ГЛАВА 6
Лодка с «Афродиты» прошла сквозь луч света и пристала к берегу в паре сотен стадий от Тарента — как и надеялся Менедем. Он кивнул двум гребцам.
— Вытащите этого ублюдка, — он показал на Алексидама, — и развяжите ему руки. Ноги пусть развязывает сам. Это займет у него некоторое время — мы связали его крепко.
— А если варвары найдут меня прежде, чем я развяжусь? — спросил Алексидам.
Под глазом у него, как напоминание об ударе Соклея, красовался синяк.
«Надо было сразу перерезать ему горло», — подумал Менедем.
— Что ж, такое может случиться, — согласился он. — Тебе некого винить в этом, кроме себя самого. Мне следовало бы вообще не отдавать тебе твои пожитки. Если пикнешь еще хоть слово — я так и поступлю.
Алексидам заткнулся.
Моряки вытащили его из лодки. Как куль с ячменем. Они бросили рядом с Алексидамом его холщовый мешок; оружие и доспехи стукнулись друг о друга. Один из моряков развязал наемнику руки. Потом Менедем и его люди снова столкнули лодку воду и стали грести обратно к «Афродите», которая стояла в двух или трех стадиях от берега.
— А какие варвары здесь живут? — поинтересовался один из моряков.
— Думаю, в этой части живут салентины, — ответил Менедем. — Они очень похожи на иллирийцев, обитающих по другую сторону Адриатики.
— Значит, поганые ублюдки, — заключил моряк. — Надеюсь, они и впрямь доберутся до Алексидама. Самое паршивое то, что он тоже с Родоса, как и мы.
— Мне плевать, откуда он, — заявил Менедем. — Я очень надеюсь, что никогда больше его не увижу.
Когда они встали борт о борт с «Афродитой», Соклей подал Менедему руку и помог подняться на акатос.
— Спасибо, — еще раз сказал он брату. — Я думал, ты меня… Просто даже не представлял, что ты сделаешь, когда птица сиганула за борт.
В тот момент, когда пава прыгнула в море, Менедем и сам не знал, что он сделает. Его первым побуждением было убить Соклея на месте. Но он был человек отходчивый.
— Ты сейчас наказываешь себя куда сильнее, чем смог бы наказать тебя я, даже если бы занимался этим целый год, — объяснил брату Менедем.
— Верно. — Соклей поколебался, потом добавил: — Я-то знаю, что это так. Я не знал, понимаешь ли ты.
— Ну ладно, хватит об этом. — Менедем оглянулся на берег. — Что-то Алексидама не видно. Должно быть, он развязался. Жаль.
Менедем перевел взгляд на заходящее солнце.
— И мы не доплывем до ночи до Тарента. Это тоже жаль.
— Полагаю, ты не собираешься на ночь выбираться на берег? — сказал Соклей.
— Еще чего! — воскликнул Менедем. — Ты что, думаешь, я дурак или сумасшедший? Эти италийские варвары набросятся на нас, как лисы на кроликов.
И только когда уголок рта его двоюродного брата едва заметно дернулся вверх, Менедем понял, что его поддели.
Он возмущенно ткнул в Соклея пальцем.
— Ты мне за это поставишь выпивку!
— Не понимаю, о чем ты! — Невинный вид Соклея смог бы убедить судью, но не убедил Менедема.
Здесь, рядом с материком, больше не дул устойчивый северо-западный ветер. Менедем приказал спустить парус с реи. Моряки быстро исполнили его приказ. Они провели много времени, вновь и вновь налегая на весла, и теперь были рады позволить бризу немного поработать за них.
«Афродита», вероятно, двигалась бы быстрее, если бы Менедем продолжал держать людей на веслах, но он об этом не беспокоился. Они все равно не доберутся до Тарента к закату, даже если попытаются устроить гонки с гребцом на каждом весле. А раз так, вполне можно лениво плыть вместе с переменчивым бризом.
— Вижу судно! — выкрикнул Аристид и показал куда-то.
— Может, проверим, что дали нам все эти тренировки в гребле? — предположил Диоклей.
— Можно, — ответил Менедем.
Крик впередсмотрящего мигом привел команду в состояние полной готовности. Менедему это понравилось.
Но когда суда сблизились, оказалось, что парус принадлежит маленькой рыбацкой лодке.
Менедем расслабился. Его команда тоже.
Лодочка попыталась улизнуть, так обычно поступали все рыбаки, заметив «Афродиту». Однако ветер в этот момент как раз стих. Менедем посадил несколько человек на весла и легко догнал лодку.
Когда испуганные рыбаки обнаружили, что их преследуют вовсе не пираты, а покупатели, они почувствовали такое облегчение, что в обмен на пару кувшинов вина — не золотистого ариосского, но крепкого красного вина, которое обычно пьют в море, — дали Менедему достаточно кальмаров, чтобы накормить до отвала всю команду.
Зажаренные в оливковом масле на маленьких угольных жаровнях кальмары восхитительно благоухали.
У Менедема потекли слюнки и заурчало в животе.
— Ситос очень хорош, — сказал он, — но нынче вечером мы можем от души насладиться опсоном.
— Я съем хлеб вместе с кальмаром, — запротестовал Соклей.
Но Менедем парировал:
— Ха! Ты сам себя выдал. Не будь ты опсофагом, ты сказал бы: «Я съем кальмара вместе с хлебом», а не наоборот!
Соклей подумал и кивнул.
— Виноват, — ухмыльнулся он. — А почему бы мне и не съесть хлеб с кальмаром? У нас их целая куча. — И он отправил в рот маленького кальмарчика.
* * *
Когда на следующее утро «Афродита» двинулась к Таренту, солнце все еще стояло на востоке очень низко.
Повсюду виднелось множество судов: рыбацкие лодки вроде той, команду которой они вчера напугали, неуклюжие торговые суда, пара патрулирующих здешние воды пятиярусников. Одна из военных галер подошла поближе, чтобы как следует рассмотреть акатос.
— «Афродита» с Родоса! — с легким раздражением прокричал Менедем в ответ на вопрос офицера. — Мы не ублюдки-пираты, и мне начинает надоедать, что все принимают меня за пирата.
Он приложил руку к уху.
— Что? Груз? Мы везем хиосское вино — самое лучшее — и папирус, а также чернила, родосские благовония и косский шелк для ваших женщин. А еще мы везем павлинов и павлиньи яйца, подобных которым никогда не видели в Великой Элладе.
Судя по удивленному восклицанию, которое вырвалось у офицера пятиярусника, надежда братьев на то, что тут никогда не видели павлинов, должна была оправдаться.
— Следуйте дальше, «Афродита»! — крикнул этот человек, придя в себя. — Войдите в Маленькое море и встаньте на якорь, где захотите! Удачной торговли!
— Спасибо! — Менедем милостиво смягчился.
Потом он сам задал вопрос:
— Что слышно о войне между Сиракузами и Карфагеном?
— Ничего хорошего для эллинов, — последовал ответ с пятиярусника. — Судя по всему, Карфаген может осадить Сиракузы, причем, возможно, одновременно и с суши, и с моря. Я даже не представляю, как в таком случае Агафокл спасет свой полис.
— Это плохо, — ответил Менедем, и офицер согласно кивнул.
Капитан «Афродиты» повернулся к наемникам, которых взял на борт на мысе Тенар.
— Если хотите отправиться на Сиракузы, отсюда вам придется добираться самим. Вряд ли в этом сезоне мы пойдем на Сицилию.
— Да, умный человек туда не пойдет, — поддержал его офицер пятиярусника. — Если Сиракузы падут, Карфаген будет править всеми тамошними землями, а потом может решить завоевать и нас. Хотел бы я, чтобы Александр успел до своей кончины двинуться на запад и расправиться с карфагенцами — так же как расправился с персами.
Как и любого родосца, Менедема больше беспокоили македонские генералы, пережившие Александра.
Но он вежливо сказал:
— Если Сиракузы падут, это будет ужасно. — И добавил: — А что творится в эллинских городах вдоль западного побережья Италии? Война между Сиракузами и Карфагеном их не коснулась?
— Не особенно… Они слишком далеко, — ответил его собеседник. — Но в тех землях до сих пор все еще ссорятся самниты и римляне. Однако это сухопутная война, она не должна вас беспокоить… У этих варваров нет флота.
Менедем поблагодарил офицера за все, что тот ему рассказал.
Житель Тарента даже не упомянул о пиратах. На пятияруснике ему и не нужно было о них думать, если только он сам не охотился за ними. Но любой торговец, плывущий в италийские воды, — любой, рискнувший забраться так далеко от Родоса, если уж на то пошло, — должен был все время о них помнить.
Все три ряда гребцов слаженно заработали веслами, и пятиярусник скользнул прочь от «Афродиты».
Менедем махнул рукой Диоклею. Начальник гребцов ударил колотушкой в бронзовый квадрат.
Гребцы на торговой галере, отдыхавшие, пока их капитан разговаривал с офицером из Тарента, снова налегли на весла.
Менедем повел свое судно сквозь узкий пролив в Маленькое море — замкнутую лагуну, благодаря которой Тарент располагал, пожалуй, самой прекрасной гаванью во всей Великой Элладе.
Сам Тарент лежат на восточной отмели, образованной устьем лагуны. Маленькие лодки (некоторые из них находились так близко, что Менедем видел, как их сети кипели в воде) виднелись тут и там на спокойной глади Маленького моря.
— Как ты думаешь, им на самом деле удается что-нибудь здесь поймать? — спросил Соклей, взойдя на ют. — Неужели, после того как здесь так долго и усердно рыбачили, тут осталась еще какая-нибудь добыча?
