6

На следующее утро, прохаживаясь по атрию дома Целера, я внимательно разглядывал посетителей. Разумеется, Клодия среди них не оказалось, равно как и Нерона. Цезарь тоже не удостоил Целера визитом, но у него, несомненно, хватало хлопот, связанных с предстоящим разводом. Заметив своего родственника Кретика, я решил засвидетельствовать ему свое почтение. В отличие от прочих старших членов нашего семейства, он не достиг выдающегося положения. Но в свое время Кретик имел смелость открыто выступить против Помпея, чем снискал мое уважение.

— Рад видеть тебя, Деций! — воскликнул он. — Ну и диковина произошла прошлой ночью, верно? Все в Риме только об этом и говорят!

— А что тебе рассказала твоя дочь, Фелиция? — осведомился я.

— Девчонка напустила на себя такую важность, что смотреть тошно. Твердит, что должна хранить молчание, и при этом всем своим видом показывает — ей известно нечто такое, что мужской ум не в состоянии вообразить. А что говорит твоя жена?

— Я не женат, дядя, — напомнил я.

Кретик не был братом моего отца, но я всю жизнь называл его дядей. На самом деле он приходился мне не то двоюродным, не то троюродным братом.

— Тебе крупно повезло. Бьюсь об заклад, без Клодии здесь не обошлось, а Фелиция и Клодия — ближайшие подруги, если только между женщинами может существовать дружба. Но из моей дочери, как я уже сказал, слова не вытянешь. Я давно говорил ее мужу, что этой дружбе надо положить конец. Но мальчишка без ума от Фелиции и вечно пляшет под ее дудку.

Мальчишкой, о котором тесть отзывался столь пренебрежительно, был молодой Красс, и в самом деле обожавший жену до безумия. Любовь его к Фелиции стала одной из римских легенд. Брак их, подобно всем прочим, был заключен по политическим соображениям, но выяснилось, что они созданы друг для друга. После смерти Фелиции Красс поставил ей надгробный памятник, поразивший даже привыкший к великолепию Рим.

— Если в дело замешана Клодия, разумнее знать как можно меньше, — заметил я.

— Твоими устами вещает мудрость Юпитера, — сказал Кретик.

Разговор наш прервался, ибо Целер, войдя в атрий, сделал мне знак подойти к нему. Я повиновался, и Целер, извинившись перед окружившими его магистратами и чужеземными посланниками, не просто отвел меня в укромный уголок атрия, а вышел в перистиль. Здесь, во внутреннем дворе, нас не могли подслушать даже рабы.

— Деций, тебе придется на время забыть обо всех политических делах, — произнес Целер, удостоверившись, что мы одни. — Мне необходимо провести расследование, и я знаю, что ты можешь оказать здесь неоценимую помощь. Отец твой по праву гордится твоими способностями. Вчера на семейном совете я поделился своими затруднениями, и твой отец посоветовал мне обратиться к твоим услугам.

— Весьма польщен, — буркнул я.

О том, что вчера состоялся семейный совет, никто не поставил меня в известность. В те времена я был слишком мелкой птицей.

— Итак, перед тобой стоит следующая задача. Тебе, как и всем в городе, разумеется, известно, что этот негодяй, мой шурин, осквернил своим присутствием священный ритуал в честь Доброй Богини. Сегодня коллегия жрецов соберется, чтобы официально обвинить его в святотатстве. Но это ничего не значит. Все, что они могут — передать дело в суд. Если процесс состоится, это будет настоящим кошмаром. И я бы дорого отдал, чтоб на нем не присутствовать. Конечно, на Клодия мне наплевать. Пусть этот подонок умрет приколоченным к кресту. Но имя моей жены не должно всплыть в связи с этим делом. Ты понял?

Я понял лишь одно — Целер требует от меня невыполнимого.

— Боюсь, мне не удастся… — промямлил я.

Целер крепко сжал мою руку повыше локтя:

— Деций, выясни, что там произошло: кто виноват и кто за этим стоит. Опрашивай очевидцев и собирай факты. Но, умоляю, докажи, что Клодия тут ни при чем. Ты понял?

— Понял, — буркнул я.

То был отнюдь не первый раз, когда меня просили скрыть очевидное. Но впервые такая просьба исходила от члена моей семьи. Это было удивительно, поскольку я полагал, родственникам хорошо известно, что я — далеко не лучший исполнитель для подобных поручений. И дело вовсе не в том, что я отличаюсь кристальной честностью или не желаю быть полезным своей семье. Но внутри меня сидит какой-то зловредный дух, который настойчиво требует, чтобы я докопался до истины и сделал ее достоянием всех. Именно этот дух наделил меня чутьем, о котором мы говорили с Асклепиодом. Но в одном я мог быть совершенно уверен. Отец не питал никаких иллюзий на мой счет. Советуя Целеру обратиться ко мне, он прекрасно сознавал, к каким последствиям это может привести.

