ГЛАВА 35

Хватая ртом холодный воздух, Юлий обернулся и посмотрел на сверкающую железом змею, ползущую по Фламиниевой дороге к горному перевалу.

В первые три дня ему пришлось тяжело, пока не вернулась физическая форма времен кампании в Греции. Теперь его ноги снова бугрились мускулами, и Цезарь с удовольствием ощущал легкую усталость в своем почти неутомимом теле. К концу десятого дня он просто наслаждался походом легионов к Аримину. По вечерам в лагере Юлий совершенствовался в искусстве владения мечом с преподавателями, которых взял с собой Красс, и хотя он не считал себя мастером, только лишь сами учителя могли иногда преодолеть его защиту, и запястья день ото дня становились все крепче.

Над колонной гулял ветер, и Цезарь слегка дрожал. Несмотря на то что ему довелось побывать в разных странах вдали от Рима, холод Апеннинских гор был для него внове, и он переносил его с угрюмым смирением, которое отражалось и на лицах остальных солдат.

Чтобы прополоскать горло, Юлий отхлебнул из меха, сдвинув тяжелое снаряжение на спине и дотянувшись до горлышка губами. Колонна останавливалась всего дважды в сутки – на короткий привал в полдень и на ночевку, которой предшествовала трехчасовая изнурительная работа по сооружению лагеря. Цезарь снова оглянулся, поражаясь длине растянувшейся на марше колонны. С высоты горного перевала в холодном чистом воздухе видно было очень далеко. Где-то в тридцати милях отсюда за легионом шел кавалерийский арьергард. Дневной переход составляет двадцать пять миль, значит, конники достигнут этой точки через сутки, когда авангард армии будет на подходе к Аримину. Сигналы к остановке передавались вдоль колонны громкими звуками горнов, которые далеко разносились в прозрачном холодном воздухе.

Где-то впереди колонны по крутым склонам пробирались отряды всадников – экстраординариев, выполняющих роль передовых дозоров. На крепких лошадях, привыкших к преодолению пересеченной местности, они за день преодолевали расстояние, в три-четыре раза превышающее то, что проходила колонна. Юлий знал, что это твердое правило, хотя нападение на воинский контингент такой численности было чистым самоубийством.

Армию возглавлял легионный авангард, избиравшийся каждый день по жребию. Перворожденный, как легион неполного состава, в жеребьевке участия не принимал и постоянно следовал в десяти милях сзади, так что из середины колонны увидеть его было невозможно. Юлий думал о том, каковы впечатления о походе у Брута и Рения. Кабера был постарше некоторых ветеранов, сражавшихся с ним против Митридата. Еще в Риме Цезарь решил держаться поближе к Крассу, но за это пришлось заплатить разлукой с друзьями. Сколько он ни всматривался в даль, разглядеть орла Перворожденного среди многочисленных штандартов не удавалось.

Юлий наблюдал, как вдоль колонны мерно шагающих воинов снует взад и вперед легионная кавалерия, и вспоминал солдат-муравьев, которых видел в Африке, постоянно готовых к отражению внезапной атаки.

Цезарь шел в авангарде, на расстоянии окрика от Красса и Помпея, ехавших верхом. Когда прозвучит сигнал к ночевке, четыре тысячи солдат разобьют лагерь, поставят палатки, а полководцы будут спокойно беседовать, ужинать, пока воины займутся тяжелой работой по возведению почти неприступного оборонительного периметра.

Каждый вечер сооружались три больших лагеря, границы которых обозначали флагами. К тому моменту, когда солнце садилось за горы, шесть легионов укрывалось в гигантских прямоугольниках, в которых были даже главные дороги. Словно из ниоткуда, среди дикой природы появлялись настоящие города. Юлия поражала организованность армии, которую бывалые солдаты воспринимали как нечто само собой разумеющееся. Каждый вечер он вместе с другими легионерами забивал в землю железные костыли для крепления палаток на отведенных для этого участках. Потом копали ров, возводили сплошной высокий вал, в котором сооружали четверо ворот с наблюдательными вышками для часовых. Хотя наставники Цезаря много рассказывали ему о рутине солдатской жизни, действительность очаровала его. Теперь он понимал, как важно учиться на чужих ошибках. Если бы Митридат додумался создать для своего войска такой же лагерь, Юлий все еще сидел бы в Греции и гадал, как в него проникнуть.

