ГЛАВА 9
На второй день после того, как они оставили Лаос, «Афродита» прошла между Капреей и Сиренусским мысом.
Когда Менедем повернул судно на восток к Помпеям, он указал на старый полуразрушенный храм на передней оконечности мыса и заметил:
— Говорят, его построил Одиссей. И говорят еще, что скалистые острова недалеко от Капреи — те самые острова, на которых живут сирены.
— Чего только люди не придумают, — ответил Сок лей. — Ты в это веришь?
— Не знаю, — сказал Менедем. — Правда не знаю. Взять, например, тот водоворот недалеко от Мессены — он ведь был именно там, где положено быть Сцилле.
— Да, там и впрямь был водоворот, — согласился его двоюродный брат, — но был ли там ужасный монстр, втягивающий в себя воду чтобы породить этот водоворот? Разве кто-нибудь со времен Одиссея слышал пение сирен на скалах недалеко от Капреи?
— Об этом я ничего не знаю, — слегка обиженно отозвался Менедем. — Но вот что я тебе скажу: если кто-нибудь и вправду слышал пение сирен, они наверняка заманили этого человека к его мрачному року, поэтому он никак не мог вернуться и рассказать о том, что слышал. Разве не так?
Он самодовольно улыбнулся.
Но Соклея оказалось не так-то просто победить.
— Одиссей же придумал выход. Поскольку поэмы Гомера знают повсюду, где живут эллины, не думаешь ли ты, что еще какой-нибудь храбрый парень мог бы заткнуть воском уши своих матросов, чтобы самому услышать пение сирен?
— Может быть. — Менедем кисло посмотрел на Соклея. — Иногда, когда ты разбираешь какую-нибудь вещь по кусочкам, ты лишаешь ее интереса.
— Ничего подобного. — Соклей покачал головой. — Разбирать вещи по кусочкам как раз очень интересно и полезно. А если ты оставишь все в первозданном виде, то чему ты тогда научишься? Ничему.
— Да зачем все время надо чему-то учиться? — спросил Менедем. — Почему что-то не может быть интересным само по себе?
— Если бы все так думали, мы бы до сих пор плавали на пентеконторах и размахивали бронзовыми мечами, как персонажи «Илиады» и «Одиссеи», — парировал Соклей.
— Откуда тебе знать, на чем они плавали и чем размахивали? — ядовито поинтересовался Менедем. — Интересно получается! Когда тебе нужно, ты презрительно называешь «Одиссею» чепухой, так почему ты решил поверить написанному в ней сейчас?
Соклей открыл было рот, но потом снова его закрыл. Когда он наконец подал голос, его тон был задумчивым:
— Честно говоря, мне такое в голову никогда не приходило. Мне кажется, трудно поверить Гомеру, когда он описывает всякие чудеса. А обыденные детали мира его героев — совсем другое дело. Нам прекрасно известно, что такое пентеконторы и бронза, но мы ничего не знаем о сиренах и Сцилле.
— Ну, тогда пусть каждый из нас верит в то, во что ему хочется верить, и мы оба будем довольны.
Соклею, похоже, не очень понравилось такое предложение, но Менедему было плевать. Он сумел смутить двоюродного брата, что было почти так же трудно, как и убедить его в чем-то. Посчитав последнее замечание завершением дискуссии, Менедем заявил:
— Наверняка мы уже совсем недалеко от Помпей, так что мне нужно следить за берегом.
Ему пришлось следить тщательнее, чем он ожидал, потому что Помпеи лежали не на берегу Тирренского моря, как вообразил капитан, исходя из слов Лептиния, а в нескольких стадиях выше, на северном берегу реки Сарно. Пока гребцы вели «Афродиту» к одному из речных пирсов, воины — предположительно самниты — пристально глядели на них вниз со стены.
Когда двое местных пришвартовали акатос к причалу, Соклей указал на север.
— Смотри. Вон та гора за городом очень похожа на Этну, тебе не кажется? Она не такая высокая, конечно, но той же конической формы.
— Ну и что? — Менедема в данный момент это абсолютно не интересовало.
— Я просто гадаю — может, это тоже вулкан? — предположил Соклей. — Лептиний не говорил, как называется эта гора?
— Не думаю, чтобы он об этом упоминал. — Менедем возвысил голос, окликая одного из местных зевак: — Эй! Ты говоришь по-эллински?
— Я? — Парень указал на себя. — Да, говорю немного. Чего тебе?
— Как называется гора к северу от города?
— Ты, должно быть, издалека, — сказал зевака, — раз не знаешь, что это Везувий.
— Везувий? — с трудом выговорил Менедем. — Какое мерзкое название, — потихоньку шепнул он Соклею, который кивнул в знак согласия.
Менедем снова переключил внимание на помпейца:
— Мы и вправду издалека — мы приплыли с Родоса.
— Родос? — Зеваке так же трудно далось это слово, как Менедему слово «Везувий». — Где это? Рядом с Тарентом, где живет столько эллинов?
— Родос куда дальше Тарента, — пояснил Менедем. — Сперва нужно пересечь Ионическое море, чтобы попасть из Тарента к материку Эллада, а потом пересечь Эгейское море, чтобы из Эллады приплыть на Родос.
— Да ты что! — изумился помпеец. — Я однажды побывал в Неаполе, честное слово, не вру. Мне пришлось идти целых два дня, чтобы туда добраться, и еще два дня, чтобы попасть обратно.
Менедем изо всех сил постарался сохранить серьезное выражение лица. «Небось местные жители никогда не совершали даже двухдневного путешествия за пределы своего маленького городка, если этот парень считает подобное деяние чуть ли не подвигом», — подумал он.
— Ну ладно, а что вы привезли с вашего Родоса, где бы он ни был? — продолжал зевака.
Теперь Менедем и впрямь улыбнулся и пустился расхваливать свой товар:
— Мы привезли ткань, более гладкую и мягкую, чем любая из льняных тканей, а еще у нас имеются благовония из родосских роз, есть также папирус и чернила…
«Хотя вряд ли нам посчастливится продать все это здесь», — мысленно добавил он и закончил:
— И… павлины.
— А что значит «павлин»? — заинтересовался помпеец. — Я не знаю такого слова.
— Соклей! — окликнул брата Менедем, и тот моментально продемонстрировал одного из птенцов.
Менедем дал слегка приукрашенное описание того, как выглядит взрослый павлин, добавив напоследок:
— Полагаю, не будет преувеличением назвать его самой великолепной птицей в мире.
К его удивлению, зевака разразился грубым хохотом.
— Рассказывай, как же! — сказал он. — Ты собираешься всучить нам каких-то уродливых птенцов, требуя за них половину всех сокровищ мира, а потом выяснится, что они так и останутся уродливыми, когда вырастут, но тебя тогда уже здесь не будет. Небось принимаешь нас за круглых дураков?
«Чума и мор, — подумал Менедем. — Мы заплыли так далеко — и ради чего? Чтобы очутиться в месте, где люди понятия не имеют о том, какие из себя павлины. Как же нам продать птенцов, если никто не поверит, что они вырастут красивыми?»
Он не подумал об этом раньше, когда решил сделать остановку в Помпеях.
Поместив птенца обратно в клетку, Соклей сказал:
— Полагаю, здешние богачи должны представлять, на что похожи павлины. Но даже если они этого не знают, то эллины в Неаполе наверняка знают.
— Надеюсь, что так, — ответил Менедем. — Думаю, мы выясним это, когда придем на рыночную площадь.
— Шелк и вино мы продадим, — утешил брата Соклей. — Шелк и вино продаются везде.
— Твоя правда.
Вспомнив об этом, Менедем почувствовал себя немного лучше.
— В крайнем случае мы сможем продать оставшихся птенцов на Родосе, — с легким вздохом сказал он, — но здесь, на западе, мы получили бы за них больше… То есть если вообще смогли бы их продать.
— Давай выясним это? — предложил его двоюродный брат.
Прежде чем ответить, Менедем оценивающе посмотрел на солнце. Оно уже скользило вниз, к западному горизонту, но пока еще не собиралось заходить.
— Почему бы и нет? — сказал Менедем. — Надеюсь, мы все же сумеем провернуть сегодня кое-какие дела и позаботимся о том, чтобы о нас тут заговорили.
* * *
В Помпеи братья вошли не одни, а во главе целой процессии. Менедем налегке шел впереди и выкликал по-эллински:
— Птенцы павлина! Редкие вина с Хиоса! Прекрасный шелк с Коса!
Далее следовал Соклей, который нес клетку с несколькими птенцами, а за ним шествовали моряки со свертками шелка в руках и амфорами ариосского, надетыми на шесты.
Процессия выглядела бы более впечатляюще, если бы Менедему не пришлось пару раз останавливаться, чтобы спросить у прохожих дорогу на агору. Однако не все здесь говорили по-эллински, что еще более усложняло ситуацию.
Несмотря на побеленные фасады домов, создавалось впечатление, что в этом городе никогда не слышали о Гипподамии и его планах городских застроек. Когда Менедем шагал по узким, продуваемым ветрами вонючим улицам, ему казалось, что он очутился где-то в другой части мира.