— Наверное, осталась, иначе бы они тут не торчали, — ответил Менедем.
Его двоюродный брат поразмыслил над этим, потом медленно кивнул.
— Думаю, ты прав, но вряд ли кто из них разбогатеет.
— А когда хоть один рыбак разбогател? — парировал Менедем. — Они просто занимаются своим делом, чтобы хоть как-то заработать на жизнь.
Соклей согласился с этим куда охотней, чем согласился с предыдущим утверждением Менедема.
— Смотри, шкипер, — показал Диоклей, — вон пирс, где можно пришвартоваться. Видишь? Тот, что недалеко от эллинга, на котором сушат галеры, я о нем говорю.
— Да, вижу. — Менедем окинул взглядом гавань. — Пирс выглядит отлично, и, кажется, никто больше туда не направляется.
Он толкнул рукоять одного из рулевых весел вперед, второе потянул назад и направил акатос к пирсу.
— Теперь легче… легче, — сказал Диоклей, когда «Афродита» встала, развернувшись вдоль пирса. — Гребите назад… Еще пару раз, прекращать грести надо постепенно и мягко. Еще разок… Все!
Гребцы опустили весла.
Портовые рабочие потрусили по пирсу к «Афродите». Моряки на носу и корме бросили им лини, и местные крепко пришвартовали судно.
— Какой груз привезли? — спросил один из них на грубом дорийском наречии, на котором говорили почти по всей Великой Элладе.
— Папирус и чернила, — громко ответил Менедем: не только для портового люда, но и для толпы зевак, которая слушала их перекличку. — Мы привезли самые лучшие благовония, сделанные из родосских роз. Привезли шелка с Коса и прекрасное хиосское вино… И не просто хиоссское, знаете ли, а ариосское.
Это заставило жителей Тарента загомонить, хотя Менедем сомневался, чтобы кто-нибудь из стоящих на пристани людей мог позволить себе купить первосортное вино. Менедем выдержал драматическую паузу.
— А еще мы привезли на продажу нечто доселе невиданное в этих землях! Павлина, а в придачу пять… э-э… то есть четырех пав и яйца, чтобы развести еще больше птиц.
На пристани снова поднялся гомон, но не такой громкий, какой надеялся услышать Менедем. Мгновение спустя он понял, в чем тут дело, ибо его спросили:
— А какую именно разновидность павлинов вы привезли? Не успел капитан «Афродиты» ответить, как тварь, о которой шла речь, издала один из своих ужасных сиплых воплей.
Улыбаясь, Менедем пояснил:
— Вот эту разновидность павлинов.
— Их небось покупают за сладкое пение? — предположил какой-то шутник в толпе, и его соотечественники расхохотались.
Менедем тоже рассмеялся.
— Сейчас увидите, почему их покупают, — сказал он. — Соклей…
Он помахал двоюродному брату, который уже пришел на бак. Это будет бесплатное представление, в отличие от тех, что они давали на предыдущих остановках. Но здесь они надеялись заключить сделку.
— Дамы и господа! — провозгласил Соклей, возясь с ушками и петлями клетки. — Смотрите внимательно! Итак, павлин! — Он распахнул дверцу.
Птица, однако, не желала выходить. Это вызвало новый смех в толпе. Соклей пробормотал что-то нелестное в адрес всех птиц, когда-либо вылуплявшихся из яиц.
Заботиться о павлинах всю дорогу, в конце концов не уберечь одного от прыжка в море — неудивительно, что теперь он ненавидел их кристально чистой ненавистью, которой далеко было до неприязни к птицам Менедема.
— Итак, павлин! — повторил Соклей и приготовился вытащить птицу силой.
Но, упрямый как всегда, павлин выбрал именно этот миг, чтобы выйти добровольно. А выйдя, вместо того чтобы по своему обыкновению начать носиться вокруг и всем мешать, он уставился на людей на пирсе, как актер на толпу в переполненном театре, и, подобно актеру, вовремя подающему реплику, развернул свой хвост во всю ширь.
— А-а-а-ах!
То был звук, который Менедем надеялся услышать, когда объявил, что у них есть на продажу павлин.
Немного поздновато, но все-таки он его услышал…
— Красивая птица, ничего не скажешь, но какой с нее прок? — спросил кто-то.
— Если ты красив, с тебя необязательно должен быть какой-то прок, — ответил Менедем. — Какой прок с красивой гетеры?
Шутник заговорил снова:
— Я не собираюсь заниматься этим с павлином!
Что вызвало новый взрыв смеха.
Менедему нечего было на это возразить. Но Соклей сказал:
— Город, где есть павлин, куда роскошнее города без павлина. Вам будут завидовать во всех других полисах Великой Эллады, и все местные варвары тоже будут завидовать.
Менедем боялся, что ответ получился слишком серьезным, но, похоже, люди на берегу восприняли его правильно.
— Сколько вы хотите выручить за птицу? — спросил парень, чей изношенный хитон делал его меньше всего похожим на кандидата в покупатели.
— Что ж, это стоит обсудить, — сказал Менедем лукаво. — Представь, что ты задаешь такой вопрос человеку, который купил птиц, и посмотрим, получишь ли ты честный ответ.
— Ни малейшего шанса, — признал парень угрюмо.
Менедем улыбнулся.
«Так оно и есть, — подумал он, — ни малейшего шанса. И я собираюсь воспользоваться этим на всю катушку».
* * *
Центральный район Тарента был застроен по четкому плану, разработанному Гипподамом. Дальше на запад, однако, улицы бежали как попало, и так было во всей остальной старой части города. Соклей снял дом, стоявший на границе между сетью аккуратно пересекающихся улиц и путаницей переулков.
Если бы не павлины, он бы продал товар с корабля или с прилавков на агоре, но тойкарх не хотел держать птиц в клетках дольше необходимого. К тому же павлины могли лучше продемонстрировать себя покупателям, расхаживая по двору, а не скорчившись за деревянными рейками.
— И нам тоже куда удобнее жить в доме, — сказал Менедем.
— Вот почему я его и снял, — ответил Соклей.
— Знаю. — Менедем ухмыльнулся. — Что не делает мои слова менее правдивыми.
Соклей начал было сердиться. Но, прежде чем успел разразиться тирадой, спохватился, поняв, что именно этого и ждал от него двоюродный брат.
— Разумеется, ты прав, — мягко проговорил он, и у Менедема сделался разочарованный вид. Он предложил:
— Может, надо арендовать еще и прилавок?
— Если торговля пойдет не очень хорошо, я раздобуду нам прилавок, — пообещал Соклей. — Но сейчас, я думаю, достаточно будет пройтись по агоре и дать людям знать, где мы остановились и что у нас имеется на продажу. Мы уже продали порядочно ариосского — и папируса тоже.
Менедем от души рассмеялся.
— Кажется, этот покупатель, Смиркиний, говорил, что собирается писать историю? Ты должен был взять с него обещание сделать для тебя копию после того, как он завершит свой труд.
— Я бы взял такое обещание, если бы надеялся, что он это действительно сделает, — ответил Соклей.
— Сделает что? — уточнил Менедем. — Допишет труд или снимет для тебя копию?
— И то и другое, — сказал Соклей. — Писатели — люди не слишком надежные.
Он знал, что это правда. Сколько он сам написал, в конце концов? Соклей мечтал оставить после себя труд, который соперничал бы с работами Геродота и Фукидида, но чем он занимался до сих пор? Продавал вино, шелк, павлинов и благовония.
«Я путешествую, — сказал он себе. — Геродот сначала тоже странствовал по всему свету, чтобы побольше узнать. И Фукидид путешествовал по всей Элладе, чтобы познакомиться с теми, кто сражался в разных лагерях во время Пелопоннесской войны. Если бы он не повидал столько всего и не узнал так много разных людей, от его истории не было бы никакой пользы».
Это утешило его, хотя и не слишком.
Чтобы Менедем не догадался, о чем он думает, и чтобы не погрузиться окончательно в мрачные мысли, Соклей сказал:
— Я сам пойду на рыночную площадь.
— Ты просто хочешь, чтобы я остался приглядывать за павлинами, — ответил Менедем, и это тоже было правдой.
Однако двоюродный брат тут же хлопнул Соклея по спине.
— Так иди. Я тебя не виню — ты же возился с ними всю дорогу от Родоса досюда.
* * *
От снятого Соклеем дома до агоры Тарента было всего несколько кварталов. Она лежала к югу, недалеко от моря — местные жители именовали Ионическое море Большим морем, в отличие от Маленького моря, как они называли гавань в укромной лагуне.
Кроме рыбаков, которые продавали свой улов на агоре, тут было полно горшечников, ткачей, сапожников, мастеров, которые делали сети, и прочих ремесленников, работавших в городе. А еще здесь можно было встретить торговцев из других эллинских городов и италийцев из внутренних районов страны, явившихся на рынок с шерстью, крашеными кожами, медом и остальными товарами, производившимися за пределами города.
Некоторые из покупателей тоже были италийцами. Многие из них носили туники и плащи на эллинский манер, и их невозможно было отличить от местных жителей, пока они не открывали рот и не начинали говорить с акцентом. Однако попадались и такие, которые отличались отнюдь не только своим выговором…
Перечисляя товары, которые «Афродита» привезла с Родоса, Соклей прервался и спросил одного из них:
— Прости меня, господин, но как ты называешь одежду, которую носишь поверх хитона?
— Это называется тога, — ответил италиец на хорошем эллинском. — Я свободный гражданин, поэтому имею право ее носить.