Фламиниева дорога была прорублена сквозь узкое ущелье, зажатое между крутых каменных стен. Хотя уже начинало смеркаться, Юлий предполагал, что Красс не отдаст распоряжения об остановке, пока колонна не достигнет участка, достаточно просторного для возведения первого лагеря. Одному из легионов придется в целях безопасности спуститься назад, в долину – он будет охранять подходы к горной дороге, а экстраординарии и патрули всю ночь станут нести дозор в горах. Что бы ни случилось, враг не застанет легионы врасплох. Этому римляне научились более ста лет назад, когда воевали против Ганнибала. Юлий вспомнил, как восхищался этим карфагенцем Марий – даже несмотря на то, что в конце концов тот проиграл войну с Римом.

Когда-то эти горы были совершенно дикими, но теперь здесь легли плиты Фламиниевой дороги, вдоль которой через каждые двадцать миль устроены сторожевые посты. Вокруг многих из них возникали целые поселки – по мере того как народы склонялись перед Римом. Многие люди нашли работу, строя дорогу и поддерживая ее в хорошем состоянии. Юлий видел небольшие группы рабочих на травяной обочине, довольных тем, что можно побездельничать, пока проходят легионы.

Встречались и торговцы, вынужденные прервать путь и уступить путь колонне. Эти посматривали на солдат со смешанным чувством недовольства и уважения. Пока армия не пройдет, они не смогут проехать к Риму. Некоторые везли скоропортящиеся продукты – они мрачнели и уже подсчитывали убытки. Легионеры не обращали внимания на торговцев. Они построили эти дороги своими руками и имели полное право пользоваться ими в первую очередь.

Юлий жалел, что рядом с ним нет Тубрука. В свое время старый гладиатор прошел этой дорогой сквозь горы и побывал на тех самых широких равнинах, где Красс надеется настичь армию рабов. Но управляющий поместьем вряд ли согласился бы снова отправиться на войну, даже если бы Юлий освободил его от забот по защите Корнелии.

Вспомнив о расставании с женой, Юлий бессознательно стиснул зубы. Прощание было горьким, и очень не хотелось уезжать, пока не сгладится чувство обиды, появившееся у обоих, но пришлось присоединиться к Перворожденному, чтобы вместе с другими легионами идти на север.

Еще свежи были воспоминания о том, как он покидал город в последний раз. За спиной на горизонте горел Рим, люди Суллы охотились за последними уцелевшими солдатами Перворожденного… Юлий шагал и кривил губы в злой усмешке. Легион выжил, а отравленная плоть Суллы превратилась в пепел.

Судебный процесс в значительной степени помог восстановить доброе имя Мария, но Цезарь понимал, что, пока друзья Суллы живут и занимаются своими отвратительными играми в сенате, Рим не станет таким, каким мечтал видеть его Марий. Положение Катона достаточно прочно, пока его главные оппоненты воюют, но когда они вернутся, Юлий объединится с Помпеем, чтобы сокрушить интригана. Полководец понимал необходимость этого, как никто другой.

Внезапно Юлий подумал о судьбе сына Катона. Было бы слишком просто в каждом бою ставить того в первые ряды, пока его не убьют. Цезарь поклялся себе, что если Герминий погибнет, то, как всякий другой солдат, лишь по прихоти судьбы. Дочку Помпея нашли с глиняной табличкой в ладони. На ней значилось имя Суллы. Юлий не сторонник убийства невинных, но пусть Катон боится за своего сына. Пусть лишится сна, пока Герминий сражается за Рим…

Предстоят долгие тяжелые месяцы войны. Цезарь знал, что им не вернуться в город раньше чем через год. Возможно, потребуется и значительно больше времени, если командир у рабов действительно так хорош, как говорят.

Но Юлий может быть спокоен. Поместье сумеет захватить только целая армия, а отец Корнелии, Цинна, остался в сенате, чтобы противодействовать Катону. Они заключили очень прочный альянс, и Юлий знал, что с силой Помпея и богатством Красса возможно достичь чего угодно.

Горнисты протрубили сигнал к привалу, когда колонна выходила из сумрачного ущелья под лучи заходящего солнца. Юлий увидел Фламиниеву дорогу, бегущую вниз, в глубокую долину, а затем снова уходящую вверх, к далекой черной горе, за которой, как говорили, и расположен Аримин. Цезарю хотелось, чтобы рядом были Брут или Кабера, который шел со вспомогательными отрядами ближе к хвосту колонны. Однако должность трибуна давала право находиться ближе к передовым частям, но не собирать здесь друзей, чтобы развлекаться в походе.