Правда, особенности этого дела позволяли надеяться, что я не буду метаться и мучиться, разрываясь надвое. Осквернение мужчиной ритуала в честь Доброй Богини меня скорее позабавило, чем привело в негодование. И что бы там ни говорили жрецы, выходка Клодия представлялась мне скандальной, а не преступной. К тому же Добрая Богиня не относилась к числу государственных римских божеств. На фоне попытки моего убийства, пусть даже неудавшейся, дурацкое развлечение, которое устроил себе Клодий, казалось сущим пустяком.

— У меня будут какие-нибудь официальные полномочия? — осведомился я.

— Достаточно сказать, что ты действуешь от имени будущего консула, то есть от моего.

— Но это невозможно! Не сомневаюсь, ты победишь на выборах. Но если ты будешь пользоваться своей властью преждевременно, римским гражданам это вряд ли понравится. Они проголосуют против тебя, исключительно для того, чтобы проучить зарвавшегося выскочку.

— Я же не посылаю тебя произносить речи в Собрании центурий, — раздраженно произнес Целер. — Тебе предстоит всего лишь спокойно, не поднимая шума, поговорить с людьми, которые имеют к этому делу отношение. Впрочем, не мне тебя учить.

— Когда я должен начать?

— Решай сам, — пожал плечами Целер. — Непревзойденный знаток по части расследований — ты, а не я.

— Тогда мне необходимо поговорить с Клодией, — заявил я, набрав в легкие побольше воздуха.

Целер сердито сверкнул глазами из-под насупленных бровей.

— Делай все, что считаешь нужным, — процедил он. — Только не забывай о моей просьбе.

— Пока у меня не было поводов жаловаться на память, — бросил я.

Перспектива встречи с Клодией ничуть меня не вдохновляла, но упускать возможность насолить ее обожаемому брату тоже не хотелось.

Тем не менее, поразмыслив, я решил отложить беседу с Клодией и, покинув дом Целера, направился на Форум. Гермес тащился за мной по пятам. День выдался ненастный, и потому суды заседали в помещении. Цицерона я отыскал в базилике Порции, самом древнем из наших постоянных судов. Он слушал речь в защиту обвиняемого, произносимую одним из его учеников, однако, завидев меня, с готовностью отошел в один из боковых нефов. Я вкратце передал ему суть своего разговора с Целером и осведомился, каково его мнение на этот счет. Прежде чем начать расследование, я хотел убедиться, что не вступаю в конфликт с законом.

— Так как никакого официального следствия не проводится, ты, будучи полноправным римским гражданином, волен делать то, что считаешь нужным. Целер, разумеется, пока не обладает законной властью. Подозреваю, что, поручив тебе это расследование, он руководствовался исключительно личными интересами.

— Имеешь в виду, желанием доказать невиновность Клодии? — уточнил я.

— Замешана она в это дело или нет, не имеет особого значения, — возразил Цицерон. — Если тут не обошлось без ее участия, жрец сделает ей внушение, и не более того. Святотатство в любом случае совершено Клодием, мужчиной, который пренебрег строжайшим запретом и проник на священный ритуал, не предназначенный для мужских глаз. И если официальное обвинение будет предъявлено, то лишь ему одному.

— Твои слова меня несколько успокоили, — признался я.

— А Целер уже определил, кого хочет видеть своим коллегой? — осведомился Цицерон, резко сменив тему разговора.

Он был политиком до мозга костей, и борьба за власть интересовала его несравненно больше, чем священные обряды.

— Несколько дней назад он просил меня узнать, какого мнения на этот счет придерживается Мамерций Капитон, — сообщил я.

— Теперь необходимость в этом отпала.

— Вне всякого сомнения. Судя по всему, теперь наиболее предпочтительным кандидатом для Целера является Луций Афраний. Мне послышалось или это известие действительно исторгло стон из твоей груди? — добавил я с усмешкой.

— Да, я застонал, ибо я не философ, а лишь философ способен удержать стон при упоминании Луция Афрания, — сказал Цицерон. — Этот человек — полное ничтожество.

— Полагаю, Целера именно это в нем и привлекает.

— Нынешние времена требуют, чтобы консулы правили уверенно и жестко. Если Афраний займет столь ответственный пост, это может привести к самым печальным последствиям.

— При подобном повороте событий бразды правления окажутся в руках одного человека — Целера, — заметил я. — И этот человек сумеет их удержать. Ты должен признать, что он поступил мудро, наступив на горло собственной песне и отказавшись от противодействия Помпею.

— Признаю, признаю, — кивнул Цицерон. — Я и не думал ставить под сомнение государственный ум твоего родственника. Но он — слишком ярый приверженец аристократической партии. Противиться триумфу Помпея дальше не имело смысла, это ясно как день. Но поселения для ветеранов его армии — это совсем другой вопрос. Для поселений требуется земля, которая станет собственностью людей низкого происхождения. Для крайних аристократов непереносима сама мысль об этом. К тому же создание таких поселений упрочит популярность Помпея, которого они ненавидят. Попомни мои слова, ровно через год Квинт Цецилий Метелл Целер примкнет к самому крайнему крылу партии аристократов.

