Эпилог
БАБЬЕ ЛΕΤΟ

Стоило доктору Эндрюсу повернуться к доске, как взгляд юноши устремился в окно. Тут главным было рассчитать время и не пропустить тот момент, когда фигура в черном одеянии начнет поворачиваться обратно. Ибо в противном случае его уже третий раз за неделю уличат в нерадивости, а каждый новый проступок влек за собой все более серьезное наказание. Сейчас, чего доброго, его могли отходить перед всем классом прутом по голому заду. Боль значения не имеет, боль он вытерпит, даже не почесавшись, но унижение пережить потрудней! За этими стенами он по-прежнему член клана Волка, воин-могавк, и с шеста перед вигвамом его матери свисают пять добытых им вражеских скальпов. А здесь? Здесь никто даже не знает его истинного имени — кличут, как окрестили, Джеймсом. Он тут не более чем простой ученик. В обычной жизни он убил бы любого вздумавшего его выпороть человека, а в школе после показательной экзекуции остается лишь натянуть штаны и поблагодарить за науку.

Наставник в черном прекратил писанину, и молодой могавк тут же отвел взгляд от окна. Элиазар Эндрюс, поворотившись, сначала посмотрел с подозрением на него, потом жестом указал на доску.

— «Ut» плюс сослагательное наклонение. Это называется условным придаточным предложением, — сказал он. — Обратитесь к Цицерону и найдите примеры.

Как и прочие ученики, юноша принялся торопливо просматривать текст, но первым опять выскочил Джозеф Бранд. Он быстрей всех поднял руку и, поощряемый одобрительными кивками наставника, уверенно назвал нужную страницу и стих. Этот Джозеф, вечно вылезающий вперед любимчик учителя, раздражал его до крайности еще и тем, что они оба были посланы в школу от деревни Канаджохари. Теперь в поселении у вечерних костров только и говорили, что об успехах этого задаваки. Пребывание в тени чужой славы чуть было не заставило Джеймса бросить учебу. Особенно сильным это желание сделалось после летних каникул, проведенных на приволье в лесах и посвященных большей частью охоте. Однако мысль о том, как посмеется над ним соперник, рассказывая опекавшему их обоих Уильяму Джонсону, каким непроходимым тупицей оказался второй его подопечный, вернула юношу на ученическую скамью.

Черная спина обратилась к классу, мел заскрипел, выписывая цитату. Молодой человек снова глянул в окно, на холмы со скудными остатками растительности. Не приходилось сомневаться, что усердные фермеры местечка Ливан, где находилась миссионерская школа, еще до зимнего первого снега вырубят даже эту чахлую поросль. На что же он тогда будет смотреть? На длинные борозды, покрывавшие склоны? Вот, правда, еще какой-то всадник обозначился на дороге, там, где она переваливала через гребень. Как будто сам собою возник из багряной листвы, которой вскоре предстояло исчезнуть.

Когда придаточное предложение было выписано, Эндрюс снова отвернулся от доски, а молодой могавк — от окна.

«И дался ему этот Цицерон? — размышлял юноша. — Такой занудный писака». У Цезаря в «Записках о галльской войне» он нашел бы это придаточное предложение так же быстро, как выскочка. Даже быстрее. А уж из Шекспира мигом выудил бы дюжину их, если не больше. Но, увы, Шекспира они тут не изучали, хотя в школу юный могавк записался в первую очередь под влиянием этого драматурга, потрясенный его главной пьесой. Доктор, однако, довольствовался тем, что вбил в индейские головы основы английской грамматики, после чего перешел к работе с древними авторами, а из текстов на живых языках признавал только Библию короля Иакова. Вот и выходило, что обратиться к любимой книге юноша мог только в редкие часы досуга, когда уединялся в сарае и доставал ее из тайника. В том входили все шекспировские известные пьесы, и, хотя он обошелся ему в большую часть добытых за лето шкурок, приобретение того явно стоило.

— Кто-нибудь еще приведет нам пример?

В кои-то веки Эндрюс оставил без внимания вскинутую руку Джозефа, обводя взглядом дюжины склоненных голов, покрытых коротко остриженными черными волосами, нависавшими над стоячими белыми воротниками форменных ученических курток. Порой молодому могавку казалось, что его шею щекочет ниспадающая с макушки длинная скальповая прядь воина-ирокеза, но он понимал, что это ему только чудится, потому что собственноручно отрезал ее и сжег, дабы не дать возможности врагам использовать его волосы во вредоносных колдовских обрядах.

