Я шлепнулся на скамью и ухмыльнулся, глядя, как дядя с набожным видом одергивает рясу. Отец раздраженно процитировал старую поговорку:

— «На небо поглядывает, а по земле пошаривает». Нет уж, Маттео, ни монаха из тебя не получится, ни священника. Где это ты раздобыл рясу?

— Купил у отца Бойаджана. Помнишь, Нико, мы встречали его в Ханбалыке, когда были здесь в последний раз?

— Помню. Пронырливый армянин, который не гнушается торговать телом Христовым. Покупал бы уж сразу и его, что мелочиться?

— Священные реликвии ничего не значат для ильхана Хайду, а эта одежда значит. Его собственная старшая жена, ильхатун, — обращенная христианка, по крайней мере несторианка, насколько мне известно. И поэтому я очень надеюсь, что Хайду с уважением отнесется к этому одеянию.

— Почему? Ты же сам его не уважаешь. Сначала критиковал взгляды церкви на еретиков. А теперь и вовсе докатился до богохульства!

Но дядюшка был не согласен с такой постановкой вопроса.

— Ряса сама по себе не что иное, как литургическое одеяние. Всякий может носить рясу, если не покушается на ее святость. Я, например, не покушаюсь. Я не смог бы, даже если бы захотел. Помнишь Второзаконие: «Евнух, чьи яички уничтожены, не может войти в храм Господа». Capòn mal caponà.

— Маттео! Только не пытайся меня разжалобить.

— Я всего лишь говорю, что, если Хайду по ошибке примет меня за священника, я не вижу нужды поправлять его. Бойаджан утверждает, что христианин может пойти на уловку, если имеет дело с Небесами.

— Я не считаю несторианского развратника авторитетом в области норм поведения христиан.

— Тебе, видно, хочется, чтобы Хайду все у нас отобрал или еще того хуже? Смотри, Нико. У него теперь есть письмо Хубилая. Он знает, что нам приказали привезти в Китай священников. Без священников мы для Хайду — просто бродяги, которые шляются по его владениям с весьма привлекательными ценностями. Я сам не буду заявлять, что я священник, но если Хайду решит…

— Этот белый воротничок еще не спас ни одну шею от топора палача.

— Все лучше, чем ничего. Хайду волен сделать все, что захочет, с простыми путешественниками, но если он уничтожит или задержит священника, это обязательно дойдет до Хубилая. А если это вдобавок священник, за которым послал сам Хубилай? Мы знаем, что Хайду отчаянный, но я сомневаюсь, что он самоубийца. — Дядя Маттео повернулся ко мне. — А что скажешь ты, Марко? Оцени своего дядю в образе святого отца. Как я выгляжу?

— Великолепно, — пробормотал я неразборчиво.

— Хм. — Он присмотрелся ко мне пристальней. — Нам бы очень помогло, если бы Хайду напился так же, как и ты.

Я начал было что-то говорить, но внезапно заснул, прямо сидя на скамье.

На следующий день дядя опять нацепил рясу, когда вышел к столу в караван-сарае, и отец снова принялся ругать его. Мы с Ноздрей в споре не участвовали. Полагаю, рабу-мусульманину не было до норм христианской морали никакого дела. Я же молчал, потому что у меня болела голова. Наш обед был грубо прерван появлением монгольского посланца из bok. Воин, одетый в платье с боевыми регалиями, с важным видом, словно хозяин, вошел в гостиницу и сразу направился к нашему столу. Без всякого намека на вежливое приветствие он сказал нам на фарси, чтобы мы наверняка все поняли:

— Поднимайтесь и идем со мной, мертвецы, ильхан Хайду хочет услышать ваши последние слова!

Ноздря от неожиданности подавился и начал кашлять, вытаращив в ужасе глаза. Но отец стукнул его по спине и сказал:

— Не беспокойся, добрый раб. Это обычная манера монголов приглашать в гости. Так что слова воина не предвещают ничего плохого.

— Или необязательно предвещают, — согласился дядя. — Как удачно, что я надел рясу.

— В любом случае снимать ее уже слишком поздно, — пробормотал отец, потому что посланец ильхана властно показывал на открытую дверь. — Об одном лишь прошу тебя, Маттео, соблюдай хотя бы внешние приличия.