На заходе солнца первые часовые заняли свои посты, оставив товарищам по давней традиции свои щиты. На широкую равнину опустилась тишина. Десять тысяч солдат быстро поели и улеглись спать в миниатюрном городе, возведенном их же руками. Ночью они по очереди будут подниматься, чтобы стоять на часах, а смененные воины станут укладываться на еще теплые тюфяки, оставленные товарищами, чтобы отдохнуть и согреться после долгого стояния на холодном горном воздухе.

Юлий тоже стоял в свою очередь в дозоре, вглядываясь через земляной вал в ночную тьму. Из рук центуриона он получил деревянную табличку с вырезанным на ней паролем и заучил его наизусть. Потом он остался в темноте один. За спиной спал лагерь. Цезарь улыбнулся – он понял, почему часовым не полагается иметь при себе щиты: на верхний край можно опереться руками, положить на них голову и подремать.

Юлий бодрствовал и раздумывал о том, когда же в последний раз застигали часового, спящего на посту. Провинившегося забивали насмерть его же товарищи по палатке, и столь суровое наказание не давало сомкнуть глаз даже самым слабым солдатам.

Вахта прошла без происшествий, и Цезаря сменил следующий легионер из их палатки. Желая побыстрее заснуть, Юлий занял его место и закрыл глаза. Проблемы, связанные с Корнелией и Катоном, сразу же показались ему далекими. Он лежал и слушал храп товарищей. Нет силы в мире, которая осмелится потревожить мощное войско, ведомое Крассом на север.

Уже погружаясь в сон, Юлий думал о том, как они с Брутом прославят имя Перворожденного в предстоящих кровопролитных сражениях.

Октавиан бросил пронзительный боевой клич прямо в лицо сонмищу окружавших его врагов. Те не понимали, что перед ними прирожденный воин, каждый удар которого отправляет на землю по противнику, заставляя его горько сожалеть о нападении. Он сделал быстрое движение и пронзил мечом их вожака, лицом напоминающего мальчишку мясника. Негодяй захрипел, упал и жестом попросил Октавиана склониться к его окровавленным губам, чтобы услышать последние слова умирающего.

– Я бился в сотне сражений, но никогда не встречал такого умелого противника, – прошептал он и испустил дух.

Октавиан победно закричал и поскакал по конюшне, размахивая над головой тяжелым гладием. Неожиданно могучая рука перехватила его запястье, и он взвизгнул от ужаса.

– Ты что это делаешь с моим мечом? – спросил Тубрук, угрожающе засопев.

Октавиан зажмурился, ожидая удара, а когда его не последовало, осторожно открыл глаза. Он увидел, что старый гладиатор смотрит на него в упор и ждет ответа.

– Прости, Тубрук… Я всего лишь одолжил его, чтобы поупражняться.

Крепко держа мальчишку за руку, чтобы тот не сбежал, Тубрук протянул ладонь и взял меч из ослабевших пальцев. Он поднес клинок к глазам и вдруг пришел в такую ярость, что Октавиан подпрыгнул от страха. Лицо Тубрука выражало сильнейший гнев, и глаза мальчика округлились от ужаса. Он не ожидал, что управляющий так рано вернется с поля, и думал, что успеет незаметно положить меч на место.

– Посмотри на это! Ты хоть понимаешь, сколько потребуется времени, чтобы снова заточить клинок?! Конечно, не понимаешь! Ты всего лишь глупый маленький дурачок, который считает, что ему позволено брать все, что вздумается!..

Глаза Октавиана наполнились слезами. Больше всего на свете ему хотелось заслужить одобрение старого гладиатора, а его недовольство было для мальчика страшнее боли.

– Прости меня… Я только хотел взять его на время. Я его так наточу, что не останется никаких отметин.

Тубрук снова посмотрел на лезвие.

– Ты что, намеренно испортил его? Это теперь не заточишь. Клинок надо заново перековывать, а еще лучше выбросить его в лом. Я пронес этот меч через сотни боев на арене и через три войны, и его за один час изуродовал безмозглый мальчишка, привыкший брать то, что принадлежит другим людям. Клянусь, на этот раз ты зашел слишком далеко…

Не в силах продолжать, Тубрук рассерженно бросил меч на землю, отпустил хнычущего мальчика и быстро вышел из конюшни, оставив Октавиана.

