Книга: По воле Посейдона
Назад: ГЛАВА 11
Дальше: ОТ АВТОРА

ГЛАВА 12

— Наконец-то мы оставили Телос позади, — сказал Соклей.
Услышав это замечание, Менедем скорчил ему рожу, потому что название острова Телос, лежащего в Эгейском море, звучало почти так же, как слово «наконец».
Ухмыльнувшись Менедему, Соклей показал на восток.
— А вот впереди и Родос.
— Просто замечательно, — сказал Менедем. — Теперь не надо больше гадать, сколько еще продлится подходящая для плавания погода.
— Ты только и ворчишь на эту тему с тех пор, как мы оставили Сиракузы, — заметил Соклей. — А погода между тем постоянно была как нельзя лучше.
— Верно, но она необязательно останется такой, — ответил Менедем. — И скажи, ты когда-нибудь встречал моряка, который бы не беспокоился о погоде?
Соклей промолчал.
Он смотрел на птиц над головой, летящих на зимовку на юг. Разумеется, то был длинный, изломанный клин журавлей, самых больших из известных Соклею птиц. Аристофан был прав.
«И все-таки он ошибался насчет Сократа», — подумал Соклей.
Скажи он сейчас это вслух, началась бы настоящая перебранка, а ему вовсе не хотелось ругаться — сейчас, когда «Афродита» была так близко от дома. Вместо этого Соклей выбрал безобидную, с его точки зрения, тему для беседы.
— Хорошо вернуться в родные пенаты.
Но его двоюродный брат в ответ только фыркнул.
— Тебе, может, и хорошо, — наконец сказал он. — Но вот увидишь — мой отец все равно будет недоволен и заявит, что сам он управился бы лучше и заработал бы больше денег.
«Наверное, Менедем прав, — подумал Соклей. — Дядя Филодем никогда не бывает доволен».
Вслух же он произнес:
— Ну и ладно. А ты возьми просто улыбнись, кивни отцу в ответ и скажи, мол, тебе виднее.
— Ха! — Менедем возвел глаза к небу. — Во-первых, будь все проклято, это неправда. Во-вторых, если я все-таки с милой улыбкой скажу, что ему виднее, с отцом от потрясения наверняка случится удар. А я не хочу оказаться отцеубийцей — пусть даже случайно, как это произошло с Эдипом и Лаем.
«И ты такой же упрямец, весь в отца, и не уступишь ему ни в чем даже на ячменное зернышко».
Это Соклей тоже счел за благо не говорить вслух. Вместо этого он сказал:
— Препираетесь вы с ним или нет, отец все равно будет рад тебя видеть. Мы невредимыми вернулись домой, потеряли всего одного человека и заработали кучу денег. Чего еще он может желать?
— Еще больше денег, конечно, — ответил Менедем.
— О-ох, — вздохнул Соклей. — Как только мы войдем в порт, наша семья закатит праздник, о котором полис будет вспоминать всю зиму. Твой отец не стал бы праздновать, если бы ему было плевать на тебя, ты и сам это знаешь. Да мои мать и сестра позеленеют от зависти, потому что не смогут прийти на мужское торжество.
— Может быть. — Менедем всеми силами постарался показать, что вовсе в этом не убежден. — Хотел бы я знать, заинтересует ли этот праздник хоть немного вторую жену отца.
— Конечно, заинтересует! — сказал Соклей. — Бавкида молода… По крайней мере, на свадьбе она показалась мне совсем юной, хотя с тех пор я ее, само собой, не видел. Ей наверняка захочется посплетничать обо всем с подружками.
— Может быть, — повторил Менедем.
Он отвернулся от Соклея, явно не желая это больше обсуждать.
Соклей гадал — не сердится ли Менедем на отца за то, что тот снова женился после смерти его матери? Если у дяди Филодема появится сын от новой жены, это порядком осложнит дела наследства.
По мере того как «Афродита» приближалась к Родосу, остров все больше и больше растягивался на горизонте.
— Урожай винограда в этом году неплохой, — заметил Соклей, хотя было еще слишком далеко, чтобы как следует рассмотреть виноградники.
Но то был повод заговорить о чем-то другом: ведь о семье Менедем явно не желал беседовать. Всеми силами пытаясь завязать легкую болтовню (хотя вообще-то талантом поддерживать такого рода разговоры был наделен от природы его двоюродный брат), Соклей продолжал:
— Хотя нынешний урожай, конечно, и не настолько хорош, чтобы мы смогли выручить за вино шестьдесят драхм за амфору, если повезем родосское в Великую Элладу.
— Угу, — ответил Менедем и устроил целое представление, показывая, как он занят управлением акатоса.
«Вот тебе и завязал легкую непринужденную беседу», — печально подумал Соклей.
Рыбацкие лодки, подпрыгивавшие на волнах ярко-голубого Эгейского моря, не устремлялись прочь при виде «Афродиты» — во всяком случае, большинство из них. Рыбаки знали, что немногие пираты осмелятся вторгнуться в хорошо патрулируемые воды рядом с островом Родос.
— Мы можем гордиться нашим флотом, — снова попробовал завязать разговор Соклей.
— Да. Определенно.
И снова Менедем ответил так, будто его тяготило каждое произнесенное слово.
Соклей сдался и молчал все то время, пока галера огибала самый северный мыс Родоса, проходила мимо гавани родосского флота и входила в закрытые воды Великой гавани, из которой отплыла этой весной.
Тогда Соклей сказал:
— Хорошо вернуться домой!
— Что ж, так и есть, — признал Менедем, и Соклей, который начал уже гадать, услышит ли он когда-нибудь от двоюродного брата больше пары слов, почувствовал облегчение.
Однако Менедем был больше настроен общаться с гребцами, сидевшими по десять человек с каждого борта:
— Давайте, ребята, поработайте на совесть! Весь полис будет на вас смотреть, а ведь нет такого родосца, который не знал бы, как управляться с веслом!
Это подбодрило гребцов, и они показали, на что способна хорошо сбитая команда. Когда Менедем направлял «Афродиту» к открытому причалу, гребцы следовали задаваемому Диоклеем ритму с безупречной точностью.
— Греби назад! — закричал келевст, и гребцы проделали это столь же гладко, как и все остальное. Вскоре келевст закричал: — Суши весла!
И они выполнили и эту команду.
Моряки швырнули канаты людям на пристани, и те быстро пришвартовали акатос. Соклей бросил по оболу каждому рабочему и еще одну маленькую серебряную монету — знакомому парню, сказав ему при этом:
— Радуйся, Летодор. Беги в дома Лисистрата и Филодема и дай им знать, что «Афродита» благополучно вернулась домой. Думаю, они вознаградят тебя еще лучше.
— Спасибо, о почтеннейший. Я все сделаю. — Летодор сунул монету в рот и быстрой рысцой припустил прочь.
— Теперь уже недолго, — сказал Соклей Менедему.
— Что верно, то верно. — Его двоюродный брат все еще стоял между рулевыми веслами, как делал в плавании, и барабанил пальцами по рукояти правого весла. — Может, все еще и обойдется, — проговорил он, словно пытаясь убедить самого себя. — В конце концов, мы получили прибыль, и хорошую прибыль. Никто не может этого отрицать.
— Никто и не будет этого отрицать, — сказал Соклей. — Вот увидишь. И ты еще твердишь, что это я чересчур беспокоюсь!
Менедем переминался с ноги на ногу, пока оба они ожидали, когда их отцы придут в гавань. Соклей отдал морякам остаток жалованья и, во избежание недоразумений, записал, сколько кому было выплачено.
Наблюдая за Менедемом, Соклей подумал: «Я бы не дергался, как будто меня кусают блохи, даже если бы мне нечем было заняться. Может, мне бы и хотелось так поступить, но я бы постарался сдержаться».
Заплатив Диоклею, он пожал руку келевсту и сказал:
— Надеюсь, следующей весной ты снова отправишься с нами.
— Я тоже на это надеюсь, молодой господин, — ответил начальник гребцов. — В плавании скучать не приходилось, правда?
— Ну если только изредка, — ответил Соклей, и келевст засмеялся.
— О боги, — тихо проговорил Менедем. — Вон идет отец.
Он не моргнув глазом атаковал римскую триеру, но задрожал при виде человека средних лет, приближающегося к «Афродите».
Соклей помахал рукой.
— Радуйся, дядя Филодем, — окликнул он. — Мы вернулись благополучно, потеряв лишь одного из наших людей, и привезли круглую сумму.
— А что случилось с одним из гребцов? — крикнул Филодем.
Он адресовал вопрос не Соклею, а своему сыну.
— Радуйся, отец, — произнес Менедем. — Этот бедняга был ранен стрелой в морском бою и не выжил.
— Пираты? — спросил Филодем. — Италийские воды кишат ими. Всех этих грязных ублюдков надо распять на крестах.
Его правая рука сердито сжалась в кулак.
— Это верно, — согласился Менедем. — Но мы бились не с пиратами. Римляне послали флот, чтобы напасть на город самнитов под названием Помпеи, как раз когда мы оттуда уплывали, и одна из триер погналась за нами.
Филодем приподнял бровь.
— И вы от нее ушли? Тут наверняка потребовалось мастерство в управлении судном. Я сомневался, что ты на такое способен.
Менедем задумался над его замечанием, пытаясь решить, комплимент это или нет.
Соклей заговорил, опередив двоюродного брата:
— Мы от нее не просто ушли, дядя Филодем. Мы ее искалечили — сломали триере весла своим корпусом. Только после этого нам и удалось уйти.
— В самом деле? — спросил Филодем.
Не только Соклей и Менедем, но и множество моряков — все хором принялись расписывать подробности этой истории. Отец Менедема погладил подбородок.
— Похоже, то была неплохая работа, — признал он.
— Вот, — прошипел Соклей, — видишь?
Менедем не обратил на него внимания.
Соклей надулся, но только на мгновение, потому что увидел, что его отец тоже идет к «Афродите», и снова помахал рукой.