— Понятно. Спасибо, — поблагодарил Соклей. — Ты не обидишься, если я спрошу, как ты надеваешь ее?
— Вы, эллины, очень любопытны и всегда интересуетесь странными вещами. — В глазах италийца заплясали искорки. — Что ж, должен сказать, ты спрашиваешь довольно вежливо. Почему бы и не показать тебе, как это делается?
Он стащил с себя тогу и продемонстрировал ее Соклею, держа на вытянутых руках.
— Какая необычная форма у этого куска ткани! — воскликнул родосец. — Мы, эллины, используем только прямоугольную одежду, простую. А это… Широкий восьмиугольник, кроме того что две стороны у него не прямые, а округлые. У меня появился еще один вопрос: почему вы носите плащи такой странной формы?
— Таков наш обычай, — ответил незнакомец, пожав плечами. — Многие здесь, в Италии, носят тоги. Мы, самниты, тоже их носим, так же поступают луканцы и даже наши враги римляне далеко на севере. А что касается того, как мы ее надеваем…
Он сложил тогу пополам в самой широкой части, потом накинул через левое плечо так, что один ее угол свесился на уровне его левой ступни. Забросил оставшуюся часть за спину, пропустил под правой рукой и снова перекинул через левое плечо, потом медленно повернулся, чтобы Соклей мог увидеть, как огромный плащ драпирует его.
— Спасибо тебе большое, господин, — сказал Соклей. — Надеюсь, тебя не оскорбит, если я скажу, что гиматий кажется куда менее… громоздким.
— Нет, не оскорбит, — ответил самнит. — Я сам часто ношу гиматий. Но я — Геренний Эгнатий, человек, имеющий вес среди своих сограждан, поэтому иногда надеваю тогу, чтобы показать, кто я такой.
Соклей удивился: по его мнению, варвару, отправляющемуся в эллинский город, полагалось бы желать как можно более походить на местного жителя. Юноша назвал свое имя и пожал италийцу руку. Потом задумчиво погладил бороду.
Если этот самнит с громоздким неблагозвучным именем имел вес среди своих сограждан, он мог оказаться богатым. А если он был богатым…
— Господин, я возвещаю по всей агоре, что среди товаров, которые мы с братом привезли с востока, есть прекрасное хиосское вино — даже ариосское, лучшее из лучших! И несколько павлинов. Я уверен, что ни одному самниту в наши дни не посчастливилось заиметь павлина. Вообще-то птицы, которых мы привезли, — первые подобные птицы во всей Великой Элладе. — Соклей не был до конца уверен, что говорит правду, но полагал, что никто не сможет опровергнуть его слова.
— Я кое-что смыслю в хорошем вине, — ответил Геренний Эгнатий. — Но что за птица этот павлин? — Он тщательно выговорил незнакомое слово. — Если я приобрету одну из таких птиц, покажет ли это всем, что я выдающийся человек?
— Покажет, о почтеннейший, еще как покажет! — Соклей деликатно покашлял. — Поскольку это редкие птицы, ты понимаешь, что мы продаем их не за три обола.
— Конечно, — кивнул самнит. — Одна из вех, разграничивающих людей разных положений, — это то, сколько всего и на какую сумму человек может позволить себе купить. Твое судно стоит в гавани Маленького моря?
— Да, но мы с Менедемом — моим двоюродным братом — сняли дом здесь, в Таренте, чтобы лучше показать павлинов людям, которые захотят их купить, — пояснил Соклей.
Геренний Эгнатий расправил плечи. Он был как минимум на ладонь ниже Соклея, но, как и Менедем, вел себя так, как будто был выше.
— Проводи меня туда, — проговорил он. — Ты заинтересовался моей тогой. А я… я точно так же заинтересовался твоими павлинами.
Соклей собирался еще походить по агоре, но потом подумал — какой в этом смысл? Он же пытался привлечь покупателей и вот, возможно, уже нашел одного.
«Во всяком случае, стоит это выяснить», — решил он и кивнул самниту:
— Пойдем со мной.
* * *
Когда Соклей постучал в дверь дома, который они снимали, Аристид, открыв, удивленно посмотрел на него.
— Я не ожидал, что ты вернешься так скоро, господин, — сказал он.
— Вот этот иноземный господин, — Соклей кивнул на Геренния Эгнатия, — интересуется павлинами.
И как раз в этот момент павлин начал кричать.
Геренний Эгнатий широко распахнул глаза.
— Что это за ужасающий шум? — спросил он.
— Это кричит павлин.
Не слишком удачное начало. Соклею оставалось только надеяться, что Менедем не выберет именно этот миг, чтобы завопить: «Да заткнись ты, проклятая грязная тварь!»
Геренний Эгнатий слегка улыбнулся. И, как тот шутник в гавани, спросил:
— Полагаю, ты продаешь своих птиц не за красоту их пения?
— Ну… нет.
Соклею снова пришлось признать, что этим достоинством павлины не обладают.
Он попытался исправить положение.
— Пойдем со мной во двор, и ты увидишь, за что мы их продаем.
Он повел италийца в довольно тесный внутренний дворик. Там стоял Менедем, уперев руки в бока и яростно глядя на павлина. Похоже, он задремал, и птица его разбудила.
Но главное — во дворе был сам павлин, развернувший во всю ширь испещренный «глазами» хвост: он красовался перед павой, которая как будто вовсе его не замечала.
«Может, поэтому он так и кричал», — подумал Соклей.
В некоторых отношениях павлин не слишком отличался от мужчины.
— Ох! — негромко сказал Геренний Эгнатий, а потом добавил что-то на своем языке — Соклей предположил, что это осканский диалект. По звучанию выговор его не слишком отличался от эллинского, хотя родосец, конечно, не понял ни слова.
Мгновение спустя самнит опомнился и снова перешел на эллинский:
— Теперь я понимаю, почему вы их продаете. Сколько он стоит?
— Прежде чем мы начнем разговор о таких вещах, позволь представить тебе моего двоюродного брата Менедема, сына Филодема, — сказал Соклей. — Менедем, это Геренний Эгнатий, он интересуется павлином.
Менедем мгновенно сменил брюзгливое выражение лица на очаровательное и пожал италийцу руку со словами:
— Очень рад знакомству, господин. Могу я предложить тебе чашу вина? Боюсь, это всего лишь местный урожай, но если ты желаешь ариосского, я могу принести образец нашего товара.
Геренний Эгнатий покачал головой. Подобно финикийцу Химилкону и многим другим варварам, он не видел в таком вине ничего особенного.
— Местного вина будет достаточно. Я ищу способ выделиться из толпы простолюдинов. Многие торговцы привозят прекрасное вино в Италию, привозят его даже в Самний. Но такой птицы я еще никогда не видел.
Его взгляд то и дело возвращался к сверкающему многоцветным великолепием оперению павлина.
— У нас только один павлин. — Менедем поднял большой палец, чтобы подчеркнуть свои слова. — А еще есть четыре павы и… сколько у нас сейчас яиц, Соклей?
— Двадцать девять, — ответил Соклей: он тщательно следил за такими вещами. — Из первого птенец должен вылупиться меньше чем через полмесяца.
— Спасибо. — Менедем кивнул и продолжал: — Итак, двадцать девять яиц. Если только ты не предложишь за павлина неслыханную цену, мы бы предпочли продать тебе паву и несколько яиц, чтобы ты мог начать разводить собственную стаю в…
— Я живу в Кавдии.
Самнит снова покачал головой и указал на павлина.
— Я хочу эту птицу. Я куплю также и паву, чтобы можно было самому разводить павлинов.
У него не было недостатка в самомнении.
Соклей осторожно проговорил:
— Как уже сказал мой двоюродный брат, в таком случае ты должен предложить неслыханную цену, потому что вряд ли у нас найдется много покупателей на пав и яйца. Не имея возможности продемонстрировать людям павлина, мы не сможем показать товар лицом потенциальным покупателям.
— Понимаю, — кивнул Геренний Эгнатий. — Все правильно. За пару птиц я заплачу пять мин серебром в деньгах Тарента.
— Пят мин… — Соклей постарался, чтобы его голос прозвучал скорее задумчиво, чем восхищенно.
Пять мин было куда больше, чем они с Менедемом заплатили за всех птиц. Конечно, самнит не мог этого знать.
Едва Соклей об этом подумал, как Менедем сказал:
— Прости, господин, но мы должны получить прибыль. Десять мин за пару птиц было бы прибыльной сделкой, но пять?
«Вот как надо вести дела!» — восхитился про себя Соклей, а покупатель ответил:
— Ну уж нет, по-моему, это чересчур!
И начался торг.
Все шло, как всегда, по протоптанным дорожкам, за исключением того, что Геренний Эгнатий не понимал, насколько огромной была предложенная им первоначальная сумма. Соклей и Менедем не сомневались, что самнит об этом и не догадается: они торговались так ожесточенно, как будто его первое предложение было возмутительным, а цена — неслыханно низкой. Сражаясь за каждую драхму, братья сумели создать нужное впечатление.
— А что, драхмы Тарента тяжелее или легче наших? — спросил Менедем, когда торг стал близиться к концу.
— Немного тяжелее, — ответил Соклей, в обязанности которого входили обмен денег и уплата пошлины за обмен.
— Ну, тогда мы возьмем восемь мин и пятьдесят драхм, а? — предложил Менедем.
Но тойкарх не поддержал капитана..
— Нет. Думаю, восемь мин и семьдесят пять драхм — это меньшее, на что мы можем согласиться. Мне вообще очень не нравится, что мы берем меньше девяти мин. Боюсь, братец, мы продешевили.