Соклей заметил то, чего не заметил его двоюродный брат:
— Посмотри! Некоторые вывески над лавочками написаны, должно быть, на осканском и уж наверняка не на эллинском.
— Ты прав, — спустя мгновение ответил Менедем. — А я и не обращал на них внимания.
— Я тоже сперва не обращал, — сказал Соклей. — Многие полисы тут, в Великой Элладе, все еще пользуются старомодным алфавитом с буквами, которые не увидишь в Афинах, но, хотя я и могу догадаться, как эти буквы должны звучать, слова не имеют для меня никакого смысла.
— Думаю, они имели бы смысл, будь ты помпейцем, — заявил Менедем. — Я даже не знаю, умеют ли самниты писать на осканском. Но, похоже, умеют.
— Так оно и есть, — согласился Соклей. — Хотел бы я знать — а у римлян, живущих дальше к северу, имеется свой алфавит?
Менедем оглянулся через плечо на двоюродного брата.
— Иногда, о несравненнейший, ты выискиваешь какие-то ерундовые проблемы и заботишься о самых незначительных вещах в мире.
Соклей засмеялся.
— Несравненнейший, вот так? Так говорил Сократ, саркастически вежливо беседуя с каким-нибудь дураком. Но ты не прав. Я просто…
— Тобой просто движет любопытство, — закончил за него Менедем. — Которое рано или поздно тебя погубит. Но прежде чем ты начнешь брать уроки осканского, чтобы написать на нем свою историю, вспомни — мы здесь затем, чтобы сперва что-нибудь продать.
— Я знаю, — сердито ответил Соклей. — Разве мой интерес к истории когда-нибудь был в ущерб нашей торговле?
— Чего не было, того не было, — признался Менедем.
— Тогда сделай одолжение, оставь мое увлечение историей в покое. — Соклей все еще так кипел, что на нем вполне можно было бы вскипятить горшок с водой.
Менедем собирался ответить брату так же запальчиво, но тут они наконец-то вышли на местный рынок, и он начал расхваливать свои товары.
Недалеко от агоры стоял храм, о котором упоминал Лептиний: колонны и стены этого храма были из темного местного камня, а украшения ярко расписаны, точно так же, как это делалось в эллинских городах.
— Не похоже на работу варваров, — заметил один из моряков.
— Согласен, — ответил Менедем. — Архитектор, вероятно, был эллином.
Потом он снова возвысил голос:
— Благовония с Родоса! Шелк с Коса! Прекрасное ариосское, лучшее в мире вино, с Хиоса! Птенцы павлина! — Он по-вернулся к Соклею. — Хотел бы я, чтобы ты хоть немного говорил на осканском. Тогда нас поняло бы больше местного люда.
— Думаю, мы и так неплохо управимся, — отозвался его двоюродный брат.
И впрямь, помпейцы сходились к людям с «Афродиты». Один из местных — пухлый, зажиточный с виду субъект в тоге (одежде, которая казалась Менедему очень странной и не особенно привлекательной) — удивил его, подойдя к клетке с птенцами павлина и обратившись к Соклею на хорошем эллинском:
— Это птенцы больших птиц с блестящими перьями, хохолком и неописуемой красоты хвостом?
— Да, о почтеннейший, — ответил Соклей. — Откуда тебе известны павлины? Я не ожидал, что кто-то в Помпеях о них слышал.
— Так уж вышло, что некто Геренний Эгнатий вчера провез через наш город павлина, возвращаясь к себе домой, в Кавдий, — ответил богатей. — Все, кто видели самца, были поражены. Геренний Эгнатий сказал, что купил его в Таренте у двух эллинов. Поэтому, когда я увидел вас…
— Мы к вашим услугам, — заверил покупателя Соклей. — Однако я бы солгал, если бы сказал, что знаю, который птенец впоследствии станет павлином, а который — павой.
Менедем считал, что здесь, в Помпеях, вполне можно бы и солгать. Он не собирался в скором времени сюда вернуться, так что риск быть уличенным во лжи его не смущал. Но Соклей его опередил, и теперь оставалось только выжать из ситуации все возможное.
Однако помпеец, похоже, ничуть не огорчился.
— Жизнь полна риска, верно? — сказал он. — Если я куплю двух птенцов, то вполне может статься, что по крайней мере один из них окажется самцом, верно? Сколько вы за них хотите?
На этот раз Менедем заговорил раньше Соклея:
— Две тарентские мины серебра за каждого.
Кашлянув, человек в тоге заметил:
— Но это же куча серебра.
— Однако куда меньше, чем заплатил за своих птиц Геренний Эгнатий, — вставил Соклей.
— Тем не менее мои слова остаются справедливыми, — отозвался помпеец. — Половина названной вами цены представляется мне более разумной.
— Но половина этой цены представляется нам невыгодной, — сказал Менедем.
Помпеец улыбнулся. Он, может, и был варваром в странной одежде, но сразу распознал начало торга.
И это начало перешло в бодрую торговлю, потому что помпеец хотел купить птиц почти так же сильно, как Менедем хотел их продать. В скором времени они сговорились на одной мине и шести драхмах за птенца. Местный выдал пару трескучих фраз на осканском своим слугам, которые стояли рядом, потом снова перешел на эллинский:
— Я сейчас отправлюсь домой за деньгами. А когда вернусь, может быть, потолкуем также насчет вашего вина.
Менедем поклонился:
— Как тебе угодно, о почтеннейший. Но не желаешь ли обговорить цену прямо теперь, чтобы ты знал, сколько серебра принести на рыночную площадь?
Помпеец пощипал седеющую бороду.
— А вы, эллины, умеете ловко вести дела. И на какую сумму ты собираешься ограбить меня на этот раз?
— Шестьдесят драхм за амфору, — спокойно ответил Менедем.
— Что?
Теперь местный поковырял пальцем в ухе, как будто сомневался, что правильно расслышал. Он заговорил на осканском, вероятно, переводя слугам цену. Те разразились аханьем и возгласами.
«Неплохая уловка», — подумал Менедем.
Помпеец снова перешел на эллинский:
— Утверждают, что ваши боги пьют некий напиток под названием нектар, верно? В твоих амфорах что, этот самый нектар?
Менедем с улыбкой ответил:
— Твоя догадка ближе к истине, чем ты думаешь. Все хиосские вина относятся к самым лучшим винам, которые вывозятся из Эллады, а ариосское так же отличается от обычного хиосского, как то отличается от обычного вина из других мест. Оно такое сладкое, густое и золотистое, что тебе придется заставлять себя смешивать его с водой.
— Если хочешь знать мое мнение — вы, эллины, вообще слабоумные, раз смешиваете вино с водой. — Помпеец сложил руки на груди. — Я не заплачу ни халка, пока не попробую вино сам. Павлинов здесь трудно раздобыть, но вино — совсем другое дело!
Менедем кивнул, и один из матросов распечатал амфору. Тем временем один из слуг помпейца одолжил небольшую чашу у местного торговца винами.
Менедем налил немного драгоценного ариосского в эту чашу и протянул ее покупателю:
— Вот, попробуй — и убедись сам.
Помпеец окунул палец в чашу и уронил каплю-другую в пыль торговой площади, совершая надлежащее возлияние богам. Он пробормотал что-то на осканском, видимо молясь богу, которому самниты поклонялись вместо Диониса.
Потом понюхал вино и наконец медленно и со вкусом выпил.
Он всеми силами постарался не показать, насколько его впечатлило вино, но все же невольно приподнял брови. Облизнув губы, помпеец сказал:
— Шестьдесят драхм — это слишком много, но я понимаю, почему ты осмеливаешься их просить. Я могу дать тебе сорок четыре за амфору.
Теперь Менедем покачал головой.
— Повторю еще раз: продав вино по такой цене, я не получу прибыли, перевозка с Хиоса в Помпеи обошлась нам недешево.
Он был сама искренность и говорил голосом сладким, как ариосское вино. Он даже не лгал. Возможно, местный богач тоже это почувствовал. Или же у него просто имелось больше серебра, чем можно потратить тут, в Помпеях, потому и за птенцов павлина он торговался не слишком ожесточенно. После недолгой паузы покупатель предложил:
— Хорошо, тогда я дам тебе мину за две амфоры.
— Пятьдесят драхм за амфору? — уточнил Менедем, и помпеец подтвердил.
Менедем кивнул.
— Договорились.
Они обменялись рукопожатиями, закрепляя сделку.
— Итого сколько должен нам наш друг? — спросил Менедем Соклея.
— Четыре мины двадцать драхм, — мгновенно ответил тот, как будто у него была с собой счетная доска.
Менедем тоже мог бы все это подсчитать, но не так быстро.
— Четыре мины двадцать драхм, — повторил помпеец. — Я принесу деньги. Вы подождите здесь.
И богач умчался прочь; слуги следовали за ним по пятам.
Вернулся он с серебряными монетами, отчеканенными во многих полисах Великой Эллады, среди которых попадались также и монеты из италийских городов.