От меня не ускользнуло, что Цицерон так подчеркнуто упомянул о неких «крайних» аристократах. Он и сам был их сторонником, невзирая на то, что некоторые лидеры партии относились к нему с откровенным пренебрежением. У Цицерона был свой идеал республики, возглавляемой «лучшими» людьми, выходцами из обеспеченного и процветающего класса свободных граждан. Согласно его концепции эти люди должны быть прекрасно образованны, исполнены патриотизма и желания содействовать благу государства. Бесспорно, то был прекрасный идеал, но в свое время Платон уже пытался провести подобные воззрения в жизнь и претерпел сокрушительную неудачу, ибо его соотечественники, греки, оказались неспособными воспринять столь идеалистические принципы.

Я никогда не дерзну сравнивать себя с Цицероном по части интеллекта, потому как за всю свою длинную жизнь не встречал ума более блистательного, чем у него. Тем не менее надлежит отметить, что взглядам его была свойственна определенная узость. Исповедуемую Цицероном веру в то, что аристократическое происхождение гарантирует выдающиеся способности, нельзя назвать иначе как наивной.

Я принадлежу к аристократии по рождению и не питаю никаких иллюзий относительно своего класса. Согласно моему твердому убеждению аристократы — это люди, вся сила которых заключается в том, что они из поколения в поколение передают право на владение землей. При этом они непоколебимо верят, что на любом государственном посту самый развращенный нобиль предпочтительнее даже самого добродетельного простолюдина. Помпея они ненавидели отнюдь не за то, что, будучи победоносным завоевателем образца Александра Македонского, он мог свергнуть Республику, а лишь потому, что он не являлся аристократом и, подобно Марию, сколотил под своим началом армию бедняков и голодранцев.

В те времена, о которых здесь идет речь, аристократия проявляла поистине самоубийственную политическую недальновидность. Некоторые представители моего класса находились в яростной оппозиции к самым выдающимся политическим деятелям лишь потому, что те происходили из низов. Другие, подобно Клодию и Цезарю, всячески заискивали перед отбросами римского общества. В большинстве своем патриции лелеяли в уме некий совершенный образ римской республики, какой она якобы была в далеком прошлом, и мечтали о ее возрождении. В этих мечтах, весьма далеких от действительности, жители древней республики представали воплощением всех возможных добродетелей, а жизнь их — полной идиллией. В этой утраченной обители блаженных мудрые землевладельцы по-отечески управляли работящими крестьянами, чья преданность и покорность не знали границ. Увы, в результате всех этих ностальгических грез мы получили то, что имеем сейчас — монархию, грубо замаскированную под «очищенную» республику.

Пророчество Цицерона относительно Целера оказалось совершенно справедливым. В течение следующего года тот примкнул к самым что ни на есть крайним аристократам, выступавшим против устройства поселений для отставных солдат армии Помпея.

— Неудивительно, что мысль о легионах преданных Помпею солдат, поселившихся в окрестностях Рима, вызывает у аристократов тревогу, — заметил я. — Говоря откровенно, я и сам далеко не в восторге от подобной перспективы.

— Стоит ли терзаться безосновательными страхами? — возразил Цицерон. — Азия более не представляет угрозы, и никаких судьбоносных сражений в ближайшем будущем не предвидится. А мелкие битвы вроде тех, что Гибрида постоянно проигрывает в Македонии, Помпея вряд ли заинтересуют.

— И что из этого следует?

— Из этого следует то, что Помпею придется привыкать к мирной жизни. Можно не сомневаться, от скуки он займется политикой. И это будет весьма забавно, ведь человека, проявляющего в политических вопросах большую тупость, чем Помпей, трудно себе представить. Он принял командование войсками, не занимая перед этим никаких государственных должностей, а это, между прочим, является нарушением конституционного требования. Свое так называемое «консульство» он буквально взял силой. Ни по части административного управления, ни по части политических дебатов в сенате у него нет абсолютно никакого опыта. Он даже квестором никогда не служил. Скажу тебе честно, Деций, хотя ты носишь тогу сенатора меньше недели, в сенате от тебя больше пользы, чем от Помпея.

То был довольно сомнительный комплимент, если только подобное утверждение вообще можно считать комплиментом. Но разговор с Цицероном несколько успокоил меня. По крайней мере, теперь я был уверен, что меня не привлекут к суду за незаконное расследование.

Убедившись в собственном праве совать свой нос во все щели, я решил начать с того самого места, где свершилось пресловутое святотатство, то есть с жилища Гая Юлия Цезаря. Огромный дом верховного понтифика относился к числу немногих особняков, располагавшихся на Форуме, и примыкал к Дворцу весталок.

