Часть первая

Гай Октавиан Фурин поморщился, чувствуя, как скалы жгут ноги сквозь тонкие сандалии. Пусть Рим и заявлял, что с ним в Грецию наконец-то пришла цивилизация, до горных деревень она точно не добралась. Вдали от побережья люди относились к незнакомцам с недоверием, а то и просто враждебно. Даже обычная просьба разрешить воспользоваться колодцем встречалась хмурым взглядом и захлопнутой перед носом дверью. А солнце продолжало жарить, сжигая шеи. Октавиан вспомнил, как улыбался, когда местный претор говорил ему, что в Греции есть места, где у молодого римлянина шансов выжить не больше, чем у сборщика налогов. Конечно, претор преувеличивал, но ненамного.

Пришлось остановиться, чтобы вытереть с лица пот. Местность была дикой, каньоны напоминали пропасти. Октавиан глубоко вдохнул, внезапно осознав, что теперь он будет вынужден идти пешком. Местные мальчишки получили бы огромное удовольствие, наблюдая, как три римлянина со стертыми ногами ищут украденных лошадей.

Взбиравшийся по склону молодой человек держался настороже, ища следы группы оборванцев, которую преследовал вместе со своими товарищами. Поначалу вверх уходила только одна тропа, но потом они вышли на развилку, а через какое-то время – еще на одну. Октавиан не знал, известно ли бандитам, что их ловят, или они просто разделились, специально решив возвращаться домой разными дорогами, растворившись в горах, как это делали их предки не одну тысячу лет. У него закололо в боку, и он поднялся на цыпочки, чтобы заглянуть как можно дальше. Ему так и чудился лучник, затаившийся в какой-нибудь расщелине. Стрелы полетят до того, как его обнаружат.

– Скажите мне, если что-нибудь увидите, – обратился Гай Октавиан к своим спутникам.

Гай Цильний Меценат фыркнул и махнул рукой, обводя голые скалы.

– Я не следопыт. Насколько мне известно, они могли пройти здесь со стадом коз час тому назад. Почему бы нам не вернуться к основному отряду и не продолжить поиски оттуда? Не так я собирался проводить время в отпуске. Рассчитывал, что будет больше вина и меньше… карабканья по горам, – пробурчал он, когда они добрались до большого скального уступа.

Тропа исчезла, и при подъеме сандалии скользили по камню. Солнце по-прежнему яростно припекало, небо слепило яркой синевой. Все трое сильно потели, а единственная фляга с водой давно опустела.

– По крайней мере, местные жители знают эти горы, – продолжал Меценат. – Они знают, где искать.

Октавиан не стал тратить силы на ответ. Склон становился все круче, и, в конце концов, ему пришлось пустить в ход руки, чтобы не свалиться. Теперь они карабкались по скалам в полном смысле этого слова. Юноша учащенно дышал. Добравшись до гребня, он посмотрел вниз, чтобы определить лучший маршрут для спуска. Лабиринт серых скал уходил вдаль. Если тут кто-то и жил, так это ящерицы, которые убегали из-под ног чуть ли не при каждом шаге.

– Ты хочешь, чтобы я стоял и наблюдал, не ударяя пальцем о палец, чтобы помочь им? – внезапно спросил Октавиан. – Изнасилование и убийство, Меценат. Ты видел ее тело. Разве мы поступили бы честно, позволив нескольким фермерам преследовать бандитов, а сами стояли бы в стороне, подтверждая все то, что говорят о ленивых римлянах? Пошли!

Он мотнул головой, указывая, каким путем они доберутся до дна каньона, и начал спускаться. Теперь скалы, по крайней мере, иногда прикрывали их от солнца, хотя потом оно снова находило их.

– Что мне до мнения греческих крестьян? – бормотал Цильний Меценат, но тихо, себе под нос, чтобы не услышал Октавиан. Он происходил из такого древнего рода, что даже отказывался называть себя потомком близнецов, вскормленных волчицей и основавших Рим. Волчица, говорил он, принадлежала его предкам. Когда они с Гаем Октавианом впервые встретились, Меценат исходил из того, что его новый знакомый знает Цезаря, поэтому обычный знатный римлянин не произведет на него впечатления. Но со временем он осознал, что Октавиан воспринимает его, Мецената, именно так, как тот сам себя и характеризовал. И как выяснилось, не очень-то это было просто – соответствовать столь высоко поднятой планке. Цильний чувствовал, что Октавиан не вполне понимает, в чем смысл благородного происхождения. Важно не кто ты сам, а кем были твои предки. И молодому патрицию никак не удавалось пошатнуть в друге эту простую веру. Октавиан Фурин познал бедность, потому что его отец рано умер. А раз уж он думал, что высокорожденный римлянин всегда храбр и честен, Меценат не хотел его разочаровывать.