Менедему и Соклею пришлось заплатить три обола ювелиру, чтобы воспользоваться его весами. Как обычно, взвешивал и подсчитывал Соклей, и в ответ на его кивок Менедем отдал помпейцу птиц и вино.
Местный богач ушел, похоже, очень довольный собой.
Менедем негромко спросил:
— Сколько мы на этом заработали?
— Если считать по весу, ты имеешь в виду? — переспросил его двоюродный брат. — Несколько драхм.
— Кругленькая сумма, — счастливо проговорил Менедем, и Соклей снова кивнул.
* * *
На следующее утро Соклей потратил одну из заработанных драхм, чтобы нанять мула на рыночной площади, и Менедем громко сокрушался по этому поводу.
— Ну почему ты так хочешь поехать верхом? — вопросил он. — Знаешь, чем дело закончится? Кто-нибудь стукнет тебя по голове.
— Сомневаюсь, — возразил Соклей.
— А вот я нисколько не сомневаюсь, — огрызнулся его двоюродный брат. — Придется мне выделить тебе телохранителя, вот что. Ведь когда дело доходит до обращения с мечом или копьем, ты совершенно безнадежен.
— Ты это знаешь, и я это знаю, но ведь италийцы не знают, — отозвался Соклей. — Они увидят только высокого человека, такого, что подумают дважды, прежде чем с ним сцепиться. А я хочу немного осмотреть окрестности. Кто знает, когда «Афродита» снова вернется в Помпеи и вернется ли вообще когда-нибудь?
— Хорошо. Хорошо! — Менедем воздел руки. — Ты еще упрямее мула, на котором собираешься путешествовать. Ладно, давай поезжай. Только помни — мне придется потом объяснять твоему отцу, почему я не привез тебя обратно на Родос в целости и сохранности.
— Ты слишком беспокоишься, — ответил Соклей и вдруг рассмеялся. — А знаешь что? Ты говоришь так, как обычно говорю я, пытаясь удержать тебя от какой-нибудь безумной эскапады. Видишь, каково это — посмотреть на все с позиции другого человека?
Менедем все еще казался расстроенным, но перестал спорить и даже помог двоюродному брату взобраться в седло. Как только Соклей взгромоздился на мула, который с отвращением посмотрел на него, ноги седока почти заскребли по земле: он действительно был очень высоким, а животное — совсем небольшим. А еще у Соклея на поясе и впрямь висел меч: он был не так глуп, чтобы шляться по чужому городу без оружия.
— Продай пока еще птенцов, — сказал он Менедему. — А я вернусь к вечеру.
— И как только кому-то в голову может взбрести путешествовать по стране, полной полудиких италийцев?! Это превыше моего разумения, — отозвался Менедем. — Вряд ли тебя тут ожидает много красивых девушек или еще что-либо стоящее. Ради всех богов, неужели ты собираешься шастать по округе просто так?! Где же твой здравый смысл?
— Геродот тоже так поступал. — Для Соклея этого аргумента было достаточно — даже более чем достаточно.
Его двоюродный брат только возвел глаза к небу.
Соклей подтолкнул мула, побуждая того пуститься в путь. Мул негодующе завопил, но сдвинулся с места. Его походка слегка напоминала Соклею движение «Афродиты», хотя теперь он чувствовал движение скорее задницей, чем подошвами ног.
Через воняющие аллеи Помпей Соклей направился к северным воротам: ему хотелось поближе взглянуть на гору Везувий. «Афродита», вероятно, уже не вернется на Сицилию, в окрестности горы Этны, так что вряд ли ему выпадет еще один шанс увидеть вулкан.
Один раз Соклею пришлось спросить дорогу до ворот, и ему повезло: человек, к которому он обратился, не только понимал эллинский, но и подробно и точно описал путь. Помпеец даже не потребовал обола, прежде чем начал отвечать.
«Это доказывает, что он варвар, — любой эллин сперва запросил бы деньги», — подумал Соклей.
Очутившись за пределами города, Соклей направил мула к горе.
В этой холмистой местности повсюду виднелись скотные дворы и виноградники. Лептиний не преувеличивал: таких обширных и богатых владений Соклей не видел в каменистой, тесной Элладе, хотя береговые низины Малой Азии, пожалуй, могли соперничать со здешними землями.
Зерновые культуры еще не были высажены на полях из-за летней жары. Когда начнутся осенние дожди, крестьяне, как и в Элладе, примутся сеять пшеницу и ячмень, чтобы убрать урожай следующей весной. А вот виноград созревал просто отлично.
Соклею понравились некоторые местные вина, которые он пил. Не то чтобы их стоило везти в Элладу, но они были очень неплохи.
Парень, подрезавший лозы недалеко от дороги, махнул ему рукой. Соклей помахал в ответ. Крестьянин, без сомнения, принял его за земляка-италийца: на Соклее были туника и широкополая шляпа — вполне обычный в этих местах наряд.
Соклей погладил подбородок. Если бы он выбрился начисто, как Менедем, все бы сразу узнавали в нем эллина: мода выскабливать щеки пока еще не добралась до земель самнитов. Он вряд ли попадет здесь в беду, поскольку совершенно не похож на чужеземца.
Соклей проехал мимо пары могил, украшенных надгробиями. Одно представляло из себя стелу с надписью, выполненной странного вида местными буквами. Соклею оставалось только гадать, что там написано.
В полях, в паре плетров, работали люди, но он их не окликнул. Крестьяне вряд ли понимали эллинский и вряд ли умели читать на своем языке.
Добравшись до подходящего валуна на краю дороги, Соклей соскользнул с мула и привязал животное к ближайшему деревцу. Потом присел, но не затем, чтобы облегчиться, а чтобы зачерпнуть в ладонь немного грязи. Грязь оказалась серовато-бурая, рыхлая, очень похожая на пепел. Соклей посмотрел на склон Везувия: скорее всего, именно эта гора рассыпала так далеко кучи пепла.
Соклей понюхал грязь и даже попробовал ее на язык. Он был торговцем, а не крестьянином, но, как и большинство эллинов, немного разбирался в земле и очень удивился бы, если бы эта не оказалась богата серой. Неудивительно, что тут так буйно рос виноград!
Юноша подвел мула к камню и снова сел в седло. Мул тяжело вздохнул — как-то удивительно по-человечески, как будто надеялся, что его работа на сегодня уже закончена. Но, будучи разумным и добродушным животным, он не стал больше жаловаться и снова зашагал вперед.
Спустя некоторое время Соклей снова его остановил, на сей раз под сенью оливы с серебристыми ветвями и серо-зелеными листьями. Мул щипал траву, которая росла в тени маленькими островками, а Соклей ел тем временем ячменный хлеб и сыр из козьего молока и пил из маленьких кувшинов то одно, то другое местное вино.
Он подумал, не поспать ли ему, пока не схлынет дневная жара, но покачал головой. Менедем сказал бы, что поступить так — значит напрашиваться на неприятности, и, скорее всего, был бы прав. Поэтому Соклей снова сел на мула — на этот раз неуклюже, потому что поблизости не оказалось камня, чтобы от него оттолкнуться. Но он справился.
Теперь мул протестовал куда более громко и неистово, чем раньше: он убедился, что от него требуют больше работы, чем положено. И седоку пришлось стукнуть его по ляжке, чтобы заставить снова отправиться в путь.
Соклей посмотрел назад, на серые каменные стены Помпей. Он без труда мог видеть город, потому что ехал в основном вверх по склону холма и обзор ничто не заслоняло. Юноша очень удивился, заметив, сколько стадий сумел покрыть мул, несмотря на свои унылые крики. Взглянув на солнце, Соклей убедился, что полдень уже миновал.
— Пора возвращаться, — сказал он мулу и повернул его к реке Сарно.
Дорога под гору пришлась мулу по сердцу куда больше, но когда впереди вдруг выскочила пятнистая встревоженная ящерица и бросилась им наперерез, вдруг испугался и чуть не выбросил Соклея из седла.
— Тише ты, тупая, богами забытая тварь! — закричал Соклей, одной рукой изо всех сил вцепившись в жесткую гриву мула, а второй обвив его шею. — Это ведь даже не змея. Ее укус совершенно безвреден.
Однако было весьма сомнительно, что мул ему поверил.
Некоторое время спустя, когда они были уже недалеко от Помпей, где крестьянские дома теснились совсем близко друг к другу, с поля выскочила большая серо-белая собака невиданной породы и кинулась к мулу. Пес выглядел так свирепо, так странно передвигался на негнущихся задних лапах и щелкал такими длинными, острыми зубами, что Соклей ничуть бы не удивился, если бы он оказался волком. Громко рыча, собака наскакивала на них то с одной стороны, то с другой, и Соклей вытащил меч, который не понадобился ему для защиты от грабителей.
Если бы ему пришлось отбиваться от собаки, сидя верхом на муле, это весьма напоминало бы кавалерийскую битву.