Дядя Маттео поднял правую руку, благословив по очереди каждого из нас троих, после чего расплылся в блаженной улыбке и произнес с величайшим благочестием:

— Si non caste, tamen caute.

Дядюшка был в своем репертуаре: даже меня, мучившегося похмельем, искренне развеселило его озорство, насмешливый ханжеский жест и отдававшая черным юмором игра латинских слов. Следует отдать этому человеку должное: Маттео Поло имел некоторые весьма прискорбные недостатки, как христианин и как человек, но он был хорошим, верным товарищем и в любой, даже самой непростой ситуации никогда не терял присутствия духа. Монгольский посланец изумленно уставился на меня, когда я засмеялся, и снова пролаял свой приказ. Мы встали и быстрым шагом последовали за ним из гостиницы.

В тот день шел дождь, что отнюдь не способствовало просветлению моей mal di capo. Да и вообще, утомительную прогулку по улицам Ханбалыка и дальше, за городской стеной, среди вьюков, лающих и рычащих собак, трудно назвать приятной. Мы едва подняли головы, чтобы осмотреться в монгольском bok, как посланец закричал:

— Стой! — И показал нам на юрту Хайду, перед входом в которую горели два костра.

Я не видел ее, когда монголы накануне водили меня по лагерю, и теперь понял, что именно эта разновидность юрты и способствовала появлению западного слова «орда». Она могла бы окружить целую орду обычных юрт, потому что представляла собой огромный шатер. Он был таким же высоким и просторным, как караван-сарай, в котором мы жили: прочное сооружение, все покрытое обмазанным желтой глиной войлоком, поддерживаемое шестами и столбами и обвязанное веревками из конского волоса. Несколько мастиффов рычали и рвались с цепи у южного входа, а напротив, возле открытого входа, висели тщательно украшенные войлочные покрывала. Юрта, разумеется, не была дворцом, но она совершенно точно затмевала все остальные в bok. По соседству с ней стояла повозка, на которой ее перевозили с места на место, потому что шатер Хайду обычно не разбирали на части. Я в жизни не видел таких огромных повозок: плоский помост из досок с колесами, напоминающими мельничьи жернова. Чтобы сдвинуть ее, как я позже выяснил, требовалось двадцать два яка, привязанных по обеим сторонам упряжки, по одиннадцать с каждой стороны. (В эту повозку приходилось запрягать спокойных животных, вроде яков или ослов. Лошади и верблюды не могли работать в такой близости друг к другу.)

Посланец нырнул под отворот входа в юрту, чтобы объявить о нас своему господину, а затем появился вновь и сделал резкое движение рукой, приказывая нам войти внутрь. Когда мы проходили мимо него, он заступил дорогу Ноздре и прорычал:

— Никаких рабов! — И выставил его за дверь.

Для этого была причина. Монголы считали себя выше всех свободных людей на земле, выше королей и им подобных, и, таким образом, человек, который подчинялся низшим, считался у них недостойным даже презрения.

Ильхан Хайду молча смотрел, как мы пересекали убранное великолепными коврами и подушками внутреннее пространство юрты. Сам он сидел, развалясь, на груде мехов — все они были в яркую полоску или пятнистые: очевидно, это были шкуры тигров и леопардов, — на помосте, возвышавшем его над остальными. Он был одет в боевые доспехи из отполированного металла и в кожу, а на голове у него красовалась каракулевая шапка с отворотами. Брови Хайду напоминали кусочки курчавого черного каракуля, причем кусочки совсем не маленькие. Глаза-щелки ильхана полыхали красным огнем: похоже, они воспламенились от ярости от одного только взгляда на нас. С каждой стороны от Хайду стояло по воину, так же красиво одетому, как и тот, что доставил нас сюда. Один держал поднятое копье, а другой — что-то похожее на балдахин на шесте над головой Хайду, и оба они стояли прямо, как статуи.