Кто-то ответил. Паренек-сенека, нареченный при крещении Иеремией. Потом доктор снова отвернулся к доске, а неисправимый нарушитель порядка — к окну… Всадник уже был на полпути к школе, и теперь, когда он подъехал ближе, юноше показалось, что в его облике угадывается что-то знакомое. Ехал малый на одной лошади, а другую вел в поводу, причем и то и другое животное влекли на себе поместительные вьюки. Наверное, он уже бывал здесь проездом, как многие трапперы или торговцы, ибо через Ливан проходила дорога, по которой меха везли на продажу в Нью-Хэйвен, а то даже и в Бостон. Правда, поток охотников возрастал с холодами, ближе к зиме, а сентябрь нынче выдался таким теплым, что казалось, будто эта зима теперь и вовсе никогда уже не наступит. В своем плотном ученическом облачении молодой могавк постоянно исходил потом, а проклятый белый воротник должен был выглядеть безупречно, так что стирать его приходилось каждую ночь.

— Джеймс! — Резкий окрик заставил его отдернуть голову от окна.

На сей раз он проглядел, как поворачивается учитель.

— Я ведь предупреждал тебя, чадо…

— Всадник, сэр, — пробормотал могавк, продолжая дивиться тому, как страшит его этот надтреснутый голос, невзирая на то что в другом мире под другим именем ему уже привелось убить пять человек. — Вы велели сразу же сообщать вам, как только кто-то появится.

— Да, но не в классе и не во время урока, — сердито буркнул миссионер, но за палку не взялся, а всмотрелся, прищурившись поверх очков, в окно. — К тому же я говорил, что мы ожидаем приезда преподобного Уилсона с Горы Синай. Истинного человека Господня, способного привить подлинное благочестие вам… индейцам. А это какой-то грязный лудильщик. Тебе… — ткнул он пальцем в ослушника, — следует быть внимательнее к моим словам.

Учитель снова повернулся к доске, а юные индейцы — все как один — разом уставились на дорогу. Всадник находился теперь ярдах в ста, и если он и не производил впечатления безупречно опрятного человека, то и назвать его слишком уж грязным тоже было нельзя. Правда, густая борода путника поднималась почти к самой шапке, но и ее, и ту же шапку, и весь костюм траппера покрывала обычная дорожная пыль, а на сапогах его в лучах вечернего солнца поблескивали шпоры.

Юноша, не отрывая взгляда от конника, прислушивался к скрипу мела. Как только скрип прекратится, он повернется. А до того будет наблюдать за верховым да вспоминать, каково это — быть свободным.

Миссионерская школа располагалась на окраине городка, на отшибе. Дорога проходила мимо ворот миссии — выбеленного школьного здания, коричневой конюшни и спального корпуса, обнесенных общим забором. Еще миг-другой, и проезжий скроется из виду. Хорошо бы успеть поглазеть и на это.

Мел все еще скрипел. Всадник придержал коня. Один из слуг Эндрюса, по контракту отрабатывавших свою перевозку в колонии, мотыжил неподалеку грядку с капустой, и путник окликнул его: не иначе спросил, как доехать до ближайшего постоялого двора. В Ливане имелся только один постоялый двор, являвшийся, по словам доктора, вместилищем всех пороков. Неудивительно, что изнывающий от скуки могавк при этой мысли еще пуще позавидовал трапперу, безусловно имевшему что предложить на обмен или на продажу. Мимо ворот миссии он проедет без остановки. А остановится там, где можно грешить.

Но нет же! Человек спешился, привязал обоих коней к изгороди, а дальше и вовсе повел себя чудно. Потянулся, извлек из кожаного футляра ружье, а потом вытащил из скатанного одеяла другое. Вскинув оба ружья на плечи, он поднялся по ступенькам и вошел в дом.

— Эй ты!

Громкий окрик встрепенул наблюдателя. Эндрюс опять повернулся и теперь с яростью смотрел на нарушителя дисциплины. В руках наставника была палка.

— Я предупреждал тебя. Я был снисходителен. Похоже, слишком снисходителен. А ну вставай и иди сюда.

— Сэр! Этот человек…

— Хватит, чадо! Больше никаких отговорок!

Молодой могавк едва успел встать, как дверь классной комнаты отворилась. Появившийся на пороге путник с ружьями на обоих плечах неспешно обвел помещение взглядом. И только тогда юноша понял, почему всадник показался ему знакомым. Вовсе не потому, что он вроде бы время от времени бывал здесь проездом. Нет, юноша был с ним и вправду знаком. Хотя, конечно, с той поры, как они виделись, он основательно изменился: стал выше ростом, раздался в плечах. Одна борода чего стоит! Ну а главное — это могавк заметил сразу, что-то новое появилось в его глазах. Какой-то мрак, которого не было раньше.

Эти глаза, поискав, нашли его и узнали, несмотря на подстриженные волосы, белую рубашку, стоячий накрахмаленный воротник. И тогда в них зажегся свет, разогнавший мрак и изменивший выражение лица пришельца.

— Ну что, Ате, — сказал Джек Абсолют, протягивая одно из ружей, — не хочешь ли поохотиться?