Лисистрат помахал ему в ответ.
— Радуйся, сын, — сказал он. — Рад снова тебя видеть. Как прошло плавание?
«Дядя Филодем не сказал, что рад видеть Менедема, — пронеслось в голове Соклея. — Может, он так и подумал, но не сказал».
— Радуйся, — ответил он отцу. — Все замечательно. Мы вернулись. Мы заработали деньги. И мы сбыли всех павлинов и всех птенцов. — Непреклонная честность заставила его добавить: — Ну, почти всех павлинов. Одна пава прыгнула в море. По моей вине.
— До чего же я рад, что мы их сплавили! — добавил Менедем. — При всей красоте павлинов — это проклятые богами твари, вот что я скажу. Так что от души сочувствую италийцам и варварам, которые их купили.
— Эти люди позаботились о том, чтобы теперь им не было проходу в их собственных внутренних дворах, так ведь? — спросил Лисистрат. — Уверен, вам обоим не терпится пойти домой и снова выспаться в мягких постелях. По себе помню: я всегда мечтал об этом, вернувшись из очередной поездки.
— Не знаю, отец, — сказал Соклей. — Я провел так много времени на досках юта, что в первые несколько дней матрас, вероятно, будет казаться мне странным. А потом еще была ночевка на мешках с пшеницей, когда мы шли в Сиракузы…
— В Сиракузы? — одновременно переспросили Лисистрат и Филодем.
— Что нового в Сиракузах? — осведомился отец Менедема, и Соклей понял, что «Афродита» была первым судном, явившимся на Родос с весточкой о том, что случилось на западе.
Они рассказали обо всех своих приключениях. В основном говорил Менедем — его язык всегда был быстрее, так же как и ноги. Соклей получал шанс вставить слово после вопросов Филодема, потому что каждый из них на какое-то время сбивал Менедема с мысли. Зато вопросы Лисистрата, как заметил Соклей, его ничуть не беспокоили.
Когда молодые люди закончили рассказ, Филодем прищелкнул языком.
— Вы слишком рисковали, сын, — сказал он; судя по его тону, отец не ограничился бы этим замечанием, если бы их не слушало столько народу.
— Знаю, господин, но мы вышли сухими из воды, и в конце концов все закончилось хорошо, — ответил Менедем, слегка растеряв свое задиристое нахальство, которое демонстрировал во время всего путешествия.
— И сколько же именно денег вы заработали? — спросил Филодем.
Менедем взглянул на Соклея. Здесь, в родном порту, Соклей не видел причин держать сумму прибыли в секрете. Он назвал ее дяде и с удовольствием увидел, как у того отвисла челюсть.
— Шутишь! — только и сказал Филодем.
— И еще пять оболов, — добавил Соклей. — Нет, я вовсе не шучу.
— Браво! — воскликнул его отец и хлопнул в ладоши, чтобы показать, как высоко он ценит успехи сына и племянника. — Это… просто великолепно — не могу подобрать другого слова! — Лисистрат снова хлопнул в ладоши. — Я горжусь вами обоими!
— У нас еще осталось на борту немного шелка, ариосского и благовоний, — сообщил Соклей. — Здесь за них не выручишь так много, как можно было бы выручить в Великой Элладе, но кое-какую прибыль они все же принесут.
Лисистрат просиял.
Даже Филодем не выглядел чересчур несчастным.
Соклей помахал финикийцу Химилкону, который шел к ним, чтобы узнать новости.
«Мы справились, — подумал Соклей. — Мы и в самом деле справились, и вот наконец мы вернулись. Это даже приятней, чем я ожидал!»
* * *
Менедем сидел дома в андроне, прихлебывая из чашки вино и мечтая оказаться где угодно, только не здесь. Даже сами мужские покои его разочаровали. По меркам Родоса они были очень неплохие. Но сравни их с покоями Гилиппа в Таренте — и они уже не покажутся такими уж замечательными.
Впрочем, Менедем бы не возражал против того, чтобы побыть в андроне, если бы в паре локтей от него не сидел отец, буравя сына сердитым взглядом.
— Ты идиот, — сказал Филодем. — О чем ты думал, во имя неба и земли?
— О прибыли, — негромко ответил Менедем.
Отец всегда ухитрялся выставить его неправым.
— И мы получили прибыль, — с вызовом добавил Менедем, ощутив прилив непокорности. — Огромную прибыль.
Филодем отмахнулся от этого аргумента, как от чего-то незначительного.
— Жаль, что ты не получил того, что заслуживаешь за такую глупость! А что, интересно, думал обо всем этом твой двоюродный брат? Неужели и он точно так же, как ты, рвался нацепить склеенные воском крылья и изображать из себя летящего к солнцу Икара?
Менедем подумал — не солгать ли, но решил, что его слишком легко смогут уличить во лжи. Он нехотя покачал головой.
— Ну нет. Не совсем.
— Не совсем? — Филодем вложил в свой вопрос массу эмоций. — И что это значит? Нет, не отвечай. Я и сам могу догадаться. У Соклея есть здравый смысл, по крайней мере, у него больше здравого смысла, чем у моей плоти и крови.
Дабы скрыть свои чувства, Менедем сделал длинный глоток вина. Ему захотелось поскорее опьянеть, чтобы вообще не обращать внимания на отца. Но такое Филодем тоже не спустил бы ему с рук, а ведь им предстоит жить в одном доме до весны. Каким бы оскорбленным ни чувствовал себя Менедем, он не мог развернуться и в гневе уйти прочь, хотя ему очень этого и хотелось.
«Что же мне делать?» — подумал он.
Единственное, что он смог придумать, — это сменить тему беседы.
— На обратном пути мы слышали, что война между Птолемеем и Антигоном идет полным ходом, — сказал молодой человек. — Никто по-настоящему и не ожидал, что мир продлится долго, но все равно…
— Война идет полным ходом, это верно, — согласился отец с мрачным удовлетворением.
Помимо глупости Менедема Филодему хотелось критиковать и глупость других.
— Птолемей послал своего генерала Леонида в Киликию, чтобы захватить города Антигона на побережье.
— И ему это удалось? — спросил Менедем.
Отец кивнул.
— Удалось, да еще как — пока Антигон не услышал, что случилось. Тогда Одноглазый Старик послал своего сына Деметрия, и тот вышиб Леонида из Киликии и гнал его до самого Египта. Говорят, Птолемей послал сообщения Лисимаху и Кассандру, прося их о помощи, надеясь помешать Антигону набрать силу, но, конечно же, не многого от них добился.
— Зато племянник Антигона Полемей отвернулся от него, — сказал Менедем. — Наверняка это оказалось тяжелым ударом для Антигона — потерять того, кто был его правой рукой.
— Так и есть, — согласился отец. — Теперь место Полемея занял Деметрий — Деметрий и его юный брат Филипп. Антигон послал Филиппа к Геллеспонту, чтобы схватить заместителя Полемея Феникса, и Филипп всыпал ему почти так же сильно, как и Деметрий Леониду.
Менедем тихо свистнул.
— Я об этом еще не слышал. Следует восхищаться Антигоном. Он никогда не теряется, что бы ни случилось.
— Если ты — жирная перепелка в кустах, будешь ли ты восхищаться волком, который хочет тебя съесть? — спросил Филодем. — А ведь именно так и смотрят на Родос генералы — как хищники на перепелку. А что касается Антигона, он так пугает всех остальных генералов, что они объединятся и попытаются сбить с него спесь. Помяни мои слова, сын: эти македонцы все еще будут драться друг с другом, когда тебе исполнится столько же лет, сколько сейчас мне.
— Неужели еще тридцать лет? — Менедем попытался не говорить печально. А еще он попробовал вообразить, каким будет в возрасте отца, но не смог. — Но это ведь очень долго!
— Помяни мои слова, — повторил Филодем. — Генералы бросаются друг на друга с тех пор, как умер Александр. Так с чего бы им перестать это делать? Что заставит их остановиться?
— Победа одного их них, — заявил Менедем.
Отец задумался.
— Да, возможно, — признал он. — Но если дело пойдет к победе одного, все остальные мигом объединятся против него, как объединились сейчас против Антигона. Именно потому, что так постоянно происходит, все и зашло настолько далеко. И вряд ли хоть что-то изменится.
— Все течет, — ответил Менедем.
— «Все течет»? — повторил Филодем. — Это вроде бы афоризм одного из философов, так? Ты что, перенял у двоюродного братца привычку щеголять знаниями?
Филодем фыркнул.
«Ты всегда находишь, в чем меня обвинить, — подумал Менедем. — Если бы я даже вырезал для тебя свою печенку, ты бы наверняка потом жаловался, что жрец не углядел в ней хороших предзнаменований». Но тут отец вдруг сказал:
— Ладно, так или иначе, ты победил триеру! И привез домой столько серебра! Полагаю, не каждый мог бы с этим справиться. Давай-ка я налью тебе еще вина.
Менедем от удивления едва смог протянуть свою чашу — но все-таки протянул. Однако, наливая ему вино, Филодем поинтересовался:
— И скольких же мужей ты разъярил в Великой Элладе? Ну вот, обязательно ему надо все испортить.
И Менедем снова ответил быстро и правдиво, хотя лучше бы ему было солгать:
— Только одного.
Отец пробормотал что-то себе под нос, потом вздохнул и спросил:
— И где это произошло на сей раз? Ты когда-нибудь сможешь снова явиться туда для торговли? Или дела там обстоят настолько же плохо, как и в Галикарнасе?
— Это случилось в Таренте, отец, — ответил Менедем, и Филодем издал такой звук, будто его ударили в живот.
— Не думаю, что дела на сей раз настолько же плохи, как в Галикарнасе, — продолжал Менедем.
Он сомневался, что Гилипп замышлял убить его, скорее всего, обманутый муж хотел его всего-навсего избить.
— Да уж, могу себе представить. — Филодем поморщился так, словно отхлебнул уксуса, а не вина. — А ведь Тарент — крупный полис, первый, в который ты почти всегда заходишь по пути из Эллады. Что мне с тобой делать, сын?