Мальчик подобрал меч и провел пальцем по лезвию, смятому и зазубренному в нескольких местах. Октавиан подумал, что если найти хороший точильный камень и сбежать из поместья на несколько часов, то можно все исправить, вернуться и вручить клинок Тубруку, который к тому времени успокоится. Ему представилось, как удивится старый гладиатор, увидев отточенный заново гладий.

– А я думал, что это невозможно!.. – воскликнет Тубрук, поразившись. А Октавиан ничего не скажет: он будет смиренно стоять, пока управляющий не потреплет его по голове… и они забудут о том, что случилось.

Мечтания были прерваны возвращением Тубрука, который вошел с толстым кожаным ремнем в руке.

Октавиан в страхе выронил меч.

– Нет!.. Я же попросил прощения! Обещаю, что исправлю лезвие! – вопил мальчишка, но Тубрук, храня зловещее молчание, тащил его из конюшни на солнечный свет.

Пока он волок Октавиана через весь двор к воротам, мальчик отчаянно вырывался, но поделать с взрослым человеком, конечно же, ничего не смог.

Закряхтев от натуги, Тубрук отворил тяжелые ворота рукой, в которой держал ремень.

– Мне давно следовало так поступить. Вот дорога в город. Предлагаю тебе уйти и надеюсь, что мы никогда больше не увидимся. Если желаешь остаться, то я тебя выпорю, чтобы ты знал, чего нельзя делать. Что скажешь? Уходишь или остаешься?

– Я не хочу уходить, Тубрук, – заплакал мальчик, всхлипывая от ужаса и смущения.

Управляющий не обращал внимания на его рыдания и только крепче сжимал губы.

– Что ж, хорошо! – грозно проговорил он, нагнулся, задрал тунику Октавиана и ударил ремнем по заду так сильно, что эхо прокатилось по всему двору.

Мальчишка пронзительно завизжал и задергался как безумный, но старый гладиатор с каменным лицом снова занес руку над головой.

– Тубрук! Прекрати!.. – раздался голос Корнелии.

Она вышла во двор узнать, откуда доносятся малоприятные звуки, и сейчас с гневом смотрела на Октавиана и своего управляющего.

Мальчик воспользовался моментом, вырвался из пальцев Тубрука и опрометью бросился к хозяйке, обхватил ее руками и спрятал голову в складках одежды.

– Ты что делаешь с мальчиком, Тубрук? – резко произнесла Корнелия.

Ничего не ответив, управляющий шагнул к ней, чтобы оторвать провинившегося от Корнелии. Спиной почувствовав угрозу, Октавиан скользнул за спину защитницы.

Чтобы удержать Тубрука на расстоянии, женщина обеими руками изо всех сил толкнула его в грудь, и управляющий, тяжело дыша, отступил на шаг.

– Прекрати сейчас же! Ты что, не видишь, как он напуган? – крикнула Корнелия.

Глядя ей прямо в глаза, Тубрук медленно покачал головой.

– Если ты сейчас спрячешь его за своей спиной, это только повредит мальчику. Он должен понести наказание, чтобы вспомнить о нем, когда вздумает еще что-нибудь стащить.

Корнелия наклонилась к Октавиану и взяла его ладони в свои.

– Что ты взял на этот раз? – спросила она.

– Я только одолжил у него меч… Я хотел положить его на место, но он затупился, и я не успел наточить лезвие, потому что пришел Тубрук… – снова зарыдал Октавиан, краешком глаза посматривая на управляющего и опасаясь, что тот его снова схватит.

Корнелия покачала головой.

– Ты повредил его меч? Да, Октавиан… Это слишком. Я вынуждена передать тебя Тубруку. Мне очень жаль.

Октавиан кричал, когда она оторвала его пальцы от своей столы. Старый гладиатор снова задрал ему тунику. Поджав губы, Корнелия наблюдала, как управляющий нанес еще четыре полновесных удара, потом отпустил мальчишку, и тот убежал в спасительную темноту конюшни.

– Ты до смерти напугал его, – заметила Корнелия, взглядом провожая Октавиана.

– Возможно, но это было необходимо. Он не должен прикасаться к вещам, которые Юлий и Брут не смели трогать, когда были мальчишками. Октавиан половину времени проводит в мечтаниях, и ему не повредит хорошая порка. Может быть, в следующий раз, когда этому сорванцу вздумается что-нибудь стащить, это остудит его пыл.

– Меч окончательно испорчен? – поинтересовалась Корнелия, робевшая перед человеком, который знал Цезаря мальчиком – таким, как Октавиан.

Тубрук пожал плечами.