Он скрестил на груди руки и как можно тверже посмотрел на Геренния Эгнатия.
Вряд ли самнит откажется от сделки — ведь он уже уговорил себя купить птиц, а стало быть, теперь осталось только уговорить продавцов. Поэтому, как Соклей и надеялся, Геренний Эгнатий кивнул в знак согласия.
— Я заплачу восемь мин семьдесят пять драхм в деньгах Тарента за павлина и паву, — сказал он и протянул руку.
Соклей и Менедем ее пожали.
Самнит продолжал:
— А теперь позвольте мне вернуться в дом моего гостеприимца. Мои рабы принесут вам деньги днем.
— Да будет так, — провозгласил Соклей, а Менедем кивнул.
Соклей продолжал:
— Если не возражаешь, я спрошу — почему ты вообще привез так много денег сюда, в Тарент? Не может быть, чтобы ты собирался покупать павлинов.
— Разумеется, не собирался, — ответил Геренний Эгнатий. — Я явился сюда, чтобы купить роскошную женщину и забрать ее с собой. Но твои птицы уж точно сразят моих соседей наповал. Любой может купить роскошную женщину, но далеко не каждый способен приобрести павлина.
— Понятно, — сказал Соклей.
Он и в самом деле все понял. Обеспечить себе статус в обществе — вот как это называется.
Он с трудом подавил улыбку. Ну кто бы мог подумать, что жители захолустного италийского городка тоже озабочены своим социальным статусом?
Геренний Эгнатий мечтательно добавил:
— Хотел бы я посмотреть, как теперь за мной угонится Геллий Понтий!
Он поклонился Соклею, потом Менедему.
— Благодарю вас, господа. Увидимся днем.
Едва он ушел, как Менедем позвал Аристида.
— Да? — отозвался моряк, превратившийся теперь в привратника.
— Бегом на «Афродиту», — велел ему капитан. — Возьми человек шесть — восемь покрепче и побыстрей приведи сюда. Пусть захватят мечи — не ножи, а мечи — и наденут шлемы, если таковые у них имеются. Не теряй времени, иди!
Аристид кивнул и исчез.
Соклей спросил:
— Неужели ты думаешь?..
— Что он попытается украсть птиц, вместо того чтобы за них заплатить? — Менедем пожал плечами. — Самниты — воины, а стало быть, превращаются в грабителей, когда подвернется удобный случай. Но если мы не дадим ему такого шанса, думаю, он будет мягким, как разбавленное водой вино, и сладким, как мед.
Соклей долго обдумывал слов а брата и наконец сказал:
— Очень может быть, что ты прав. Лучше принять меры предосторожности, чем потом сожалеть.
— Именно так я и рассуждал, — ответил Менедем. — Я и сам повешу на пояс меч. И ты тоже должен последовать моему примеру.
— Я? — изумился Соклей. — Но я ведь безнадежный недотепа, когда дело доходит до драки.
— А кто это знает? Мы с тобой, но никак не Геренний Эгнатий. Зато он увидит, что ты выше всех остальных торговцев и что у тебя на поясе меч. Человек, не видевший, как ты упражняешься в гимнасии, не захочет связываться с тобой.
Напрашивался очевидный вывод — любой, кто был тому свидетелем, не посчитал бы Соклея серьезным противником. Увы, это было правдой, поэтому Соклей не стал обижаться, а только сказал:
— Ладно, сейчас пороюсь в своих пожитках. Надеюсь, я не оставил меч на «Афродите».
— Этого еще не хватало! — воскликнул Менедем. — Почему ты не захватил оружие?
— Тарент — цивилизованный город, — с достоинством ответствовал Соклей. — Разве я варвар, чтобы идти в город вооруженным?
Но, по своему обыкновению тут же посмотрев на дело с другой стороны, продолжил:
— Конечно, Тарент не обычный полис, подобный полисам в Элладе, потому что здесь совсем рядом, у границы, италийские варвары. А еще дальше на север есть города, которые раньше были эллинскими, но потом их наводнили италийцы.
— Спасибо за урок истории, но прибереги его для другого раза, — сухо проговорил Менедем. — Все, что тебе сейчас нужно, — это отыскать свой меч.
Соклей порылся в дорожных мешках, которые принес с корабля, и, как ни странно, все-таки обнаружил на дне второго мешка свой меч.
Он прицепил его к поясу. Бронзовые ножны хлопали юношу по левому бедру, и он непроизвольно слегка наклонялся вправо, чтобы уравновесить тяжесть лезвия и ножен.
Менедем в отличие от двоюродного брата выглядел с мечом на бедре очень внушительно.
— Знаешь, что бы я еще хотел иметь? Копье гоплита, — сказал он.
И тут кто-то постучал в дверь дома.
— Если самнит вернулся так скоро, я бы тоже не отказался иметь копье, — заметил Соклей.
Но это оказался не самнит — это был Аристид, вернувшийся с «Афродиты» с Диоклеем и еще с полудюжиной моряков.
— Говорят, вы продали пару птиц, а? — спросил начальник гребцов. — Должно быть, за порядочную груду серебра. Неудивительно, что вы желаете позаботиться о том, чтобы и вправду ее получить.
Он принес вместо меча толстую дубинку с железным наконечником. Не хотелось бы Соклею с ним сразиться.
Двое моряков выглядели слегка потрепанными после возлияний, но, казалось, все готовы были драться, если дело до того дойдет. Соклей надеялся, что все же не дойдет. Но его двоюродный брат был прав: если заранее приготовиться к неприятностям, меньше шансов, что они нагрянут.
Некоторое время спустя снова раздался стук в дверь. Соклей открыл ее: на пороге стоял Геренний Эгнатий, тоже с мечом на бедре. Четыре коренастых широкоплечих человека, маячивших за его спиной, не походили на рабов — они больше смахивали на воинов. Все четверо в шлемах, трое — в бронзовых, один — в железном. Один самнит держал копье, остальные были при мечах.
Увидев меч на поясе Соклея, Геренний Эгнатий сказал:
— Я не хотел, чтобы меня ограбили по дороге.
— Само собой, — согласно кивнул хозяин. Он шагнул в сторону. — Входи.
Слуги самнита и моряки с «Афродиты» уставились друг на друга. Похоже, Геренний Эгнатий не удивился при виде вооруженных эллинов.
— Вижу, вы из тех людей, что никому не позволят обойтись с собой несправедливо, — сказал он. — Это очень хорошо.
— Похоже, вы относитесь к точно таким же людям, — заметил Соклей, слегка приподняв брови.
— Конечно, — мягко ответил Геренний Эгнатий. — Может, это и к лучшему — значит, между нами не будет никаких недоразумений.
— И вправду. — Соклей приподнял брови чуть выше. — Надеюсь, ты захватил с собой не только своих слуг, но и деньги, на тот случай, что они тебе вдруг понадобятся?
— Разумеется, захватил. — Если Геренний Эгнатий и заметил сарказм родосца, он не показал виду.
Самнит заговорил с одним из своих людей на осканском. И вновь Соклея поразило то, насколько этот язык похож на язык эллинов, хотя он и не мог разобрать ни слова. Гереннию Эгнатию пришлось повторить свои слова еще раз, повысив голос: его слуги были зачарованы видом павлина. Они, похоже, даже забыли о вооруженных моряках с «Афродиты».
Кожаный мешок с серебром, который слуга самнита протянул Соклею, был приятно увесистым.
— Благодарю, — сказал Соклей.
Судя по тому, как слуга пожал плечами, он не знал эллинского.
Соклей повернулся к Гереннию Эгнатию.
— Как только я сосчитаю монеты, птицы станут твоими.
На пересчитывание семидесяти пяти драхм ушло немало времени. В мешке оказалось меньше восьмисот семидесяти пяти монет, потому что там попадались дидрахмы и тетрадрахмы, а также куски серебра стоимостью в одну драхму. Не все монеты были из Тарента, многие оказались из Сиракуз. Соклей пошел в заднюю комнату и взвесил сиракузскую драхму, положив на другую чашу весов тарентскую. Убедившись, что монета из Сиракуз тяжелее, он вернулся и продолжил считать, не проронив ни слова.
Наконец он кивнул.
— Это полная плата за павлина и одну паву, — официально сказал тойкарх и протянул руку Гереннию Эгнатию.
Самнит так же официально ее пожал.
— Как мне доставить птиц в дом моего гостеприимца? — спросил покупатель.
— Если не возражаешь, я могу продать тебе клетки, в которых мы привезли птиц из Эллады, — предложил Соклей. — Или можешь просто обвязать вокруг их шей веревки, чтобы павлины не убежали, если предпочитаешь такой вариант. Я бы на твоем месте не стал пытаться просто провести их по улицам Тарента — эти птицы умеют бегать почти так же быстро, как человек.
Геренний Эгнатий вновь распрямил плечи и ответил с гордостью, достойной любого эллина:
— Я думаю, пять человек смогут управиться с двумя птицами.
Он перешел на осканский, произнес несколько фраз, и его спутники кивнули. Они тоже считали, что вполне могут справиться с павлинами.
Соклей пожал плечами.
— Птицы твои, о почтеннейший. Делай с ними, что хочешь. Ты задал мне вопрос, и я ответил на него, как умел.
Возможно, этим людям приходилось раньше пасти гусей, потому что они ухитрились выгнать павлина и паву на улицу без особых затруднений.
Соклей закрыл за ними дверь, а когда вернулся во двор, Менедем сказал:
— Как бы то ни было, двумя проклятущими птицами у нас стало меньше.