Но мул доказал, что не нуждается в его помощи. Вот ведь странность: безобидная ящерица напугала его, но теперь он смело ринулся на собаку, которая и в самом деле могла его ранить, и нанес ей удар передними копытами. Собака коротко хрипло взлаяла, потом, решив, что не стоит связываться ни с мулом, ни с эллином, побежала к круглому каменному дому с соломенной крышей, который стоял в паре плетров. Мул, похоже, вознамерился ринуться вдогонку.
Соклей резко натянул поводья.
Мул заорал и с отвращением посмотрел на седока.
Соклей ответил ему таким же негодующим взглядом.
— Ты и вправду глупое создание, — сказал он. — Ты не знаешь разницы между настоящей и мнимой опасностью. Собака ведь и правда может тебя ранить!
Судя по тому, что мул опять попытался сбросить седока в грязь дороги, на этот раз он поверил Соклею не больше, чем когда тот уверял его в том, что пятнистая ящерица безобидна.
Соклей добрался до Помпей незадолго до заката, как и собирался, въехал в город через северные ворота и сам нашел агору — ему даже не пришлось спрашивать дорогу.
Вернув мула хозяину, Соклей пошел к Менедему: медленной, раскачивающейся, косолапой походкой, потому что ему давно уже не приходилось ездить верхом.
Его двоюродный брат рассмеялся, поняв, в чем дело.
— Не жалеешь, что не остался с нами? — спросил Менедем.
— Ни капельки, — ответил Соклей. — Я собирался заняться исследованиями и рад, что мне это удалось.
— Были проблемы?
— О да… Целых две, — кивнул Соклей. Он сделал движение, как будто вытаскивал меч. — Один раз мне даже почти пришлось сражаться.
— Вот видишь? Видишь? — Голос Менедема возбужденно зазвенел. — Я же говорил тебе, что тут опасно! Так что тебе еще повезло, что ты вообще вернулся живым! Что случилось, ради богов?
— Ты прав, италийская сельская местность — куда более опасное место, чем я думал, — серьезно ответил Соклей. — Сначала ящерица попыталась сожрать моего мула; во всяком случае, сам он так подумал. А потом на нас снова напали, на этот раз… бродячая собака.
Моряки, которые были вместе со своим шкипером на рыночной площади, засмеялись.
Спустя мгновение засмеялся и сам Менедем.
— Хорошо, ты меня уел. Если хочешь выставить меня дураком, я тебя не виню. Но я все равно считаю, что ты повел себя глупо, отправившись бродить в одиночку.
Соклей фыркнул. Ему так хотелось подольше подразнить Менедема. Что за веселье злить человека, который на тебя не злится? Всеми силами стараясь не показать своего разочарования, Соклей поинтересовался:
— А как у тебя дела?
Теперь лицо Менедема просияло.
— Вот что я тебе скажу — меня так и подмывает остаться здесь подольше, пусть меня склюют вороны, если это не так! Я продал ариосское, продал шелк, продал благовония, продал птенца павлина. У многих помпейцев, похоже, серебра в избытке, а изысканных товаров тут не купить, поэтому они просто прыгают выше головы, когда видят то, что им нужно.
— Ты думаешь, в Неаполе такого не будет? — спросил Соклей. — Это настоящий полис, и тамошний люд не чаще помпейцев видит товары, подобные тем, что мы привезли.
— Отчасти ты прав — но только отчасти, я полагаю, — ответил Менедем. — Суда из Эллады наверняка приходят в Неаполь куда чаще, чем в Помпеи.
— Может, так оно и есть, — сказал Соклей. — Но я лично уже повидал достаточно помпейцев и здешних сельских видов, так что совершенно не хочу тут задерживаться.
— Да, но достаточно ли мы получили помпейского серебра? Вот в чем главный вопрос, или ты не согласен?
— Какая разница, согласен я или нет? Ты же у нас капитан. Я не могу скомандовать тебе, когда отплыть, — ответил Соклей. — Но если хочешь знать мое мнение, в таком маленьком городке большинство сделок заключается с самого начала, а потом их становится все меньше.
Менедем выглядел упрямым как мул. Поскольку Соклей только что имел дело с упрямым мулом, он без труда уловил сходство. Спорить с двоюродным братом было бесполезно.
— Но тебе, разумеется, виднее, о почтеннейший, — со вздохом проговорил Соклей. — Если ты хочешь еще побыть в Помпеях, оставайся тут, сколько пожелаешь.
— Договорились, — самодовольно ответил Менедем.
* * *
Менедем окинул взглядом агору. Он начинал ненавидеть помпейцев. За последние два дня ему удалось сбыть одну амфору ариосского и одну штуку косского шелка. Ни единого птенца павлина Менедем продать не сумел. Он даже не покрыл расходы на содержание «Афродиты», не говоря уж о том, чтобы получить прибыль.
Его сердитый взгляд упал на Соклея, но двоюродный брат только улыбнулся в ответ, что взбесило Менедема еще больше. Если бы Соклей сказал сейчас что-нибудь вроде: «Я же тебя предупреждал», они могли бы сцепиться в хорошей, целительной, сотрясающей воздух ссоре. Правда, в таком случае гордость Менедема, вероятно, заставила бы его продержать «Афродиту» у помпейского причала еще пару дней. Он хорошо это знал. Если уж говорить откровенно, Менедем просто выискивал для себя оправдание.
Но Соклей продолжал держать рот на замке и только улыбался раздражающей, полной превосходства улыбкой.
К закату второго длинного, скучного, пустого дня Менедем понял, что его победили.
— Ладно! — прорычал он так, как будто Соклей с ним спорил. — Ладно, чтоб все провалилось! Завтра утром отправимся в Неаполь.
— Очень хорошо, — ответил его двоюродный брат. — Учитывая все обстоятельства, тут все же стоило остановиться — мы заработали деньги.
— Н-да, заработали. — Менедем резко оборвал беседу, позволив Соклею ограничиться только этой репликой.
Позже он иногда размышлял — а что бы случилось, если бы Соклей все-таки надумал в тот день затеять препирательство. Его жизнь и жизнь его двоюродного брата пошли бы тогда совсем по-другому. Менедем был абсолютно в этом уверен.
В Помпеях все таверны и бордели находились недалеко от реки.
Вернувшись на «Афродиту», Менедем послал Диоклея и пару подвернувшихся под руку трезвых моряков прочесать эти веселые заведения и позаботиться, чтобы к рассвету команда была на месте и в полной готовности.
— Скажи тем, кто не захочет отправиться с тобой, что они могут остаться тут с варварами, — наставлял он начальника гребцов.
— Не беспокойся, шкипер. Я обо всем позабочусь, — заверил его Диоклей.
И он вправду устроил все как нельзя лучше, со своей обычной спокойной сноровкой вернув на борт всех до единого моряков, прежде чем ночь успела уступить место рассвету. Такого подвига от него не ожидал даже Менедем.
— Во имя египетской собаки, как ты ухитрился такое проделать? — спросил он, когда Диоклей вернулся с двумя последними пьяными гребцами.
— Это было не так уж трудно, — ответил келевст. — Мне приводилось лишь внимательно прислушиваться, где говорят на настоящем эллинском. В любом городе Великой Эллады собрать экипаж оказалось бы куда сложнее.
— Хорошо. Просто прекрасно. С тех пор как мы отчалили с Родоса, ты беспрекословно делал все, что от тебя требовалось, Диоклей, и зачастую выполнял свои обязанности гораздо лучше, чем мы с Соклеем на то рассчитывали, — сказал Менедем. — Когда вернемся домой, вот увидишь — я этого не забуду.
— Это очень щедро с твоей стороны, капитан, — поклонился начальник гребцов. — Я ведь только выполняю свою работу.
— И выполняешь ее отлично. — Менедем посмотрел на мерцающие звезды и зевнул. — А теперь тебе лучше немного поспать. Как бы хорошо ты ни выполнял свою работу, держу пари, ты все-таки пропустил чашу-другую вина, пока выслеживал наших ребят, которые предпочитали пить или развлекаться с женщинами, а не грести.
— Кто, я? — Диоклей был просто воплощенная невинность. — Не знаю, о чем ты говоришь.
Они с Менедемом рассмеялись.
Потом Диоклей пошел отдохнуть — для этого ему надо было примоститься на скамье гребца и прислониться к борту, а Менедем расстелил гиматий на юте и, так как ночь была ясной и теплой, заснул скорее на своем плаще, чем под ним.
Как обычно, он проснулся с первыми лучами солнца. Подойдя к борту, чтобы помочиться в реку Сарно, он обнаружил, что у борта уже стоит Соклей.
— Добрый день, — сказал его двоюродный брат.
— Добрый, — ответил Менедем.
Решив покинуть Помпеи, Менедем уже начал прикидывать, что будет делать дальше.
— Мы должны выжать из неаполитанцев больше серебра, чем выжали из местных жителей, — куда больше, если повезет, — заявил он.
— Давай надеяться, что повезет, — сказал Соклей. — Мы прибудем туда уже сегодня, верно?
— О да, клянусь Зевсом, — ответил Менедем. — Где-то к полудню или чуть позже. Вероятно, большую часть пути нам придется идти на веслах… похоже, бриз дует прямо в лицо.