– Вероятно. Но мальчишка еще нет, потому что не выбрал дорогу в город. Пусть отсидится в конюшне. Наплачется и к ужину придет как ни в чем не бывало, или я его плохо знаю.

Октавиан не появился к вечерней трапезе, и, когда стемнело, Клодия понесла ему чашку с едой. На конюшне она его не нашла: поиски мальчика по всему поместью результата тоже не принесли. Он исчез вместе с мечом.

– Ты слишком уродлив, чтобы стать приличным мечником, – весело приговаривал Брут, легко скользя вокруг рассерженного легионера.

Когда смеркалось, воины собирались в центре лагеря, чтобы посмотреть учебные бои, которые устраивал Марк уже четвертый день подряд.

– Тебе не хватает умения, это точно, но быть красивым тоже важно, – продолжал Брут доверительным тоном, подшучивая над соперником.

Тот развернулся лицом к противнику, от раздражения слишком сильно сжимая рукоять учебного меча. Деревянное оружие не являлось смертоносным, но даже им можно было сломать палец или выбить глаз. Толстый клинок изготовляли полым по всей длине, а затем заполняли свинцом, чтобы учебный меч был тяжелее обычного гладия. Когда легионеры брали в руки настоящие клинки, те казались им необыкновенно легкими.

Не сходя с места, Брут сделал движение корпусом, пропустив меч противника в нескольких дюймах от своего тела. Он начал устраивать схватки на шестой день похода, когда понял, что устает не до такой степени, как ожидал. Они быстро стали главной темой разговоров для скучающих солдат, которых Брут поддел хвастливым утверждением о том, что среди них не найдется равный ему по силе и умению боец. Марк мог сражаться с тремя-четырьмя противниками подряд, и после второго вечера в лагере даже прекратились азартные игры – все деньги ставились на Брута или против него. Если бы он продолжал побеждать, то к концу похода мог заработать небольшое состояние.

– Видишь ли, люди любят красивых героев, – объяснял Брут, с легкостью отражая неожиданную атаку противника. – И не то чтобы с носом у тебя было что-то не в порядке или с губами…

Он обрушил на соперника целый ряд ударов, заставив того отчаянно защищаться, а затем отступил на шаг, давая солдату возможность отдышаться. В начале схватки легионер держался самоуверенно, но сейчас по его лицу струился пот, брызгами разлетавшийся во все стороны при каждом совершенном им выпаде.

Брут всмотрелся в физиономию противника, словно оценивая черты его лица.

– Нет, это просто воплощенное уродство! Такое впечатление, будто все сидит не на своих местах, – заключил он.

Солдат рыкнул и обрушил на Марка сильнейший удар, которым мог расколоть ему череп. Меч ушел в пустоту, легионер последовал за ним, и Брут слегка обозначил удар по основанию шеи, по силе достаточный для того, чтобы соперник растянулся на земле.

Тяжело дыша, тот поднялся на ноги и обратился к Бруту:

– Как насчет завтрашнего вечера? Уродлив я или нет, но побить тебя мне все же удастся, если мы сойдемся еще раз.

Пожав плечами, Марк указал на очередь из ожидающих солдат.

– Перед тобой уже есть желающие, но я постараюсь договориться с Каберой, чтобы он поставил тебя завтрашним вечером, если хочешь. Знаешь, ты несколько скованно двигаешься.

Солдат посмотрел на свои руки и кивнул.

– Поработай над запястьями, – продолжал Брут серьезно. – Если они станут достаточно крепкими, в бою ты будешь себя чувствовать увереннее.

Легионер направился к толпе, задумавшись и медленно помахивая перед собой мечом.

Кабера пригласил следующего, подтолкнув вперед, словно любимого ребенка.

– Он утверждает, что хорош. Несколько лет назад был лучшим в своей центурии. Квартирмейстер спрашивает, не желаешь ли ты снова повысить ставки. Думаю, он заволновался.

Кабера ухмыльнулся Бруту, очень довольный тем, что после первого скучного дня в обозах сумел попасть в ряды Перворожденного.

Брут осмотрел очередного претендента с головы до пят, отметил про себя мощные плечи и узкую талию. Легионер проигнорировал оценивающий взгляд – он потягивался, разогревая мускулы.

– Как тебя зовут? – спросил у него Брут.

– Центурион Домиций, – ответил воин.

Было в нем что-то, заставившее Брута подозрительно сощурить глаза.

– Ты был лучшим в центурии? Сколько лет назад?