Мы трое медленно приблизились к меховому трону и одновременно сделали легкий горделивый поклон — так синхронно, словно отрепетировали его заранее, после чего вопросительно взглянули на ильхана. Некоторое время он изучал нас с таким видом, словно мы были паразитами, которые выползли из-под ковров в юрте. А затем внезапно сделал нечто совершенно отвратительное. Он отхаркнул из глубин своей глотки и набрал в рот большое количество мокроты. Затем ильхан медленно оторвался от дивана, выпрямился, повернулся к стражнику, стоявшему справа от него, и надавил ему большим пальцем на подбородок, так что тот открыл рот. После этого Хайду выплюнул отхаркнутую субстанцию мужчине прямо в рот и большим пальцем снова закрыл его — воин перенес всю процедуру с совершенно невозмутимым видом, — затем ильхан медленно вернулся на свое место и снова уставился на нас, в глазах его сверкала злоба.

Ясно, что это был жест, направленный на то, чтобы внушить нам страх перед его властью, надменностью и бессердечием. И, честно признаюсь, мне стало немного не по себе. Однако, по крайней мере, на одного из нас — на Маттео Поло — это не произвело никакого впечатления. Когда Хайду произнес свои первые слова на монгольском языке, суровым тоном возвестив: «Ну а теперь, торговцы, не имеющие разрешения…» — он не смог продолжить, потому что дядя дерзко перебил его, заговорив на том же самом языке:

— Сначала, если пожелает ильхан, мы вознесем хвалу Господу за то, что он провел нас целыми и невредимыми через такое количество земель прямо пред очи августейшего господина Хайду. — И, к моему изумлению, — полагаю, это также удивило отца и монголов — он завопил старый рождественский гимн:

— Ильхан этого не желает, — процедил сквозь зубы Хайду, когда дядя остановился на минуту, чтобы перевести дух.

Но мы с отцом, приободрившись, присоединились к нему, распевая следующие две строки:

— Достаточно! — завопил Хайду, и наши голоса замерли. Устремив свои красные глазки на дядю Маттео, ильхан сказал: — Ты христианский священник. — Он произнес это решительно, прямо-таки с ненавистью, поэтому дядя не воспринял это как вопрос, на который ему по совести надо было ответить отрицательно.

Дядюшка сказал только:

— Я здесь по приказанию хана всех ханов. — И указал на документ, который Хайду сжимал в одной руке.

— Hui, да, — ответил ильхан с ехидной улыбкой. Он развернул документ так, словно тот был грязным. — По приказу моего достопочтенного двоюродного брата. Я вижу, что братец написал этот указ на желтой бумаге, на манер китайских императоров. Мы с Хубилаем покорили эту упадническую империю, но он все больше и больше перенимает их привычки. Vakh! Он стал не лучше, чем калмык! И наш старый бог войны Тенгри теперь уже недостаточно хорош для него. А иначе зачем ему понадобилось привозить к нам в ханство нечестивых христианских священников?

— Просто для того, чтобы расширить свои знания о мире, господин Хайду, — сказал отец примирительным тоном. — А вовсе не затем, дабы распространять какую-либо новую…

— Единственный способ узнать мир, — взбешенно произнес Хайду, — это покорить его! — Он переводил свой пылающий взгляд то на одного, то на другого из нас. — Вы против, а-а?

— Спорить с господином Хайду бесполезно, — пробормотал отец. — Это все равно, как если бы яйца вдруг напали на камни, как гласит старая поговорка.

— Ну, по крайней мере, вы обнаруживаете хоть немного здравого смысла, — неохотно признал ильхан. — Я надеюсь, что у вас хватает ума понять, что указ этот был написан семь лет тому назад и в семи тысячах ли отсюда. И даже если мой брат Хубилай и не забыл о нем за это время, я сам вовсе не обязан относиться к сему документу с почтением.

Дядя пробормотал еще более кротко, чем это сделал отец:

— Как говорится, тигр сам устанавливает себе законы.

— Это точно, — проворчал ильхан. — Если я захочу, то могу отнестись к вам как к простым нарушителям владений. Торговцы-ференгхи, проникшие в ханство с недобрыми намерениями. Я могу осудить вас на скорую смерть.

— Некоторые говорят, — пробормотал отец еще более кротким тоном, — что тигры — это настоящие представители небес и их предназначение состоит в том, чтобы преследовать тех, кто каким-либо образом избежал заслуженной смерти.