— Всего им наилучшего, — ответил Соклей. — Может, скоро мы избавимся и от остальных.
Менедем согласно кивнул.
* * *
Толстяк Гилипп сколотил состояние на продаже вяленой рыбы. Его андрон был большим и, по меркам Тарента, великолепно украшенным, хотя Менедему все эти раскрашенные стены, ложа и даже чаши с вином в мужских покоях казались безвкусными и кричащими.
Сам Гилипп тоже был образчиком дурного вкуса: пальцы его были буквально увешаны тяжелыми золотыми кольцами.
Он погрозил одним из пальцев Менедему, который растянулся на кушетке рядом с ним.
— Вот ты, оказывается, какой: продал этому варвару единственного имевшегося у тебя павлина!
— Этот варвар хорошо мне заплатил, — ответил Менедем. — Его серебро не хуже, чем серебро любого другого. И сам он не хуже прочих покупателей.
«И даже лучше некоторых, — добавил он про себя, — потому что ты бы точно торговался за каждый обол и не дал бы мне такую цену».
Если бы все города чеканили монеты по одному стандарту, жить было бы куда проще. А пока тот, кто по роду своих занятий часто имел дело с монетами, имел преимущество над остальными. Так что с Геренния Эгнатия братья получили еще больше, чем рассчитывали.
Гилипп снова погрозил Менедему пальцем.
Его рабы уже убрали тарелки, оставшиеся после ужина, — в придачу к хлебу были поданы кальмары, осьминоги, устрицы и угри; никакой вяленой рыбы для гостей — но симпосий, который должен был последовать за трапезой, еще не начался.
— А чего стоит спектакль, который он устроил на улицах, гоня павлинов к своему дому! — сказал торговец. — Мой дорогой мальчик, ты не смог бы лучше разрекламировать своих птиц, даже если бы старался целый год. Все видели павлина, и все хотят иметь такого же.
Соклей возлежал рядом с Менедемом. Как обычно, Менедему досталось изголовье, хотя его двоюродный брат был старше. Соклей не жаловался; он никогда не жаловался. Но теперь он подал голос:
— Ну, тут уж мы ни при чем. Самнит сам устроил этот парад. Я хотел продать ему для павлинов две клетки, даже предложил воспользоваться веревками, чтобы птицы не разбежались. Он не послушал.
— И потому, — добавил Менедем с ухмылкой, — половина людей в Таренте гонялась за его павлином — и за павой тоже. Ты прав, о почтеннейший. — Он склонил голову в сторону Гилиппа. — Мы не могли бы заставить народ получше разглядеть птиц, даже если бы старались сделать это нарочно.
— Да уж. — Продавец вяленой рыбы перевел взгляд с Менедема на Соклея. — А что до попыток втолковать что-либо италийцу… — Он покачал головой. — Я не думаю, что такое вообще возможно. Самниты упрямы как мулы, и римляне, живущие к северу от них, ничуть не лучше. Неудивительно, что они снова столкнулись лбами.
— Снова? — заинтересованно спросил Соклей.
Менедем услышал знакомое нетерпение в голосе двоюродного брата — тот надеялся узнать какой-нибудь неизвестный ему ранее исторический эпизод.
Ну так и есть!
— Они сражались друг с другом и раньше? — продолжал расспросы Соклей.
Такое неуемное любопытство Менедем относил к разряду безобидных пороков.
— Да, поколение назад, — ответил Гилипп. — Римляне победили, но самниты снова начали с ними войну лет десять или двенадцать назад. Они вскоре выиграли крупное сражение, но римляне слишком упрямы, чтобы сдаться на этом, поэтому с тех пор самниты и римляне время от времени вновь и вновь затевают драку друг с другом.
Еще один гость Гилиппа, тарентец с лицом, похожим на одну из вяленых рыб хозяина, сказал:
— Самниты, опустошившие некоторые эллинские полисы в Кампании, в наши дни почти цивилизованные люди.
— Что ж, они и впрямь цивилизованны, Макробий, — некоторые из них. — Однако на Гилиппа этот довод явно не произвел особого впечатления. — И некоторые из эллинов, которые вынуждены жить под их правлением, тоже почти цивилизованны, если ты понимаешь, что я имею в виду. Грек с осканским акцентом говорит не лучше самнита. Так какая разница, слышишь ты такой акцент из уст грека или из уст самнита?
— Но это все же лучше, чем грек, говорящий с латинским акцентом, — заявил Макробий.
— С латинским — это как? — одновременно задали вопрос Менедем и Соклей.
— Язык, на котором говорят римляне, называется латынью, — пояснил рыболикий Макробий.
Он поднял руку с растопыренными пальцами.
— Мы говорим — «pente». Когда самнит имеет в виду «пять», он скажет «pumpe» — небольшая разница, а? Поэтому можно понять самнита, когда он изъясняется на эллинском.
— Этот Геренний Эгнатий неплохо говорит, — согласился Менедем.
— Однако на языке римлян «пять» будет «quinque». — Макробий выговорил варварское слово с явным отвращением. — Я спрашиваю — как тот, кто издает такие звуки, может хорошо выучить эллинский?
— Некоторые из кампанских городов, однако, неплохо живут, несмотря на то что ими правят самниты, — сказал Менедем. — Я подумывал направить туда «Афродиту» после того, как закончу все дела здесь.
Макробий пожал плечами.
— Дело твое, конечно. Может, после я снова тебя увижу. А может быть, и не увижу.
Было ясно, на что он намекает: после столь дерзкой вылазки никто уже не увидит Менедема.
С легким раздражением тот поинтересовался:
— Ты считаешь, я поступил бы умней, если б отправился в Сиракузы? Я так не думаю, клянусь богами!
— Что ж, я тоже так не думаю, — признался тарентец. — Если только Агафокл не сделает что-нибудь из ряда вон выходящее, просто не представляю, как он сможет защитить свой город, не позволив Карфагену его захватить. А ведь Агафокл правит Сиракузами уже семь лет, поэтому даже не представляю, что он способен сделать такого, чего бы уже не сделал раньше.
— Значит, ты понимаешь мои проблемы, — сказал Менедем. — Я не собираюсь разворачиваться и отправляться обратно в Элладу после того, как покину Тарент. Так что же мне делать?
— Поверь, я рад, что это твои проблемы, а не мои. — Макробий подался вперед. — Скажи, сколько ты хочешь за павлиньи яйца?
— Тридцать драхм, — мгновенно ответил Менедем; они с Соклеем уже заключали такие сделки и продали пару яиц именно за эту цену. — Учитывая их размер, я бы посоветовал посадить на них утку или гуся, а не курицу.
— А если я потрачу тридцать драхм, а из яйца никто не вылупится? Что тогда? — вопросил Макробий.
Пришла пора Менедема пожать плечами.
— Боюсь, тебе остается только рискнуть. Я не бог, чтобы заглянуть внутрь яйца и сказать, хорошее оно или плохое.
— У нас скоро появятся птенцы на продажу — это будет еще одна выгодная сделка, — добавил Соклей. — Ты сможешь сэкономить немного денег, если подождешь.
— Ты запросишь за птенцов неслыханную сумму, не сомневаюсь, — пробормотал Макробий.
Менедем любезно улыбнулся.
— В этом городе полно людей, которых это не пугает. Среди них, кстати, есть и твои соседи-варвары. Если ты хочешь быть одним из первых, о почтеннейший, за это надо платить. Окажись наше судно вторым, доставившим павлинов в Тарент, мы не смогли бы запросить так много, потому что такую цену уже запросили бы торговцы с первого корабля.
У Макробия сделался такой несчастный вид, что он и впрямь стал похож на пойманную на крючок рыбу. Он сказал:
— Дом, который вы сняли, находится к северу от рынка, так ведь? Может, загляну к вам завтра.
Прежде чем Менедем успел ответить, Макробий указал на дверь:
— А вот и рабы Гилиппа несут вино.
— Это же кувшины с нашим ариосским! — удивился Менедем.
— Я продал их управляющему Гилиппа нынче днем, — с легким самодовольством пояснил Соклей. — Ты в этот момент как раз въедливо торговался с кем-то из-за павы.
— Уж кто бы говорил о въедливом торге, — негромко ответил Менедем: человек, о котором шла речь, возлежал всего в нескольких кушетках от них. — Вряд ли он купит у нас птицу.
— Зато управляющий Гилиппа купил вино. У него такой странный выговор, что, возможно, он римлянин. — Соклей наклонился вперед, чтобы прошептать брату на ухо: — А теперь мы будем пить вино, которое я только что продал. Мне это ужасно нравится!
— Мне тоже, — засмеялся Менедем.
Раб Гилиппа налил ариосское в метаниптрон, из которого все выпили первую, неразбавленную порцию вина в честь начала симпосия и совершили возлияние Дионису. Гости одобрительно загомонили. Менедем надеялся, что вино понравится собравшимся настолько, что они назначат его симпосиархом, но на эту должность выбрали Кратия. Менедем не удивился и не обиделся: гончар был человеком их круга, в то время как сам он был лишь гостем. Кратий — крепкий мужчина лет сорока — был достаточно красив, чтобы ему не давали проходу в юности.
— Значит, ариосское? — спросил он, и Гилипп кивнул и помахал Менедему и Соклею, чтобы напомнить людям в андроне, откуда взялось вино.
Кратий встал и объявил:
— Так как вино превосходное, давайте смешаем его с водой один к одному!
Все зааплодировали.
Менедем громко рассмеялся и, повернувшись к Соклею, сказал:
— Это не его вино — так почему же он смешивает его столь щедро?