При этой мысли Цильний вздохнул. Их простые туники и обмотки не очень-то подходили для лазания по горам под полуденным солнцем. Обмотки потемнели от пота. И Меценат чувствовал, что в кровь расчесал себе кожу под туникой. Запах собственного пота долетал до его ноздрей и на подъеме, и при спуске, и знатный римлянин недовольно морщился. Ножны меча застряли в щели между камней, и Меценат выругался, высвобождая их. Лицо побагровело, когда он услышал за спиной смех еще одного своего спутника.

– Я рад, что сумел повеселить тебя, Агриппа, – бросил он их общему другу, до сих пор молчавшему. – Теперь набор удовольствий, отпущенных на этот день, полон.

Марк Виспансий Агриппа сухо улыбнулся, ничего не ответил, поравнявшись с ним, и проследовал дальше громадными шагами, соответствующими его росту и силе. Служивший во флоте центурион был на голову выше своих спутников, а постоянная физическая нагрузка на борту римских галер накачала силой его руки и ноги. Что подъем, что спуск давались ему без видимых усилий, и его дыхание осталось ровным и спокойным, когда они добрались до дна каньона. Октавиан отстал на несколько шагов, а потом они вдвоем дожидались Мецената, который отстал еще сильнее.

– Вы понимаете, что на обратном пути нам придется вновь лезть на этот гребень? – спросил он, спрыгивая с камня рядом с ними.

Гай Октавиан застонал:

– Не хочу спорить с тобой, Меценат. Будет проще, если ты сосредоточишься на том, что мы делаем сейчас, не заглядывая в будущее.

– В этих чертовых скалах тысяча троп, – не унимался Цильний. – Я склонен думать, что бандиты уже далеко, пьют что-то холодное, тогда как мы умираем от жажды.

Усмехаясь, Агриппа указал на пыльную землю, и патриций, посмотрев вниз, увидел следы множества людей.

– Ох! – Он рывком вытащил меч, будто ожидал немедленной атаки. – Хотя, может, это просто местные пастухи?

– Возможно, – ответил Октавиан, – но по этой тропе пошли только мы, так что надо проверить. – Он тоже достал гладий, где-то на ширину ладони более короткий, чем у Мецената, но хорошо смазанный, и потому выскользнувший из ножен практически бесшумно. Гай Цильний почувствовал жар, идущий от клинка.

Агриппа последовал их примеру, и втроем мужчины медленно двинулись в каньон, оглядываясь на каждом шагу. Естественным образом Октавиан оказался чуть впереди, гигант Агриппа шел по правую руку от него, а Меценат – по левую. С тех пор, как они подружились, Октавиан всегда возглавлял их, как будто иной альтернативы не было. Эту врожденную уверенность в себе Цильний признавал и ценил. Любой семье благородного происхождения приходилось с чего-то начинать, пусть и с эпохи Цезаря. От этой мысли он улыбнулся, но улыбка застыла на его губах испуганной гримасой, когда они обошли высокую скалу и увидели стоявших в ее тени людей. Октавиан не сбавил скорость – он шел, опустив меч. Еще три шага, и они тоже вошли в тень. Каменные стены нависли над их головами. Тут Октавиан остановился, холодно глядя на мужчин, оказавшихся на его пути.

Тропа тянулась и дальше, и Меценат увидел на ней терпеливо ждущих, нагруженных мулов. Мужчины, которые стояли перед ними, не выглядели удивленными или испуганными: они с любопытством смотрели на трех молодых римлян. Самый здоровенный из них поднял меч – старинный, из другого века, длинный, железный и больше похожий на мясницкий нож. Черная борода этого мужчины достигала середины груди, а под лохмотьями бугрились мышцы. Он ухмыльнулся. Между оставшимися зубами у него во рту зияли дыры.

– Вы сильно обогнали ваших друзей, – сказал он на греческом.

Меценат знал этот язык, а Октавиан и Агриппа не понимали ни слова. Но оба даже не повернули головы, чтобы посмотреть на понимающего местную речь друга: слишком много мечей смотрели в их сторону. Да к тому же патриций и сам чувствовал, чего от него ждут.

– Я должен переводить? – спросил он, вытаскивая подзабытые греческие слова из памяти. – Я знаю Высокий слог, но ты говоришь с таким сильным крестьянским акцентом, что я едва понимаю тебя. Хрипишь, как умирающий мул. Говори медленно и ясно, как говорил бы, извиняясь перед своим господином.