Привратник впустил меня в дом и провел через атрий, где суетливо сновали многочисленные рабы. Судя по их встревоженным лицам, все они испытывали неуверенность перед будущим. Кому-то из них предстояло остаться с господином, а кому-то последовать за госпожой, которая, увы, не сумела быть выше подозрений и потому лишилась своего высокого положения супруги Цезаря. Я обратил внимание, что статуи, изображающие мужчин, по-прежнему скрыты чехлами. Солнечные лучи начали пробиваться сквозь плотную завесу туч, и слуга провел меня в маленький перистиль, защищенный от солнца навесом. В углу я заметил миниатюрную статую Приапа, накрытую алой тканью, которая свисала с громадного фаллоса бога, словно флаг.

— Приветствую тебя, благородный господин.

Я резко обернулся. Женщину, неслышно вошедшую в сад, я видел впервые в жизни, но ее золотистые волосы, огромные серые глаза и нежный звук ее голоса показались мне пленительными.

— Я — Деций Цецилий Метелл Младший, и мне необходимо поговорить с верховным понтификом.

— Его сейчас нет дома, — ответила женщина. — Быть может, я сумею тебе чем-то помочь?

Произношение ее было безупречно, поза исполнена изящества, манера держаться — приветлива, но отнюдь не фамильярна. Иными словами, передо мной стояла патрицианка до мозга костей.

— Я занимаюсь расследованием недавнего… мм… неприятного события, произошедшего в этом доме во время ритуала, посвященного Доброй Богине.

Это сообщение явно не доставило моей собеседнице радости.

— Ты хочешь сказать, что обладаешь властью допрашивать верховного понтифика? — осведомилась она.

Подивившись про себя проницательности, с которой она сразу нащупала мое слабое место, я торопливо заверил:

— Благородная госпожа, я вовсе не собираюсь никого допрашивать. Некоторые влиятельные сенаторы попросили меня провести неофициальное расследование. Не для того, чтобы кого-либо обвинить, уверяю тебя, но лишь для того…

— Тебя послал Метелл Целер, — проронила она.

— Что? Да, в твоих словах есть доля истины, но на самом деле… — забормотал я, окончательно растерявшись.

Как правило, меня не легко привести в замешательство, но моя собеседница сделала это без всякого труда.

— Я забыл, как твое имя? — выдохнул я.

— Ты не мог этого забыть, потому что я его не назвала. Мое имя — Юлия.

Из этого следовало, что она принадлежит к многочисленной женской родне Цезаря.

— Я знал, что у Гая Юлия есть дочь, но никогда не думал… — Я снова замялся, но все же завершил свою тираду: — Мне казалось, что она, скажем так, несколько моложе…

Юлия даже бровью не повела, но я не сомневался — про себя от души она забавляется моим смущением.

— Гай Юлий — мой дядя, — сообщила она. — Я — Юлия Младшая, вторая дочь Луция Юлия Цезаря.

— Понятно, — кивнул я. — Значит, ты одна из этих Юлий… То есть я хотел сказать… Как ты догадалась, что меня прислал Целер?

— Ты сам сказал, что тебя зовут Цецилий Метелл. Всем в городе известно, что Целер — муж Клодии Пульхр.

— Как вижу, ты из тех, кто умеет делать логические умозаключения.

— Спасибо за похвалу. Из твоих уст она кажется особенно лестной, ведь ты знаменит своей способностью к логике.

— Правда? — спросил я, пытаясь догадаться, шутит она или же говорит серьезно.

— Правда. Дядя часто упоминает о тебе. По его словам, тебе нет равных, когда надо выведать какие-нибудь скрытые обстоятельства и сделать логические выводы. А еще он утверждает, что у тебя философский склад ума.

Глядя на нее, я не мог понять: она льстит или же поднимает меня на смех? Мне казалось, я никогда прежде не видал такого искреннего и открытого лица. Впрочем, я неизменно попадаю под обаяние красивых женщин и знаю за собой эту слабость.

— Признаюсь, философия всегда нагоняла на меня скуку, — сказал я. — Но если такой признанный знаток человеческой породы, как твой дядя, нашел у меня философский склад ума, я не дерзну с ним спорить.

Она наконец позволила себе улыбнуться:

— Похвальное смирение. Мне очень жаль, что Гай Юлий отсутствует и не может с тобой поговорить. Но я рада знакомству с тобой.

Юлия повернулась, собираясь уйти, но мне вовсе не хотелось ее отпускать.

— Останься, прошу тебя, — взмолился я.

— Но зачем?

Мое смущение, казалось, передалось ей.

— Мне… я… — Слова буквально застревали у меня в горле. — Я подумал, наверное, ты могла бы мне помочь. Ведь в ту ночь ты была здесь?

— На ритуале в честь Доброй Богини присутствуют только замужние женщины, — покачала головой Юлия. — А я не замужем.

