14

Утро вновь выдалось прекрасное. Я проснулся до восхода и поднялся на крышу дома Милона, посмотреть, как первые солнечные лучи золотят верхушку Капитолия. Так как вероятность того, что я любуюсь подобным зрелищем в последний раз, была весьма велика, оно доставило мне редкостное удовольствие. Лихорадочное возбуждение, не покидавшее меня последние несколько дней, улеглось. Я точно знал, как мне следует поступить, и пребывал в мире с самим собой.

Все это отнюдь не означало, что я совершенно не волновался. Мне предстоял день, насыщенный событиями, исход которых невозможно было предугадать. Из разговора с караульными я выяснил, что люди Клодия слонялись вокруг дома почти всю ночь, но под утро исчезли. Караульные сказали мне также, что многих из них видели впервые. Я понял, что Помпей прислал своему сообщнику подкрепление.

На крыше, помимо множества ведер с водой, выстроилась целая шеренга корзин, наполненных булыжниками. Камни не считаются оружием, и потому никаких законов, запрещающих гражданам хранить их дома, в Риме не существовало. Однако мало найдется средств обороны столь же действенных, как камень, метко брошенный с крыши. Караульные утверждали, что им уже удалось размозжить головы нескольким врагам.

Милон, по обыкновению бодрый и энергичный, поднялся на крышу. Можно было подумать, что этот человек никогда не спит.

— Каковы твои планы? — осведомился он. — Вскоре начнется триумфальное шествие.

— В качестве сенатора я должен занять свое место в процессии, — ответил я. — Так что прежде всего мы направимся к Цирку Фламинов. Ты обеспечишь мою безопасность, а я сделаю все остальное.

— Ты действительно намерен участвовать в триумфальной процессии Помпея? — недоверчиво переспросил Милон.

— Я считаю это священной обязанностью сенатора, — заверил я.

В ответ Милон разразился хохотом.

— Может, ты и безумец, Деций, но остроумия тебе не занимать, — пробормотал он сквозь смех. — Что ж, идем к цирку.

Гермес доставил в дом Милона мою тогу, предназначенную для торжественных случаев, так что я оделся, как подобает сенатору. Разумеется, просторная тога лишала меня свободы движений, но в ее бесчисленных складках удобно было прятать оружие.

— Вряд ли у Помпея хватит наглости приказать своим людям убить тебя во время процессии, — размышлял Милон по дороге на Марсово поле.

— Если удача не отвернется от нас, он не сразу узнает, что я принимаю участие в шествии, — сказал я. — Сенаторы и магистраты выступают в первых рядах, со статуями богов. А Помпей имеет права войти в город лишь после того, как его воины пройдут весь путь и за ними закроются ворота. Что до Клодия, — произнеся имя своего заклятого врага, я инстинктивно коснулся ручки меча, — мы посмотрим, насколько он проворен.

В то утро все жители Рима были озабочены тем, чтобы занять удобное место, позволяющее без помех наслаждаться зрелищем. Наиболее интересное должно было происходить в двух огромных цирках, но самый лучший обзор открывался из окон и крыш домов, расположенных по пути следования процессии. Не желая упускать выгодные места, некоторые особо рьяные зеваки не покидали крыш в течение нескольких дней и ночей, а владельцы домов на виа Сакра сдавали каждое из своих окон за бешеные деньги. Страсть, которую римляне питают к подобного рода представлениям, поистине ненасытна.

Дойдя до Большого цирка, я вынужден был расстаться с Милоном и его ребятами, чье общество внушало мне спокойствие и уверенность. Служащие цирка, привыкшие управляться с огромными людскими толпами, отдавали распоряжения. Сенаторы собрались неподалеку от ворот, через которые въезжают в цирк колесницы. Я, протолкавшись сквозь толпу, присоединился к ним.

— Клянусь Юпитером, это Деций! — воскликнул какой-то молодой сенатор. — Вот уж не думал, что ты отважишься показаться на публике!

— Долг превыше всего, — ответил я. — Мне впервые в жизни выпала возможность принять участие в триумфальном шествии в качестве сенатора. Нельзя же было ее упускать.

— Смотри, не заставь нас расхохотаться на виду у всех римских граждан, Метелл, — предупредил другой сенатор.

