Часть V
НОВЫЙ ГОД
(Первое новолуние после зимнего солнцестояния, шестнадцатый год правления императора Комэй)
Глава 16
«ТИХИЙ ЖУРАВЛЬ»
Когда князь Якуо лежал на смертном ложе, к нему явился отец Виерра. Отец Виерра спросил князя, о чем он сожалеет больше всего. Князь Якуо улыбнулся.Отец Виерра был настойчив – всякий христианский священник настойчив в подобных вопросах. Он спросил, о чем князь сожалеет больше: о чем-то сделанном или о чем-то несделанном.Князь Якуо ответил на это, что сожаление – эликсир для поэтов. Он же всю жизнь был суровым, лишенным утонченности воином, и таким уж и умрет.Отец Виерра, видя, что князь Якуо улыбается, спросил: уж не сожалеет ли он, что стал воином, а не поэтом?Князь Якуо по-прежнему улыбался, но ничего не ответил.Пока отец Виерра задавал вопросы, князь Якуо вступил на Чистую землю.Судзумэ-нокумо (1615)
– Подумать только, целый год прошел! – сказала Эмилия. – Даже не верится.
– Больше года, – поправил ее Гэндзи. – Вы прибыли на ваш Новый год, то есть тремя неделями раньше.
– А ведь и правда, – согласилась Эмилия, улыбнувшись собственной забывчивости. – Как-то я и не обратила на это внимания.
– Неудивительно, – заметила Хэйко. – Вы ведь отдали столько сил и внимания рождественскому представлению для детей.
– Если б Цефания мог это видеть, он бы порадовался, – сказал Старк. – Столько многообещающих юных христиан…
Они сидели в большой комнате, выходящей во внутренний дворик «Тихого журавля». Дворец был восстановлен со скрупулезной точностью; казалось, будто каждое дерево, каждый куст, каждый камень в саду выглядит в точности так же, как и прежде. Изменился лишь северный угол – там теперь высилась островерхая крыша, увенчанная небольшим белым крестом. Архитекторы Гэндзи блестяще справились со своей задачей. Они выполнили все пожелания Эмилии и одновременно с этим не стали выставлять церковь на обозрение любопытствующих. Во дворце крест был виден почти отовсюду – и совершенно не был заметен за его пределами. Этому помогло умелое расположение стен и деревьев с особенно густыми кронами.
Церковь не использовалась ни для богослужений, ни для проповедей в обычном смысле этого слова. Из Эмилии вышел неважный проповедник. Слишком уж застенчивой она была – а проповедник, несущий единственно истинную веру, должен быть уверен в себе. Эмилия же за последний год повидала слишком много милосердия, сострадания, самоотверженности, верности и прочих христианских добродетелей со стороны язычников, чтобы и дальше верить, будто чья-то исключительность и вправду соответствовала Божьему замыслу. «Пути Господни неисповедимы, – сказала себе Эмилия и мысленно добавила: —Аминь».
Так что вместо того, чтобы проповедовать, Эмилия устроила воскресную школу для детей. Их родители, зачастую исповедовавшие и буддизм, и синтоизм, явно не имели ничего против наставлений еще одной религии. Как один человек может исповедовать три религии одновременно, Эмилия не понимала; на ее взгляд, это было еще одной неизъяснимой загадкой Японии.
Всяческие истории и притчи, которые Эмилия рассказывала, а Хэйко переводила, очень нравились маленьким слушателям, и их постепенно становилось все больше. Со временем кое-кто из матерей тоже стали задерживаться и слушать. Мужчины, правда, пока не приходили. Гэндзи предлагал помочь, но Эмилия ему не разрешила. Если он явится в воскресную школу, то его вассалы, руководствуясь долгом, последуют примеру князя. А за ними потянутся их жены, наложницы и дети – тоже из долга перед Гэндзи, а вовсе не из стремления побольше узнать о Боге.
Все самураи, которых знала Эмилия, принадлежали к секте дзэн, религии без молитв да и вообще без каких-либо догм, насколько она могла судить, – серьезные, суровые и немногословные. А может, это даже и не было религией? Когда Эмилия обратилась за разъяснениями к Гэндзи, тот просто рассмеялся:
«Здесь особенно и нечего объяснять. Я просто играю в это. Я слишком ленив, чтобы заниматься этим всерьез».
«Чем?»
Гэндзи, как заправский акробат, уселся в позу лотоса и закрыл глаза.
«И что же вы делаете? Мне кажется, будто ничего».
«Я позволяю уйти», – сказал Гэндзи.
«Позволяете уйти? Чему?»
«Сперва – напряжению тела. Потом – мыслям. А потом – всему остальному».
«И что же в конце? Каков результат?»
«Сразу видно, что вы – человек Запада, – сказал Гэндзи. – Вы всегда думаете о результате. В конце – середина. Ты сидишь. Ты позволяешь уйти».
«А когда все ушло, что дальше?»
«Ты позволяешь уйти ощущению, что все ушло».
«Ничего не понимаю».
