, восторженный вопль этой девочки, Кими.

Князь Гэндзи приехал! Я знала, что он приедет! Я же сказала предателям, что он приедет, ведь правда?

Кими, – сказал Горо. – Кими, Кими, Кими…

Мчавшиеся галопом лошади остановились почти вплотную к ней, и с них принялись спрыгивать мужчины. Эмилия даже не взглянула на них. Она отчаянно искала слова молитвы и нашла их. «Всякий, кто верует в Него, не умрет, но обретет жизнь вечную». Это была не совсем подходящая молитва, потому что Ханако в Него не верила – она всю свою жизнь верила в Будду Амида, средоточие беспредельного сострадательного света, и верила не в Царствие небесное, обещанное нашим Господом и Спасителем, но в Сухавати, Чистую землю, отведенную для последователей Амиды. Не будь это богохульством, Эмилия пожелала бы, чтобы стало по вере Ханако, а не по ее собственной, ибо это означало, что Ханако будет жить в раю – а кто более нее был этого достоин? Эмилия никогда в жизни не встречала другого человека, который бы так полно воплощал в себе доброту, милосердие и наивысшие христианские добродетели.

Гэндзи прибыл. Эмилия поняла это по тому, что Кими и Горо рухнули на колени и прижались лицом к земле. Она почувствовала, как он легонько коснулся ее плеча.

Эмилия, – позвал он.

За годы, прожитые в Японии, ее ощущение времени изменилось – постепенно, по шажочку, но настолько сильно, что теперь не имело почти ничего общего с прежним. Эмилия больше не мыслила категориями дней, недель, месяцев, лет, но лишь мгновениями, рассыпанными словно бы в случайном порядке по календарю прошлого и собранными воедино в ее памяти, чтобы дать откровения, которые, в противном случае, прошли бы незамеченными. И эти отдельные моменты, собранные, словно редкие и драгоценные зерна, образовали знание о тех, кто стал самыми близкими для нее – Хэйко, Ханако и Гэндзи. Были ли их взаимоотношения реальными, или все это – всего лишь вымысел? Хэйко она в последний раз видела шесть лет назад. Ханако умерла. А Гэндзи… действительно ли он испытывал те чувства, о которых, наполовину страшась, наполовину надеясь, предполагала Эмилия?

Эмилия, – снова позвал Гэндзи.

Его ладонь легла ей на плечо, и Эмилия наконец-то смогла заплакать.

Гэндзи кивнул Хидё.

Хидё забрал тело Ханако у Эмилии, стараясь это сделать как можно мягче. Должно быть, у него получилось, потому что Эмилия, кажется, ничего не заметила. Из глаз ее катились слезы, грудь поднималась и опускалась, но с губ не срывалось ни единого звука. Хидё глубоко сострадал Эмилии. Ханако была ее единственной подругой. Теперь она осталась совершенно одна. Себе же Хидё запретил что-либо чувствовать. Он не думал о своем сыне, в столь юном возрасте лишившемся матери. Он не думал о себе, лишившемся единственного человека, перед котором мог не стыдиться и не прятать ни слабости, ни слез, единственного, на которого мог положиться в любом несчастье, той единственной женщины, рядом с которой рассчитывал прожить до конца своих дней. Он забрал тело Ханако у Эмилии и поклонился Гэндзи.

Господин!.. – произнес один из его людей. Голос его был полон боли.

Что уставились? – грубо произнес Хидё. – Наш господин и госпожа Эмилия под надежной охраной?

Самурай подтянулся и принял более подобающую воину позу.

Да, господин Хидё. И несколько человек не спускают глаз с Саэмона.

Хидё буркнул нечто одобрительное.

Если кто-то из этих предателей еще жив, не убивайте их. Их следует допросить.

Да, господин. Я уже распорядился.

Ну? И почему ты все еще здесь?

Я думал… возможно… – Взгляд самурая метнулся к Ханако.

Я вполне в состоянии самостоятельно управиться с одним трупом, – отрезал Хидё. – Иди.

Самурай поклонился и удалился.