— Вот как, — буркнул я, пытаясь скрыть радость, которую мне доставило это известие. — Замечательно. То есть, я хотел сказать, жаль, что тебя здесь не было.

Язык у меня снова начал заплетаться.

— Я не сказала, что меня здесь не было, — возразила Юлия. — Я всего лишь сказала, что не присутствовала при ритуале.

— Да, да, конечно. Дом-то ведь большой.

— Я совсем не про то. Боюсь, что слухи о твоем уме сильно преувеличены, — усмехнулась она.

— Я не в состоянии тебя понять, — пришлось признаться мне.

— Ходить по домам и задавать людям вопросы в лоб — это пустая трата времени, — заявила Юлия. — Так ты вряд ли узнаешь правду.

Слова ее задели меня за живое. В конце концов, кто из нас успешно раскрыл несколько запутанных преступлений? Но мысленно я не мог не признать ее правоты.

— Разумеется, расследовать такое дело — это совсем не то, что расследовать ножевое убийство в Субуре. Ты можешь посоветовать мне, как надо действовать?

— Позволь мне тебе помочь.

— Но ты же сама сказала, что не присутствовала при ритуале, а значит…

— Я хочу помочь тебе в расследовании, — перебила Юлия. — Я могу проникнуть туда, куда тебе вход заказан.

От изумления у меня глаза на лоб полезли:

— Но зачем тебе все это?

— Видишь ли, я умна, образованна, хороша собой и при этом изнываю от скуки, которая, того и гляди, доведет меня до безумия, — пояснила Юлия. — В течение нескольких лет я прислушиваюсь к разговорам о раскрытых тобою преступлениях, которые ведут между собой мужчины во время трапезы или женщины в банях. И поняла, что меня тоже привлекает подобная деятельность. Повторяю, я могу проникнуть туда, куда тебе вход заказан. Если я стану твоей помощницей, тебе не придется об этом жалеть.

Как и положено истинной патрицианке, она скорее требовала, чем просила. И все же я различил в ее голосе умоляющие нотки.

— Никак не ожидал подобного предложения, — протянул я.

Не надо было долго ломать себе голову, чтобы понять — этот альянс сулит мне множество преимуществ. К тому же при таком повороте событий я получал возможность чаще видеться с Юлией.

— Надо все как следует обдумать и обсудить.

Юлия опустилась на каменную скамью и указала на место рядом с собой:

— Садись.

— Кроме нас, здесь никого нет, — заметил я, окинув взглядом внутренний двор. — Боюсь, твои родственники сочтут, что мы нарушаем приличия.

Согласно неписаной римской морали представители лучших семейств мужского пола могут вести себя как последние козлы, но женщины обязаны воплощать в себе все мыслимые добродетели или, по крайней мере, казаться добродетельными. Жена Цезаря и так далее.

— Взгляни через мое левое плечо, — сказала Юлия. — Видишь, между колонн мелькает какая-то тень?

— Вижу, — кивнул я.

— Это моя бабушка, благородная Аурелия. Можешь не сомневаться, если ты позволишь себе перейти границы дозволенного, она сумеет защитить меня от низких посягательств. Взгляд у нее острый, как у орлицы, а когти еще острее.

— Тем лучше. Значит, мы можем беседовать, не опасаясь за свою нравственность. Скажи, как ты намерена действовать в качестве моей помощницы?

— Я предпочла бы слово «коллега».

— Как тебе будет угодно, — с готовностью уступил я.

— Почти все благородные римлянки той ночью были здесь. В ближайшее время я могу встретиться с каждой из них и навести разговор на интересующий нас предмет.

— Но разве любые разговоры о ритуале с тем, кто в нем не участвовал, не находятся под строжайшим запретом?

— Это так. Но среди женщин, участвовавших в ритуале, есть такие, чью болтливость не могут сдержать никакие запреты. Помимо Клодии, здесь были Фульвия и Сефрония, а также женская часть семейства Лукулла: его жена, Клавдия, и дочь Суллы Фауста, которая находится под его опекой. Твоя родственница Цецилия, супруга Марка Красса, тоже не слишком сдержанна на язык. Если я не сумею выведать все, что им известно, я приму обет целомудрия и стану весталкой.

— Эти сведения могут оказаться для нас бесценными, — сказал я. — Но если твоя бабушка узнает, что ты проводишь время в компании женщин, имеющих столь дурную репутацию, она вскроет себе вены.

— Когда того требуют обстоятельства, я умею быть хитрой, — заверила Юлия. — Не сомневаюсь, мне удастся подстроить все так, что со стороны наша встреча покажется случайной. Например, мы можем столкнуться в банях.

В те времена в Риме было несколько бань, предназначенных исключительно для женщин. Стоило мне представить, как Юлия плещется в калдарии, перед внутренним моим взором замелькали соблазнительные образы, весьма далекие от расследования.