Удивленный мужчина глянул на него, и его лицо стало еще мрачнее от злости. Он понимал, что убийство римлян превратит его в преступника, за которым начнется охота, но горы прятали тела убитых раньше и могли спрятать снова. Он чуть вскинул голову, оценивая свои шансы.

– Нам нужен тот, кто изнасиловал и задушил женщину, – продолжил Меценат. – Передайте его нам и живите дальше свои короткие и бесцельные жизни.

Главарь бандитов зарычал и шагнул к ним.

– Что ты ему сказал? – спросил Гай Октавиан, не сводя глаз с разгневанного грека.

– Я похвалил его бороду, – ответил его друг. – Никогда такой не видел.

– Меценат! – рявкнул Октавиан. – Это же они. Просто выясни, знает ли он того, того мы ищем.

– Эй, борода! Ты знаешь того, кто нам нужен? – Меценат снова переключился на греческий язык.

– Я – тот, кто вам нужен, римлянин, – ответил главарь. – И если вы пришли сюда одни, то допустили ошибку.

Бородатый бандит посмотрел на скалы над их головами и на синее небо в поисках тени, которая могла указать, что римляне пришли не одни и это ловушка. Удовлетворенно буркнув что-то себе под нос, он глянул на своих сообщников. Один из них, смуглый и тощий, с широким носом, выхватил кинжал. Его намерения сомнений не вызывали.

Октавиан тут же шагнул вперед и, не произнеся ни слова, без предупреждения, яростно махнул мечом, перерезав горло ближайшему бандиту. Тот выронил кинжал, обеими руками схватился за шею и, задыхаясь, рухнул на колени.

Главарь на мгновение застыл, а потом взревел от ярости вместе с остальными разбойниками и взмахнул мечом, чтобы разрубить Октавиану голову, но Агриппа подскочил к нему, одной рукой перехватил его руку с оружием, а другой вонзил главарю кинжал между ребрами. Предводитель бандитов сжался, как порванный бурдюк с вином, и повалился на спину с жутким грохотом.

Банду потряс этот взрыв насилия и смерти. Октавиан Фурин не остановился – он бросился еще на одного пялящегося на него мужчину и убил его секущим ударом меча. При этом он оперся на ногу, вложил в удар всю силу и практически отрубил ему голову. Гладий с такой работой справлялся отлично, а Октавиан знал, как им пользоваться.

Остальные бросились бы в бегство, если бы их мулы не перегораживали тропу. Вынужденные принять бой, они сражались отчаянно, пытаясь отразить смертоносные удары римлян. Но Октавиана и его друзей готовили к бою с детства. Они были профессиональными солдатами, тогда как бандиты привыкли иметь дело с перепуганными крестьянами, редко пытавшимися защитить себя. Так что все старания разбойников шли прахом. Их удары легко отбивались, а ответные достигали цели. Маленький каньон наполнился криками и стонами бандитов, которые, один за другим, валились на землю. Римлян не защищала броня, но они стояли рядом, прикрывая друг друга, пока их мечи поднимались и падали. Теплая кровь струилась по клинкам.

Все закончилось в считаные секунды. На ногах остались только трое тяжело дышащих друзей. У Октавиана и Агриппы шла кровь из резаных ран на руках, но они не замечали этого, еще не отойдя от боя.

– Головы возьмем с собой, – решил Гай Октавиан. – Муж той женщины захочет на них взглянуть.

– Все? – переспросил Меценат. – Одной же достаточно, разве нет?

Октавиан посмотрел на своего друга, потом протянул руку и сжал его плечо.

– Ты все сделал хорошо. Спасибо тебе. Мы сделаем мешок из их одежды. Я хочу, чтобы вся та деревня знала: римляне убили этих людей. Они это запомнят… и я подозреваю, откроют кувшины самого лучшего вина и заодно зарежут пару коз или свиней. Ты, возможно, даже найдешь на все согласную девушку. Просто отрежь головы.

Меценат скорчил гримасу. В детстве слуги выполняли любую его прихоть, однако Октавиан каким-то образом заставлял его работать и потеть, как домашнего раба. Если бы его наставники увидели такое, они застыли бы с раскрытыми от изумления ртами.

– Здесь у дочерей усы такие же густые, как у отцов, – ответил он. – Может, в полной темноте я кого-нибудь и найду, но не раньше.

Морщась, он принялся за эту грязную работу: отрезание голов. Агриппа присоединился к нему, опуская меч с такой силой, что одним ударом перерубал шейные позвонки.