На особом возвышении был принесен в жертву баран и внутренности его подвергнуты тщательному изучению. Как и следовало ожидать, жрец-гаруспик возвестил, что в этот день боги будут благосклонны к триумфу. На моей памяти еще не было случая, чтобы боги отказали триумфатору в своей благосклонности. Я пристально разглядывал жрецов, но то были самые обыкновенные этруски-прорицатели, якобы способные предсказывать будущее по дымящимся потрохам. Изощренных убийц, действующих при помощи ножа и молотка, среди них не наблюдалось.

Рев труб возвестил начало шествия. Войдя в цирк, мы обошли арену кругом. Зрители приветствовали нас уважительными аплодисментами, хотя, разумеется, они пришли сюда вовсе не для того, чтобы любоваться на сенаторов. Согласно триумфальному маршруту мы направились по виа Сакра к Форуму, а оттуда поднялись на Капитолий. Несмотря на то что мысли мои были поглощены предстоящим разоблачением, я не мог не разделять общего радостного настроения.

Отдав положенные почести статуе Юпитера Капитолийского, сенаторы разбрелись кто куда, спеша занять наиболее удобное место и вместе с прочими зеваками насладиться наиболее занятной частью зрелища. Я же начал спускаться по холму, в сторону Форума и Ростры, откуда открывался прекрасный вид на все происходящее. К тому же всякий, забравшийся на Ростру, и сам был открыт всем взорам.

Чьи-то пальцы впились в мою руку повыше локтя, и я мгновенно потянулся к мечу. По моим предположениям, нападение никак не должно было произойти на Капитолии. Но, как известно, многие люди, поддавшись ошибочным суждениям, поплатились за это жизнью.

— Попробуй только вытащить меч, и я добьюсь того, что тебя отправят на сицилийские серные шахты, — процедил Цезарь.

— О, Гай Юлий, своей заботой ты оказываешь мне великую честь, — шепотом откликнулся я.

Сжимая мою руку, Цезарь широко улыбался и кивал, отвечая на бесчисленные приветствия и пожелания всех благ. Я тоже сиял счастливой улыбкой. Двое знатных римлян, гуляющих рука об руку в день триумфа одного из своих великих сограждан, не могли вести себя иначе.

— Помпей хочет твоей смерти, и, клянусь богами, я еще ни разу не встречал человека, подобного тебе, кто так из кожи вон лезет, чтобы быть убитым! И как только семейство Метеллов, этих усидчивых зануд, сумело породить такого неуемного проныру, как ты?

— О, Гай Юлий, ты несправедлив к нашей семье. Спору нет, мы, Метеллы, несколько консервативны, но вряд ли справедливо назвать нас…

— Заткнись и слушай! — прошипел Цезарь. — Если ты последуешь моему совету, у тебя есть шанс — хотя он не так уж и велик — дожить до завтрашнего утра. Следующие несколько дней у Помпея будет столько забот с триумфом и играми, что он вряд ли о тебе вспомнит. Клодий жаждет твоей крови, но пока идут торжества, его люди слишком заняты развлечениями, чтобы слушать приказы.

— Тем лучше, — бросил я. — Значит, мы с Клодием встретимся один на один. Это полностью совпадает с моим желанием.

— О Венера, моя божественная прародительница, избавь меня об общения с подобными глупцами! — возопил Цезарь и эффектным жестом, который ему особенно удавался, воздел руки к небесам. — В распоряжении Клодия остались этруски, которых одолжил ему Помпей. Им ровным счетом наплевать на римские праздники.

— Кстати, прошлой ночью я прикончил одного из них, — не без гордости сообщил я.

— Тем хуже для тебя. Теперь они питают к тебе личную ненависть. Деций, во время шествия я встану рядом с тобой на Ростре, и, может быть, они не осмелятся на тебя напасть. Но когда Помпей войдет в храм Юпитера, я тоже направлюсь туда, чтобы присутствовать на жертвоприношении и пиршестве, которое за ним последует. Окажи великое благо Риму, уноси отсюда ноги. Вернешься через месяц или два, когда у Помпея появятся новые враги, с которыми он будет разбираться.

К этому времени мы почти дошли до Ростры. Не сомневаюсь, всякий, взглянувший на нас со стороны, решил бы, что мы пребываем в полном дружеском согласии.