— Боюсь, мы все тут очень, ну просто очень сильно опьянеем, — неодобрительно проговорил Соклей. — Я не помню, когда в последний раз на симпосии смешивали вино один к одному. Это слишком крепко.
— Так неудивительно, что ты этого не помнишь. — Менедем снова засмеялся.
Однако его двоюродного брата эта шутка, похоже, разозлила.
Менедем бывал на многих симпосиях, где гостей обносили вином, смешав его с водой в равных пропорциях. Эти симпосии не походили на те, что давались в доме его отца или дяди, но были веселыми на свой лад.
— А где находится дом, который называется «Триера»? — спросил Менедем Гилипппа. — Помнится, он где-то в Великой Элладе. Случайно не в этом городе?
— «Триера»? — повторил Соклей. — Не слыхал о таком доме.
— Я знаю, — ответил их хозяин. — Нет, он находится не здесь, а в Агригенте, на южном берегу Сицилии. Там симпосиасты однажды напились так, что подумали, будто они в штормовом море, поэтому начали выкидывать мебель из окон, уменьшая осадку корабля. Когда соседи явились на шум и увидели, что происходит, они мигом растащили кушетки, столы и кресла, так что парень, которому принадлежал дом, протрезвев, порядком потрудился, чтобы вернуть свое добро назад.
Хозяин ухмыльнулся.
— Вот что я называю симпосием!
Он, казалось, не возражал против предложения Кратия пить крепкое вино. В Элладе италийцы имели репутацию крайне невоздержанных.
Соклей по-прежнему сидел с несчастным видом.
Менедем же наслаждался симпосиями не только в доме своего отца, ему доводилось участвовать и в более диких пирушках. Пока рабы смешивали вино, Менедем наклонился к двоюродному брату и сказал:
— Вряд ли нынче ночью ты вспомнишь своего Еврипида.
— Вероятно, нет, — согласился Соклей, — хотя его стихи помогли выкупить некоторых афинян, которых сиракузцы взяли в плен во время Пелопоннесской войны.
Однако Менедем думал не о давно прошедших временах, а о чаше крепкого вина, которую протянул ему раб Гилиппа — невысокий широкоплечий италиец.
Прежде чем выпить, Менедем помедлил, чтобы полюбоваться киликом. Судя по совершенной форме, его могли сделать в Афинах сотни лет тому назад, но желтая и пурпурная глазурь вкупе с обычной красной, белой и черной доказывали обратное. К тому же сосуд явно был новым.
Менедем кивнул Кратию:
— Это твоя работа?
— Вообще-то да, — ответил гончар с довольной улыбкой. — Мне очень приятно, что ты догадался.
— Здорово сделано, — сказал Менедем.
Хотя Кратий сегодня и не купил паву, но он еще вполне мог передумать.
Гончар снова улыбнулся.
— Спасибо.
Он попробовал вино и поднял брови.
— О, да это просто превосходно. Я люблю вина местного урожая — не пойми меня неправильно, — но они кажутся немного кислыми, тем более в сравнении с этим. Не возражаешь, если я спрошу — сколько заплатил за него Гилипп?
— Соклей? — спросил Менедем. Сам он не знал суммы. — Откроем Кратию секрет?
— Никакого секрета нет. Гилипп заплатил сорок восемь драхм за амфору.
Менедем ожидал, что Кратий вздрогнет.
И Кратий действительно вздрогнул, хотя и постарался это скрыть.
— Невероятно. — Он снова сделал глоток. — Но я понимаю, почему он столько заплатил.
Двое других симпосиатов разразились восторженными криками.
— Видишь ли, о почтеннейший, вино недешево обошлось нам на Хиосе, — пояснил Менедем. — А ведь нам еще приходится платить пошлины. И конечно, деньги экипажу, а зарплата у моряков не маленькая. Так что сбавить цену мы ну никак не можем.
На самом деле они продали вино гораздо дешевле на мысе Тенар, но Тенар был куда ближе к Хиосу. И вообще, тарентцам совершенно необязательно знать такие вещи.
Вошли две флейтистки: одна с простой флейтой, другая — с двойной. Обе в коротких туниках из тонкого прозрачного льна. Не успели они начать играть, как Менедем окликнул их: — Радуйтесь, девушки! Кто ваш хозяин? Может, ему будет интересно узнать, что я привез на продажу косский шелк — такой прозрачный, что мужчины будут гадать, надето ли на вас хоть что-нибудь? В таком одеянии вы и сами, наверное, заработаете больше.
— Мы принадлежим человеку по имени Ламахий, господин, — ответила девушка с двойной флейтой. — Ты можешь найти его дом недалеко от храма Посейдона. — Она вздохнула. — Мне бы хотелось носить шелк.
— Спасибо, милая! — Менедем послал ей воздушный поцелуй. — Ты бы хорошо выглядела в шелках!
Девушка ослепительно улыбнулась ему.
Менедем тоже улыбнулся в ответ, хотя она и показалась ему не слишком хорошенькой. В любом случае он предпочитал тех, кому действительно нравился. Полная желания рабыня куда лучше той, которая лишь выполняет свои обязанности.
Соклей заметил:
— Не знаю, как у тебя это получается, братец, но получается всегда. Она уже готова есть у тебя с руки.
— Это нетрудно, — ответил Менедем. — Ты и сам бы смог, если бы захотел.
— Мне кажется, она не такая уж красавица, — сказал Соклей.
Менедем ожидал от него именно этой реплики. Его двоюродный брат, казалось, почти всегда находил причину, чтобы уклониться от приятного времяпрепровождения.
— Обнесите гостей вином снова! — велел Кратий рабам Гилиппа.
Наверняка симпосий вскоре перейдет в пьянку. Симпосиарх помахал флейтисткам.
— И давайте послушаем музыку.
Девушки поднесли флейты к губам и начали в заунывной лидийской манере играть любовную песню. Этой мелодии Менедем не знал, но пара гостей начала подпевать.
Он наклонился к хозяину.
— Это местная песня?
Гилипп покачал головой.
— По-моему, она пришла к нам из Регия — города, что лежит на италийском берегу прямо напротив Сицилии. Но в последнее время эта песня стала очень популярна также и в Великой Элладе.
— Странно, что я ее пропустил, ведь я был в этих краях прошлым летом, — пожал плечами Менедем.
— Бывает!
Пока две флейтистки играли, в андрон вошел красивый молодой жонглер. Он был абсолютно нагим, его натертое маслом тело поблескивало в свете факелов.
Глаза Гилиппа и некоторых других гостей жадно следовали за парнем, пока тот удерживал в воздухе поток шаров, ножей и чаш.
Менедем повернулся к Соклею.
— А он отнюдь не плох. Не хотел бы ты поиграть с его причиндалами?
Его двоюродный брат, как раз прихлебывавший вино, возмущенно фыркнул, негодующе что-то забормотал — и вообще, судя по его виду, чуть не захлебнулся до смерти.
Менедем засмеялся и протянул рабу свою чашу, чтобы показать, что она пуста. Раб поспешил наполнить ее вновь.
Пока жонглер двигался от стола к столу, Кратий встал с кушетки и подошел к Гилиппу.
— Что дальше? — спросил он. — У тебя небось во внутреннем дворе ждут танцовщицы?
— Конечно, — ответил Гилипп. — Две девушки родом из страны кельтов по ту сторону Альп. Ты готов? Тогда они войдут.
— Наверное, уже пора, — решил Кратий. — Люди хмелеют, и нет ничего лучше пары голых девиц, чтобы всех оживить.
Он поговорил с рабом Гилиппа, и тот, подойдя к двери, крикнул что-то в царившую снаружи темноту.
Гости захлопали в ладоши и приветствовали танцовщиц громкими криками — грациозные, как пантеры, девушки прыгнули в андрон и начали кувыркаться. Менедем присоединился к аплодисментам, но больше из вежливости. Танцовщицы были хорошо сложены, но почти мертвенно-бледны, с волосами цвета яркой бронзы — совершенно не в его вкусе. К тому же обе оказались на несколько пальцев выше его.
Менедем отхлебнул вина и наклонился к Соклею.
— Не знаю, как ты, братец, но я бы не хотел лечь с женщиной, которая выглядит так, будто способна меня поколотить.
Соклей не ответил.
Посмотрев на двоюродного брата, Менедем усомнился, слышал ли тот вообще, что он сказал. Соклей глядел на двух рыжеволосых танцовщиц так, словно никогда раньше в жизни не видел голых женщин, и на лице его читалось нечто среднее между благоговейным восхищением и неприкрытым вожделением.
— Ну разве они не красавицы? — пробормотал он, обращаясь скорее к самому себе.
— На мой взгляд, миловидные девушки, — дипломатично ответил Менедем.
И тут Соклей обратил наконец на него внимание, посмотрев на двоюродного брата так, будто никогда еще не слышал столь идиотского высказывания.
Менедем похлопал его по плечу.
— О вкусах не спорят. Некоторые мужчины и вовсе предпочитают гоняться за мальчиками. Одни любят худых женщин, другие — полных. Если хочешь попытаться приручить парочку диких кельток — давай. Во всяком случае, ты их выше.
— Они… такие необычные, — выдохнул Соклей.
Менедем пожал плечами. Насколько он мог судить, гораздо необычнее был интерес, проявленный Соклеем к женщинам на симпосии. Как правило, его братец не желал иметь с ними ничего общего.
— Наслаждайся, — сказал ему Менедем. — Они ведь для того и предназначены.
Он допил вино, поставил килик и встал.