Хидё закрыл Ханако глаза. Веки все еще были теплыми. Хотя небо было ясным, начался дождь. Хидё стер капли с лица Ханако. Его рука была такой шероховатой, мозолистой, загрубелой от жизни самурая…Сколько раз он извинялся перед ней за свою суровость и грубость… Сколько раз она смеялась, брала его за руку и говорила: «Как бы я могла быть нежной, не будь ты суровым? Как я могла бы быть мягкой, не будь ты загрубелым?..»

Тут к Хидё подлетел его заместитель.

Господин Таро еще дышит!

Саэмон смотрел на лежащего Таро и желал ему смерти. Выпущенная им пуля не убила его былого союзника наповал. Во всех прочих отношениях его план до сих пор исполнялся безукоризненно. Втянув Таро в заговор, пусть даже и ложный, он лишил Гэндзи одного из самых значительных его вассалов и посеял в клане семена дальнейшего недовольства и подозрений. Полным успехом было бы, если бы Таро убил Эмилию, а Гэндзи убил Таро. Но события развивались так, что Саэмону предоставилась другая, более выгодная возможность. Застрелив Таро в тот самый момент, когда тот уже готов был убить Эмилию, он приобрел благодарность Гэндзи, и, быть может, усиление доверия с его стороны. В том и заключалась суть плана Саэмона. В затее его отца с Хэйко ошибка заключалась в том, что он попытался приблизить кого-то к Гэндзи, а потом через этого кого-то сделать нечто нужное. Саэмон учел эту ошибку. Единственным человеком, на которого он мог полагаться безоговорочно, был он сам, а значит, он сам должен как можно теснее сблизиться с Гэндзи. Смерть Ханако была дополнительной выгодой, поскольку причинило боль и ослабило ее мужа, Хидё, самого верного из вассалов Гэндзи. Однако же, все его достижения сгинут без следа, если только Таро проживет достаточно долго, чтобы сказать о его причастности к этому делу.

Хидё опустился на колени рядом с Таро.

Кто еще? – спросил он.

На мгновнение Саэмону показалось, будто сейчас Таро взглянет на него. Уже одно это стало бы для него приговором. Хидё, всегда относившийся к нему с подозрением, не стал бы дожидаться ни приказа, ни дозволения. Он просто выхватил бы меч и, не сходя с места, снес ему голову с плеч. Но Таро не отвел взгляда от Хидё. А когда он все же заговорил, то произнес всего одно слово.

Самураи.

Это я – самурай, – сказал Хидё. – А ты – предатель. Искупи свое преступление. Скажи, кто еще замешан.

Самураи, – повторил Таро и умер.

Заберите его голову, – велел Хидё своим подчиненным. – Тело оставьте крестьянам – пусть они его сожгут.

Шесть лет назад почти на этом самом месте они с Таро вместе бились против сотен самураев Каваками Липкого Глаза и одержали победу. Теперь же Таро сделался предателем и умер, застреленный Саэмоном, сыном Каваками. В этом ощущалось нечто неправильное. Точнее, все здесь было неправильно.

Я сожалею, что мы не успели вовремя, чтобы спасти госпожу Ханако, – сказал Саэмон.

Мы успели вовремя, чтобы спасти госпожу Эмилию, – отрезал Хидё, – и положить конец предательству. Этого достаточно.

Он поклонился и отошел. Саэмон был замешан в этом деле. Хидё знал это. Но если Саэмон втайне поддерживал античужеземные настроения, почему он защитил Эмилию? И если он причастен к заговору, в котором участвовал Таро, почему он застрелил его? Хидё этого не знал. Зато он знал, что Саэмон – интриган, обожающий все запутывать. Он никогда ничего не делал в открытую, без наворотов. Гэндзи по-прежнему угрожала опасность.

Неприкрытое подозрение Хидё нимало не волновало Саэмона. Он – старший военачальник одного из князей, и это почти что его прямая обязанность – относиться с подозрением ко всем, и в особенности к ближайшим его сотоварищам. По определению, предать может только тот, кому доверяют. Именно по этой причине Саэмон не доверял никому, кроме себя самого. Он не принадлежал к числу самых значительных князей, но изо всех князей лишь он один был защищен от предательства.