Менедем счел за лучшее промолчать.
Отец фыркнул снова, потом сказал:
— Что ж, по крайней мере, ты не вытворяешь такого здесь, на Родосе, хвала богам.
Менедем и на это ничего не ответил, и отец, к счастью, принял его молчание за согласие.
* * *
— Я надеялся по возвращении услышать, что моя сестра помолвлена, — заметил Соклей, когда они с отцом сидели в андроне.
— И я надеялся, что смогу тебе об этом сказать, — ответил Лисистрат. — Я говорил о помолвке с… О, не важно с кем! Какой смысл вдаваться в детали, если все равно ничего не получилось?
— А что не так с этим парнем? — спросил Соклей.
— Ничего, — сказал Лисистрат. — Просто он нашел себе другую невесту — юную девушку, которая еще не была замужем. Та семья беднее нашей, но зато невесте всего четырнадцать, а не восемнадцать. У нее больше шансов родить ему сыновей, чем у Эринны. Разве можно винить парня в том, что он прежде всего думает о потомстве? Зачем вообще нужны жены, если не для того, чтобы рожать сыновей?
— Эринна не виновата… — начал было Соклей, но спохватился.
— Я думаю, тут никто не виноват, — отозвался отец. — Это просто одно из роковых обстоятельств, осложняющих жизнь смертных.
Их управляющий, лидиец Гигий, сунул голову в мужскую комнату.
— Господин, пришел Ксанф. Он хочет поздравить молодого хозяина с благополучным возвращением «Афродиты».
Соклей возвел глаза к потолку.
— Да уж, вовремя ты вспомнил о роковых обстоятельствах, осложняющих жизнь смертных…
Отец засмеялся, но сказал Гигию:
— Введи его. Мы выпьем вместе вина. Рано или поздно он все-таки уйдет.
— Скорее поздно, — предсказал Соклей, но он произнес это очень тихо, чтобы отец не бросил на него неодобрительного взгляда.
Мгновение спустя, когда управляющий ввел в андрон Ксанфа, Соклей встал и поклонился старшему.
— Радуйся, о несравненнейший. Как сегодня твое самочувствие?
— Радуйся, Соклей, — ответил Ксанф. — Очень мило с твоей стороны, что ты спрашиваешь. Сказать по правде, это и впрямь несравненное чудо — что я не отправился к Аиду, пока ты был на западе. Как я страдал от геморроя! Это было просто пыткой, а запоры еще и осложняли положение! Да вдобавок плечо ныло всякий раз к сырой погоде. Меня просто ужасает приближающаяся зима, воистину ужасает! А еще я страдаю бессонницей. Старость — истинное несчастье, никогда не позволяй никому утверждать обратное.
— Пожалуйста, угощайся, Ксанф. — Лисистрат подал торговцу чашу вина, без сомнения надеясь остановить поток его слов. — Выпей с нами. У нас есть причины радоваться: ведь мальчики благополучно вернулись домой и в придачу заработали кругленькую сумму.
— Это хорошие новости, очень хорошие новости, воистину замечательные, — сказал Ксанф, уронив несколько капель из чаши на пол в качестве возлияния. — Жаль, что твой сын не слышал моей речи на ассамблее в начале месяца. Замечу без ложной скромности — в красноречии я превзошел самого себя.
— О чем ты говорил? — поинтересовался юноша.
— О том, как мы должны себя вести, если схватка между Антигоном и Птолемеем станет еще ожесточеннее, — ответил Ксанф.
— Это важно, — согласился Соклей.
Но он не попросил пухлого торговца вкратце повторить свою речь, слишком хорошо зная, чем бы это закончилось. Однако Ксанфа это совершенно не смутило. Он сказал:
— Наверняка я смогу припомнить, что именно я говорил… — и принялся с энтузиазмом пересказывать свою речь, подкрепляя ее жестами, выглядевшими бы более уместными на подмостках комического театра, чем на ассамблее.
Его главный довод сводился к следующему: поскольку Родос вел обширные дела с Египтом, он должен был оставаться на стороне Птолемея, но одновременно проявлять осторожность, не давая Антигону повода напасть.
Соклею показалось, что в этом много здравого смысла, но ему бы очень хотелось, чтобы Ксанф не витийствовал целых полчаса, прежде чем перейти к сути.
Когда Ксанф наконец закончил, Лисистрат сказал:
— Волнующе. — И налил себе еще вина, что показывало, насколько он был взвинчен.
Соклей тоже протянул свою чашу, чтобы ее наполнили. Его отец не предложил онохойю Ксанфу.
— Расскажи мне о новостях из Италии, — нетерпеливо попросил юношу Ксанф.
— К северу от Великой Эллады все еще дерутся друг с другом самниты и римляне, — ответил Соклей.
Он начал было рассказывать, как «Афродита» угодила в гущу этой войны, но потом передумал. Это бы только породило новые вопросы и, может быть, да сохранят их от такого боги, еще одну речь. Поэтому он лишь сказал:
— А что касается новостей с Сицилии, то Агафокл вторгся в Африку, чтобы отплатить карфагенцам за осаду Сиракуз.
Он не обмолвился о том, что и «Афродита» тоже оказалась вовлечена в эту историю.
— Так-так, ну разве это не интересно? — воскликнул Ксанф. Он почувствовал, что ему не хотят рассказывать всего, и попытался зайти с другой стороны: — Вы продали всех павлинов?
— Всех, кроме одного, который… Э-э, погиб, прежде чем мы добрались до Великой Эллады.
И снова Соклей не сказал всего — он и словом не обмолвился о павлиньих яйцах или птенцах.
— О, это плохо, — отозвался Ксанф. — Вы наверняка потерпели большой убыток, очень-очень большой.
Соклей серьезно кивнул, но ничего не сказал. Куда позже, чем следовало бы, Ксанф начал подозревать, что засиделся в гостях.
— Что ж, я думаю, мне пора идти, ведь следует еще нанести визит вежливости Менедему и его отцу.
— Рад был с тобой повидаться, — проговорил Соклей. «И еще больше рад, что ты уходишь», — про себя добавил он.
Хозяева по очереди пожали Ксанфу руку.
Затем отец с сыном переглянулись и, услышав, как Гигий закрыл дверь за Ксанфом, в унисон вздохнули.
— В онохойе еще осталось вино? — спросил Соклей. — Его вечно пучит, хоть он не ест ни бобов, ни капусты.
Отец потряс сосуд, послышался плеск. Лисистрат налил немного в чашу Соклея, а остальное вылил в свою.
— Ксанф не хотел никому сделать плохо, — проговорил он.
Соклей, которому пришлось выслушать речь, произнесенную гостем на ассамблее, — всю, до последнего слова, — не был склонен к терпимости.
— Так же как и щенок, который писает людям на ноги, — сказал он и выпил вино.
— Я тебя понимаю, — отозвался Лисистрат. — Однако, если уж на то пошло, мне пришлось еще хуже — ведь сегодня я выслушал его речь уже во второй раз.
— О, бедный отец! — воскликнул Соклей и обхватил Лисистрата за плечи.
Они оба рассмеялись и, едва начав, уже долго не могли остановиться.
«Дело тут не в вине, — подумал Соклей. — Мы не так уж много выпили. Дело в речи Ксанфа. А если бы мы были вдобавок трезвыми, такая речь парализовала бы на всю оставшуюся жизнь».
— Мы должны отпраздновать ваше возвращение, — сказал Лисистрат. — Вообще-то даже дважды отпраздновать. Один пир дадим для твоей сестры и матери, а другой — настоящий симпосий, где вы с Менедемом сможете подробно рассказать о своих приключениях в Великой Элладе. Вы и в самом деле сумели покалечить триеру на нашей «Афродите»?
— Мы сломали ей весла правого борта, и это позволило нам уйти, — ответил Соклей. — Менедем рассказывал об этом дяде Филодему как раз перед тем, как ты появился в гавани. Уверен, на симпосии он сплетет об этом куда более увлекательную историю, чем та, которую смог бы состряпать я.
— Увлекательные истории хороши после того, как симпосиатов несколько раз обнесут по кругу вином. Однако мне бы хотелось в придачу получить представление о том, что же случилось на самом деле. — Лисистрат криво усмехнулся усмешкой человека, который научился не ожидать от мира слишком многого. — Это сделало бы вашу историю еще более увлекательной.
— Я расскажу тебе все, что сумею припомнить, — пообещал Соклей. — Но ты должен выслушать также версии Менедема и Диоклея. Потом ты сможешь все сопоставить и решить, где же именно лежит правда.
Он рассмеялся собственным словам.
— Я рассуждаю как настоящий историк. Именно так говорит Фукидид, когда пытается выяснить, что же именно происходило во время Пелопоннесской войны.
— Такой способ выяснить истину кажется мне разумным, — заметил Лисистрат.
Соклей щелкнул пальцами.
— Я чуть не забыл про Диоклея! — воскликнул он. — Я очень хочу замолвить за него доброе слово. Мы не могли бы пожелать себе лучшего келевста. Честный, благоразумный, храбрый, но не безрассудный… Мне бы хотелось снова выйти с ним в море следующей весной, хотя из Диоклея вышел бы и хороший капитан.
— Я всегда был о нем высокого мнения, еще с тех пор, как он впервые начал работать веслом. — проговорил Лисистрат. — Давай сделаем так. Когда мы устроим симпосий, я приглашу Диоклея. Уверен, он и сам сможет рассказать несколько интересных историй, а заодно у него появится шанс познакомиться с людьми, которые, возможно, захотят предложить ему командование судном.
— Это было бы хорошо, отец. — Соклей с энтузиазмом кивнул. — Мне не слишком хочется терять хорошего келевста, но Диоклей заслуживает того, чтобы ему дали шанс.