Андрон, казалось, слегка качнулся, когда Менедем поднялся на ноги. Ариосское вино было слишком крепким, чтобы с него начинать, и, разбавленное водой один к одному, все еще оставалось очень крепким.
Менедем кивнул Гилиппу и вышел во двор, чтобы облегчиться.
Однако яркие факелы освещали только мужскую комнату, их свет не проникал за порог. Менедем помедлил мгновение, чтобы дать глазам привыкнуть к темноте, потом подошел к дальней стене и задрал тунику.
За его спиной обрывки песен под аккомпанемент флейтисток становились все более пронзительными. Потом хор мужских голосов издал громкий непристойный приветственный крик. Менедем знал, что это значит: по крайней мере одна из девушек начала доставлять удовольствие кому-то из мужчин. Он надеялся, что она выбрала его двоюродного брата. Соклей заслуживал того, чтобы повеселиться больше обычного.
Когда Менедем повернулся, чтобы зашагать обратно в андрон, всего в нескольких локтях от него удивленно ахнула женщина.
— Кто ты? — спросила она. — Что ты тут делаешь?
Незнакомка, должно быть, не заметила Менедема в темноте, пока он не двинулся с места. И он тоже ее не увидел.
— Я — Менедем, сын Филодема, один из гостей Гилиппа, — ответил он. — А ты кто, дорогая?
— Меня зовут Филлис, — ответила незнакомка. — Я спустилась из женской комнаты, чтобы немного подышать свежим воздухом, потому что наверху так душно и тесно и мне не давал спать шум симпосия. Я никак не ожидала, что тут кто-то есть и что меня заметят.
— Мне пришлось избавиться от вина, которое я выпил. — Менедем попытался разглядеть женщину, но ему не повезло — было слишком темно. Но она точно была ниже его ростом и, судя по голосу, совсем молодая.
— Как насчет того, чтобы по-быстрому развлечься, милая? Хочешь наклониться вперед и прислониться к стене?
Филлис тихо рассмеялась.
— Ты не теряешь времени зря, верно? — спросила она и захихикала снова. — Почему бы и нет? Иди сюда, где потемнее, — да поторопись!
— Я бы последовал за тобой куда угодно, — галантно ответил Менедем.
Филлис повела его в темный угол и наклонилась вперед. Менедем встал сзади и задрал ее хитон, потом вздернул свой. Он вошел в нее сзади, его руки стиснули ее зад. Женщина издала негромкий мяукающий вскрик удовольствия, Это обеспокоило бы Менедема, если бы в андроне не было так шумно — и если бы мгновением позже он не кончил сам.
Филлис быстро оправила одежду.
— Я должна вернуться наверх, — сказала она. — Ты был очень милым.
— Позволь дать тебе полдрахмы, — проговорил Менедем.
Женщина оглянулась на него через плечо, торопясь к лестнице.
— Ты принял меня за одну из домашних рабынь?
Ее смех был еле слышен, но полон веселья. Тряхнув головой, Филлис пояснила:
— Я жена Гилиппа, — после чего поспешила вверх по ступенькам и исчезла.
Менедем уставился ей вслед с открытым ртом, как будто женщина ударила его камнем по голове.
— Боги, — пробормотал он, — и как я только умудряюсь влипать в подобные переделки?
Но ответ на этот вопрос был слишком очевиден… И овладеть Филлис было ужасно приятно. Поэтому Менедем тоже засмеялся, хотя ему было бы вовсе не до смеха, если бы хозяин дома обо всем узнал.
Когда он небрежной походкой вернулся в андрон, Гилипп спросил:
— Что это ты делал там так долго? Дурачился с одной из рабынь?
— Ты угадал, — скромно ответил Менедем.
Не мог же он начать хвастаться перед мужем, из которого только что сделал рогоносца.
Его ответ вызвал одобрительные крики с большинства лож.
Менедем покачал бедрами взад-вперед, что вызвало новую бурю криков.
— Она сказала, что в женских комнатах было слишком жарко, но я позаботился, чтобы внизу ей тоже стало жарко.
— Хитроумный Одиссей, — заметил Гилипп.
«Зато твоя Филлис далеко не Пенелопа», — подумал Менедем.
Он гадал — овладел бы он ею, если бы знал, что эта женщина — жена хозяина. Правда, особо тут размышлять было не о чем. Менедем не был философом, зато он хорошо себя знал. Он не зашел в Галикарнас, потому что в прошлый раз некий тамошний видный торговец чуть не прикончил родосца за то, что он хорошо провел время с его женой.
Раб протянул гостю новую чашу вина.
— Спасибо, — сказал Менедем. — Похоже, мне придется выпить стоя — мое ложе сейчас занято.
Соклей и рыжеволосая кельтская танцовщица оба были крупного сложения и кувыркались по ложу так, что там едва хватало места им двоим, не говоря уж о ком-то третьем. Флейтистки и жонглер занимали других гостей, в то время как вторая танцовщица, потная и несчастная, стояла, прислонившись к стене: кроме Соклея, похоже, варварша-переросток в качестве партнерши по постельным играм никого не привлекала.
К тому времени как Соклей закончил развлекаться, Менедем почти допил вино.
Его восхитила выносливость двоюродного брата. Очевидно, кельтскую танцовщицу она восхитила тоже.
— Я никада не думать найти такого мужчну среди эллины, правда, и никада раньше его не находить! — сказала она на эллинском с музыкальным акцентом.
Соклей начал заливаться румянцем, и вскоре его лицо уже запылало ярче факелов. Обычно столь здравомыслящему юноше сейчас и в голову не пришло, что танцовщица наверняка отпускала такие похвалы всем своим клиентам. Однако Менедем не собирался лишать Соклея иллюзий. Со счастливым человеком легче иметь дело, чем с мрачным.
С улицы донеслись звуки разудалого веселья. Кто-то заколотил в дверь дома Гилиппа, и когда один из рабов ее открыл, еще одна компания симпосиатов запрудила двор, а потом и андрон. Вновь пришедшие, с лентами в волосах, украшенные гирляндами, казались более молодыми, шумными и пьяными, чем гости Гилиппа. С ними пришли еще танцовщицы.
Гилиппу, который к тому времени осушил уже достаточно чаш, было на все плевать.
— Добро пожаловать, добро пожаловать, трижды добро пожаловать! — закричал он и велел рабам принести еще вина.
* * *
На следующее утро Соклей проснулся с головой, которую с радостью обменял бы на что-нибудь маленькое, бесполезное и тихое, хотя наверняка никто не пожелал бы взять его голову в ее теперешнем состоянии. Он смутно вспомнил, как, шатаясь, вслед за парой факельщиков рука об руку с Менедемом шел к дому, который они снимали, — братья хором горланили песни, пытаясь перекричать один другого, и оба поочередно в этом преуспевали.
Потом Соклей вспомнил кельтскую девушку — и головная боль тут же стала поменьше. Может, кельтская девица понравилась ему потому, что дома он спал с рыжеволосой фракийской рабыней. А может, он переспал с ними обеими потому, что его привлекали рыжеволосые женщины.
Соклей засмеялся и, встав с постели, набросил хитон. Ну просто диалог в духе Платона, хоть и повернутый непристойной стороной.
Когда Соклей вышел во двор, Менедем разбрасывал ячмень перед павлинами.
Он выглядел примерно так же, как и Соклей, но все-таки выжал из себя улыбку.
— Радуйся, — приветствовал он двоюродного брата. — Славная была ночка, а?
— Что правда, то правда, — согласился Соклей. — Мне бы не помешало выпить вина… Хорошенько разбавленного водой… Чтобы унять головную боль.
— Я уже выпил, — сказал Менедем. — Помогло… но не особенно.
— От похмелья нет радикального средства.
Соклей пошел на кухню, зачерпнул немного воды из гидрии и налил вина в чашу с водой. Сделав несколько глотков, он вернулся во двор.
— Я тут подумал… Пожалуй, пойдука я отыщу дом Ламахия, узнаю, не захочет ли он купить нашего шелка, чтобы принарядить своих девушек.
Соклей говорил нарочито небрежным тоном, но, видно, недостаточно небрежным. Менедем засмеялся, глядя на него.
— Я знаю, зачем ты хочешь туда пойти. Помимо торговли у тебя есть еще один интерес: ты надеешься снова увидеть кельтскую девицу, которую поимел у Гилиппа… А может, и еще разок с ней развлечься.
— Ну и что с того? — Соклей знал, что говорит смущенным голосом.
Истинный философ должен управлять своим вожделением, не позволяя вожделению управлять им. Но Соклею и вправду очень хотелось снова увидеть эту девушку, и он не возражал бы еще раз разделить с ней постель… Отнюдь не возражал бы.
— Да я ничуть не против, — с энтузиазмом заявил его двоюродный брат.
В отличие от Соклея, Менедем не задавался вопросом, кто управляет его поступками — он сам или его вожделение.
— Я и сам занимался этим прошлой ночью, если хочешь знать. — И он многозначительно улыбнулся.
— Чем занимался? Быстренько перепихнулся в темноте с домашней рабыней? — спросил Соклей. — С каких это пор ты стал хвастать такими вещами?
Менедем огляделся по сторонам. Увидев, что поблизости никого нет, он наклонился к брату и прошептал:
— Она была не рабыней, хотя я сперва именно так и подумал, когда предложил красотке перепихнуться. Но она оказалась женой Гилиппа.
— Женой… Гилиппа? — повторил Соклей с изумлением, которое сменилось ужасом. — Он хлопнул себя ладонью по лбу. — Ты — идиот! Да ведь Гилипп мог бы тебя убить, если бы поймал! Мог бы воткнуть тебе в задницу одну из своих больших редисок! Он мог бы сделать все, что угодно, тем более что ты чужестранец!