Гэндзи тратил массу сил, чтобы добиться хоть какого-то согласия между сёгуном, склонным идти навстречу чужеземцам, и императорским советом, ратующим за их немедленную, поголовную высылку из страны. И в этом деле Саэмон втайне поддерживал Гэндзи. Он также втайне поддерживал Людей Добродетели, которые были исполнены решимости изгнать чужеземцев и уничтожить всех, кто сотрудничал с ними, будь то простолюдины или знатные господа. Несомненно, это были противоречащие друг другу силы, и они никак не могли преуспеть одновременно. Саэмон намеревался оказаться на стороне победителей; а также он намеревался сделать так, чтобы Гэндзи очутился среди проигравших, вне зависимости от того, какая сторона выиграет. Если победят Люди Добродетели, Гэндзи обречен в любом случае. Если же победят примирители, позиции Гэндзи все равно можно будет рано или поздно подорвать, если заставить традиционалистов поверить, что именно Гэндзи сыграл ведущую роль в подавлении Людей Добродетели. Поскольку многие и так уже презирали его за его непостижимое упорное стремление дать права отверженным, добиться этого будет нетрудно.

Саэмон был человеком терпеливым. Да и к чему спешить? Те, кто слишком рьяно рвутся к своим целям, зачастую на самом деле несутся навстречу своему року.

Гэндзи оставил Эмилию на попечении двух молодых женщин, обитающих в Мусиндо. Они должны будут помочь ей вымыться и заменить окровавленную одежду. Когда он вышел во двор монастыря, Фаррингтон и Смит уже ждали его.

Как там она? – спросил Фаррингтон.

Она цела и невредима, – ответил Гэндзи, – но я не сказал бы, что с ней все в порядке. Ведь буквально только что у нее на глазах убили ее лучшую подругу.

Правильно ли я понял, что убийца был одним из ваших самураев? – спросил Смит. – Кажется, его звали Таро?

Да, Таро.

Но ведь господин Таро был вашим командиром кавалерии! – сказал Фаррингтон.

Да.

Зачем же ему потребовалось убивать госпожу Ханако? – спросил Смит. Он подозревал, что здесь дело было в разладившемся любовном романе. Как бы там самураи ни делали вид, что они пренебрегают женщинами и беззаветно преданы воинской дисциплине, они все-таки мужчины, и, как и все мужчины, подвержены всем мужским страстям и глупостям. Так же, как и он сам. Он так желал Эмилию, что перестал заботиться о скоте, землях и товарах, которые должны были бы приумножить его богатства. Завладев Эмилией, он не приобрел бы ничего, кроме обладания ею. Это совершенно нерационально. Но когда дело касается женщин, мужчины редко ведут себя рационально, а вот наоборот – гораздо чаще.

Он не собирался ее убивать, – сказал Гэндзи. – Он пытался убить Эмилию. А Ханако ему помешала.

Эмилию?! – спросил Фаррингтон. – Но почему?!

Античужеземные настроения очень сильны, – сказал Гэндзи. – Они повлияли даже на некоторых из самых надежных моих вассалов.

Фаррингтону это объяснение показалось совершенно неудовлетворительным. С тех пор, как коммодор Перри больше десяти лет назад заново открыл Японию для иностранцев, проживающие в Японии европейцы не раз страдали от нападений и убийств. Но никогда еще их жертвой не становилась женщина. Японцы, с их воинским чванством, сочли бы подобную выходку еще более прискорбной, чем европейцы. Чтобы высокопоставленный самурай, военачальник, унизился до убийства беззащитной чужеземной женщины по политическим причинам – такое просто невозможно было вообразить. А Эмилия была не просто чужеземкой – она находилась под покровительством и защитой того самого князя, которому Таро служил. И как бы ужасна ни была названная Гэндзи причина, похоже, правда была еще отвратительнее.