— Я бы тоже так сказал, — согласился Лисистрат. — Учитывая, сколько серебра вы привезли домой, любой, кто помог вам его заработать, заслуживает, чтобы ему подали руку помощи. Человек должен возвышать своих друзей и принижать своих врагов, а?
— Так говорили эллины со времен Ахиллеса и Агамемнона, — ответил Соклей.
«И поэтому, интересно, эллины вечно враждуют между собой? — подумал он. — Хотел бы я знать, понимает ли это кто-нибудь из генералов Александра. К несчастью, вероятно, не понимает, иначе они не грызлись бы постоянно друг с другом».
— Вон твоя сестра, — показал Лисистрат, — поливает садик. Эринна будет рада тебя видеть.
Соклей давно уже слышал плеск воды, выливаемой из гидрии, но продолжал сидеть спиной к саду. Он думал, что там трудится рабыня, Фракийка.
— Я тоже по ней соскучился, — сказал он, вставая.
Соклей вышел из андрона и окликнул:
— Радуйся, Эринна!
Сестра взвизгнула, поставила кувшин с водой, побежала к брату и бросилась в его объятия.
— Радуйся, Соклей! — сказала она, целуя его в щеку. — Когда эта портовая крыса прибежала, громко вопя, что «Афродита» вернулась, я чуть было не набросила покров на лицо и не помчалась сама в гавань, чтобы поскорее тебя увидеть.
Она озорно усмехнулась.
— Представляешь, какой был бы скандал?
— Девушки из хороших семей нечасто так поступают, — дипломатично сказал Соклей.
— Я больше не девушка из хорошей семьи, если уж быть точной, — возразила Эринна. — Правила слегка снисходительней к вдовам.
— Полагаю, так и есть. Отец сказал, что ты почти нашла мужа этим летом.
— Почти, — горько согласилась Эринна. — Но потом его родители решили женить сына на девице. Посмотри на меня, Соклей! — Сестра схватила его за руки и не отпускала. — У меня что, согбенная спина? Или седые волосы? Или у меня почернели и выпали зубы?
— Ну что ты! — горячо воскликнул Соклей. — Клянусь Зевсом, ты все еще моя младшая сестренка, а я сам еще далеко не старик.
— Да? А теперь представь: его родители обращались со мной как со старухой, — заявила Эринна. — Когда подвернулась другая невеста, они мигом бросили меня, как будто думали, что я послезавтра стану тенью в доме Аида. Как же я теперь заведу семью, если больше никто не хочет на мне жениться?
— Ты всегда останешься частью нашей семьи, — сказал Соклей.
Сестра нетерпеливо потрясла головой.
— Знаю, но я имела в виду другое, ты же понимаешь. Я хочу иметь свою собственную семью.
— Не беспокойся, — утешил ее Соклей. — Мы обязательно выдадим тебя замуж.
«Если придется увеличить твое приданое, мы это сделаем, вот и все. Теперь нам будет куда проще себе такое позволить, чем до путешествия „Афродиты“. Вот тогда и пригодится серебро, заработанное в Сиракузах; хоть я и желал, чтобы Менедем не рисковал так, чтобы его заполучить».
— Надеюсь, — сказала Эринна. — Остаться без детей — это ужасно.
Ее улыбка показалась Соклею вымученной — такая появляется на лице у человека, усилием воли заставляющего себя не думать о своих горестях. Эринна постаралась, чтобы и голос ее зазвучал жизнерадостно и легко:
— Расскажи мне о путешествии. Хоть я и вдова, я респектабельная женщина, поэтому почти не выхожу из дома, кроме как на праздники и по тому подобным поводам, но ты — ты пересек море! Если б ты знал, как я тебе завидую.
— Поводов для зависти тут меньше, чем ты думаешь, — ответил Соклей. — Если тебе кажется тесно и душно дома, вообрази, какового провести ночь в море на борту акатоса, где приходится спать прямо на тесной палубе.
— Но зато ты видишь что-то новое каждый день, каждый час! — вздохнула Эринна. — Я знаю каждую вмятину и царапину на стенах женских комнат наверху, каждый сучок древесного узора на стропилах. Когда я просто спускаюсь сюда, в сад, мне даже это кажется путешествием.
Соклею захотелось рассмеяться, но он сдержался. Просто жизнь у мужчин и женщин совершенно разная, что уж тут поделаешь.
И он принялся рассказывать Эринне о встрече с пятиярусником Птолемея в Эгейском море, о небольшом землетрясении, пережитом на мысе Тенар, о тоге Геренния Эгнатия, с которым он повстречался в Таренте, о горах Этне и Везувии, о своей поездке на муле из Помпей к Везувию и о затмении солнца на Сиракузах. Он не мог бы пожелать более внимательного слушателя — сестра буквально впитывала каждое его слово.
Наконец Соклей закончил говорить, и Эринна снова вздохнула.
— Когда ты рассказываешь мне об этих вещах, я почти могу их видеть. Как чудесно, должно быть, видеть все это наяву!
— Мне очень повезло, что я видел вулканы, когда они не действовали, — сказал Соклей.
— Ну да, — признала Эринна. — Но все равно.
Ее взгляд стал напряженным.
— Соклей, а когда тот человек прибежал из гавани, он выкрикивал что-то насчет морских сражений. Ты же о них даже и не упоминал.
— Вообще-то у нас было всего одно сражение, — ответил Соклей — и рассказал о стычке с римской триерой.
На этот раз, когда он кончил говорить, сестра зааплодировала.
— Восхитительно! — воскликнула она. — Почему ты не рассказал мне об этом сразу?
Соклей смущенно рассмеялся.
— Потому что на самом деле все было не так восхитительно, полагаю. Это было ужасно. А видеть, как к нам приближается карфагенский флот близ Сиракуз, было еще хуже. Если бы там все обернулось морским сражением, мы, вероятно, не победили бы.
— Тогда почему ты позволил Менедему туда отправиться? — спросила Эринна.
Соклей скривил губы в улыбке. Его горький смех был под стать этой улыбке.
— Моя дорогая, как я мог не позволить ему сделать то или другое. Я — тойкарх. Он — капитан. Выбор был за ним. Я вообще-то пытался его отговорить.
«Я тогда думал, что он дурак, безрассудный идиот».
— Когда Менедем сказал, что мы идем в Сиракузы, что я мог сделать? Спрыгнуть с корабля и отправиться домой вплавь? Но все закончилось хорошо.
— Вам повезло, — сказала Эринна и добавила: — А почему ты теперь смеешься?
— Потому что я и сам сперва так же рассуждал, — ответил брат. — Но это не было всего лишь везением. В нашем споре Менедем оказался прав. Агафокл использовал флот с зерном как наживку для кораблей Карфагена, чтобы выманить их из гавани и дать своему флоту шанс вырваться из Сиракуз и добраться до Африки.
— Он может взять Карфаген? — спросила Эринна.
— Не знаю, — ответил Соклей. — Никто не знает… Включая самих карфагенцев, я уверен. Но я не сомневаюсь, что карфагенцы отнюдь не горят желанием это выяснить. Никто никогда раньше не пытался перенести войну из Сицилии в их собственную страну.
— Александр завоевывал варваров на востоке, — сказала сестра. — Почему бы Агафоклу не завоевать варваров на западе?
— По двум причинам, — ответил Соклей.
Эринна вопросительно подняла бровь.
— Во-первых, — объяснил он, — Карфаген все еще очень силен. А во-вторых, Агафокл не Александр, как бы ему ни хотелось им быть.
— Понятно. — Эринна снова обняла брата. — Как хорошо, что ты опять дома! Никто, кроме тебя, не воспринимает меня всерьез, когда я задаю вопросы.
— Ну, если брат не станет воспринимать сестру всерьез, то на кого же ей тогда рассчитывать? — Соклей поцеловал Эринну в лоб. — Я пробуду дома до весны, поэтому у тебя будет масса возможностей поспрашивать меня обо всем. А сейчас я пойду наверх.
С явной неохотой Эринна кивнула и отпустила его.
Соклей двинулся вверх по лестнице, а его сестра подняла гидрию и вернулась к поливке.
Соклей был уже на середине лестницы, когда Фракийка начала спускаться вниз.
— Радуйся, молодой хозяин, — сказала рыжеволосая рабыня со своим странным акцентом. — Добро пожаловать домой.
— Радуйся. Спасибо. — Он поднялся еще на пару ступенек.
Фракийская рабыня не была такой хорошенькой, как Майбия. Но Майбия осталась в Таренте, а Фракийка была здесь — и Соклей долгое время воздерживался.
— Пошли в мою комнату, — сказал он ей.
Фракийка вздохнула. Девушка не могла отказаться, ведь она была такой же собственностью хозяина, как и кровать, на которой он собирался ею овладеть. И она ответила:
— Хорошо, — но сказала это таким тоном, который обещал, что она постарается доставить ему как можно меньше удовольствия.
Соклей все прекрасно понял и добавил:
— Я дам тебе потом пару оболов.
Он не должен был так поступать, ведь она была рабыней его семьи.
— Хорошо, — повторила Фракийка, но на этот раз другим тоном. — А может, лучше три?
«Рабы — корыстные создания, — подумал Соклей. — Но, с другой стороны, они и должны быть такими».
— Может быть, — ответил он.
Фракийка подождала хозяина на верху лестницы; они вместе спустились к нему в комнату, и Соклей плотно закрыл дверь.
* * *
— Давай, — говорил Менедем, шагая рядом с Соклеем к гимнасию, находящемуся в юго-западной части Родоса, недалеко от стадиона и храма Аполлона. — Это пойдет тебе на пользу. Мы слишком долго там не бывали.
Двоюродный брат сопровождал его с явной неохотой.
— На самом деле ты имеешь в виду: это пойдет на пользу тебе, ведь ты всем продемонстрируешь, что способен обойти меня в беге и победить в борьбе. Можешь не утруждать себя доказательствами. Мы оба знаем, чем все закончится.
— Дело не в этом, — сказал Менедем — что было отчасти правдой, — а в том, что настоящий эллин не позволяет себе обрюзгнуть.