— Спасибо на добром слове. Отец прочел бы мне точно такую же лекцию, — ответил Менедем. — Я же объяснил, что не знал, кто она такая! Узнал только после того, как она подставила задницу, а я в нее воткнул. Угадай, что я собираюсь сделать теперь?
— Что? — испуганно спросил Соклей.
— Я собираюсь продать Гилиппу яйцо павлина — в возмещение ущерба за то кукушечье яйцо, которое я, возможно, подкинул в его гнездо. — И Менедем ухмыльнулся бесстыжей лисьей ухмылкой.
Тем не менее Соклей вздохнул с облегчением.
— Я боялся — ты скажешь, что хочешь снова с ней увидеться.
— Я бы не возражал, — ответил Менедем, и Соклею захотелось разбить о его голову винную чашу.
Но потом его двоюродный брат со вздохом продолжил:
— Вот только мне, наверное, уже не подвернется такого случая. Не повезло: ведь женам полагается держаться особняком. Именно поэтому так заманчиво за ними приударить, правда ведь?
— Да ничего подобного! — воскликнул Соклей так горячо, что Менедем засмеялся. — Я отправляюсь торговать шелком, — не теряя чувства собственного достоинства, заявил Соклей. — Уж будь любезен, постарайся сделать так, чтобы тебя не убили до моего возвращения.
Менедем от души расхохотался, как будто услышал веселую шутку.
Хотел бы Соклей, чтобы его слова и впрямь оказались всего лишь шуткой.
Его любимый братец сызмальства был таким: лишь только узнавал, что не может что-то заполучить, как тут же желал получить это еще сильнее — именно из-за запрета. Так что он вполне может попытаться еще раз овладеть женой Гилиппа. Соклей сплюнул в подол своей туники, чтобы отвратить беду.
Менедем снова засмеялся, как будто прочитав его мысли.
Бормоча себе под нос, Соклей взял сверток косского шелка и поспешил из дома.
Храм Посейдона был всего в нескольких плетрах от дома, где они остановились, и его оказалось нетрудно найти. Но когда Соклей спросил дорогу, парень, которому он задал вопрос, демонстративно изобразил почти пародийное глубокое раздумье.
— Дом Ламахия? Я знаю, где он, вот только никак не могу вспомнить… — И хитрец умолк, наморщив лоб.
Соклей дал ему пару халков; в голове у парня мгновенно прояснилось, и он быстро и точно описал путь.
Соклей повернул направо, потом налево и оказался у цели.
— Радуйся, друг, — приветствовал его человек, чье суровое лицо и внимательные глаза не сочетались с теплотой, которую он пытался придать своему голосу. — Н-да, ты рановато явился. Некоторые девушки еще спят… У них была хлопотливая ночь. И все-таки я могу вытащить их из постелей, если тебе требуется что-нибудь необычное.
Он оглядел Соклея с ног до головы.
— Ты — длинноногий парень. Тебе может понравиться пара самых красивых кельток, каких ты когда-либо видел. Они крупные девушки, но обе полны огня.
— Ты, должно быть, Ламахий? — сказал Соклей, и содержатель борделя кивнул. — Я уже имел дело с твоими кельтскими девушками прошлой ночью, — продолжал родосец.
— Вот как? — Глаза Ламахия блеснули.
Соклею не трудно было проследить ход его мыслей: если этот юноша посещает симпосии, стало быть, он не стеснен в средствах. А раз явился сюда спозаранку, то, вероятно, просто очарован по крайней мере одной из кельтских девушек, что означало чистую прибыль для хозяина заведения.
— Если хочешь повидаться с ними снова, я буду рад их привести.
«Не сомневаюсь», — подумал Соклей.
Ламахий вообще-то не так уж сильно ошибался, но Соклей не хотел, чтобы владелец борделя это понял, поэтому он сказал как можно небрежней:
— Может быть, позже. Сейчас я нанес тебе визит совсем по иной причине. Видишь ли, прошлой ночью я заметил — твои флейтистки наряжены в тонкий лен.
— Ну и что с этого? — Ламахий сдернул с себя дружелюбие, как гиматий в жаркую погоду.
— Они заработают больше — и для тебя, и для себя, — если будут носить шелк. — Соклей показал ему отрез, который принес с собой.
— Шелк? — Теперь вид у Ламахия стал задумчивый.
Из этого тоже можно было извлечь прибыль, хотя и не совсем такую, которая сперва была у него на уме.
— Пойдем во двор, — Ламахий сделал приглашающий жест, — чтобы я мог рассмотреть твой товар при свете солнца.
Он повел Соклея через большую комнату, где девушки сидели в ожидании посетителей.
Некоторые из девиц были облачены в льняные туники, как флейтистки прошлой ночью. Другие оказались полностью обнажены. Все они пряли шерсть — если девушки не заработают сегодня денег для Ламахия одним способом, значит, заработают другим.
— Радуйся, братишка! — окликнула одна из девушек Соклея и затрепетала ресницами.
Ее голые груди тоже затрепетали.
— Заткнись, Афродизия, — велел Ламахий. — Этот человек явился сюда не за этим. Он пришел, чтобы попытаться продать мне шелк.
Сказать такое шлюхам было большой ошибкой.
Судя по их возбужденному визгу, все они немедленно захотели облачиться в прозрачную экзотическую ткань.
Соклей показал им отрез. Женщины потянулись к ткани. Ламахий кисло посмотрел на них, но провел гостя во внутренний двор, как и собирался. Там Соклей снова продемонстрировал шелк.
— Ой, смотрите! — воскликнула одна из девушек. — Я вижу прямо сквозь ткань! Какой мужчина не заплатит, если мы явимся на симпосий одетыми в такие наряды!
Остальные шлюхи одобрительно зашумели.
Ламахий, казалось, заволновался. Хотя эти женщины и были его рабынями, они могли сильно отравить ему жизнь.
— Ну, так сколько ты хочешь за свой товар? — прорычал он.
— Пятнадцать драхм за штуку шелка, — ответил Соклей. — И из каждой можно сделать много хитонов. Твои девушки вернут тебе потраченные деньги за несколько месяцев.
Женщины подняли шум, сильно мешавший Ламахию торговаться. Они так кричали, что разбудили флейтисток и танцовщиц, которые были на симпосии Гилиппа прошлой ночью.
Флейтистка, сказавшая тогда Менедему, как зовут ее хозяина, и рыжеволосая танцовщица, с которой наслаждался жизнью Соклей, помахали родосцу и присоединились к крикам остальных, требовавших купить шелк.
Несмотря на этот гвалт, Ламахий сделал все, что мог, чтобы сбить цену, но так и не сумел добиться успеха.
— Ты обольстил моих девушек, родосец! — сказал он грустно.
— Вот увидишь, сделка окупится сторицей, — заверил его Соклей.
Так как Ламахий явно приготовился платить без дальнейших споров, Соклей решил, что его доводы показались хозяину борделя убедительными. И тут вдруг его осенило.
— Если ты окажешь мне одну услугу, я сброшу пять драхм с общей цены.
— Какую именно услугу? — поинтересовался Ламахий.
Соклей показал на кельтскую девушку.
— Позволь мне в любое время приходить и брать Майбию, — имя, которое красотка вчера назвала Соклею, эллину было не так-то просто выговорить, — пока я буду в Таренте.
Ламахий задумчиво поджал губы.
— Я вынужден отказаться. Я могу заработать на ней больше, чем пять драхм.
— Вот именно, что можешь, — ответил Соклей. — А можешь и не заработать. Вообще-то я не из тех, кто швыряет деньги на женщин.
После этих слов Ламахий опечалился.
— Ты и вправду не похож на такого, что верно, то верно. И наверное, просто назло мне будешь держаться подальше от моего заведения, так?
Соклей лишь улыбнулся.
Ламахий побарабанил пальцами по бедру.
— Хорошо! Договорились, но с условием, что ты не будешь обижать девушку и не сделаешь ничего такого, что снизит ее стоимость. В противном случае я отведу тебя к судье, клянусь богами.
— На этот счет можешь не беспокоиться, — сказал Соклей. — Я не из тех, кто забавы ради истязает рабов. Вообще-то я даже спрошу ее согласия. — И он повернулся к Майбии. — Ты согласна?
Та пожала плечами.
— Почему бы и нет? Ты не был жестокий со мной прошлый ночь, хотя и был пьяный, и из твой рот не вонять.
Эта крошечная похвала — если то была похвала — заставила Соклея покраснеть.
— И если ты так хотеть меня, что идти из-за меня на сделка, — продолжала кельтская девушка, — я ожидать, ты будешь давать мне деньги достаточно часто, чтобы я была милой.
— Я… А, ну да, разумеется.
Соклей и сам не знал почему, но такое корыстолюбие его удивило. Да что, интересно, эта Майбия о себе думает?
Ламахий и Соклей обменялись рукопожатиями.
— Договорились, — сказали они одновременно.
— Я заплачу за этот отрез прямо сейчас, — продолжал хозяин борделя, — а за остальными приду к тебе домой нынче в полдень.
— Идет, — кивнул Соклей. — Но имей в виду, что у нас там есть крепкие моряки, которые присматривают за порядком.
— Все это знают благодаря самниту, — ответил Ламахий. — Я не собираюсь вас грабить.
При этом хозяин борделя улыбнулся так, словно Соклей сделал ему комплимент, предположив, что он способен пойти на ограбление. Возможно, в тех кругах, где вращался Ламахий, это и впрямь было комплиментом.