— Мне известно, какую славную потеху ты устроил, Гай Юлий, — сказал я, — вместе с Помпеем и Крассом. Жаль, что меня там не было. Уверен, женские обновки всем были к лицу.

Я ожидал, что слова мои приведут его в замешательство. Однако Цезарь нимало не смутился.

— Человеку, который хочет преуспеть в политике, не следует бояться уронить собственное достоинство, — с важным видом изрек он. — То, что кажется унижением, зачастую ведет к величию. Для того чтобы одержать славную победу над врагом, приходится долгие месяцы кормить вшей в походах. Но когда победитель, грязный и покрытый запекшейся кровью, возвращается в Рим, его ожидают триумфальные почести!

Мы уже стояли у перил, ограждавших Ростру, и Цезарь, сверкнув золотыми браслетами, сделал широкий жест, указав на стройные ряды воинов, несущих знамена и трофеи. Я понял — человек, стоявший передо мной, не имеет даже отдаленного понятия о том, что такое стыд и совесть.

— Почему ты так печешься обо мне, Гай Юлий? — спросил я. — Почему стремишься сохранить мне жизнь, несмотря на то что твои друзья явно хотят обратного?

Он устремил на меня полный изумления взгляд:

— С какой стати ты называешь их моими друзьями?

— Ну хорошо, назовем их твоими сообщниками. Мне известно, что вы задумали разделить мир между вами тремя, упразднить сенат и конституцию. И я сделаю все, чтобы разрушить ваши планы.

Никогда прежде я не произносил столь рискованных речей на трезвую голову.

— И как это тебе удалось все разнюхать? — с приветливой улыбкой спросил Цезарь. В глазах его светился откровенный интерес.

Я уже собирался рассказать ему о попавшем в мои руки письме, но потом решил умолчать об откровениях Нерона, подчеркнув свою проницательность. В ту пору я еще не избавился от тщеславия, свойственного всем без исключения молодым людям. Но, что более важно, догадывался, что, скрывая таинственной дымкой собственные способности, я значительно выигрываю в глазах окружающих. Цезарь пользовался этим приемом уже давно.

— Для логического ума, способного сопоставлять обстоятельства и факты, сделать подобный вывод не составляло особого труда, — заявил я.

Эта исполненная скромного достоинства фраза произвела должный эффект.

— Ты и в самом деле незаурядный человек, Деций Цецилий, — заявил Цезарь. — Именно поэтому я так не хочу, чтобы ты пал жертвой собственного безрассудства. Не скрою, я рассчитываю, что в будущем мы с тобой будем действовать заодно.

— Что? — переспросил я, не веря своим ушам. — О каком будущем может идти речь после того, что произойдет нынешним вечером?

— Посмотри! — воскликнул он, не слушая меня. — Слонов уже ведут! Ну и громадины!

Все взоры устремились на процессию. Мимо нас шествовали экзотические животные, проезжали повозки, на которых сверкали горы сокровищ, проходили пленники, закованные в цепи. И разумеется, мы вдоволь нагляделись на самого Помпея. Нарумяненный, облаченный в пурпурную тогу триумфатора, он походил на памятник самому себе. Впрочем, для того чтобы производить по-настоящему величественное впечатление, он был слишком коренаст и мал ростом.

— Тебе к лицу пурпурное платье! — выкрикнул я, когда он проезжал мимо.

Щеки Помпея покрывал толстый слой румян, так что невозможно было определить, покраснел ли он. Впрочем, вряд ли он расслышал мои слова сквозь стоявший вокруг шум.

Когда толпа пришла в движение, я увидел, что Цезарь исчез, и с ужасом понял, что остался безо всякой защиты. Все остальные сенаторы направились на Капитолий, где их ожидало пиршество в честь триумфатора. Я направился вслед за ними. Настало время открыто выступить против трех потенциальных тиранов, обличить их перед сенатом и свести на нет их планы. Кроме того, я сильно проголодался.