— Правильно, — сказал ильхан. Его слегка раздражало, что мы с ним не спорим, а во всем соглашаемся. — С другой стороны, даже тигр иногда может быть снисходительным. Почти так же, как я ненавижу своего двоюродного брата за то, что он отказался от своего наследия, — почти так же я ненавижу растущее вырождение его двора. И поэтому я могу разрешить вам отправиться туда и присоединиться к его свите. Если пожелаю.

Тут отец захлопал в ладоши, словно пришел в восторг от мудрости ильхана, и сказал восхищенно:

— Не сомневаюсь, что господин Хайду помнит старинную историю о мудрой жене Линга, которую любят рассказывать хань.

— Разумеется, — ответил ильхан. — Я именно это и имел в виду. — Он немного расслабился и холодно улыбнулся отцу. Тот ответил ему теплой улыбкой. Наступила тишина. — Однако, — снова возобновил разговор Хайду, — эту историю рассказывают по-разному. Какую версию слышал ты, а-а, нарушитель владений?

Отец прочистил горло и начал свой рассказ:

— Госпожа Линг была женой богатого человека, который слишком любил вино и все время посылал ее в винную лавку, принести для него очередную бутылку. Госпожа Линг боялась за его здоровье и нарочно затягивала посещения, разбавляла вино водой или прятала его, чтобы не дать мужу пить так много. Однако супруг из-за этого приходил в гнев и избивал ее. В итоге случилось вот что. Госпожа Линг разлюбила своего мужа, хотя он и был богат, и заметила, как красив продавец в винной лавке, хотя тот был скромным торговцем. Впоследствии она охотно выполняла приказания мужа и покупала ему вино, и даже сама наливала ему, и даже побуждала супруга пить. В конце концов ее муж-пьяница умер в страшных мучениях, а вдова унаследовала все его добро и вышла замуж за продавца из винной лавки, после чего оба они жили богато и счастливо.

— Да, — сказал ильхан, — эта правильная история.

На этот раз наступившая пауза была еще длинней. Затем Хайду снова заговорил, скорее рассуждая сам с собой, чем обращаясь к нам.

— Да, пьяница добровольно выбрал разложение, а остальные лишь помогали ему в этом, пока он полностью не деградировал и не пал, и тут же его место оказалось занято лучшим. Весьма нравоучительная легенда.

Так же спокойно дядя сказал:

— В легенду вошло и терпение тигра, выслеживающего свою жертву.

Хайду вздрогнул, словно очнулся от грез, и заметил:

— Тигр может быть снисходительным в той же мере, что и терпеливым. Я уже говорил вам об этом. Вот что, пожалуй, я отпущу вас с миром. Я даже дам вам эскорт, чтобы уберечь от неприятностей в дороге. Священник, я делаю это ради тебя, ибо ты можешь обратить Хубилая в свою тлетворную веру. Я надеюсь, что это у тебя получится, и желаю тебе успеха.

— Один кивок головы, — воскликнул отец, — порой слышен дальше, чем удар грома! Вы сделали доброе дело, господин Хайду, и эхо его будет долго звучать.

— Однако это еще не все, — сказал ильхан, снова переходя на суровый тон. — Моя госпожа ильхатун, которая сама христианка и разбирается в таких вещах, сказала, что христианские священники дают обет бедности и не владеют никаким имуществом. Но мне также донесли, что вы, чужеземцы, везете на своих лошадях множество сокровищ.

Отец бросил в сторону дяди тревожный взгляд.

— Всего лишь немного побрякушек, господин Хайду. Они не принадлежат священнику, а предназначены для вашего высокородного брата Хубилая. Это символическая дань от шаха Персии и султана Индийской Арияны.

— Султан — мой ленник, — сказал Хайду. — Он не имеет права отдавать то, что принадлежит мне. Что бы он ни посылал — это контрабанда и, стало быть, подлежит конфискации. Вы понимаете меня, а-а?

— Но, господин Хайду, мы обещали доставить…

— Нарушить слово — это все равно, что разбить горшок. Горшков всегда можно наделать еще. Не беспокойтесь относительно своих обещаний, ференгхи. Просто приведите своих вьючных лошадей завтра в это же время сюда, к моей юрте, и я посмотрю, какие безделушки придутся мне по вкусу. Может, я и оставлю вам немного. Вы понимаете, а-а?