— Я могу припомнить много случаев, когда ты поступаешь не так, как приличествует настоящему эллину, — ядовито проговорил Соклей. — Почему мне надо быть более разборчивым?
Менедем не стал возражать, поскольку не мог придумать на это подходящего возражения.
— Пошли, — вместо этого повторил он и добавил: — Какой смысл теперь возвращаться?! Смотри, уже видны амфитеатр и южная стена за ним.
— А если я вернусь домой, я смогу увидеть храм Деметры, — ответил Соклей. — Ты притащил меня сюда, чтобы любоваться видами? Я вообще-то не возражаю. А вот насчет похода в гимнасий — другое дело.
— Перестань ныть, — сказал Менедем, начиная терять терпение. — Выбор за тобой. Ты можешь либо стать сутулым и дряблым, как сапожник, целыми днями торчащий на своей скамье, или как варвар, которому плевать, как он выглядит, — ведь он никогда не раздевается, — а можешь по мере сил попытаться быть образцом добродетели.
— Меня значительно больше заботит то, что я делаю, чем то, как я выгляжу, — парировал Соклей.
Несмотря на свое ворчание, он последовал за Менедемом в гимнасий.
Братья сняли хитоны — будучи моряками, оба не носили сандалий — и дали смотрителю пару оболов, чтобы тот посторожил их одежду, пока они будут упражняться.
Несколько человек из бегавших сейчас по дорожке или боровшихся в посыпанных песком ямах явно не посещали гимнасий регулярно. А вот другие…
Менедем показал брату на одного из них.
— Вон хорошенький мальчик, лет четырнадцати или пятнадцати, достаточно красивый, чтобы его имя царапали на стенах.
Когда Менедем был в возрасте этого мальчика, его имя писали на очень многих стенах. Тут он вспомнил — слишком поздно, — что двоюродный брат, в отличие от него, успехом никогда не пользовался.
Однако Соклей сказал только:
— Да, и он это знает, верно? Если мальчишка будет задирать нос еще выше, у него сведет шею.
— Когда ты так выглядишь, простительно слегка важничать, — ответил Менедем.
Соклей лишь фыркнул.
Они пробежали несколько коротких дистанций, чтобы размяться. Менедем выжимал из себя полную скорость и наслаждался ветерком, ласкающим кожу, и травой, развевающейся на обочине дорожки. Ему было приятно также оставлять Соклея позади, слыша, как спустя некоторое время после старта тот потихоньку затихает у него за спиной.
— Ты — пентеконтор. Без сомнения, — сказал Соклей. — А я всего лишь крутобокий корабль.
Быстрый бег Менедема привлек внимание парня на пару лет моложе, который тоже имел стройное, мускулистое тело бегуна.
— Хочешь со мной посоревноваться? — спросил юноша. — Я — Аминт, сын Праксиона.
— Рад познакомиться. — Менедем назвал свое имя и представил Соклея. — Рад буду побегать с тобой наперегонки. Попросим моего двоюродного брата дать нам отмашку.
— Хорошо, — сказал Аминт. — Ты не возражаешь поставить драхму на результат, просто чтобы сделать забег интересным?
— Интересным, а? — Менедем приподнял бровь. — Хорошо, если это доставит тебе удовольствие. Соклей, дашь нам команду.
Он занял позицию на дорожке рядом с Аминтом.
— Готовы? — крикнул Соклей. — На старт! Внимание!
Оба бегуна напряглись.
— Марш!
Аминт рванулся вперед, как стрела, выпущенная из лука. Менедем бежал рядом с ним плечо к плечу, пока до конца дистанции не осталось примерно двадцать пять локтей — тут Аминт вырвался вперед и победил, опередив соперника приблизительно на пять локтей.
— Я могу пробежать лучше, — сказал Менедем. — Попытаемся снова, победитель получит двойную ставку?
— Почему бы и нет? — согласился Аминт, не сумев до конца спрятать хищную улыбку, когда они пошли к началу дорожки.
Теперь там собралось несколько человек, чтобы поглядеть на их забег.
Менедем гадал: интересно, что думает обо всем этом Соклей. Но тот только пожал плечами и снова позвал соперников на старт.
«Он, вероятно, рад, что не бежит сам», — решил Менедем, подавшись вперед, чтобы стартовать как можно удачней.
— Марш! — крикнул Соклей, и Менедем с Аминтом вновь рванули с места.
И снова Менедем не отставал от соперника почти до самого финиша. И снова он не смог продержаться с ним вровень до конца. И снова расстроенно пнул землю.
— Теперь ты должен мне две драхмы, — сказал Аминт. Оказавшись во второй раз победителем, он даже не потрудился спрятать ухмылку.
— Давай удвоим ставку еще разок. — Менедем говорил как человек, решившийся отыграться во что бы то ни стало, сколько бы времени на это ни ушло и каких бы сил ему это ни стоило.
— Как скажешь, почтеннейший, — ответил Аминт, направляясь обратно к стартовой линии.
— Дай нам отмашку еще раз! — крикнул Менедем Соклею. — Я собираюсь обставить этого парня и удваиваю ставку, чтобы доказать, что уверен в успехе.
Некоторые из стоявших возле дорожки начали переговариваться. Улыбка Аминта стала шире; у него будут свидетели на тот случай, если Менедем не захочет платить.
Они встали на стартовую черту.
— Готовы? — спросил Соклей. — На старт! Внимание! Марш!
Аминт и Менедем вновь понеслись по дорожке бок о бок. Как и раньше, Менедем держался вровень с молодым человеком, пока до конца не осталось примерно тридцать локтей. Потом Аминт, наклонившийся вперед для последнего рывка, испустил изумленный возглас. Менедем пронесся мимо него так, будто его, Аминта, ноги внезапно оказались прибиты к земле, и выиграл, опередив соперника на три или четыре локтя.
— Теперь ты должен мне четыре драхмы, — жизнерадостно сказал он. — Или хочешь снова удвоить ставку?
— О нет, — покачал головой Аминт. — Я понял, что произошло. Ты нарочно поддавался первые два раза, чтобы меня завлечь, верно?
— Не знаю, о чем ты говоришь, — лукаво ответил Менедем. — Кроме того, откуда мне знать, что это ты сейчас мне не поддался?
Но он прекрасно понимал, что Аминт бежал изо всех сил, просто он оказался недостаточно быстроногим.
Менедем засмеялся. Попади он пару лет назад на Олимпиаду, Аминт не забыл бы его имя. Никто не может знать всех бегунов, но парень, время от времени зарабатывающий бегом, наверняка запомнил бы того, кто удостоился чести быть выдвинутым от своего полиса на Олимпийские игры.
— Почему я не видел тебя в гимнасии чаще? — печально спросил Аминт. — Тогда я не стал бы вызывать тебя на состязание!
— Я только что вернулся из Великой Эллады, — ответил Менедем, и его собеседник огорченно возвел глаза к небу.
Они вернулись к Соклею, стоявшему у стартовой черты, и Аминт направился к зданию, где юноши оставили свои туники.
— Надеюсь, он не собирается одеться и улизнуть, не заплатив, — сказал Соклей.
Для него это было скорее делом принципа, чем денег.
— Сомневаюсь, что он так поступит, — ответил Менедем. — Тогда Аминт просто не сможет больше показаться тут от стыда — слишком много людей наблюдали за нами. Побросаем дротики, пока его ждем?
— Думаю, ты прав, — согласился Соклей. — Дротики? Почему бы и нет? Во всяком случае, в этом виде спорта я не безнадежен.
Так оно и было. Благодаря своим длинным рукам Соклей бросал очень даже неплохо — Алексидам имел случай убедиться в этом весьма болезненным для себя способом, — хотя никогда и не был грациозным. Соклей не уступал Менедему в бросках на расстояние и почти не уступал ему в точности, кидая дротики в тюк соломы.
Аминт вернулся и отдал Менедему толстую, массивную тетрадрахму с Аполлоном на одной стороне и родосской розой на другой.
— Это послужит мне уроком, — сказал юноша.
— Ты отыграешься. — Менедем решил утешить его. — Как знать? Может, когда-нибудь даже используешь мой трюк.
— Ой, а ведь и верно, могу! — воскликнул Аминт удивленно, как будто ему это и в голову не приходило.
Может, и вправду не приходило.
Менедем вздохнул. Аминт этого не заметил, как не заметил прежде и того, что его соперник сдерживался во время бега. Однако от Соклея это не укрылось, и он умудрился принять насмешливый вид, не улыбнувшись.
Заплатив проигрыш, Аминт поспешил прочь, как будто боялся, что Менедем втянет его еще в какое-нибудь состязание и он опять проиграет.
Менедем повернулся к двоюродному брату.
— Хочешь, поборемся?
— Не особенно, — ответил Соклей.
Должно быть, у Менедема вытянулось лицо, потому что он поспешно добавил:
— Ну ладно, давай. Только недолго.
Они посыпали руки и тела песком, чтобы не соскальзывала хватка. Потом встали лицом к лицу в ожидании.
— Готов? — спросил Соклей.
Менедем кивнул.
Соклей бросился на брата, и они схватились, постанывая и напирая; каждый напрягал все силы, чтобы бросить другого на песок. Рост Соклея не давал ему преимуществ в борьбе. Вообще-то невысокий Менедем находился даже в более выгодном положении, потому что был ближе к земле. Он взял Соклея на бедро, легко повернулся и бросил его.
— У-уф! — Соклей довольно тяжело приземлился. — В ближайшие два-три дня мне будет больно сидеть, — поднимаясь и потирая ягодицу, сказал он.
— Ты заставил меня сегодня хорошенько потрудиться, — ответил Менедем.
Он не шутил: обычно он побеждал Соклея гораздо легче. Менедем горел желанием схватиться с ним снова.
Но, прежде чем он попросил о следующем раунде, его двоюродный брат сам сказал:
— Сделаем еще один заход?
— Да, если хочешь. — Менедем попытался скрыть удивление.