В эту пору темнота сгущалась быстро. Преодолев подъем примерно наполовину, я увидел первого этруска. Он притаился в проходе между двумя домами, и последние лучи заходящего солнца играли на его бронзовом молотке и стальном острие кинжала. Решив, что с одним врагом справлюсь без труда, я огляделся по сторонам. Но на другой стороне улицы меня поджидали еще двое. Присмотревшись, я убедился, что в тени за их спинами маячит несколько человек. То были римляне, скорее всего, приспешники Клодия, урвавшие немного времени от увеселений, чтобы разделаться с врагом. Расстояние, отделявшее меня от храма, внезапно показалось огромным. Решив, что терять мне нечего, ибо неприятности с римским судом я уже нажил, а боги, судя по всему, лишили меня своей благосклонности, я вытащил меч и рявкнул:

— Мне нужны еще двое! Я должен прикончить двух остробородых этрусских ублюдков, дабы сполна заплатить за кровь двух убитых римлян! Прошлой ночью я уже убил одного, но этого недостаточно.

Моя просьба была исполнена немедленно. Этруски, утробно завывая, устремились в атаку. Несмотря на охватившее меня возбуждение, я заметил, что люди Клодия вступили в бой вовсе не столь рьяно. Сначала я с гордостью подумал, что моя доблесть нагнала на них страху, но потом понял — сомнительную честь убить сенатора они предоставляют презренным чужестранцам.

Один из них приблизился ко мне, размахивая в воздухе молотком. Я уклонился от удара, насквозь проколол его мечом и налетел на второго этруска, прежде чем он успел осознать, что из жертвы я превратился в нападающего. С чувством глубокого удовлетворения я пронзил ему горло острием гладия, в точности так, как много лет назад учил меня опытный наставник в школе гладиаторов Статилия. Оставалось лишь пожалеть, что у меня нет молотка и я не могу нанести ему удар промеж глаз.

Остальные стали приближаться. Я понял: пришло время спасаться бегством. Свое обещание я выполнил. Еще два этруска были мертвы, а Рим отомщен. Охваченный этой отрадной мыслью, я, расталкивая прохожих, бросился по улице, ведущей вниз с холма. Шаги преследователей грохотали у меня за спиной. Толпа становилась все плотнее, и поняв, что пробраться сквозь нее невозможно, я повернулся, чтобы встретиться с врагом лицом к лицу. В это мгновение чья-то мощная рука схватила меня и толкнула в сторону, в узкий проулок, где начинался лестничный пролет, ведущий к низенькой двери.

— Охранять тебя куда труднее, чем командовать легионом! — раздался голос Милона.

Люди, сидевшие за столами, на мгновение подняли головы, а потом вновь занялись едой и вином. Я вложил меч в ножны.

— Мне надо идти в храм, — заявил я.

— Забудь об этом, — возразил Милон. — По крайней мере, на время. Надо выждать, пока снаружи все успокоится. Думаю, никто не заметил, где мы скрылись.

— Пожалуй, ты прав, — согласился я. — Мне действительно стоит немного обождать.

Таверна, в которой мы находились, относилась к числу самых заурядных. Согласно закону подобные заведения должны были закрываться после захода солнца, но за соблюдением этого закона никто не следил, кроме того, сегодня был праздник. Мы с Милоном уселись за столик и с жадностью набросились на жареную утку с яблоками и белый хлеб, запивая еду местным крепким вином. С набитым ртом я рассказал Милону о недавней встрече с Цезарем.

— Странный он человек, этот Цезарь, — пробурчал Милон, выслушав меня. — Похож на одну из тех темных лошадок, которые незнамо как приходят к финишу первыми, оставив ни с чем тех, кто поставил на прославленных скакунов.

— Согласен с тобой, — кивнул я, отправляя в рот пригоршню фиг. — До недавнего времени я считал его ни на что не способным позером. И все прочие римляне разделяли мое мнение. Но оказалось, что именно он держит в руках поводья.

— Какие поводья? — настороженно спросил Милон.

Я напомнил ему о письме Нерона.

— Клодий уверен, что вертит своими сообщниками по собственному усмотрению. Помпей, вне всякого сомнения, считает, что главным членом этого триумвирата является именно он, и в точности так же думает про себя Красс. Но на самом деле именно Цезарь управляет колесницей заговора.

Мы оба любили скачки и теперь с удовольствием использовали связанные с ними образы, рассуждая о политических методах Цезаря.

Милон откинулся на спинку стула. Судя по вспухшим на лбу складкам, мозг его напряженно работал, сопоставляя факты, делая выводы и прикидывая возможные последствия того или иного поворота событий.