— Насчет встречи в банях придумано неплохо, — согласился я. — Но умоляю тебя, держись подальше от Клодии. Если те женщины, о которых ты упоминала, самые обычные распутницы, Клодия действительно опасна. Целер дал мне разрешение поговорить с ней, но я не жду многого от этого разговора. Да, а как мы с тобой будем поддерживать связь?

— У тебя есть раб, которому ты доверяешь?

— У меня есть шустрый мальчишка по имени Гермес, но это настоящая продувная бестия.

— Тогда, если я сумею узнать что-нибудь интересное, то пошлю к тебе посыльного.

— Я бы хотел узнать еще кое-что. Почему ты решила этим заняться? Не сомневаюсь, помимо скуки, существуют и другие причины.

— Если бы тебе самому довелось страдать от скуки, то понял бы, что более веской причины не существует. Кроме того, я, подобно большинству достойных римских женщин, питаю неприязнь к Клодии.

— Какое любопытное совпадение. Большинство римских мужчин питает неприязнь к ее брату. Но повторяю, ты должна держаться от нее подальше.

— Нет надобности просить меня об этом. Клодия внушает мне страх.

— Иначе и быть не может. Говоря откровенно, я тоже ее боюсь. Ум у нее куда более изощренный, чем у брата.

Мне отчаянно хотелось рассказать Юлии о том, что меня пытались отравить, но я сумел преодолеть искушение. Решив, что я и так открыл своей собеседнице слишком много, я поднялся со скамьи.

— С твоего позволения, я покину тебя, благородная Юлия. Надеюсь вскоре получить от тебя весточку.

Как это предписывала учтивость, она проводила меня до дверей. Вне всякого сомнения, ее драконоподобная бабка следила, чтобы внучка не нарушила требований этикета.

Я шел по улице, охваченный противоречивыми чувствами. Мне самому казалось странным, что я нашел помощника в недрах семейства Цезаря. И произошло это по одной-единственной причине — мне приятно было заключить альянс с такой красивой женщиной, как Юлия. Опасная склонность смешивать веления сердца с соображениями разума не раз доводила меня до беды, но сейчас у меня не было желания вспоминать прошлые ошибки. Моя интуиция, на которую я привык полагаться, мне подсказывала, что Юлия заслуживает доверия.

Впрочем, времени предаваться сомнениям у меня не было, так как путь мой лежал в дом Марка Лициния Красса, а я имел веские основания опасаться этого человека. Пути наши не раз пересекались, и хотя в настоящий момент мы сохраняли дружеские отношения, я сознавал, что это всего лишь видимость.

Марк Лициний Красс Див считался одним из самых богатых людей в мире, и, увидев его дом, всякий убедился бы в том, что это правда. Дом Красса располагался неподалеку от дома Целера, на огромном участке земли, прежде принадлежавшем нескольким врагам Суллы. Красс разоблачил их перед диктатором и добился того, что имена их были внесены в проскрипционные списки, а затем в награду получил эти владения. Стоявшие здесь особняки он снес и на их месте возвел громадный дворец, окруженный обширными садами, которые были устроены по указаниям лучших греческих архитекторов и украшены бесчисленным множеством великолепных скульптур. Большую часть своей коллекции Красс приобрел на свои средства, что по римским понятиям было весьма удивительно. Тем не менее Марк Красс, не получивший в наследство произведений искусства и не захвативший впечатляющих военных трофеев, счел возможным потратить на картины и статуи собственные деньги. Для Рима, повторю, это было непривычно, ибо в ту пору считалось, что предметы роскоши скупают исключительно разбогатевшие всадники и вольноотпущенники, но никак не патриции.

Однако Красс умел не только тратить, но и делать деньги, и это занятие стало для него настоящей страстью, граничащей с безумием. Многие его современники, отчаянно сражаясь за власть, были убеждены, что богатство придет к ним в руки само собой, как естественное следствие власти. Красс, пожалуй, был первым римлянином, который понял, что богатство — это и есть власть. В то время как другие прилагали все силы, пытаясь добиться высоких военных постов, дающих возможность отправиться в дальние страны и стяжать там громкую славу и богатые трофеи, Красс тешил себя осознанием того, что он в любой момент может купить целую армию.

Я подозревал, что дело, которое мне довелось расследовать, не обошлось без участия Красса. Не иметь подозрений на его счет было невозможно, так как Красс был замешан в огромном количестве политических интриг. Правда, в большинстве случаев им двигали финансовые соображения, но игра, которую он вел, была настолько сложна, что проследить все ее ходы и последствия не представлялось возможным. Всем было известно, что какие-то тайные дела связывают его с Птолемеем Флейтистом, мнимым египетским царем. Птолемей вечно нуждался в деньгах и потому был вынужден обхаживать Красса. Красс был одним из тех, кто выступал в сенате за войну с Парфией. У Рима и Парфии не было никаких поводов для военного конфликта, но эта богатая страна, расположенная поблизости от наших границ, разжигала аппетит Красса. Помпей, жаждущий военной славы, и Красс, охваченный жаждой наживы, вполне дополняли друг друга. Взаимная ненависть, соединявшая этих двоих, не мешала им при случае действовать заодно.