Он даже не помнил, когда в последний раз Соклей предлагал такое.
Они встали в боевую стойку и снова сцепились. Второй раунд проходил почти так же, как первый, пока Соклей не совершил ошибку. Менедем уже приготовился воспользоваться ею, гадая, научится ли его двоюродный брат когда-нибудь чему-нибудь.
Он получил ответ скорее, чем ожидал.
Вместо того чтобы попасться на бросок через бедро и свалиться в грязь, Соклей продолжал стоять на одной из своих длинных ног. И прежде чем Менедем до конца понял, что произошло, двоюродный брат очутился у него за спиной, выставил вперед другую ногу и сильно его толкнул. И в следующий миг Менедем уже сам растянулся в грязи.
Отчаянно отплевываясь, он проговорил:
— Так-так, — и встал.
Соклей улыбался широко, как ребенок, которому подарили новую игрушку, или как гетера, получившая золотое ожерелье. Он не так-то часто кидал Менедема.
Тот поклонился, отдавая ему должное.
— Очень мило. Я думал, что снова тебя одолею, но ошибся.
— Я надеялся, что ты повторишь тот же самый прием, — пояснил Соклей. — Я попытался подтолкнуть тебя к тому, чтобы ты его проделал, — так же как ты поступил с тем парнем, который считал, что он самый быстроногий.
— Вот как? — спросил Менедем, и Соклей радостно кивнул.
Менедем прищелкнул языком. Ощутил во рту грязь и снова сплюнул.
— Я никогда больше не смогу тебе доверять, верно?
— Надеюсь, что так, — ответил Соклей.
Они боролись еще дважды.
Менедем оба раза победил, но всякий раз победа давалась ему нелегко. Он чувствовал, что движется медленней, чем надо. Вместо того чтобы просто бороться, он обдумывал свои движения, прежде чем их сделать, гадая: «Если я сделаю так, что тогда предпримет Соклей?» Если бы он боролся с партнером настолько же умелым, насколько и умным, он, вероятно, проиграл бы оба захода.
Соклей заметил, что происходит. Когда они оттирались оливковым маслом и соскабливали грязь бронзовыми стригилями, он сказал:
— Я заставил тебя все время ожидать подвоха, так?
— Вообще-то да. — Менедем изобразил сожаление, граничащее с отчаянием. — Ужасно, когда я не могу верить собственному брату, пусть даже и двоюродному.
— Верить в то, что я упаду, рухну, как жертва с перерезанным горлом, ты имеешь в виду, — уточнил Соклей. — Зато теперь у нас начнется настоящее соревнование.
— Может быть, — ответил Менедем. — Я постараюсь изобрести какие-нибудь новые трюки. — И он в душе облегченно вздохнул, увидев, что это явно не обрадовало Соклея.
Они закончили чиститься и вернулись в заднюю комнату, чтобы забрать свои хитоны. Потом покинули гимнасий и двинулись домой, в северную часть города.
— Не забудь, мой отец дает симпосий послезавтра вечером, — сказал Соклей.
— Вряд ли я забуду. — Менедем возвел глаза к небу. — А если даже и забуду, то отец мне обязательно напомнит.
Он и не пытался скрыть свое раздражение.
— Если бы ты относился к отцу немного терпимей, он, возможно, ответил бы тебе тем же, — проговорил Соклей.
— Ха! Вряд ли, — ответил Менедем. — Если бы он относился ко мне немного терпимей, я бы, возможно, ответил ему тем же. Заметь: я не уверен, что это произошло бы наверняка.
Его двоюродный брат вздохнул и оставил эту тему, что Менедема очень даже устраивало.
* * *
Когда Соклею приходилось украшаться гирляндой по случаю симпосия, он всегда чувствовал себя каким-то самозванцем. Большинство мужчин благодаря ленточкам и венкам приобретали нарядный вид, как будто такие украшения были для них вполне естественными. Соклею никогда такое не удавалось.
Но мужчина, не веселящийся на симпосии, стал бы объектом для подозрений. Бывали времена, когда Соклею приходилось притворяться тем, кем он на самом деле не являлся, что заставляло его чувствовать себя лицемером.
Правда, Диоклей наверняка чувствовал себя еще более неловко. Начальник гребцов принадлежал к тому кругу, где нечасто устраивались симпосии, если вообще устраивались. Его хитон и гиматий были вполне приличными, но, моряк до мозга костей, он появился у дома Соклея босиком. И теперь он все время ерзал на ложе, пытаясь найти удобную позу.
К облегчению Соклея, собравшиеся выбрали симпосиархом его отца.
— Пусть будет пять частей воды на две части вина, — объявил Лисистрат.
Никто не мог на это пожаловаться, и никто не пожаловался: то была превосходная пропорция: напиток получался не слишком крепкий и не слишком слабый.
На соседнем ложе рядом с Соклеем и Менедемом возлежал богатый землевладелец, разводивший оливки, по имени Дамофон. Как любой процветающий землевладелец, он принимал симпосии как должное. Он не ворчал по поводу смеси, но засмеялся и сказал:
— Бьюсь об заклад, что вы, мальчики, в Великой Элладе пили вино покрепче. Когда италийцы пируют, они пируют вовсю! Так все говорят, поэтому, я полагаю, это правда.
— Мало ли что люди говорят… — начал Соклей.
Но одновременно с ним подал голос и Менедем:
— Еще бы! Конечно, мы пили вино покрепче. Помнишь ту пирушку в Таренте?..
Вообще-то это был единственный симпосий, который они посетили в Великой Элладе, но Менедем об этом не упомянул.
— На той пирушке смешивали вино и воду один к одному и пили до тех пор, пока у всех не поплыло перед глазами.
Дамофон не обратил никакого внимания на реплику Соклея, но присвистнул в ответ на слова Менедема.
— Один к одному! От такой смеси поплывет перед глазами, и очень быстро!
Рабы стали разносить чаши с разбавленным водой вином.
Землевладелец отхлебнул из чаши и снова присвистнул.
— Это преотличная штука, скажу я вам… Просто восхитительная!
Несколько других симпосиатов сказали то же самое.
Лисистрат улыбнулся, кашлянул пару раз, чтобы глаза пирующих обратились на него, и проговорил:
— Это ариосское, которое привезли с Хиоса мой сын и мой племянник. Мы должны поблагодарить эллинов-италийцев и италийских варваров, поскольку те не оказались слишком высокомерны, чтобы закупить все вино, так что осталась одна амфора, дабы мы насладились ее содержимым этим вечером.
Приветственные возгласы, которые раздались со всех лож в андроне, были громче и неистовее, чем следовало ожидать столь ранним вечером от тех, кто пил столь щедро разбавленное вино.
— Браво, Соклей! Браво, Менедем! — выкрикнул Ксанф. — Как я однажды говорил на ассамблее…
Отец Соклея опередил толстого зануду:
— Ну а поскольку мы собрались здесь, чтобы выпить в честь возвращения на Родос Соклея и Менедема, совершивших удачное и прибыльное путешествие на запад…
Раздались новые аплодисменты.
— …я думаю, что нынче вечером мы будем говорить о тех, кто сейчас в пути или уже вернулся из путешествия, чтобы вспомнить тех, кого долго не было с нами.
Менедем засмеялся.
— Никаких грязных историй, когда за дело берется твой отец.
— Если тебе обязательно нужны на каждом симпосии грязные истории, мой дорогой, советую поселиться в Великой Элладе, — ответил Соклей.
Ни один из них не говорил настолько громко, чтобы услышал Лисистрат.
Как велел обычай, рассказывать начали с дальнего конца полукруга лож, где возлежали Соклей с Менедемом и их отцы.
Диоклей к тому времени выпил уже достаточно вина, чтобы преодолеть смущение из-за того, что оказался в компании с людьми более видными, чем он сам. Келевст рассказал весьма занимательную историю о кораблекрушении и спасении на ликийском берегу.
Другой симпосиат поведал о своем родном брате, который ушел с Александром и вернулся годы спустя без трех пальцев на правой руке и без одного глаза. Ксанф обнародовал бесконечную историю, казалось, вообще не имевшую смысла. Дамофон рассказал о том, как был выкуплен из плена его отец, захваченный пиратами с Крита.
А потом наступила очередь Соклея.
Он встал и, кивнув Дамофону, сказал:
— Не думаю, что кто-нибудь из здесь присутствующих пролил бы слезу, если бы Крит погрузился в море, как, судя по словам божественного Платона, давным-давно погрузился туда остров Атлантида.
Никто ему не возразил.
Несколько человек захлопали в ладоши.
Соклей продолжал:
— Вы встречаетесь с родосцами по всему Внутреннему морю. Мы с Менедемом во время путешествия в Великую Элладу тоже повстречали одного родосца. Вместо того чтобы произносить длинную речь… — это был камешек в огород Ксанфа, но тот, к несчастью, не понял, что имеет в виду Соклей, — я спрошу: может ли кто-нибудь рассказать мне хоть что-нибудь о воине, которого зовут Алексидам, сын Алексиона?
Менедем открыл было рот, но тут же закрыл его.
Соклей назвал только имя Алексидама; он не сказал никому, что сделал этот наемник, даже не упомянул о том, что тот вообще что-то сделал.
Хорошенько все обдумав, Менедем прошептал:
— Да ты ловкач.
Соклей наклонился и прошептал в ответ:
— Ты ведь меня знаешь — я всегда хочу все прояснить.
— Алексидам, сын Алексиона? — переспросил Дамофон. — Рослый такой парень немного старше тебя, со шрамом через весь нос?
— Да, тот самый, — подтвердил Соклей, скромно умолчав о том, как он исправил нос Алексидама в Каллиполе.
— Алексион умер пять или шесть лет тому назад, — проговорил Дамофон. — Я обычно покупал у него рыбу. Вместо того чтобы сесть в отцовскую лодку, Алексидам продал ее и на вырученное серебро купил оружие. Он сказал, что воину гораздо легче заработать на жизнь, чем рыбаку. Где вы с ним встретились?