— Возможно, племянница Цезаря права, — сказал наконец Милон. — Он затеял все это, дабы в его отсутствие двое остальных не передрались между собой.

— Вне всякого сомнения, одна из его целей состоит в том, чтобы временно нейтрализовать Помпея и Красса, — подхватил я. — Но когда Цезарь вернется, все трое перегрызут друг другу глотки. Три столь амбициозных деятеля не могут быть верными соратниками. Хотя они прекрасно дополняют друг друга: полководец, денежный мешок и… не знаю, какое слово лучше подходит Цезарю.

— Политикан, — усмехнулся Милон.

Никогда прежде я не слыхал такого слова. Полагаю, мой друг придумал его сам.

— Политикан и политик — это не одно и то же, — продолжал он. — У политикана нет никаких способностей, кроме одной-единственной — манипулировать теми, кто его окружает. Ты верно заметил, заключая между собой союз, каждый из троих что-то вносил, кроме Цезаря. У него ничего нет, кроме непомерных долгов и сомнительной репутации. Но для таких пройдох это не беда. Он способен забраться на самый верх, используя государственную систему как лестницу.

— Полагаю, Цезарь недооценивает сенат, — заметил я.

— А может, напротив, ты переоцениваешь сенат? — уточнил Милон.

Откровенный сарказм, прозвучавший в его голосе, несколько поколебал мою уверенность в могуществе и мудрости сената.

— Когда я предъявлю это сенаторам, им придется предпринять какие-то действия, — сказал я, извлекая из складок туники трубочку с письмом Нерона. — Согласен, в последнее время сенат разлагается на глазах. Но я уверен, он не допустит, чтобы бесчестные авантюристы захватили власть в Риме. После столь сокрушительного разоблачения Помпею, Цезарю и Крассу придется забыть о своих амбициях.

— Будем надеяться, — откликнулся Милон.

Некоторое время мы оба хранили молчание.

— Кстати, о сенате, — первым нарушил тишину Милон. — Если ты настолько безрассуден, что действительно намерен туда отправиться и обличить триумфатора, тебе лучше сделать это в самом начале пиршества. После того как благородные сенаторы отдадут должное превосходным винам, они вряд ли смогут хоть что-то понять.

— Ты прав, — согласился я. — Надо спешить.

Мы поднялись и вышли из таверны. К моему удивлению, на улицах по-прежнему яблоку негде было упасть. С трудом пробираясь сквозь толпу, мы пересекли Форум и стали подниматься на Капитолийский холм. Впереди полыхал яркий свет множества факелов. До нас доносился неясный гул, по всей видимости, производимый множеством человеческих глоток.

— Не понимаю, что происходит, — пожал я плечами. — Шествие должно было давным-давно кончиться.

Сердце у меня тревожно сжалось, когда я понял, что в расписании торжеств произошли какие-то изменения.

— Давай у кого-нибудь спросим, — предложил Милон, которому никогда не изменял здравый смысл. Схватив за руку первого попавшегося прохожего, он попросил объяснить нам, что случилось.

— Помпей сейчас спустится с холма, — сообщил прохожий. — По городу ходят слухи, что он задумал нечто невероятное.

— Пир оказался совсем коротким, — растерянно пробормотал я. — Они должны были возлежать за столами до полуночи.

— Но тогда горожане улеглись бы спать и не смогли еще раз полюбоваться на своего кумира, — ухмыльнулся Милон.

— Бежим скорее! — в отчаянии воскликнул я. — Если я не успею попасть в храм прежде, чем сенаторы разойдутся, все пропало! Следующее собрание сената состоится лишь через несколько дней.

— Да, при таком повороте событий ты вряд ли сумеешь остаться в живых за эти несколько дней, — подхватил Милон. — Ладно, не будем терять времени.

С этими словами он принялся проталкиваться через толпу, которая испуганно расступалась под его мощным напором. Я поспешил вслед, глядя на его широкую спину.