Гэндзи улыбнулся и выпрямил ноги. «Старый Дзэнгэн сказал бы, что это хорошее начало. Из меня пример неважный. Я, в лучшем случае, избавляюсь от напряжения тела, да и то далеко не всегда. Когда преподобный настоятель Токукэн спустится с гор, он все вам объяснит, куда лучше, чем я. Он был лучшим учеником старого Дзэнгэна. Хотя на него лучше особенно не рассчитывать. Вдруг он достиг такой ясности, что уже не может вступать в беседу?»
«Вы иногда говорите такие глупости… – заметила Эмилия. – Чем больше ясность, тем точнее объяснение и тем проще слушателю его понять. Для этого Господь и наделил нас даром речи».
«Дзэнгэн однажды сказал мне: „Величайшая ясность в глубоком молчании“. На самом деле именно из-за этих слов Токукэн и ушел в горы. Услышал их и на следующий день ушел».
«А когда это случилось?»
«Не то пять, не то шесть лет назад. Может, семь».
Эмилия улыбнулась собственным мыслям. Наверное, она никогда не поймет японцев, даже если проживет в Японии всю оставшуюся жизнь. Девушка подняла голову и увидела, что Гэндзи улыбается ей. А может, понимать вовсе и не обязательно. Возможно, любить – гораздо важнее.
– Доброе утро, господин, – произнес с порога Хидё и поклонился.
За ним, поклонившись, вошла Ханако, прижимая к груди новорожденного младенца.
– Ну как, вы уже придумали ему имя? – поинтересовался Гэндзи.
– Да, господин. Мы решили назвать его Ивао.
– Хорошее имя, – кивнул Гэндзи. – «Твердый как кэ.~ мень». Возможно, таким он и вырастет – в точности как его отец.
Смущенный похвалой, Хидё снова поклонился.
– Его отец, увы, туп как камень. Я надеюсь, что сын окажется умнее.
– Можно мне его подержать? – спросила Хэйко.
– Пожалуйста, – отозвалась Ханако.
Она двигалась с такой легкостью и изяществом, что отсутствие левой руки вовсе не бросалось в глаза. Наблюдатель скорее отметил бы, что в каждом ее движении чувствуется необыкновенная мягкость. Хэйко решила, что Ханако стала теперь еще женственнее. Вслух же она произнесла:
– Какой красивый мальчик. Наверняка он разобьет множество сердец, когда придет его время.
– О нет! – возразила Ханако. – Я этого не допущу. Он влюбится лишь однажды и будет верен в любви. Он не разобьет ни единого сердца.
– Хидё, позови нашего летописца, – распорядился Гэндзи. – Похоже, твоему сыну суждено стать неповторимым во всех отношениях.
– Вы, конечно, можете надо мной смеяться, – сказала Ханако и сама первая рассмеялась, – но, по-моему, чистое сердце стоит всех прочих достоинств.
– Ты так говоришь, потому что тебе повезло, – заметила Хэйко. – Ты завоевала именно такое сердце.
– Я вовсе не таков, – ответил Хидё. – Мои склонности и привычки толкают меня к лени, неискренности и разгульному образу жизни. Если я и веду себя лучше, то лишь потому, что больше не имею свободы поступать дурно.
– Это нетрудно исправить, – заверил его Гэндзи. – Одно твое слово, и я немедленно расторгну этот исключительно неудобный брак.
Хидё и Ханако обменялись нежным взглядом.
– Боюсь, уже поздно, – сказал Хидё. – Я чересчур привык к своей неволе.
– Эмилия, раз уж мне не удастся сделать это своевременно, мне хотелось бы поздравить вас с днем рождения прямо сейчас, – обратился к Эмилии Старк.
– Спасибо, Мэтью. – Эмилия была искренне удивлена. Надо же, он запомнил… – Большое спасибо. Время летит так быстро. Скоро я стану старой девой.
Она сказала это легко и искренне – не набиваясь на комплимент, а так, как говорят о чем-то долгожданном. Чем красивее женщина, тем больше она теряет с каждым годом. Но здесь, в Японии, у нее вовсе нет красоты, а значит, ей не придется жалеть об ее утрате.
– Вам еще очень далеко до старой девы, – возразила Хэйко. – Восемнадцать лет – это лишь начало женской зрелости, время первого расцвета.
– У нас есть поговорка: «При первом заваривании даже дешевый чай приятен. В восемнадцать лет даже дочь ведьмы хороша собою», – сказал Гэндзи.
Эмилия рассмеялась:
– Право, князь Гэндзи, вряд ли эта поговорка меня утешит!
– В самом деле, мой господин, неужто это лучший ваш комплимент? – укоризненно произнесла Хэйко.
– Э-э… Кажется, в данном случае эта поговорка и вправду не подходит.
Хэйко взглянула на Эмилию. Судя по тому, как девушка глядела на Гэндзи – в глазах ее плясали смешинки, а на щеках играл румянец, – она не обиделась.
– Можно? – спросила Ханако, протягивая руки к своему ребенку.
– Да, конечно, – отозвалась Хэйко, возвращая ей сына.