Я решил нанести Крассу визит, хотя к моему расследованию этот человек не имел прямого отношения. Обычно я старался избегать встреч с ним, но теперь, вернувшись в Рим после долгого отсутствия, я хотел узнать, не изменились ли за это время политические взгляды Красса. К тому же я не имел понятия, как он относится к Клодию, а этот вопрос занимал меня чрезвычайно. Мой полуофициальный статус давал мне возможность удовлетворить свое любопытство.

Красса я нашел в атрии, в окружении толпы прихлебателей. Стоило мне войти, как они уставились на своего патрона, дабы понять по его поведению, как ко мне следует относиться. Красс улыбнулся, двинулся мне навстречу с распростертыми объятиями, и на всех лицах тоже заиграли улыбки. Когда ему это выгодно, Красс способен быть таким же приветливым и гостеприимным, как Лукулл, но его показное дружелюбие легко оборачивается полной противоположностью. Мы обменялись приветствиями, потом Красс осведомился о здоровье моего отца. Окинув атрий взглядом, я заметил, что здесь нет сына хозяина, молодого Марка Красса.

Я в нескольких словах рассказал о порученном мне деле, и Красс кивнул головой, давая понять, что оценил сложность стоящей передо мной задачи.

— Хлопотливая тебе досталась работа, — заметил он. — Разумеется, Целер не хочет, чтобы имя Клодии всплыло в связи с этим скандалом. Подобная женщина способна принести мужчине одни неприятности.

Я счел за благо не напоминать Крассу о его собственных сомнительных интригах с Клодией. Между мною и Крассом существовало нечто вроде неписаного соглашения, согласно которому мы умалчивали о подобных вещах до тех пор, пока новый всплеск вражды не развязывал нам языки.

— Я рад, что ты все понимаешь, — сказал я. — Я не могу напрямую расспрашивать Фелицию о том, что произошло в ту ночь. — О соглашении, заключенном с Юлией, я, естественно, упоминать не стал. — Полагаю, Марк Младший, подступись я к нему с подобными разговорами, почувствует себя оскорбленным. Но надеюсь, что ты в качестве отца семейства пойдешь мне навстречу.

Я не ожидал от Красса никакой помощи и сказал все это, лишь чтобы соблюсти формальности.

— Буду рад оказаться тебе полезным, — не моргнув глазом, солгал он.

— Как ты думаешь, зачем Клодий устроил весь этот переполох? — спросил я.

— Он всегда был мастером на дурацкие выходки, — пожал плечами Красс. — Уверяю тебя, им двигало исключительно желание поразвлечься. Всем известно, что мозги у него куриные, и его представления о забавном отличаются не меньшей дикостью, чем его политические идеи.

— Впервые слышу, что у Клодия есть политические идеи, — удивился я. — Да и вообще, мне казалось, что иметь какие бы то ни было идеи — за пределами его умственных способностей.

— Ты отстал от жизни. Это неудивительно, если учесть, как долго тебя не было в Риме.

— Прошу, просвети мое невежество, — сказал я. — Мне известно, что Клодий собрался стать трибуном и ради этого готов перейти в плебеи. Но я полагал, им движет лишь одна цель — доставлять как можно больше неприятностей своим родственникам.

— Да, громоздить гору проблем — это занятие, к которому он питает особое пристрастие. Теперь он решил завоевать популярность у простого народа. Обещает, что раздачи зернового пособия для свободных граждан будут производиться в Риме регулярно.

— Вижу, на посулы он не скупится, — кивнул я, мысленно прикидывая, произведет ли подобное обещание должный эффект.

С древних времен раздача зернового пособия являлась крайней мерой, с помощью которой правители пытались завоевать расположение народа. Впервые римские граждане получили хлеб бесплатно в военную годину, когда окрестные крестьяне, спасаясь от врагов, укрылись за стенами города. Впоследствии власти прибегали к этой спасительной мере в периоды голода и прочих тяжких бедствий, а также во время празднеств, дабы подчеркнуть важность события. Право на свой хлебный пай имел каждый свободный гражданин. Кстати, само старинное выражение «получатель хлеба» означает гражданин и применяется даже к самым богатым римлянам, никогда не нуждавшимся в милостыне.

— Это еще не самая худшая из придумок Клодия, — продолжал Красс. — Он нашел себе немало сторонников в народном собрании, пообещав, что после того, как его сделают трибуном, проведет новые, выгодные для плебеев законы.