— Может, он слегка изменит направление, когда мы выйдем в море, — предположил Соклей.
— Кто его знает, — ответил Менедем. — Давай поднимать людей. Чем больше мы успеем сделать до того, как начнется жара, тем лучше. Одно хорошо… — Он засмеялся. — Недостатка в пресной воде мы сегодня испытывать не будем.
— Это верно, — согласился его двоюродный брат.
* * *
Готовясь отчалить, Менедем наставлял команду:
— Когда я отдам приказ «весла на воду», гребите как следует. Наше судно должно очутиться на открытой воде к тому времени, как поравняется с пристанью ниже по течению, прежде чем течение нас на эту пристань снесет. Двигаться здесь будет труднее, чем в обычной морской гавани.
Диоклей задавал темп, и «Афродита» без особых трудностей вышла на середину Сарно. Менедем повернул нос корабля к устью реки и снял с весел большинство людей, но оставил по полудюжине гребцов на каждом борту, чтобы они помогали течению, гнавшему акатос к Тирренскому морю.
Маленький голый пастушонок, поивший овец на берегу, помахал «Афродите», когда она скользила мимо. Менедем снял руку с рулевого весла и помахал в ответ.
Диоклей заметил:
— Это довольно благополучная страна. Во многих других местах парнишка мигом убежал бы при виде судна, боясь, что мы его схватим и продадим в рабство.
— Верно. За него можно было бы выручить две, даже три мины, хотя он и такой костлявый. — Менедем пожал плечами. — Однако, боюсь, стоит ли хлопотать ради такой прибыли.
Он поймал себя на том, что вряд ли бы рассуждал подобным образом, окажись их торговля не столь удачной.
Аристид на носу указал вперед и закричал:
— Море! Море!
— Море! Море! — подхватили остальные моряки.
Соклей же внезапно рассмеялся.
— Что здесь смешного? — удивился Менедем.
— Именно так закричали десять тысяч Ксенофонта — или сколько их там к тому времени осталось в живых, — когда они наконец-то увидели море, выбравшись из персидских земель, — пояснил Соклей.
— Ксенофонт был афинянином, так ведь? — спросил Менедем. И в ответ на кивок Соклея продолжил: — Удивляюсь, что вместо этого он не написал: «Моте! Моте!»— Он указал на двоюродного брата. — Кстати, этот аттический диалект прилип и к тебе — я слышал, как ты говорил «ятык» вместо «язык».
Услышав подобное замечание, Соклей высунул свой язык. Менедем ответил ему тем же.
Соклей сказал:
— Вообще-то, если я правильно помню, Ксенофонт и вправду написал: «Моте!»
— Ха! — Менедем, судя по всему, был очень собой доволен. — Держу пари, что большинство его воинов произнесли это слово так, как его только что произнес Аристид.
— Ты, вероятно, прав, — ответил Соклей. — Но ты слишком многого хочешь от афинянина, если думаешь, что он оставит свой диалект только потому, что кто-то произносит слова по-другому.
— Я сроду ничего не хотел от афинян, — заявил Менедем. — Эти пройдохи ухитряются одурачить тебя даже более ловко, чем…
Он смолк на полуслове, увидев, как его двоюродный брат буквально изменился в лице. Слишком поздно Менедем вспомнил, как Соклей наслаждался проведенным в Афинах временем и каким мрачным он был, когда вернулся на Родос. Стараясь говорить как можно небрежней, Менедем продолжал:
— Ладно, хватит болтать. Полагаю, мне лучше сосредоточиться на управлении судном.
— Да, так будет лучше.
Судя по голосу Соклея, он едва сдерживал гнев.
Менедем вздохнул.
Рано или поздно братец ему это припомнит.
В такой ясный день, как сегодня, когда дул только ленивый ветерок и лишь самая легкая зыбь волновала голубую поверхность Тирренского моря, для управления «Афродитой» не требовалось больших усилий. Менедем вел судно прочь от земли — он хотел, чтобы между сушей и акатосом пролегли несколько стадий.
«Никогда не знаешь наперед, что может случиться», — думал он.
На берегу, когда нужно было беспокоиться только о себе самом, он сплошь и рядом пускался на такой риск, что это ужасало осторожного Соклея. Но на море, когда на кону стояло все… Менедем покачал головой. Тут он рисковал редко.
И когда некоторое время спустя Аристид выкрикнул:
— Парус! Парус впереди по правому борту! — Менедем улыбнулся и кивнул.
Ему не придется менять курс — другое судно, чье бы оно ни было, далеко, и оно запросто разминется с «Афродитой».
Но потом Аристид закричал снова:
— Паруса по правому борту, шкипер! Это не просто одно судно… Это целый флот!
Глаза Менедема метнулись туда, куда показывал с бака впередсмотрящий. Менедему потребовалось всего лишь одно мгновение, чтобы самому заметить паруса, и еще мгновение, чтобы опознать тип судов.
— Все — на весла! — закричал он. — Это триеры, и они смогут сожрать нас на обед, если захотят!
Моряки побежали занимать свои места на банках.
Лопасти весел врезались в воду. Не ожидая приказа Менедема, Диоклей ускорил темп гребли.
Менедем повернул «Афродиту» прочь от низких, длинных, зловещих корпусов.
Это могли быть только триеры, а не пентеконторы и не гемиолии: виднелись фок- и грот-мачты, а по нескольку мачт на небольших судах никогда не бывало. Оглянувшись через плечо, Менедем попытался сосчитать корабли и уже дошел до восемнадцати, когда Соклей сказал:
— Их двадцать.
— Двадцать триер! — воскликнул Менедем. — Это не пиратская вылазка — это рейд военного флота. Но чьего?
— Давай надеяться, что нам не придется это узнать, — ответил Соклей. — Они идут под парусами и, похоже, точно знают, куда им надо. Может, они просто продолжат свой путь.
— Возможно. Похоже, они направляются прямиком к устью Сарно. Наверное, собираются разграбить Помпеи. — Менедем не позволил двоюродному брату себя перебить и продолжил: — Если это так, хорошо, что мы убрались оттуда нынче утром. Если бы они прихватили нас у пирса, то смогли бы сделать с нами все, что угодно.
— Это верно. И я тоже рад, что мы вовремя оттуда ушли, — сказал Соклей.
Всем своим видом он говорил: «А я ведь тебя предупредил!», но он не произнес этого вслух, так что у Менедема опять не было повода на него рассердиться.
Вдруг Соклей издал такой звук, будто кто-то ударил его в живот.
— Гребцы на триере, которая ближе всех, только что стали грести. Она… Разворачивается!
Менедем оглянулся через плечо.
— Чума и мор! — сказал он тихо.
Соклей был прав, хотя Менедем и не ожидал, что его двоюродный брат ошибся.
Триера буквально запрыгала по воде: на ней было сто семьдесят человек и три ряда весел — против одного-единственного ряда весел на «Афродите».
— Гребите быстрее! — велел Менедем Диоклею.
— Мы делаем все, что можем, капитан, — ответил келевст. — Они просто быстроходнее нас, вот и все.
Менедем выругался. Он и сам слишком хорошо это знал. А если бы даже не знал, то сейчас бы легко догадался — потому что триера увеличивалась прямо на глазах.
Соклей завороженно глядел назад — скорее с любопытством, чем с ужасом.
— На главном парусе у них нарисован волк, — заметил он. — Чья это эмблема?
— Какая разница? — прорычал Менедем.
К его удивлению, Диоклей ответил:
— Это эмблема римлян — тех италийцев, что дерутся с самнитами.
— Откуда это тебе известно? — спросил Соклей, как будто вел философский диспут в афинском Лицее.
— Из разговоров моряков в тавернах, — пояснил начальник гребцов. То же самое сказал Менедем несколько дней назад. — Чего только не услышишь, пока сидишь там и дуешь вино.
— Интересно, — проговорил Соклей.
— Ты считаешь интересным тот факт, что теперь мы знаем, кто именно собирается продать нас в рабство или проломить нам головы и сбросить в море? — ядовито поинтересовался Менедем.
Триера догоняла «Афродиту» с поистине ужасающей скоростью. Римляне — если это были они — взяли паруса на гитовы и убрали грот- и фок-мачты. Как и эллины, они шли в атаку только на веслах.
Экипаж триеры наверняка не был самой лучшей командой в мире. Время от времени пара весел сцеплялись друг с другом или какой-нибудь гребец сбивался с ритма. Их келевст, вероятно, орал на людей до хрипоты, пытаясь выжать из них как можно больше. Но у римлян на веслах было столько человек, что маленькие ошибки едва ли играли роль. В бою против другой триеры такие детали, может, и были бы важны, но против акатоса, имевшего на борту вчетверо меньше гребцов? Едва ли.
«Какая разница, хорошо или плохо они гребут, если они все равно нас догонят», — подумал Менедем.
Его люди гребли как одержимые, пот струился по их обнаженным плечам. Невозможно долго выдерживать такой темп, и даже самая замечательная гребля лишь на некоторое время отсрочит неизбежное.
«Они догонят нас, если мы будем продолжать удирать. Но что, если мы вместо этого развернемся им навстречу?»