— На мысе Тенар, — ответил Соклей. — Он попросил подвезти его в Италию. Там идет столько войн, что наемник без труда сможет заработать.
— Там идет столько войн, что воин без труда может искать работу, — сказал Филодем с кушетки, которую делил с отцом Соклея.
— Откуда бы Алексидам ни получал свою драхму в день и воинский паек, он, скорее всего, еще куда-нибудь запустит руку, — заметил Дамофон. — Его отец был порядочным человеком, но я перестал покупать товар у Алексидама еще до того, как он продал лодку. Этот парень из тех людей, которые обливают морской водой вчерашнюю рыбу, чтобы она выглядела только что пойманной. — Он посмотрел на Соклея. — Небось доставил вам хлопот?
— Ничего такого, с чем мы не могли бы справиться, — дипломатично ответил Соклей, и Менедем согласно кивнул.
Когда Соклей снова возлег на ложе, его двоюродный брат встал и сказал:
— Я поведаю вам о самом знаменитом из всех возвращений домой — о возвращении Одиссея на Итаку, о том, как он вновь пришел в родной город. Вот как рассказывает об этом Гомер:
«Знаю все, понимаю, и сам я уж думал об этом.
Значит, пойдем. Но меня ты веди, я просил бы, все время.
Если готовую палку имеешь, то дай мне и палку,
Чтоб опираться. Скользка ведь, как вы говорите, дорога».
Так ответив, на плечи он жалкую сумку набросил,
Всю в заплатах и дырках, и перевязь к ней на веревке.
Дал ему палку Евмей, какая понравилась гостю.
Оба отправились в путь. Пастухи ж и собаки остались
Скотный двор охранять. Повел он хозяина в город.
Был похож Одиссей на старого нищего видом,
Брел, опираясь на палку, в одежде убогой и рваной.

Менедем некоторое время декламировал отрывок из «Одиссеи», и, как всегда, древняя история увлекла всех слушателей, как бы хорошо они ее ни знали. Даже искушенный Соклей подпал под чары Гомера, не переставая удивляться: «Как, ну как он это делает?» Тот же самый вопрос приходил ему в голову всякий раз, когда он читал Геродота или Фукидида. С этими писателями Соклею, как и большинству эллинов, отчаянно хотелось сравняться.
Когда Менедем снова занял место на своем ложе, его отец встал с соседнего. Соклей надеялся, что Филодем скажет что-нибудь приятное о возвращении «Афродиты», но тот ничего подобного не сделал. Вместо этого его дядюшка заговорил о том, как родосцы выгнали македонский гарнизон из города, услышав весть о смерти Александра, и о том, как они вернули свою свободу.
— А для полиса нет ничего важнее свободы. Да сохраним мы ее в будущем, как восстановили ее в прошлом, — заключил Филодем.
Симпосиаты зааплодировали, вместе со всеми захлопал Соклей, да и Менедем тоже. Филодем задел важную струну, еще более важную теперь, когда Птолемей и Антигон возобновили схватку. Когда сталкиваются гиганты, может ли карлик вроде Родоса остаться невредимым?
Это сравнение, пришедшее на ум Соклею, заставило его улыбнуться.
Лисистрат, хозяин и симпосиарх, в конце концов встал.
— Я буду краток, потому что во дворе ждет много народу, — сказал отец Соклея. — Путешествие в Великую Элладу — это всегда риск. Я благодарю богов за то, что мой сын, мой племянник и почти вся команда «Афродиты» вернулись домой целыми и невредимыми. Это самое важное. У того, кто вернулся, всегда есть еще один шанс попытать удачу, даже если дела в поездке пошли не очень хорошо. Но поскольку Менедем с Соклеем не только сплавали на запад, но и вернулись с одной из самых крупных прибылей, которую когда-либо привозил домой акатос, — что ж, друзья, все, что я могу сказать: я очень горжусь тем, что мне выпала честь быть родичем их обоих. Браво, Соклей! Браво, Менедем!
— Браво! — закричали пирующие, и захлопали в ладоши, и подняли свои чаши, салютуя. — Браво! Браво!
— Спасибо вам, — сказал Соклей. — Но среди нас есть человек, который заслуживает особой награды, — это наш храбрый келевст Диоклей, которого вы здесь видите. Лучшего моряка просто не сыскать. Браво, Диоклей!
— Браво! — эхом повторили симпосиаты.
Диоклей улыбнулся робкой, но гордой улыбкой мальчика, которого впервые похвалили за красоту.
— Теперь все будут пытаться его нанять, переманив у нас, — вздохнул Менедем.
— Скажи еще, что он не заслуживает такого шанса, — ответил Соклей, и Менедем только пожал плечами. Заявить подобное было бы неправдой, и оба двоюродных брата прекрасно это знали.
Лисистрат поманил Гигия и сказал что-то управляющему на ухо. Раб-лидиец поспешил на темный двор. Как уже объявил отец Соклея, там ждали те, кто должен был развлекать гостей. Мгновение спустя две флейтистки в хитонах из тонкого, прозрачного косского шелка, танцуя, вошли в андрон и начали играть. Симпосиаты разразились радостными приветственными криками. Двое из них попытались схватить девушек, но безуспешно. Только очень разнузданная рабыня могла бы позволить себе стать игрушкой так скоро.
А потом мужчины в андроне перестали тянуться к девушкам. Они еще успеют сделать это после, как делали уже раньше много раз. Симпосиаты закричали снова, на этот раз с другими интонациями, потому что в комнату вслед за флейтистками вбежал, подпрыгивая, голый танцор-карлик. Его голова и гениталии были как у обычного человека, но тело, а также руки и ноги — очень маленькими.
— Думаете, я ужасно смешной, да? — спросил он чистым, высоким тенором, крутясь в такт музыке. — Я скажу вам кое-что, друзья мои, — если бы все выглядели так, как я, вы сами считались бы монстрами.
Это заставило большинство симпосиатов рассмеяться еще громче.
Менедем подавился вином и чуть не захлебнулся. Соклей тоже смеялся. Он знал, что его отец нанял карлика. А ведь именно образ карлика и промелькнул в голове юноши, когда он думал о царствах Антигона и Птолемея — и о карлике Родосе, который отчаянно старался не угодить между этими гигантами и не быть раздавленным. Но, хотя танцующий карлик отпустил свою шуточку, чтобы развлечь симпосиатов, она заставила Соклея задуматься. Почему-то считается, что карлики глупее обычных людей, но этот парень говорил достаточно разумно. Что, интересно, он чувствовал, зарабатывая на жизнь единственным возможным для него способом — выставляя себя другим на потеху?
Соклей подумал, не спросить ли об этом маленького человечка. Но даже его ненасытного любопытства оказалось недостаточно, чтобы осмелиться задать такой вопрос. В конце концов, кто он такой и какое имеет право лишний раз напоминать карлику о его уродстве?
Вместо этого Соклей крепко напился, хотя его отец велел сильно разбавлять вино водой и чаши были очень мелкими. Вполне возможно, что некоторые симпосиаты в конце концов начали тискать флейтисток. Если и так, Соклей этого не видел. Может, они увели девушек на темный двор, а может, симпосий и дальше шел вполне пристойно…
Спустя некоторое время Соклей уже дремал на своей половине ложа.
Проснулся он благодаря таланту Менедема цитировать Гомера. Его двоюродный брат как раз начал декламировать ту часть «Илиады», где хромой Гефест хлопочет, подавая вино другим богам, а те смеются над ним, несмотря на его труды.
— Не надо, — проговорил Соклей. — Найди другие строки. Оставь малыша в покое.
Менедем уставился на него с разинутым ртом.
— Но ведь он здесь именно для этого: чтобы служить мишенью для наших шуток. Посмотри на его глупые ужимки.
И вправду — карлик вихлял задом, как застенчивая куртизанка, и выглядел очень забавно.
Однако, несмотря на выпитое вино — или благодаря ему, — Соклей нашел что возразить двоюродному брату:
— Смейся над тем, что он делает, а не над ним самим.
— Почему? — спросил Менедем. — То, что он делает, не всегда стоит того, чтобы смеяться. А сам он всегда смешон.
Соклей исчерпал логические доводы: это все из-за вина.
— Если ты не можешь найти других причин не издеваться над ним — просто сделай мне одолжение.
— Хорошо, о почтеннейший. — Менедем поцеловал Соклея в щеку. — Ты мой двоюродный брат, я у тебя в гостях, и в порядке одолжения я сегодня буду вести себя тихо. Видишь? Я ни в чем не могу тебе отказать этой ночью.
— Спасибо, дорогой. Благодаря тебе мне больше нечего желать от нашего возвращения домой. — Соклей зевнул.
Это было последнее, что ему запомнилось, потому что вслед за тем он тут же заснул по-настоящему.
* * *
После симпосия в доме Филодема несколько дождливых дней продержали Менедема вблизи от дома. Какой смысл идти в гимнасий — чтобы пытаться бегать по грязи или, еще того хуже, бороться в грязи? Какой смысл идти на агору, если вряд ли кто-нибудь явится туда за покупками или просто посплетничать?
Он бы не так сильно возражал против домашнего заточения, если бы они с отцом могли пройти друг мимо друга, не зарычав. Но они не ладили, и когда им приходилось долго находиться бок о бок, все становилось еще хуже.
Менедем старался лишний раз не попадаться на глаза отцу, забрав одну из рабынь в свою спальню и оставшись там чуть ли не до самого вечера, но и это не помогло. Когда они с рабыней наконец вышли, Филодем проворчал:
— Между прочим, сегодня она вообще не работала благодаря тебе. Целый день бездельничала.
— О, я бы этого не сказал, отец, — вежливо ответил Менедем. — Бедняжка была вся аж в поту к тому времени, как мы закончили.
Отец возвел глаза к потолку.
— Мой сын — развратник. Когда я умру, все, что я заработал таким тяжким трудом, рано или поздно окажется в руках какой-нибудь гетеры.