– Три года. В последний раз стал лучшим в легионе, – ответил Домиций, продолжая разминаться и не глядя на молодого соперника.

Брут быстро переглянулся с Каберой и тут же заметил, что вокруг них собрался, похоже, весь лагерь, кроме часовых. В толпе он увидел Рения и помрачнел. Трудно расслабиться, если человек, который тебя учил, с сомнением покачивает головой.

Брут постарался собрать всю свою уверенность.

– Дело в том, Домиций, что я не сомневаюсь в твоем мастерстве, но в каждом поколении найдется лучший из всех. Это закон природы.

Домиций, не спеша, потягивал мышцы ног. Казалось, он обдумывает слова соперника.

– Наверное, ты прав, – ответил он.

– Конечно, я прав. Кто-то должен быть лучшим, и без ложной скромности скажу, что это – я.

Брут пристально наблюдал за реакцией на свои слова.

– Без ложной скромности?.. – проворчал Домиций, расправляя мышцы спины.

Марк почувствовал, что спокойствие легионера начинает раздражать его. Эта неспешная, почти сонная разминка его рассердила.

– Хорошо. Кабера! Иди скажи квартирмейстеру, что я повышаю ставку на поединок с Домицием.

– Не думаю, что… – начал было старый лекарь, с сомнением посматривая на претендента.

Домиций почти на голову был выше Брута и двигался с редкой легкостью и уверенностью.

– Иди и скажи. Еще один поединок, и пойдем собирать деньги.

Скривив губы, Кабера зашагал прочь.

Расправив плечи и выпрямившись во весь рост, Домиций улыбнулся Бруту.

– Я этого и ждал, – сообщил он. – Мои друзья потеряли кучу денег, делая ставки против тебя.

– И ты не сделал никаких выводов? Перейдем к делу, – коротко бросил Брут.

Домиций вздохнул.

– Вы, коротышки, всегда такие нетерпеливые, – сказал он, покачивая головой.

Октавиан вытер рукой нос, оставив на коже мокрый след.

Поначалу город показался ему незнакомым местом. Прошмыгнуть в ворота незаметно для стражников не составило труда – он спрятался за въезжающей в город повозкой. За стенами мальчика сразу же ошеломили шум, запахи и суета людей. За месяцы, проведенные в поместье, он успел забыть о городской жизни, не прекращавшей бурлить даже ночью.

Мальчик надеялся, что Тубрук беспокоится о нем. Через день-два его встретят в поместье с распростертыми объятиями. В особенности если он упросит Таббика заново отковать и отточить клинок. Все, что требуется, – это не попасть в какую-нибудь неприятность до утра, когда откроется маленькая мастерская. Меч, завернутый в лошадиную попону, он держал под мышкой. Иначе, как думал Октавиан, далеко уйти ему бы не удалось. Какой-нибудь бдительный гражданин наверняка остановил бы его – или, что еще хуже, гладий мог отнять вор, чтобы продать в мастерскую не столь честного ремесленника, как Таббик.

Почти бессознательно Октавиан направил шаги в направлении дома своей матери. Только бы провести ночь там, а наутро увидеть Таббика.

Через пару дней он вернется, и Тубрук забудет о гневе. Мальчик подумал о том, что скажет мать, увидев его, и поморщился. Конечно, решит, что меч Октавиан украл. Он с грустью признался себе, что для матери она слишком недоверчива. Атия никогда ему не верила, даже если он говорил правду, и это страшно злило Октавиана.

Возможно, лучше вызвать Александрию, увидеться с ней, не показываясь на глаза остальным обитателям дома. Она лучше матери поймет, что ему необходимо сделать.

Мальчик шагал сквозь ночную толпу, огибая лавки уличных торговцев и стараясь не обращать внимания на ароматные запахи горячих закусок, наполнявшие воздух. Есть хотелось страшно, но сильнее желания набить пустой желудок было стремление загладить вину перед Тубруком. Погрузившись в мысли об управляющем и разговоре с матерью, Октавиан забыл об осторожности.

– Опять эта крыса!..

Внезапный возглас заставил его очнуться от невеселых раздумий. Мальчик поднял глаза и увидел удивленное лицо подмастерья мясника. Октавиана охватила паника. Он прыгнул в переулок, увернувшись от протянутых к нему рук. Они все были здесь!..

В отчаянии мальчик отбросил попону и схватился за рукоять гладия Тубрука. Когда мальчишка мясника шагнул к нему, угрожающе вытянув руки вперед, Октавиан широким махом очертил перед собой дугу, едва не задев готовые вцепиться в него пальцы. Давнишний враг от удивления выругался.