И тут Менедем громко расхохотался.
То был слегка сумасшедший смех. А может, и не слегка — во всяком случае, Соклей и Диоклей пристально на него посмотрели. Но сам Менедем в точности знал, что это было такое: смех человека, которому уже нечего терять.
— Левый борт! — крикнул он, и головы всех гребцов левого борта повернулись к нему.
— Левый борт! — еще раз повторил он, чтобы гребцы были готовы выполнить любую его команду. Потом закричал снова, на этот раз отдавая приказ:
— Левый борт, греби назад!
Менедему захотелось весело закричать, когда он увидел, как слаженно, послушно действуют его люди. У него была хорошая, спаянная команда, которой он мог гордиться. Большинство моряков успели приобрести опыт, работая веслами на родосских военных кораблях, Менедем с Диоклеем сумели сплотить их в экипаж. Менедем не сомневался: преследующие их римляне, попытавшись повторить их маневр, просто опозорились бы.
Он потянул назад рукоять одного из рулевых весел, а другую подал вперед, еще больше понуждая «Афродиту» развернуться навстречу своему преследователю. Когда судно повернулось, Менедем выкрикнул тем немногим морякам, что не сидели на веслах:
— Парус на гитовы!
Они тоже все как один ринулись выполнять команду.
Менедем действовал, полагаясь исключительно на интуицию, потому что до сих пор не знал точно, какие силы ему противостоят.
— Ты ведь не собираешься на них напасть? — спросил Соклей. Его голос по-мальчишески сорвался на последнем слове: он едва ли мог поверить в такую перспективу.
— Они догонят нас и протаранят, если мы попытаемся бежать, — ответил Менедем. — Это наверняка. А так у нас будет шанс.
— Крошечный шанс, — добавил Соклей.
Менедем думал точно так же, но ощерил зубы, изображая улыбку, и поинтересовался:
— У тебя есть идея получше, милый братец?
Помедлив мгновение, которое показалось ему вечностью, Соклей покачал головой.
Однако Менедем уже забыл о нем.
Все его внимание было теперь приковано к римской триере: полоса воды между двумя судами быстро сокращалась — теперь их едва ли разделяло несколько стадий. Менедем оторвал взгляд от триеры, чтобы быстро посмотреть — как там остальной римский флот. Другие суда по-прежнему плыли к устью Сарно. Их капитаны наверняка считали, что одной триеры с лихвой хватит, чтобы справиться с торговой галерой.
«Вот и прекрасно, мне это только на руку, — подумал Менедем. И вдруг усомнился: — А что, если они правы?»
Но тут же решительно тряхнул головой.
Он не мог сейчас позволить себе усомниться в победе, каким бы крошечным ни был шанс «Афродиты» против этого большого корабля. Если бы на его месте сейчас стоял Соклей, как бы он поступил? Менедем снова покачал головой. У него не было времени размышлять об этом.
Он наблюдал за римской триерой. То была катафракта: судно, имевшее полную палубу, какую имели большие суда — пятиярусники и четырехъярусники. Воины в бронзовых шлемах и корселетах и почти голые моряки бегали по палубе. Некоторые из них показывали на «Афродиту». Через разделяющее их водное пространство до Менедема слабо доносились их крики.
«Они гадают — что, Тартар, я затеваю? Может, думают, что я потерял рассудок. Я и сам хотел бы это знать. Вдруг я и впрямь его лишился?»
Приближаясь, триера с каждым биением сердца казалась все больше и свирепее. Ее таран, нацеленный прямо на судно Менедема, вспарывал море гладко, как рыло акулы. Весла вздымались и падали одновременно — почти гипнотическое зрелище. Однако наверняка этим гребцам далеко до его экипажа. Гребцы Менедема были куда искусней — но опять-таки у него всего сорок человек против ста семидесяти римлян.
Это позволяло варварам безнаказанно совершать множество ошибок… Тогда как у Менедема не было права ни на одну.
На палубу поднялись новые римские воины. Два судна теперь были так близко, что Менедем мог видеть, что эти воины вооружены луками. Поскольку лучники тоже нервничали, они начали стрелять задолго до того, как суда сошлись на расстояние полета стрелы. Одна за другой стрелы плюхались в море перед «Афродитой».
Но Менедем знал — обстрел не прекратится.
— Если кого-нибудь ранят и раненому будет трудно грести, — крикнул он своим людям, — пусть он бросит весло! А кто-нибудь из тех, что не на веслах, пусть заменит его как можно скорей! И, ради богов, все — слушайте мои команды и немедленно повинуйтесь! Тогда мы обязательно одолеем эту большую, уродливую, неуклюжую триеру! Вот увидите, мы сможем!!!
Гребцы приветственными криками встретили эту краткую речь.
Прежде чем заговорить, Соклей подошел поближе к Менедему (на этот раз он выказал больше здравого смысла, чем обычно) и негромко спросил:
— И каким образом мы сможем одолеть эту большую, уродливую, неуклюжую триеру?
— Увидишь.
Менедем изо всех сил старался выглядеть уверенно и чувствовать себя соответственно. Он похлопал двоюродного брата по руке.
— А теперь, о почтеннейший, будь добр, не путайся под ногами. Не закрывай мне обзор.
Случилось чудо — Соклей без споров отодвинулся.
Стрелы начали барабанить по доскам «Афродиты». Теперь корабли разделяло расстояние всего лишь в три плетра, и триера с акатосом быстро сближались.
Хотел бы Менедем иметь на баке катапульту, а не груду птичьих клеток. Несколько дротиков заставили римлян призадуматься! Конечно, катапульта слишком утяжелила бы нос акатоса, даже триера не могла позволить себе иметь на палубе машину такого веса.
Один из гребцов «Афродиты» взвыл от боли и рванулся прочь со скамьи; из его руки торчала стрела. Другой тут же занял его место.
«Афродита» едва ли замедлила ход.
Менедем потихоньку облегченно вздохнул.
От одного биения сердца до другого, казалось, проходила целая вечность. Взгляд Менедема был прикован к тарану римской галеры. Он почти мог прочесть мысли другого капитана.
«Если эти сумасшедшие торговцы хотят лобового столкновения, сейчас мы им такое столкновение устроим, — наверняка думал варвар. — Мое огромное судно легко опрокинет их суденышко, в этом нет сомнений».
Менедем меньше всего хотел лобового столкновения. Но он должен был заставить римского капитана думать так именно сейчас — думать так до самого последнего мгновения… Которое должно было наступить… примерно через… нет, прямо сейчас!
Закричал еще один раненый гребец, потом еще один.
Менедем не обратил на это внимания.
Он вообще ни на что больше не обращал внимания: лишь видел корпус атакующей вражеской триеры и чувствовал ладонями рукояти собственных рулевых весел.
Менедем едва заметно потянул за рукояти, повернув «Афродиту» влево как раз перед тем, как они с триерой должны были врезаться друг в друга, и в тот же миг оглушительно закричал:
— Весла правого борта убрать!
Так же слаженно, как они это делали во время тренировок, гребцы втянули весла внутрь. Вместо того чтобы врезаться в римскую триеру, «Афродита» скользнула вдоль ее борта, так близко, что можно было плюнуть с одного судна на другое. И корпус торговой галеры прошел по веслам правого борта триеры, ломая их, как нога человека ломает прутики на гриве игрушечной лошадки.
Гребцы на борту римского судна завопили, когда рукояти весел, внезапно сдвинутых силой куда более могучей, чем сила человека, стали их избивать. Менедем услышал два всплеска подряд: это римские моряки попадали в море; тяжелое вооружение утянуло их в водяную могилу.
Менедем улыбнулся свирепой волчьей улыбкой и хотел помахать врагам на прощание, но вспомнил, что ему нельзя снимать ладони с рукоятей рулевых весел.
«Афродита» скользнула мимо искалеченной триеры.
— Весла правого борта на воду! — закричал Менедем.
И его судно, целехонькое, отошло от корабля римлян.
Он посмотрел на восток. Остальной римский флот двигался к устью Сарно. Менедем был один на один с этим судном, которое пыталось его потопить.
Он сделал поворот и помахал человеку, стоявшему на рулевых веслах триеры. Парень смотрел через плечо на торговую галеру такими огромными глазами, каких Менедем еще никогда ни у кого не видел.
— Теперь можно сбавить темп, Диоклей, — сказал он начальнику гребцов. — Подожди, пока мы немного отойдем от этого вонючего варвара, а потом…
— Слушаю, слушаю, шкипер! — отозвался Диоклей.
Менедем никогда еще не слышал, чтобы он говорил таким уважительным тоном.
«И я заслужил это уважение, клянусь богами», — гордо подумал капитан «Афродиты».
— Что будешь делать теперь? — спросил Соклей.
— Собираюсь протаранить этого широкозадого катамита, вот что, — свирепо заявил Менедем. — Как выяснилось, римляне паршиво плавают на судах! Давайте-ка посмотрим, насколько хорошо они плавают без судов.
— Может, лучше не стоит? — сказал Соклей.