– И куда же вы отправитесь? – поинтересовалась Ханако.
– Пока еще не решено, – ответила Хэйко. – Вероятно, для начала в Сан-Франциско. По крайней мере, на первое время – пока в Америке не закончится междоусобная война.
– Какое волнующее путешествие! И какое пугающее! Я просто вообразить не могу, как бы это я жила за пределами Японии.
– Я тоже, – признала Хэйко. – К счастью, поскольку я буду это переживать въяве, мне не придется ничего воображать.
– Какая, однако, честь: князь Гэндзи выбрал вас, чтобы вы были его глазами и ушами за океаном! – сказала Ханако.
– Да, – согласилась Хэйко. – Это воистину великая честь.
«Америка? Почему я должна ехать в Америку?»
«Потому что я никому не доверяю так, как тебе».
«Прошу прощения за подобные слова, мой господин, но раз наградой за доверие становится изгнание, лучше бы вы доверяли мне чуть меньше».
«Тебя никто не изгоняет».
«Меня отсылают из родной земли за океан, в варварскую страну, о которой я ничего не знаю. Что же это, если не изгнание?»
«Подготовка к будущему. Мне было видение. В ближайшее время все переменится. Мятеж и беззаконие уничтожат путь, по которому мы шли две тысячи лет. Нам необходимо безопасное убежище. Это и есть твоя задача – отыскать такое убежище».
«Гэндзи, если ты больше не любишь меня, то лучше так и скажи. И не нужно прибегать к столь вычурной хитрости».
«Я люблю тебя. И всегда буду любить».
«Твои слова расходятся с твоими деяниями. Никакой мужчина не станет отсылать любимую женщину на другой край света».
«Станет, если он намеревается к ней присоединиться».
«Чтобы ты покинул Японию? Это невозможно. Ты – князь. Ты можешь даже стать сёгуном. Тебе нельзя уезжать».
«Невозможное уже случалось, – сказал Гэндзи, – и не раз. И Окумити, один за другим, предсказывали это невозможное. Да, это кажется невероятным, но можем ли мы усомниться? Ты отправишься в Америку, и в свой час я последую за тобой».
«Когда же настанет этот час?»
«Этого я точно не знаю. Быть может, это мне подскажет следующее видение».
«Я тебе не верю».
«Как ты можешь сомневаться во мне – после всего, что мы пережили вместе? Зачем бы я просил тебя уехать, если бы это не было правдой? Зачем бы поручал Старку сопровождать и охранять тебя? Зачем я отсылал бы с тобой целое состояние? Хэйко, как бы странно все это ни выглядело, но объяснение тут одно, и я уже все тебе рассказал. Это – доказательство моей любви, а не ее отсутствия».
И Хэйко согласилась. А что еще ей оставалось? Она верила, что Гэндзи до сих пор любит ее. Она видела это по его взглядам, чувствовала по прикосновениям. И все-таки он лгал ей. Но в чем? И зачем?
Все изменилось после того момента, как он принял приглашение Каваками и побеседовал с ним. Что ему сказал Каваками? Гэндзи утверждал, что ничего особенного, просто зазвал к себе, чтобы поиздеваться вволю. Но он говорил неправду. Каваками что-то ему открыл. Что?
– Мэтью, вы, кажется, из Техаса? – спросила Эмилия.
– Да.
– Так значит, вы пойдете воевать, когда вернетесь домой?
– Он не может пойти воевать, – вмешался Гэндзи. – По крайней мере, так вот сразу. Ему предстоит основать торговую компанию и стать нашим представителем.
– Да я бы в любом случае не ввязался в эту войну, – сказал Старк. – Детство мое прошло в Огайо, а юность – в Техасе. Я не могу поднять оружие ни на тех, ни на других.
– Я рада, что вы не станете сражаться за рабовладельцев, – сказала Эмилия.
– Господин. – В дверях возник коленопреклоненный самурай. – Прибыл посланец из порта. Начинается утренний прилив. Корабль скоро отплывет.
– Он все еще привязан к приливу, – заметил Гэндзи.
– Это ненадолго, – заверил его Старк. – Капитан Маккейн сказал, что на этот раз, как только «Звезда» вернется в Сан-Франциско, на нее поставят паровой двигатель.
– Пар может освободить корабли, – сказал Гэндзи, – но не наши сердца. Мы, подобно солнцу и луне, навеки привязаны к морю.
– А разве не наоборот? – поинтересовалась Эмилия. – Разве это не море откликается на движение солнца и луны?
– Для нас верно обратное, – ответил Гэндзи. – И так будет всегда.
Хэйко, Ханако и Эмилия налили сакэ мужчинам. Потом Гэндзи, Хидё и Старк налили сакэ женщинам. И они в последний раз выпили вместе.
– Пусть волна храбрости несет тебя вперед, – сказал Гэндзи, глядя прямо в глаза Хэйко, – и пусть волна памяти вернет тебя домой.
Назад: Глава 15 ЭЛЬ-ПАСО
Дальше: Глава 17 ЧУЖЕЗЕМЦЫ