Лишь прямой приказ своего князя мог бы заставить Таро совершить подобное преступление, граничащее с бесчестьем. Должно быть, вся эта поездка в замок «Воробьиная туча» была частью хитроумного плана, нацеленного на то, чтобы заманить Эмилию сюда, где ее не увидит никто из иностранцев, и здесь ее убить. А из этого неизбежно вытекал вопрос: почему вдруг Гэндзи мог пожелать подобного исхода? И предполагаемые причины, способные привести к такому решению, были до крайности гнусны. Да, Эмилия была невинна, и не осознавала, насколько она беззащитна, пока живет у своего деспотичного покровителя – но нельзя было сбрасывать со счетов и тот вариант, что она могла невольно сделаться его жертвой. Неужели он уже опоздал, не успев спасти ее от участи худшей, чем смерть? И если это так, что же ему делать теперь?

Некоторые люди на Западе считают, что самураи – это японское рыцарство, – сказал Смит. – Если это и вправду так, то ваш кодекс чести не таков, каким ему следовало бы быть.

Гэндзи поклонился.

С вашим утверждением трудно не согласиться.

Женщины, помогавшие Эмилии, вышли из комнаты. Они поклонились Гэндзи и ушли, унося окровавленную одежду.

Джентльмены, могу ли я попросить вас задержаться здесь и подождать Эмилию? Мне кажется, когда она достаточно оправится от потрясения, чтобы принять чье-то общество, ей будет приятно увидеть рядом своих соотечественников.

Конечно, сэр, – отозвался Смит.

Фаррингтон лишь молча поклонился. Он пытался понять: зачем Гэндзи потребовалось брать с собой его со Смитом? Он хотел, чтобы они оказались свидетелями? Если да, то с какой целью? Чтобы они могли впоследствии засвидетельствовать, что Гэндзи сделал все, что было в его силах, чтобы спасти Эмилию, но, к несчастью, потерпел неудачу? Храбрость Ханако, принявшейся защищать подругу, сорвала этот замысел. Значит ли это, что теперь им троим – Эмилии, Смиту и ему самому – угрожает опасность?

Может, заключим временное перемирие? – предложил Смит.

Давайте. – Фаррингтон протянул руку, и Смит ее пожал. – Давайте приложим все силы к тому, чтобы облегчить страдания Эмилии.

Он задумался – не поделиться ли со Смитом своими опасениями насчет возможной опасности? – но потом решил этого не делать. Слишком уж много объяснений потребуется, а объяснения могут быстро навести на очень неуютные размышления.

Гэндзи отправился искать Кими. Он обнаружил ее в огороде. Они вместе с Горо рыхлили землю под сев. Работая, они не то чтобы разговаривали в обычном смысле этого слова, – они обменивались словами, которые, похоже, позволяли им общаться между собой, точно так же, как обычным людям позволяет общаться беседа или совместное пение во время празднества.

Кими.

Горо.

Кими.

Горо.

Они были настолько поглощены работой, что не заметили его появления.

Кими.

Горо.

Кими, – позвал Гэндзи.

Господин Гэндзи! – воскликнула Кими.

Она рухнула на колени и уткнулась лицом в грязь. Горо последовал ее примеру, в точности повторив движения Кими, только вместо имени князя произнес ее имя.

Кими.

Тс-с-с!

Поразительная все-таки страна Япония. Даже идиот, и тот старается вести себя как можно лучше при встрече с князем. Гэндзи не знал, плакать ему или смеяться.

Вы с Горо оказали мне большую услугу. Я благодарен вам за это.

Заслышав свое имя, Горо приподнял голову ровно настолько, чтобы взглянуть на Гэндзи.

Кими, – сказал он.

Кими быстренько схватила Горо за руки и приложила его ладони к его же рту.

Вот так их и держи, и помалкивай, – велела она. Затем она снова поклонилась Гэндзи и сказала: – Простите, господин князь. Он старается, но ему это трудно.

Не так уж сложно закрыть глаза на незначительные нарушения приличий со стороны того, кто помог спасти жизнь твоему другу.

Спасибо, господин князь.

Я знаю, почему он это сделал. Потому, что ты ему сказала так сделать. Но почему ты решилась рискнуть жизнью?

Кими подняла голову, но ничего не сказала.

Пожалуйста, объясни. Я не стану сердиться, какова бы ни была причина.

Люди говорят, будто вы умеете видеть будущее, – неохотно произнесла Кими.

И ты в это веришь?