Октавиан встал на колени рядом с телом главаря и на мгновение встретился взглядом с его остекленевшими глазами. Он кивнул, прокручивая в голове перипетии боя, и только тут заметил рану у себя на руке, которая все еще кровоточила. В свои двадцать он не впервые получал ранение. Еще один шрам, который добавится к остальным. Он принялся рубить шею разбойника, удерживая голову на месте за сальную бороду.

Лошадей они нашли там, где и оставили, опаленных солнцем и шатающихся, с распухшими от жажды языками. До деревни римляне добрались уже на закате, с двумя красными мешками, из которых капало на землю. Местные мужчины вернулись раньше, злые и с пустыми руками, но их настроение изменилось, как только Октавиан развязал мешки и головы вывались в дорожную пыль. Муж убитой женщины обнял и расцеловал его со слезами на глазах. Затем, оторвавшись от римлянина, он швырнул головы в стену, после чего вновь заключил его в объятья. Перевода не требовалось. Еще через несколько минут римские воины оставили этого мужчину и его детей скорбеть об ушедшей жене и матери.

Другие крестьяне принесли еду и выпивку из холодных подвалов и поставили под открытым небом грубо сколоченные столы, чтобы устроить пир для молодых героев. Как и предполагал Гай Октавиан, им предложили и только что поджаренное мясо, и крепкий напиток со вкусом аниса. Они пили, не думая о завтрашнем утре, чашу за чашей, не уступая местным, пока деревня не начала качаться и расплываться у них перед глазами. Лишь несколько крестьян говорили на латыни, но значения это не имело.

Сквозь пьяный туман Октавиан вдруг осознал, что Меценат в который раз задает ему вопрос. Он вслушался, рассмеялся, а потом выругался на собственную неловкость, потому что расплескал содержимое чаши.

– Ты не поверишь, – ответил он своему знатному другу. – Рим называют Вечным городом не без причины. Римляне будут здесь тысячу лет и даже дольше. Или ты думаешь, что какой-то другой народ возвысится и станет нашими хозяевами? – он пристально наблюдал, как наполняют его чашу.

– Афины, Спарта, Фивы… – Меценат загибал пальцы. – Знаменитые названия, Октавиан. Несомненно, жители этих городов думали так же. Когда Александр растрачивал жизнь в битвах в далеких краях, думаешь, он верил, что настанет день, когда римляне буду править всеми этими землями? Он бы громко засмеялся, как это сделал ты. – Говоря все это, Цильний улыбался, довольный тем, что от негодования его друг аж закашлялся.

– Растрачивал свою жизнь? – переспросил Октавиан, когда приступ кашля прошел. – Ты серьезно предполагаешь, что Александр Великий мог прожить эти годы с большей пользой? Никогда в это не поверю. Я буду стойким и благородным римлянином, таким… – он замолчал, потому что выпитое вино путало его мысли. – Слишком стойким и благородным, чтобы слушать тебя.

– У Александра были жадные пальцы купца, – не унимался Меценат. – Он всегда был занят, занят, и что это ему принесло? Он столько лет только и делал, что сражался, но, если бы он знал, что умрет молодым в чужой земле, не думаешь ли ты, что он предпочел бы провести их, нежась на солнце? Будь он здесь, ты бы мог его спросить. Я думаю, он бы предпочел хорошее вино и красивых женщин бесконечным сражениям. Но ты не ответил на мой вопрос, Октавиан. Греция правила миром, так чем Рим отличается от нее? Через тысячу лет будет править кто-то еще, после нас! – он взмахом руки отказался от блюда с нарезанным мясом и улыбнулся предлагавшим его двум пожилым женщинам, зная, что они не понимают его слов.

Гай Октавиан покачал головой. С преувеличенной осторожностью он поставил свою чашу и принялся загибать пальцы, как это только что делал его собеседник:

– Первое: потому что нас не победить в битве. Второе…потому что нам завидуют люди, которыми правят жалкие цари. Они хотят стать такими же, как мы, а не свергнуть тех, кому завидуют. Третье… третьего придумать не могу. Остановлюсь на двух.

– Двух доводов недостаточно! – воскликнул Меценат. – Ты мог бы убедить меня тремя, но не двумя! Греки когда-то были величайшими бойцами мира. – Он взмахнул пальцами, словно рассеивая щепоть пыли. – Вот что осталось от их величия, все ушло. Вот что осталось и от спартанцев, несколько сотен которых напугали всю армию Дария. Другие народы всему научатся от нас, скопируют наши методы и тактику. Признаю, не могу представить себя наших солдат, терпящих поражение от грязных племен, какие бы уловки они ни использовали, но все-таки такое может произойти. Второй довод… они хотят того, что есть у нас? Да, и мы тоже хотели культуру греков. Но мы не пришли спокойно, как воспитанные люди, не попросили ее. Нет, Октавиан! Мы ее взяли, и скопировали их богов, и построили наши храмы, и прикинулись, будто все это – наша собственная идея. Со временем кто-то придет и проделает то же самое с нами, и мы сами не поймем, как это вышло. Вот твои два довода, в пыли под моими сандалиями. – Он поднял ступню и указал пальцем на землю. – Ты их видишь? Видишь свои доводы?