— С тем, что я привез из Великой Эллады, я смогу очень долго ублажать трех самых жадных гетер и при этом содержать многочисленную семью, — возразил Менедем.
— Это ты так думаешь, — сказал Филодем. — Ты и понятия не имеешь, насколько жадны могут быть женщины и какие у них бывают загребущие руки.
— Вот о чем я и вправду не имею понятия, так это зачем я вообще вернулся домой, — огрызнулся Менедем. — Кажется, все, что я делаю, — все не так!
— Ты сам это сказал, не я.
Филодем гордо вышел из андрона, всем своим видом выражая триумф.
Менедем скорчил рожу за его спиной.
Потом двинулся на кухню; он уже удовлетворил один голод в спальне, теперь пора подумать о желудке.
Юноша взял оливки и сыр, и тут повар предупредил его:
— Если тронешь чешуйку — хоть одну чешуйку, ясно? — кефали, которую я готовлю на ужин, я сдеру с тебя шкуру. Я не шучу. Здесь мое царство, клянусь богами!
Менедем со смехом ответил:
— Хорошо, Сикон. Мне все равно ни к чему эта кефаль, пока ты не попробуешь на ней свое магическое искусство. Может, умирающий с голоду человек и съел бы сырую рыбу, но только не я.
Стоя в дверном проеме, куда не долетал дождь, Менедем жевал свой ужин. Сикон продолжал бранить хозяина, наслаждаясь привилегиями, которыми пользуется мастер своего дела, пусть даже он и раб.
Менедем вновь весело засмеялся.
Упреки Сикона совершенно его не задевали. Шпильки повара не проникали юноше под кожу и не мучили его так, как отцовские колкости. Менедем выплюнул косточку оливки на двор. Она с плеском упала в лужу. Он съел еще одну оливку и на этот раз попытался выплюнуть ее дальше, чем первую. Потом пришла очередь третьей косточки…
«Жаль, что здесь нет Соклея, — подумал Менедем. — Мы могли бы поспорить на обол, кто дальше плюнет. Я бы наверняка его обыграл, даже если бы мне пришлось скорчить рожу, чтобы он засмеялся и не смог как следует плюнуть».
Менедем был из тех, кто в любого рода состязании обязательно хотел победить. Представив, как взъярился бы Соклей, если бы ужимки его двоюродного брата испортили его собственный плевок, Менедем улыбнулся. В следующий раз, когда они вместе будут есть оливки…
Снова придя в хорошее настроение, он оглядел двор.
Наверное, он сможет вернуться в свою комнату, не нарвавшись на отца. А что, вполне вероятно.
Он еще немного поболтался по кухне, терпя оскорбления Сикона. Менедем не хотел рисковать: от его хорошего настроения не осталось бы и следа после очередной встречи с Филодемом.
«Чем бы таким заняться, когда я вернусь в свою комнату? — гадал он. — Может, поиграть на лире?»
Менедем пожал плечами. Откровенно говоря, он был не ахти каким музыкантом. Лира едва ли покидала свои колышки на стене с тех пор, как он закончил школу; кифаред, который учил мальчика музыке, был слишком щедр на порку, чтобы привить ему любовь к инструменту.
Спустя какое-то время Менедем прошлепал через двор и стал подниматься по лестнице. И в то же самое время кто-то начал спускаться по ней.
Юноша выругался себе под нос. Неужели отец?.. Но это оказался не он.
Голос, приветствовавший его: «Радуйся, Менедем», был тонким, высоким, женским.
— О! — сказал Менедем. — Добрый день, Бавкида.
Он надеялся, что жена отца не слышала, как он ругался; Бавкида могла подумать, что ругательства адресованы ей. Вероятно, ему полагалось сказать: «Добрый день, мачеха», но это казалось смешным, ведь он сам был на десять лет ее старше.
Менедем не имел ничего против Бавкиды. Если у нее родятся дети, вот тогда дело другое, ведь его собственное наследство уменьшится; но пока она была всего лишь девушкой, которая учится быть женой.
Бавкида стала спускаться вниз по лестнице. Ее тонкая девичья фигурка до сих пор еще напоминала фигурку мальчика, хотя носила она длинный женский хитон.
— Не очень хороший день, верно? — сказала Бавкида.
Потом помедлила, будто ожидая, что Менедем возразит.
Но он не возразил, и она быстро продолжила:
— Я ужасно устала от дождя.
— Я тоже, — ответил Менедем. — Хочется пойти в город, чтобы прогуляться по агоре, поупражняться в гимнасии, поболтать с друзьями…
— А я просто хочу, чтобы снова сияло солнце, чтобы оно осветило женские комнаты и высушило двор и чтобы можно было увидеть из окна хоть что-то, лежащее дальше дома Лисистрата.
Как примерная жена — тем более вышедшая замуж за человека куда старше ее и такого консервативного, как Филодем, — Бавкида нечасто покидала дом. Будучи мужчиной, Менедем мог пойти, куда хотел. А для Бавкиды весь мир составляло замкнутое пространство дома.
Менедему стало неловко, что он жаловался, как ему хочется вырваться отсюда. Он быстро сменил тему разговора:
— Сикон готовит в кухне превосходную кефаль.
Выражение ее лица стало жестким. Бавкида не была особенно хорошенькой — ее передние резцы торчали, как у зайца, на щеках виднелись прыщики, — но никто, поговоривший с ней хоть минуту, не подумал бы, что она дура.
— Кефаль? Сколько же он за нее заплатил? — спросила Бавкида.
— Не знаю, — ответил Менедем. — Я об этом даже не подумал.
— А мне придется подумать, — сердито сказала она. — Слишком много, если я не ошиблась в своих догадках. Сикон тратит серебро так, будто оно растет на деревьях.
— «Афродита» вернулась с такой прибылью, что у нас полно серебра, — возразил Менедем.
— Сейчас — полно, — ответила женщина. — Но долго ли это продлится, если он будет швырять деньги на ветер?
— Ты говоришь, как Соклей. — Менедем совершенно не собирался сделать Бавкиде комплимент и очень надеялся, что мачеха об этом не догадается.
Она только фыркнула.
— Не думаю, чтобы хоть один мужчина по-настоящему разбирался в деньгах и по-настоящему беспокоился о них.
Менедем испустил возмущенный вопль, но Бавкида продолжала:
— Мужчины не должны заботиться о домашнем хозяйстве, зато жены должны. Деньги и дети. Нам полагается в этом разбираться. У нас немного шансов заняться в жизни чем-то другим.
— Так оно и есть, — подтвердил Менедем, не задумавшись, хочет ли Бавкида такой судьбы.
Он слышал похожие разговоры от скучающих жен, которых обольщал. Вот, вероятно, почему некоторые из них позволяли уложить себя в постель — чтобы испытать что-то новое в своей столь ограниченной и обыденной жизни.
— Мне лучше пойти поговорить с поваром, — заявила Бавкида. — Кефаль? Это наверняка обошлось недешево. Извини меня, Менедем.
Она скользнула мимо него вниз по лестнице и направилась через двор, подняв руки к лицу, защищаясь от дождя.
Менедем повернулся, чтобы проводить Бавкиду взглядом. Ее груди были совсем небольшими, как у девственницы, но бедра и походка были уже женскими, зрелыми.
«Что, интересно, она чувствует, будучи замужем за моим угрюмым старым отцом? — гадал Менедем. — Ей уже скучно? Я не был бы удивлен!»
Он поспешно поднялся по лестнице, перепрыгивая через две ступеньки. Сбежал вниз в холл, ведущий в его комнату, вошел и закрыл за собой дверь. А потом на всякий случай еще и задвинул щеколду, хотя не мог вспомнить, когда поступал так в последний раз. Но то, от чего он убегал, было теперь в комнате вместе с ним. Так же, как и густая тьма.
Та рабыня хотела, чтобы ставни были закрыты, и он ее ублажил. Теперь Менедем открыл их, отчего все в комнате стало серым.
Он невидящим взглядом глядел на дождь. Теперь у него была еще одна причина желать, чтобы дождь прекратился. Юноша хотел вылететь из дома с такой же скоростью, с какой летел по лестнице в свое убежище, где нельзя было укрыться. Менедем гадал — если он выйдет, изменится ли что-нибудь к лучшему? Вряд ли. Что, если он возьмет с собой на улицу свои проблемы, как взял их сюда?
А потом он вдруг начал смеяться.
Все это на самом деле не казалось Менедему смешным — хотя поэт, сочиняющий комедии, мог бы с этим и не согласиться, — но лучше уж смеяться, чем плакать.
«Да отец убил бы меня, если бы узнал, что сейчас промелькнуло у меня в голове».
Менедем засмеялся снова, на этот раз более горько. «Отец убил бы меня…» — он думал так много раз с тех пор, как был маленьким мальчиком, когда что-то шло не так. Дрожь, которая сотрясала сейчас юношу, не имела ничего общего с зябкой, противной погодой. А ведь на этот раз отец и правда мог бы его убить.
«Но… Ох, разве поступить так не значило бы отплатить ему за все?»
— Нет, — сказал Менедем вслух.
Он продолжал говорить тихим голосом, который не смог бы услышать никто за дверью:
— На этот раз, мой дорогой, тебе придется уподобиться своему благоразумному двоюродному брату и, вспомнив, зачем тебе нужна голова, хорошенько все обдумать. Ты не слишком силен по этой части, но только так ты сможешь принять правильное решение.
«Следующей весной я уплыву прочь и не должен буду думать об отце целых полгода. Тем временем я заработаю много серебра. Я смогу отлично проводить время, делать все, что захочу. Это вылечит меня. Это уже помогало мне раньше, много раз».
Он услышал шаги Бавкиды на лестнице. После того как она вернулась в женские комнаты, юноша спустился вниз, чтобы принести вина. Дар Диониса принес облегчение от всех забот.
И все равно Менедем не мог дождаться следующей весны.
Назад: ГЛАВА 11
Дальше: ОТ АВТОРА