— Что?! — изумленно уставился на него Менедем, усомнившись, правильно ли он расслышал. — Ты спятил? С чего это я должен их щадить! Да эти ублюдки наши враги, так что пусть получат по заслугам!
Менедем потянул за рукояти рулевых весел, и нос акатоса повернулся и нацелился на триеру.
Римляне начали перетаскивать весла с уцелевшего левого борта на правый. Это рано или поздно позволит им уковылять прочь, хотя и не даст спастись от мстительной «Афро-диты».
— Они наши враги, все верно, — кивнул Соклей. — Но подумай сам — нам вообще невероятно повезло, что удалось так их покалечить!
— Дело не в одной только удаче, но еще и в хорошем экипаже, — прорычал Менедем. Он все еще жаждал мести.
— Согласен. Еще как согласен, — заверил брата Соклей. — Но теперь, когда нам один раз повезло, разве не будет излишне самонадеянным снова устремляться на этот проклятый корабль? Предположим, наш таран нанесет удар первым. Все их воины — кроме тех, кого мы сбросим в море, я имею в виду, — и все их гребцы вскарабкаются к нам на борт, и это будет конец всему.
Менедем фыркнул. Ему очень хотелось сказать двоюродному брату, что этого никогда и ни за что не произойдет. Однако, увы, такие вещи случались слишком часто, таран мог оказаться так же опасен для атакующего корабля, как и для его жертвы. И если бы подобное произошло, для «Афродиты» это и вправду было бы смертельно опасно, Соклей все сказал верно.
Менедем глубоко вдохнул, потом выдохнул и пару раз почти удивленно моргнул, как человек, внезапно очнувшийся после приступа жестокой лихорадки.
— Ты прав, — сказал он. — Терпеть не могу признавать это — но ты прав. Давай уберемся отсюда, пока все идет хорошо.
— Спасибо, — негромко проговорил Соклей.
— Я делаю это не ради тебя, — заявил Менедем. — Поверь, и не ради себя тоже. Я делаю это ради судна.
— Мы далеко от дома, вот лучшая причина для благоразумия, — заметил Соклей.
Менедем только пожал плечами, но прислушивающийся к их разговору Диоклей кивнул.
Менедем уже принял решение, но это еще не значило, что оно должно ему нравиться.
Римляне на палубе триеры тупо таращились на «Афродиту», когда она — целая и невредимая — прошла мимо их судна на расстоянии полета стрелы. Менедему показалось, что некоторые гребцы буквально с разинутыми ртами глазели на него.
— Получили сегодня небольшой урок, а? — крикнул он им, хотя римляне, наверное, все равно не понимали эллинского языка.
Гребцы Менедема вели себя далеко не так сдержанно: они осыпали врагов проклятиями, собранными по всему Внутреннему морю.
— Полагаю, теперь мы уже вряд ли двинемся в Неаполь, — заметил Соклей.
— Что? Почему нет? — удивленно спросил Менедем.
Его двоюродный брат ответил так, будто говорил с глупым ребенком:
— Потому что откуда нам знать, что это был единственный римский флот в округе? Предположим, в следующий раз за нами погонятся четыре триеры. Что мы тогда будем делать?
— О! — Менедем заморгал, задумчиво потер подбородок и наконец сказал: — Что ж, о почтеннейший, ты снова прав. Дважды за один день — не ожидал, что ты на такое способен.
Он ухмыльнулся возмущенному Соклею.
— Да, я об этом как-то не подумал. Был слишком занят этими ублюдками.
— И ты великолепно с ними справился, — заметил Соклей. — Я уж решил — нам всем конец.
«Я тоже так решил», — подумал Менедем. Вслух же он сказал:
— Если у тебя есть только два варианта — один плохой, другой еще хуже, — поневоле делаешь все, чтобы выжать максимум из плохого.
Менедем окликнул моряков:
— Опустите парус с реи! Мы снова двинемся на юг, и ветер по большей части должен быть попутным.
Люди ринулись выполнять приказ.
Они выполняли все его приказы в мгновение ока с тех пор, как Аристид заметил римские триеры. Еще недавно они поступали так из страха. А теперь…
«Теперь они беспрекословно слушаются потому, что восхищаются мной, — подумал Менедем. — И после того, что я сделал, это неудивительно».
— Жаль, что мы не можем высадиться и воздвигнуть здесь памятный трофей, — заметил один из моряков.
Эти слова заставили Менедема возгордиться еще больше.
— Варвары все равно не поймут, что это значит, — небрежно сказал он, — и просто разграбят наш трофей. У нас есть трофей получше — мы всегда будем помнить о своем триумфе.
— Верно, клянусь богами, — ответил Диоклей. — И еще у нас теперь есть история, за которую мы сможем получить выпивку в каждом винном погребке от Карии до Карфагена.
— Это правда, — согласился Менедем.
Но Соклей покачал головой.
— Я так не думаю.
— Что?! Почему?! — вопросил Менедем.
— История о том, как акатос искалечил триеру? — сказал Соклей. — Ну подумай сам, братец. Да кто поверит в такую байку?
Менедем на мгновение задумался, а потом серьезно покачал головой. Он сам ни за что бы не поверил в подобные нелепые россказни.
* * *
Соклей был рад, что они плывут на север, мимо острова Капрея. Он сомневался, что какой-либо римский флот, каким бы воинственным он ни был, осмелится подойти так близко к Великой Элладе. А после стычки с триерой возможность встречи с пиратским пентеконтором уже не пугала Соклея так, как раньше.
Двое моряков, легко раненных римскими стрелами, быстро пошли на поправку. Третий получил рану в живот. Хотя с виду все было не так уж страшно, у моряка начался сильный жар, и скоро стало ясно, что он не выживет.
Люди начали роптать: труп считался ритуально нечистым. Уж лучше иметь на борту нескольких раненых, чем труп.
— Что нам делать? — потихоньку пробормотал Менедем Соклею, не желая, чтобы его услышал кто-нибудь еще. — Они как будто забыли, что мы победили ту триеру.
— Давай положим его в лодку, — предложил Соклей. — Бедняга уже без сознания, ему все равно, а если мы так поступим, «Афродита» не будет считаться оскверненной, когда он умрет. А еще можно будет позвать жреца, когда мы зайдем в какой-нибудь порт, — пусть жрец совершит над лодкой обряд очищения. Ну, в крайнем случае купим новую.
Менедем уставился на брата во все глаза, потом встал на цыпочки и поцеловал его в щеку.
— Твоя голова, в конце концов, на что-то да годится… Тебя посещают умные мысли. Во всяком случае, изредка.
— Зачем тебе понадобилось добавлять последнюю фразу? — обиженно спросил Соклей.
— Затем, чтобы ты не возгордился, — ответил его двоюродный брат с озорной ухмылкой.
— Спасибо огромное за заботу, — сказал Соклей, что заставило Менедема ухмыльнуться еще шире.
Двое моряков опустили своего раненого товарища в лодку. Он и впрямь так погрузился в битву с невидимыми для других демонами, что едва ли заметил, как его туда положили. Моряки соорудили над беднягой навес из парусины, чтобы его не опаляло солнцем. Время от времени кто-нибудь спускался в лодку с черпаком, полным воды с вином. Однако раненый больше проливал, чем пил.
— Парус! — выкрикнул Аристид. — Парус впереди по правому борту!
Все так и подпрыгнули.
Сердце Соклея бешено заколотилось.
Когда впередсмотрящий в последний раз заметил парус, им чудом удалось спасти свои жизни, не говоря уж о своей свободе. Вместе со всей командой — поскольку «Афродита» двигалась под парусом, никто не сидел на веслах спиной к носу — Соклей тревожно вглядывался вперед.
Спустя несколько минут на него нахлынула волна облегчения.
— Это парус торгового корабля, — сказал он. — У военных галер паруса куда меньше.
Один за другим моряки закивали.
— Если на нас нападут торговцы — мы пропали, — ввернул Диоклей. И сам засмеялся гораздо громче, чем того заслуживала плоская шутка.
«Он смеется от радостного облегчения, только и всего», — подумал Соклей. Он и сам испытывал точно такие же чувства.
— Этот корабль от нас не убегает, — заметил Соклей некоторое время спустя.
— Да, — согласился Менедем. — Он меняет курс на северный. Если парусник развернется и пойдет по ветру, а затем проделает такой маневр еще три или четыре раза, он довольно быстро приблизится к цели. И, так как мы вообще-то не пираты, он побеждает в этой игре.
Соклей задумался — стал бы он сам рисковать жизнью и свободой ради выгоды? Вряд ли. Однако, пристально всмотревшись в торговое судно, он проговорил:
— Не думаю, что он ведет игру. Думаю, он нас узнал, и, кажется, я тоже его узнал. Разве это не корабль Лептиния?
Его двоюродный брат прищурился, вглядываясь в морскую даль.
— Ради всех богов, так и есть! — сказал Менедем. — Несмотря на то что ты много читаешь, твое зрение не стало хуже. Может, поставим тебя впередсмотрящим вместо Аристида?