А это дозволено? – еле слышно поинтересовалась Кими.

Япония – страна, в которой существует множество уровней для всего, даже для верований. Точно так же, как крестьяне даже и не мечтают о том, чтобы оказаться рядом с сёгуном или императором, так же они даже и не думают о некоторых верованиях. Многие из них, и в том числе жители деревни Яманака, были последователями Хонена и Синрана, объяснявших на простом и понятном языке про путь Будды Амида и тропу, ведущую в Сухавати, Чистую землю. Господа наподобие Гэндзи были последователями дзенских патриархов, без слов указывающих путь, что ведет дальше будд, путь, непостижимый для простых крестьян и рядовых горожан. Кто его знает – а вдруг верить в провидческие способности князя Гэндзи дозволяется только самураям и знатным господам? Кими попыталась унять дрожь, но не преуспела.

Гэндзи рассмеялся. В смехе его не было ни насмешки, ни жестокости. Кажется, ее вопрос просто развеселил князя.

Кими, твоя голова – это твоя голова. Ты можешь верить во все, во что только пожелаешь. Впрочем, должен тебя предупредить: можно верить и во что-нибудь получше моих провидческих способностей. Видеть будущее – это не совсем то, что об этом думают люди.

Так значит, он и вправду обладает такими силами! Он же почти в открытую об этом сказал! Кими охватило такое возбуждение, что она готова была скакать от радости. До чего же им всем повезло! Все вокруг так неопределенно, а их князь способен видеть грядущее! Ну, строго говоря, князь Гэндзи – не их князь. Княжеством Ямакава правит князь Хиромицу. Но монастырь Мусиндо вот уже шестьсот лет был аванпостом клана князя Гэндзи, а князь Хиромицу во всем прислушивается к князю Гэндзи, так что на самом деле Гэндзи все-таки приходится им князем, хоть официально им и не считается.

Спасибо, господин князь, – сказала Кими.

Твои благодарности преждевременны. Я еще не вознаградил тебя. И совершенно не обязательно называть меня одновременно и господином, и князем. Достаточно чего-то одного.

Да, господин. Благодарю вас. Но меня совершенно не обязательно награждать.

И тем не менее, ты получишь награду.

Да, господин. Спасибо, господин.

Итак, чего ты желаешь?

Господин?

Твоя награда. Я уже даровал тебе ее. Теперь назови ее.

Кими снова бросило в дрожь. Самой назвать собственную награду! Да разве она осмелится? Но разве она может отказаться? Самой называть награду – значит, выказывать жадность, которая наверняка повлечет за собой заслуженное наказание. Кто она такая, чтобы от жадности злоупотреблять великодушием князя?

Но не назвать ее – значит, не подчиниться повелению князя, а такое дерзкое неповиновение заслуживает смерти, причем не только для нее самой, но и для всех ее родственников, а может даже и для всей деревни.

Может, ей попросить какое-нибудь небольшое вознаграждение? Но и это с легкостью может привести к точно такому же исходу – к смерти! Просить слишком мало означает оскорблять достоинство князя. Неужто она думает, будто он не в состоянии богато вознаградить ее?

Кими так трясло, что ей трудно было дышать. Что за злосчастная судьба – родиться среди крестьян! И насколько же ужаснее стать той, кто привлекла внимание господина. Порадуешь ты его или разгневаешь, результат один. Гибель. Кими начала мысленно твердить молитву. Пускай, когда ее обезглавят, Будда Амида сразу же примет ее в свою Чистую землю. Она даже не поняла, что читает молитву вслух, пока Гэндзи не заговорил.

Наму Амида Буцу, – сказал он, повторяя ее слова. – Ты просишь подсказки у Будды Амида?

Господин! – только и смогла сказать Кими.

Возможно, так нам придется подождать некоторое время. По своему опыту я могу сказать, что боги и будды редко спешать ответить тем, кто в них верует. Ты по натуре своей религиозна?

Господин…

Хотя да, конечно, – сказал Гэндзи, – иначе ты бы не стала самостоятельно восстанавливать этот монастырь.

Он умолк надолго – так надолго, что Кими в конце концов осмелела настолько, что подняла голову от земли. Князь задумчиво взирал на отстроенное жилое крыло.