У меня глаза на лоб полезли. Подобное новшество вопиющим образом нарушало традиции борьбы за власть, сложившиеся в ту пору в Риме. Согласно этим традициям человек, стремившийся занять какой-нибудь государственный пост, без конца твердил о своих прошлых заслугах и напоминал о славных деяниях своих предков. Обещать избирателям, что они получат вожделенные блага после выборов, еще никому не приходило в голову. До этого не доходил даже Цезарь. Голос Красса отвлек меня от размышлений о том, насколько эффективным может оказаться подобный метод.

— В вопросе о поселениях для ветеранов он стал союзником Помпея.

— Этого и следовало ожидать, — заметил я. — Человек, который из кожи вон лезет, чтобы завоевать симпатии черни, должен заискивать и перед воинами.

— Согласен с тобой. Не удивлюсь, если Клодий попросит Помпея выделить ему десяток легионеров для охраны. Человеку, который воображает себя столь важной персоной, необходим почетный эскорт.

— А может, ему потребуется целая армия? Впрочем, у Клодия и без солдат Помпея достаточно телохранителей. Его окружает целая банда бывших гладиаторов и уличных забияк.

— Да, но одно дело — весь этот сброд, а другое — ветераны, снискавшие славу в боях, — возразил Красс. — Если Клодия будут сопровождать легионеры, это сразу придаст ему вес. К тому же всем станет ясно, что между ним и Помпеем существует крепкий союз.

Слова Красса звучали убедительно, но я подозревал, что с его стороны это обычная хитрость. Он хотел настроить меня против своего давнего соперника. Судя по всему, забыл, что меня не нужно настраивать против Помпея.

— Представь себе, мне стало известно, что Помпей одолжил Клодию нескольких прорицателей-этрусков, — продолжал Красс. — Дрессированные прорицатели — хорошее подспорье для человека с большими политическими амбициями.

— Вот уж не знал, что Помпей так полагается на пророчества, сокрытые в кишках убитых баранов.

Почти все гаруспики, то есть оракулы, предсказывающие будущее по внутренностям убитых жертвенных животных, в ту пору были выходцами из Этрурии.

— Он и шагу не ступит, не посоветовавшись с этими гадальщиками, — заверил Красс. — Ты же знаешь, недалекие люди благоговейно относятся к их предсказаниям. К тому же то, что он пользуется поддержкой в Тускии, обеспечивает ему, скажем так, определенные военно-политические преимущества.

Красс употребил латинское слово, которым римляне часто обозначали народ этрусков. Учитывая, что для того, чтобы оказаться в Тускии, достаточно было пересечь Тибр, можно было не сомневаться в реальности преимуществ, о которых говорил Красс. Район, называемый Заречьем, располагался на землях этрусков. Туския уже долгое время находилась под властью Рима, но народ ее сохранял независимость и относился к римлянам без особого уважения.

В жилах Клавдиев текла этрусская кровь, хотя они всегда называли себя потомками сабинянок. В последние годы Рим охватило повальное увлечение всем этрусским. Люди, чьи предки всего два поколения назад прибыли в Италию в качестве рабов, называли себя потомками этрусков. Любители изящных искусств выкладывали бешеные деньги за этрусские вазы и статуи, которые некоторые мошенники научились весьма ловко подделывать, получая неслыханные барыши. Теперь, когда их народ оказался на грани полного вымирания, римляне находили в них неотразимое обаяние, которого не замечали прежде, когда толпы этрусков угрожали их благоденствию. Разумеется, все жители Рима помнили, что когда-то этруски повелевали нами, как цари, и не испытывали к ним большой симпатии. Тем не менее слава этрусков, как предсказателей и первейших знатоков магии, считалась неоспоримой. Что до меня, я всегда считал, что магия — отличный выход для тех, кто хочет зарабатывать себе на жизнь, не слишком при этом напрягаясь.

У меня оставалось еще множество вопросов, но задать их я не успел, ибо с визитом к Крассу прибыл не кто иной, как Гай Юлий Цезарь в сопровождении своей свиты.

— Прошу меня извинить, Деций, но я вынужден тебя покинуть, — сказал Красс. — Нам с верховным понтификом надо кое-что обсудить. — Он понизил голос, словно намеревался сообщить мне великую тайну. — Я попробую убедить его, что мне необходимо получить первую вакансию для плебеев, которая откроется в коллегии понтификов.

— Не сомневаюсь, что ты сумеешь добиться желаемого, и заранее приношу тебе свои поздравления, — улыбнулся я.

В том, что Красс говорит правду, я не сомневался. Но не сомневался также и в том, что им с Цезарем предстоит обсудить вопросы куда более серьезные, чем грядущие перестановки в коллегии понтификов. Цезарь по уши погряз в долгах. У Красса были деньги. Между двумя этими обстоятельствами существовала несомненная связь, и для того, чтобы ее увидеть, не надо было обладать умом Аристотеля.

Размышляя о том, к каким последствиям может привести союз Цезаря и Красса, я вышел на улицу. Мне необходим был неисчерпаемый источник сплетен, слухов и домыслов, и я знал, где их искать.