— Но, господин Хайду…

— А-а? Вы понимаете?

— Да, господин Хайду.

— Ну, тогда подчиняйтесь! — Он резко встал, давая понять, что аудиенция окончена.

Мы, кланяясь, поспешно выбрались из огромной юрты. Ноздря поджидал нас на том самом месте, где мы его оставили. Вчетвером, сквозь дождь и грязь, мы побрели обратно, на этот раз без сопровождения стражника. Дядя сказал отцу:

— Думаю, все прошло неплохо, Нико. Особенно удачно, что ты так к месту припомнил эту историю о жене Линга. Я никогда прежде ее не слышал.

— Я тоже, — сухо сказал отец. — Но у хань, среди всех их бесчисленных историй, без сомнения, найдется поучительная сказка, подобная этой.

Я впервые открыл рот:

— Вот что, отец, у меня тут возникла одна мысль. Встретимся в гостинице…

Я оставил их и отправился в монгольский лагерь, чтобы навестить своих вчерашних знакомых. Я попросил их свести меня с каким-нибудь оружейником, а когда они это сделали, поинтересовался у кузнеца, не может ли он одолжить на день один из своих еще не обработанных листов металла. Монгол любезно отыскал для меня лист меди — широкий и длинный, но тонкий. Он весь дрожал и гудел, пока я нес его в караван-сарай. Отец и дядя, похоже, даже не заметили, что я принес лист в комнату и прислонил к стене, потому что ожесточенно спорили.

— Все провалилось из-за этой рясы, — говорил отец. — Это ты, Маттео, представившись нищим священником, дал Хайду повод обобрать нас.

— Чепуха, Нико, — отвечал дядя. — Если бы не это, он бы придумал что-нибудь еще. Вот что, придется, видно, отдать ильхану что-нибудь из наших запасов. Может, это его задобрит.

— Ну… — призадумался отец, — пожалуй, разумнее всего отдать ему мешочки с мускусом. По крайней мере, они наши.

— Окстись, Нико! Этому потному дикарю? Да ведь мускус служит для приготовления тонких духов. Ты, может, еще подаришь Хайду и пуховку для пудры? То-то он обрадуется!

Они продолжили спорить в том же духе, но я не стал слушать дальше, поскольку у меня был собственный план, и я отправился объяснять Ноздре, какую роль ему предстоит в нем сыграть.

На следующий день дождь всего лишь слегка накрапывал. Ноздря нагрузил ценностями двух из трех наших вьючных лошадей — мы, разумеется, всегда хранили дорогие подарки в комнатах, когда останавливались в караван-сараях, — а также привязал к одной из них лист меди, и вся процессия двинулась в сторону монгольского bok. Там мы трое вошли в юрту ильхана, а раб остался снаружи, чтобы сгрузить вещи. Стражник Хайду начал по очереди вносить подарки и срывать с них защитные чехлы.

— Hui! — воскликнул ильхан с воодушевлением. — Эти золотые блюда с гравировкой превосходны! Подарок от шаха Джамана, сказали вы, а-а?

— Да, — холодным тоном ответил отец, а дядя добавил уныло:

— Мальчик по имени Азиз однажды привязал их к своим ступням чтобы перебраться через зыбучие пески.

В этот момент я достал свой носовой платок и громко высморкался.

Снаружи раздались низкие рокочущие отдаленные раскаты грома Ильхан, удивленно поднял глаза.

— Это был гром, а-а? Я думал, что снаружи идет мелкий дождь…

— Я покорнейше уведомляю великого господина Хайду, — сказал один из стражников, низко поклонившись, — что день сегодня серый и влажный, но на небе не видно грозовых облаков.

— Забавно, — пробормотал Хайду и положил на место золотые блюда. Он долго и тщательно рылся среди остальных вещей, собранных в шатре, и, найдя чрезвычайно изящное рубиновое колье, снова воскликнул: — Hui! — Затем взял колье в руки и начал им любоваться. — Ильхатун лично поблагодарит вас за него.