— Не надо! — покачал головой Соклей. — Он чистая рысь — его глаза наверняка острее моих. И твои тоже, ты просто не такой внимательный, как я. — Он не собирался спускать двоюродному брату насмешку, замаскированную под комплимент.
Капитан потянул за рукояти рулевых весел, поворачивая «Афродиту» вправо, к крутобокому кораблю Лептиния.
— Я хочу подойти к нему на расстояние окрика и предупредить, — сказал Менедем. — Не хочу, чтобы он поплыл к Сарно, в Помпеи, и попал прямо в зубы к этим римским волкам.
Если это был не Лептиний или если он не узнал «Афродиту», тогда капитан торгового судна был полный дурак, раз позволил акатосу подойти к своему кораблю так близко. Но очень скоро Соклей увидел, что он не ошибся.
Лептиний снял одну руку с рукояти рулевых весел, чтобы помахать им. Он прокричал что-то, но Соклей не разобрал слов.
Приложив руку к уху, чтобы показать, что не слышит, он краешком глаза увидел, как то же самое сделал Менедем.
Лептиний закричал снова, и на сей раз Соклей понял его:
— Как вам понравилось в Помпеях?
— В Помпеях было здорово! — завопил в ответ Менедем. — Мы славно там поторговали! Но тебе лучше туда не идти!
— Что? Что ты говоришь? — спросил Лептиний. — Почему нет?
— Потому что сейчас там римский флот и римляне атакуют город и округу, вот почему, — ответил Менедем. — Если ты поплывешь туда, то сунешь голову прямо в пасть волку!
— Геракл! — изумленно воскликнул Лептиний. — Варварский флот! Не пиратский? Ты уверен? Как же вам удалось спастись?
Он задал столько вопросов, что ни один человек не смог бы враз ответить на все.
— То были и вправду римляне, — заверил Лептиния Соклей. — У них на парусах изображены волки.
А Менедем одновременно с двоюродным братом ответил на последний вопрос:
— Одна из триер погналась за нами, и мы покалечили ее, вот так и спаслись.
— Что ты сказал?! — переспросил Лептиний. И вовсе не потому, что не смог разобраться в двух голосах, звучащих одновременно. — Как вы сумели одолеть триеру на таком захудалом маленьком акатосе? Я не верю ни единому вашему слову!
— Я же тебе говорил, — пробормотал Соклей Менедему.
Тот скорчил в ответ ужасную рожу.
Но моряки «Афродиты» не позволили Лептинию так запросто назвать Менедема лжецом. Поскольку гребцы все так же считали себя героями, они начали наперебой выкрикивать подробности своего деяния. Будь они пиратами, а не командой торговой галеры, это могло бы кончиться плохо для шкипера крутобокого судна и его экипажа. Соклей подумал, что лучше бы Лептинию не спорить: моряки с «Афродиты» были не в том настроении, чтобы спустить с рук неуважительное к себе отношение.
Но Лептиний и сам это мигом сообразил.
— Хорошо! Хорошо! — закричал он. — Я вам верю!
К тому времени два судна разделяло уже расстояние всего в десять локтей. Если бы Менедем и его команда решили стать пиратами, Лептиний никоим образом не смог бы им помешать.
— Куда пойдешь теперь? — спросил шкипер крутобокого судна Менедема.
— Я вообще-то собирался двинуться в Неаполь, — ответил Менедем. — Да ты и сам знаешь — я говорил тебе об этом, когда мы встретились в порту. Но кто знает, сколько римских кораблей бороздят теперь Тирренское море в тех краях? Лучше двинуться на юг, решил я, вот туда и направляюсь.
— Значит, это ты так решил? — пробормотал себе под нос Соклей.
Но на этот раз брат его не услышал, что, может, было только к лучшему.
«А ведь Менедем и правда считает, что двинуться на юг было его собственным решением, и ничьим больше, — изумленно подумал Соклей. — Неужели забыл наш спор? Или у меня просто по-другому работает память?»
Спустя мгновение Соклей покачал головой. Удивительное дело: он сам точно знает, кто отговорил Менедема протаранить римскую триеру. Но вот его двоюродный брат сейчас поет совсем другую песню.
«Ну ладно, наши с Менедемом отношения — это, в конце концов, мелочь. Но вот когда я сяду наконец писать свою историю, как я смогу определять, которая из двух противоречащих друг другу историй истинная? — размышлял Соклей. — Оба рассказчика будут уверены, что каждый из них прав, и каждый назовет другого лжецом. Интересно, как Геродот, Фукидид и Ксенофонт решали, кто же прав?»
А Лептиний тем временем говорил:
— Это очень умно — убраться отсюда. Грязные варвары в наши дни повсюду. Они расплодились как тараканы. Мы, эллины, должны раздавить их, прежде чем они станут слишком сильными.
А ведь всего несколько дней назад этот человек превозносил город Помпеи. Вспомнит ли он об этом, если ему напомнить? Вряд ли, и Соклей отлично это знал.
— Жаль, что ты столько трудился только для того, чтобы повернуть назад, — сказал Менедем.
— Может, и так, но спасибо тебе за предупреждение, — ответил Лептиний. — Если бы я пошел вперед, я пожалел бы еще больше.
— Безопасного тебе пути на юг, — пожелал Соклей.
Лептиний помахал ему рукой, то же самое сделали двое моряков с крутобокого корабля.
Соклей помахал в ответ, а Менедем повернул «Афродиту», чтобы снова поймать ветер. Судно Лептиния не было таким послушным. Соклей оглянулся и некоторое время смотрел мимо ахтерштевня, пока не убедился, что корабль Лептиния также двинулся прочь, удаляясь от опасного места, вместо того чтобы приближаться к нему.
Хотя парус крутобокого судна, надутый бризом, был куда больше паруса акатоса, «Афродита» легко оторвалась от корабля Лептиния.
Когда Соклей оповестил об этом двоюродного брата, тот ответил:
— Я и надеялся, что так будет, клянусь богами. Если бы этот боров нас обогнал, я, наверное, отправился бы домой и хлебнул цикуты.
— Все-таки это кажется странным, — сказал Соклей.
— Ничего странного, — настаивал Менедем. — Военные галеры быстрее нашего акатоса, потому что у нас корпус шире. Они разрезают волны, как острый нож. Мы режем волны, как тупой нож. А что касается грязного крутобокого корабля — разве даже самый тупой нож не острее чаши для питья?
— Даже Сократ не смог бы ответить лучше, о почтеннейший, — поклонился брату Соклей. — Твои рассуждения представляются мне логичными, и я не нахожу в них ни единого изъяна.
— Спасибо тебе большое, — самодовольно ответил Менедем.
Но Соклей не собирался на этом завершать дискуссию.
— Почему ты мыслишь ясно только тогда, когда речь идет о кораблях? И начинаешь действовать как безумец, едва почуешь аромат женских благовоний?
— Сам не знаю, — пожал плечами Менедем.
— Ну, по крайней мере, ты это не отрицаешь, — сказал Соклей.
— Корабли не женщины, — заявил его двоюродный брат. — Хотя мы и даем судам женские имена, они все-таки не женщины. По большей части судно делает то, чего ты от него хочешь. Естественно, ты можешь совершить ошибку, но ты обычно знаешь, что это за ошибка. А что же касается женщин… Друг мой! Мы не знаем, что женщина сделает в следующий миг, потому что обычно она не знает этого сама. Так какой смысл быть логичным в отношениях с женщинами?
Соклей уставился на него.
— Это самый логичный довод в пользу нелогичности, который я когда-либо слышал, — наконец проговорил он.
— И снова — спасибо, — ухмыльнулся Менедем.
Он выиграл второй раунд и прекрасно это знал.
* * *
Когда они снова явились к вечеру в маленький город Лаос, к пирсу был пришвартован корабль, настолько похожий на судно Лептиния, что Соклей подумал: а не обогнал ли каким-то образом пухлый шкипер «Афродиту»? Но шкипером этого судна оказался костлявый парень по имени Ксенодок.
— Если у вас больше жадности, чем ума, — сказал Ксенодок, — вы, может, захотите побыстрее попасть в Регий.
Соклей надеялся, что у него ума все-таки больше, поэтому ужаснулся, услышав, как Менедем заинтересованно спрашивает:
— Вот как? Почему?
— Потому что люди Агафокла из Сиракуз собирают там флот, груженный зерном, — ответил Ксенодок. — Этот флот намерен проскользнуть мимо карфагенского флота в голодающие Сиракузы. Агафокл заплатит за зерно боги знают сколько сверх общепринятой цены, даже за зерно, погруженное на маленькое захудалое судно вроде вашего.
— А что он заплатит, если нас схватят карфагенцы? — спросил Соклей.
— На кону судьба Сиракуз, — ответил Ксенодок.
Соклей посмотрел на двоюродного брата. Ему не понравился блеск в глазах Менедема. Поэтому он многозначительно сказал:
— На кону судьба нашего судна.
— Я знаю, — нетерпеливо ответил Менедем. — Но помни, мы в любом случае должны пройти мимо Регия.
Соклей это помнил. Сердце его упало.