– За это ты умрешь, маленький фурийский ублюдок. Интересно, куда ты направляешься? Теперь мечи воруешь, а?..

Пока подмастерье надвигался на него, Октавиан краем глаза видел, как остальные окружают, блокируя пути к отступлению. Через несколько секунд он оказался в кольце, которое толпа просто обтекала – то ли из равнодушия, то ли из страха перед подростками.

Октавиан держал меч в первой позиции, как учил его Тубрук. Бежать было некуда, и он поклялся себе, что, прежде чем его схватят, он нанесет хоть один удар.

Мальчишка мясника сделал еще шаг вперед и мерзко засмеялся.

– Что, душа ушла в пятки, крыса?

Он взглянул в глаза Октавиана, и тот вдруг почувствовал, что меч в руке совершенно бесполезен. Враг приближался, вытянув одну руку вперед, с выражением жестокого удовольствия на лице.

– Отдай его мне, и я позволю тебе жить, – потребовал он, оскалившись.

Октавиан покрепче сжал рукоять меча, лихорадочно раздумывая о том, как поступил бы на его месте Тубрук. Решение пришло, когда противник, сделав еще один шаг, оказался в пределах досягаемости гладия.

Издав боевой клич, Октавиан сделал выпад и рубанул по протянутой руке. Если бы клинок был заточен, парень из лавки мясника остался бы калекой. Он вскрикнул и отскочил подальше от Октавиана, грязно ругаясь и обнимая ушибленную руку здоровой.

– Оставьте меня!.. – выкрикнул Октавиан, отчаянно оглядываясь в поисках бреши, в которую можно улизнуть.

Но пути к спасению не было, а враг, внимательно осмотрев руку, поднял к Октавиану лицо, искаженное злобой. Заведя руку за спину, подмастерье достал из-за пояса тяжелый нож и показал его противнику. Все лезвие было испачкано кровью, и мальчишка замер, не в силах отвести от него глаз.

– Я тебя зарежу, крыса. Я вырву твои глаза и брошу здесь истекать кровью, – прорычал подмастерье.

Октавиан попытался бежать, но подростки вместо того, чтобы схватить его, с хохотом подталкивали навстречу взбешенному врагу. Он поднял меч, но тут его накрыла тень. Чей-то увесистый кулак опустился на голову ученика мясника, и подмастерье растянулся на камнях.

Тубрук наклонился и подобрал выпавший нож. Парень из мясной лавки начал приподниматься, однако старый гладиатор ударом кулака снова отправил его на грязные плиты. Совершенно ошеломленный, тот слабо шевелил руками, царапая мостовую.

– Никогда не думал, что в один прекрасный день мне доведется драться с детьми, – проворчал Тубрук. – С тобой все в порядке?..

Октавиан смотрел на него, открыв рот от изумления.

– Я тебя уже несколько часов ищу, – сказал управляющий укоризненно.

– Я… нес меч к Таббику. Я не украл его, – отвечал Октавиан, снова готовый расплакаться.

– Я знаю, парень. Клодия догадалась, куда ты направился. Кажется, я подоспел вовремя, не так ли?

Старый гладиатор посмотрел на кольцо подмастерьев, нервно топтавшихся на месте и не знавших, бежать им или нет.

– На вашем месте я уносил бы ноги, пока не кончилось мое терпение, ребятишки, – произнес Тубрук. Выражение лица при этом у него было такое, что подростки тут же испарились. – Я сам отправлю меч Таббику, ладно? А теперь – ты возвращаешься в поместье или нет?..

Октавиан кивнул.

Тубрук повернулся и направился сквозь толпу к городским воротам. В поместье они придут ближе к рассвету, но управляющий знал, что не смог бы уснуть, не найдя Октавиана. Несмотря на все недостатки сорванца, он полюбил этого мальчишку.

– Подожди, Тубрук. Одну секунду, – попросил Октавиан.

Нахмурившись, тот обернулся.

– Ну, что на этот раз?

Октавиан шагнул к поверженному противнику и изо всех сил пнул его в промежность. Тубрук поморщился.

– О боги, сколькому тебя придется еще учить… Лежачего не бьют, это нечестно.

– Может, и нечестно, но я ему задолжал.

Октавиан подошел к старому гладиатору, и тот, надув щеки и с шумом выпустив воздух, согласился:

– Если задолжал, то другое дело.