— Следует сказать спасибо индийскому султану, — мрачно заметил мой отец.

Я снова высморкался. И снова снаружи раздались отдаленные громовые раскаты, но теперь уже они были громче. Ильхан явно испугался и уронил рубины. Хотя рот его беззвучно открывался и закрывался, но по губам Хайду я смог прочесть слова, которые он затем произнес вслух:

— Вот снова! Гром без грозовых облаков… а-а?

Затем его жадные глаза приметили третью вещь — рулон прекрасной кашмирской ткани. Но не успел ильхан воскликнуть «Hui!», я снова высморкался. Гром зловеще загрохотал, правитель резко отдернул руку прочь от рулона, словно обжегся, а дядя бросил в мою сторону странный взгляд.

— Простите, господин Хайду, — сказал я. — Думаю, что это грозовая погода вызвала у меня насморк.

— Я извиняю тебя, — бросил он небрежно. — Ага! А это, это один из знаменитых персидских ковров qali, а-а?

Я повторил процедуру. На этот раз раздался настоящий раскат грома. Рука Хайду опять отдернулась прочь, а губы исказили конвульсии. Ильхан снова испуганно поднял глаза к небу. Затем Хайду вновь посмотрел на нас, и я заметил, что его узкие глазки стали почти круглыми. Наконец ильхан сказал:

— Я всего лишь играл с вами!

— Мой господин? — спросил дядя Маттео, чьи губы тоже начали слегка подергиваться.

— Играл! Шутил! Дразнил вас! — произнес Хайду почти умоляюще. — Тигр ведь тоже иногда играет со своей жертвой, когда он не голоден. А я не голоден! Не нужна мне эта мишура! Я — великий Хайду, мне принадлежит бесчисленное количество земли. У меня больше городов, чем волос на голове, и больше подданных, чем камней в пустыне. Вы что, действительно подумали, будто мне не хватает рубинов, золотых блюд и персидских qali, а-а? — Ильхан сделал вид, что ему смешно. — Ха-ха-ха! — Он согнулся пополам и хлопнул себя мясистыми кулаками по массивным коленям. — Но признайтесь, я заставил вас поволноваться, а-а? Вы приняли мою игру всерьез, я же вижу.

— Да, ловко вы нас одурачили, господин Хайду, — ответил дядя, с трудом сдерживая веселье.

— Теперь гром стал тише, — заметил ильхан, прислушавшись. — Эй, стражники! Упакуйте все эти вещи обратно и погрузите их на лошадей старших братьев.

— Примите нашу смиренную благодарность, господин Хайду, — произнес отец, подозрительно глядя на меня.

— А вот и письмо моего двоюродного брата с указом, — сказал ильхан, поспешно отдавая его в руки дяди. — Я возвращаю его вам, господин священник. Ступайте сами, с вашей религией и с этими ничтожными безделушками, к Хубилаю. Возможно, он и собирает подобные пустяки, но великий Хайду — нет. Хайду не забирает, он отдает! Два лучших воина из моей личной стражи сопроводят вас в караван-сарай и поедут с вами, как только вы будете готовы продолжить свое путешествие на восток…

Когда стражники начали выносить отвергнутые ильханом вещи, я выскользнул из юрты и потихоньку пробрался к ее задней стороне, где стоял Ноздря, державший лист меди за один край и готовый в любой момент ударить по нему, услышав сигнал. Я подал рабу знак, который по всему Востоку означает «цель достигнута», — показал ему кулак с поднятым вверх большим пальцем, а затем забрал у Ноздри медный лист и рысью побежал к оружейнику. Когда я вернулся обратно к юрте ильхана, лошади были уже нагружены.

Хайду стоял перед входом в свой шатер, приветливо махал рукой и кричал:

— Доброго вам коня и широкой степи! — Он кричал до тех пор, пока мы не покинули пределы слышимости.

После этого дядя произнес на венецианском наречии, чтобы не подслушали двое монголов, которые вели наших и своих лошадей:

— Поистине, мы все сделали правильно. Нико, ты вовремя выдумал подходящую историю, а Марко изобрел бога грома! — И он сердечно сжал в объятиях нас с Ноздрей.