С другой скамьи, на которой, вытянувшись, лежал Агриппа, донеслось какое-то бурчание.

– Горилла просыпается! – весело воскликнул Меценат. – Нашему просоленному другу есть что добавить? Какие новости от флота?

Виспансий Агриппа в сравнении с крестьянами казался великаном. Скамья стонала и гнулась под весом его тела. Поворачиваясь, он чуть не свалился с нее, но успел опереться о землю мускулистой рукой. Со вздохом моряк сел, бросил мрачный взгляд на Мецената и наклонился вперед, уперев локти в колени.

– Я не смог заснуть под ваше квохтанье.

– Твой храп называет тебя лжецом, не я, – ответил Меценат, приняв протянутую ему полную чашу.

Агриппа потер лицо руками и почесал завитки черной бороды, отросшей за последние несколько недель.

– Я скажу только одно, – продолжил он, подавив зевок, – прежде чем найду более удобное и спокойное место для сна. После нас не будет никакой новой империи, потому что у нас достаточно богатств, чтобы противостоять любому племени. Мы сотни тысяч платим за людей и миллионы – за мечи и копья по всем нашим землям. Кто рискнет бросить нам вызов, зная, что на него обрушится вся мощь Цезаря?

– Для тебя все всегда сводится к деньгам, так, Агриппа? – глаза Мецената весело блестели. Ему нравилось подкалывать здоровяка, и они оба это знали. – Ты по-прежнему мыслишь, как сын торговца. Меня это, разумеется, не удивляет. Это у тебя в крови, и с этим ты ничего не можешь поделать, но, пусть в Риме и много купцов, нашу судьбу, наше будущее определяют люди благородного происхождения.

Виспансий фыркнул. Становилось все прохладнее, и он потер свои голые руки.

– Тебя послушать, человек благородного происхождения будет проводить свои дни на солнце, с вином и прекрасными женщинами, – проворчал он.

– Так ты меня слушал! Не понимаю, как ты это делал, все время храпя. Это редкий талант!

Агриппа улыбнулся, и белые зубы сверкнули в его черной бороде.

– Благодари богов, Меценат, за мою кровь, – сказал он. – Такие люди, как мой отец, строили Рим и укрепляли его силу. А те, что вроде тебя, ездили на породистых лошадях и произносили звонкие речи, совсем как Аристотель и Сократ, выступавшие на агоре.

– Я иногда забываю, что ты получил образование, Агриппа. Когда я смотрю на тебя, почему-то вижу неграмотного крестьянина, – огрызнулся Цильний.

– А когда я смотрю на тебя, то думаю, что ты уж как-то слишком любишь мужскую компанию.

Октавиан застонал от этой перебранки. У него кружилась голова, и он потерял счет времени.

– Уймитесь вы, оба! – велел он. – Думаю, мы съели и выпили все зимние запасы этих крестьян. Извинитесь друг перед другом и присоединяйтесь ко мне за очередным кувшином.

Меценат вскинул брови:

– Ты еще не заснул? Помни, ты проспоришь мне аурей, если заснешь или расстанешься с ужином раньше меня. Я чувствую себя очень свежим.

Октавиан молча смотрел на него, дожидаясь, пока знатный друг сдастся, и тот, в конце концов, вздохнул:

– Очень хорошо, друг мой. Я извиняюсь за предположение, что череп Агриппы лучше всего использовать в качестве тарана.

– Ты этого не говорил, – покачал головой Октавиан.

– Я так подумал, – ответил Меценат.

– А ты, Агриппа? Проявишь такое же благородство?

– Я изо всех сил стремлюсь подняться на его уровень и, как ты просишь, извиняюсь за слова о том, что он не заработает так много, как ему кажется, даже если станет торговать собой с почасовой оплатой.

Меценат начал смеяться, но внезапно побледнел и отвернулся, чтобы облегчить желудок. Одна из старух что-то пробормотала, но слов он не разобрал.

– Это ты должен мне аурей, Меценат, – в голосе Октавиана слышалась удовлетворенность. Его друг в ответ только стонал.