Брут не мог поверить в то, что происходит. Таких соперников он не встречал. Казалось, перед ним не человек, а машина.

На сей раз Марку было не до шуток. Брут едва не проиграл поединок на первых же секундах, когда Домиций с немыслимой скоростью обрушил на него град ударов. Гнев обострил все рефлексы, и он смог выстоять, однако треск сшибающихся деревянных клинков раздавался над площадкой уж слишком долго для одной атаки. Соперник не останавливался, чтобы перевести дух. Удары сыпались один за другим, и все под разными углами: дважды Брут чуть не потерял меч, получив деревом по руке. Будь у них настоящее оружие, этого было бы достаточно для прекращения боя, но в учебных поединках требовался четко обозначенный смертельный удар, особенно если на кон ставились деньги.

Увереннее Брут почувствовал себя, когда перешел к текучему стилю ведения боя, которому его научил один греческий воин. Он рассчитывал, что смена ритма прервет атаку Домиция, и даже умудрился достать противника сильным ударом по предплечью. Будь это настоящий клинок, кисть противника упала бы на землю.

Домиций отступил на шаг, удивленно посмотрев на противника, а Брут использовал секундную передышку для перехода от ярости к спокойствию, чтобы подстроиться под соперника. Дыхание у Домиция почти не участилось, он выглядел совершенно свежим.

Зрителям-легионерам приказом по лагерю запрещалось кричать, чтобы не заглушить звуки приближения неприятеля. Вместо этого они шипели и охали, наблюдая за перипетиями поединка, потрясали сжатыми кулаками и скалили зубы, сдерживая возбуждение.

У Брута была возможность ударить противника в лицо рукоятью меча, когда они сошлись вплотную, скрестив клинки, но это запрещалось, чтобы поединщики не получили травм, из-за которых потом не смогли бы двигаться на марше и сражаться.

– Я… мог бы сейчас хорошенько врезать тебе, – прохрипел Марк в лицо сопернику.

Домиций кивнул.

– А я мог бы сделать это еще раньше. У меня руки подлиннее твоих.

Последовала новая атака; Брут отразил два удара, но третий пробил его защиту, и он посмотрел вниз, на деревянное острие, больно упершееся ему под ребра.

– Кажется, я выиграл, – сказал Домиций. – Ты действительно очень хороший боец. Чуть не выиграл тем стилем, который применил в середине боя. Как-нибудь продемонстрируешь его мне.

Заметив мрачное выражение на лице Брута, легионер усмехнулся:

– Сынок, я пять раз становился лучшим в легионе уже после того, как достиг твоего возраста. Ты еще слишком молод, чтобы биться на полной скорости. Настоящее мастерство придет только с течением времени. Встретимся через год или два, и результат может стать другим. Ты неплохо сражаешься, и мне интересно будет узнать, чего ты достиг.

Домиций направился к толпе солдат, которые стали поздравлять его, хлопая по спине и плечам. К Бруту подошел Кабера и сердито посмотрел вслед победителю.

– Ты сможешь побить его, если вы встретитесь снова?

Брут задумчиво потер подбородок.

– Возможно, если извлеку урок из этого поединка.

– Хорошо, что я забрал наши выигрыши у квартирмейстера до того, как началась схватка.

– Что?.. Я же велел тебе повысить ставку! – изумленно воскликнул Брут. – Ха! И сколько мы заработали?

– Двадцать золотых, в два раза больше того серебра, которое ты выиграл в первых семи боях. Мне пришлось поставить несколько монет на тебя против Домиция – из вежливости, но остальное удалось сберечь.

Брут громко расхохотался и тут же поморщился – начали ощущаться полученные синяки.

– Он вызвал меня только для того, чтобы вернуть друзьям потерянные деньги. Похоже, что в конце концов у меня появится второй шанс.

– Если хочешь, я могу устроить этот шанс на завтра. Шансы будут прекрасные. Если выиграешь, в лагере не останется ни одной монеты.

– Договаривайся. Я хочу задать трепку этому Домицию. Ты хитрый старик! Как ты догадался, что я проиграю?

Вздохнув, Кабера наклонился к Бруту, словно собираясь поведать тайну:

– Я знал, потому что ты – идиот. Никто не может побить лучшего бойца в легионе, если провести перед встречей с ним еще три поединка.

Брут фыркнул.

– В следующий раз ставки будет делать Рений, – объявил он.

– В таком случае, прежде чем он начнет, я заберу свою долю.