У меня к тебе предложение, – сказал Гэндзи. – Давай ты станешь настоятельницей этого монастыря? Я позабочусь, чтобы тебе выделили все необходимые средства и работников, чтобы ускорить его восстановление. Таким образом, Мусиндо сделается из мужского монастыря женским.

А так можно, господин? – Кими боялась противоречить князю, но она боялась и гнева мистических покровителей святого места. – Разве для этого не нужно распоряжения главного настоятеля ордена Мусиндо?

Гэндзи улыбнулся.

Главный настоятель – я, по наследственному праву, полученному от моего предка, основавшего этот монастырь. И изначально он был именно женским, а не мужским. Это изменилось только при старом настоятеле Дзенгене. Я лишь восстанавливаю прежний порядок вещей, преподобная настоятельница.

Господин, но я ничего не знаю об учении Мусиндо!

Я вовсе не уверен, то там особо есть чего знать. Эта секта всегда была неприметной, без четкого учения. Когда просветленный монах Токукен спустится с гор, можешь попросить его об наставничестве. А до тех пор я своей властью дозволяю тебе исповедовать нембуцу, или то, что ты сочтешь уместным.

Но если Мусиндо станет женским монастырем, он будет только для женщин? – спросила Кими.

Да. – Князь взглянул на Горо. – А, понял. Можно построить снаружи, у самой стены, хижину для привратника, и тогда твой помощник сможет и дальше жить здесь.

Благодарю вас, господин Гэндзи! – отозвалась Кими. У нее камень с души свалился. Очевидно, князь не только видит будущее, но и умеет читать мысли. Теперь Горо, Кими и остальные девушки-беглянки обрели дом, который по праву могут назвать своим. Никто не посмеет побеспокоить их. Они находятся под покровительством князя Акаоки.

Пожалуйста, преподобная настоятельница, – сказал Гэндзи, опускаясь на колени и кланяясь Кими, как будто она и вправду была настоящей настоятельницей. – Не забудьте свериться со священными текстами и выбрать себе подобающее монашеское имя. Тот, кто вступает на путь Будды, рождается заново.

Да, господин. Обязательно.

Хорошо.

Кими долго сидела, согнувшись в поклоне. Когда же она наконец подняла голову, князь Гэндзи уже ушел. От волнения Кими позабыла сказать ему про свиток.

Две недели назад, собирая пули на поле под стенами монастыря, Кими случайно наткнулась на большой камень, неплотно лежавший в земле. Это был один из четырех камней, некогда служивших фундаментом для давно исчезнувшей постройки. Свиток лежал под камнем, в провощеном ящичке, защищавшем его на протяжении многих лет, а может даже и столетий. Кими заглянула в ящичек и обнаружила там свиток, но в сам свиток заглядывать не стала. Да, она была любопытна – но при этом она была неграмотна, потому ей не было никакого смысле туда заглядывать. Кими собиралась отдать свиток госпоже Ханако, но госпожа Ханако умерла. Она не смогла отдать свиток князю Гэндзи раньше, потому что там присутствовал еще один князь, Кими никогда прежде не видела этого князя и не решилась что-либо показывать при нем. В его поведении, в движении глаз, в улыбке было что-то такое, что напомнило Кими жаб, которые в сезон дождей прячутся в грязи, так, что наружу торчат только глаза, и подкарауливают насекомых.

А теперь уже было поздно отдавать свиток Гэндзи. Он вернулся к своим самураям, а они непременно спросят, чего ей надо от князя, а если она им скажет, возможно, это будет дурно. Вдруг там что-нибудь тайное, о чем следует знать только князю Гэндзи? Если господин Таро предал его, можно ли поручиться за остальных самураев? Нет, теперь она настоятельница, и будет действовать осторожно и благоразумно. Она дождется благоприятного момента и передаст свиток Гэндзи из рук в руки.

Тут Кими услышала рядом приглушенный голос. Горо так и продолжал зажимать рот ладонями.

Горо, можешь уже опустить руки.

Кими, – сказал Горо.

Горо, – сказала Кими.

Кими.

Горо.

Кими.