Триумфальные торжества в честь полководца-победителя проходят по раз и навсегда установленному порядку, который я сейчас лихорадочно припоминал. Первый день неизменно завершается пиршеством на Капитолии. По окончании пиршества триумфатор спускается с холма в сопровождении сенаторов, которые несут факелы, освещающие путь. Правда, Лукулл во время своего триумфа устроил пиршество не на Капитолии, а в одном из своих садов. Но Помпей, насколько мне было известно, не испрашивал у сената разрешения нарушить правила. Судя по всему, сегодняшний триумфатор обожал сюрпризы.

На полпути путь толпе, сквозь которую мы протискивались, преградило множество ликторов. Все они держали свои фасции на изготовку так, как держат свои копья воины, выступающие против разбушевавшейся черни.

— Мне немедленно надо в храм! — крикнул я.

— Ты можешь пройти, сенатор, — сказал один из ликторов. — Но твоего друга мы пропустить не можем.

Нет на земле людей более несгибаемых, чем ликторы, когда им выпадает случай проявить свою власть.

— Ну, придется тебе самому постоять за себя, — жизнерадостно заявил Милон. — Постарайся, чтобы твоя глупость не стоила тебе жизни.

Я рысью припустил к храму. В тяжелой тоге было невыносимо жарко, но я не решался ее скинуть. Человек, обвешанный оружием с ног до головы, ворвавшийся в помещение, где находился сенат, рисковал навлечь на себя серьезные неприятности. Мне пришлось остановиться на несколько мгновений, чтобы перевести дыхание и смахнуть пот со лба. И тут худшие мои опасения стали явью — я увидел, как вниз с холма движется двойной ряд факелов. Изрыгнув все известные мне проклятия, я поспешил навстречу сенаторам. Волнение, охватившее меня, было так велико, что я не заметил — процессия имеет несколько странный вид. Приблизившись, я достал из-под тоги трубочку с письмом и взмахнул ею в воздухе.

— Благородные сенаторы! — провозгласил я во всю мощь своего голоса. — Я должен сообщить вам нечто чрезвычайно важное. Прошу вас, остановитесь. Да будет вам известно, Гней Помпей не имеет права…

Тут я осекся и изумленно вытаращил глаза. Факелы несли вовсе не сенаторы. Их несли слоны, которых было не меньше пятидесяти.

Полагаю, понадобилось приложить немало усилий, чтобы заставить этих неповоротливых громадин подняться на Капитолий. Зато теперь Помпей имел возможность произвести настоящий фурор. Каждым слоном управлял погонщик, на широченных спинах животных красовались деревянные паланкины, в которых сидели юноши и девушки с корзинками, полными цветов и всякого рода сверкающих безделушек, предназначенных для зевак.

Погонщик первого слона указал на меня своим шестом и произнес что-то на непонятном языке. Я стоял, ошеломленный удивительным зрелищем, рискуя в каждое мгновение быть раздавленным.

— Метелл, я так и знал, что ты скоро объявишься!

Знакомый голос вывел меня из оцепенения. Подняв голову, я увидел, что в паланкине, укрепленном на спине переднего слона, вместо прекрасных юношей и девушек находились куда менее привлекательные седоки, а именно Публий Клодий собственной персоной и с ним — несколько его громил. Издав ликующий вопль охотника, который увидел зайца, Клодий выхватил дротик и метнул им в меня. Я успел отскочить в сторону, и железный наконечник, вонзившись в мостовую, высек из булыжника искры.

Не теряя более ни мгновения, я резко развернулся и понесся вниз с холма в своей развевающейся парусом тоге. В последние дни мне так часто приходилось спасаться бегством от Клодия, что я изрядно поднаторел в этом искусстве. Но сейчас мой противник восседал на слоне, и положение было неравным.

Еще один дротик вонзился в землю на значительном расстоянии от меня. Клодий всегда был скверным метальщиком. К тому же тряска и неверный свет факелов не способствовали меткости. Впереди волновалась толпа зевак и ликторов; все они указывали на нас пальцами и что-то возбужденно выкрикивали. Наверное, Милон был среди них, но разглядеть его мне не удавалось.

Я прорвался сквозь цепь ликторов, словно военный корабль, разметавший легкие суда противника. Толпа в едином порыве подалась назад — никому не хотелось оказаться на пути исполинского чудовища, способного втоптать человека в землю. Очередной дротик не долетел до меня, но судя по раздавшемуся за моей спиной воплю, поразил какого-то злополучного гражданина.

Рев толпы становился все громче. Половина зевак, испуганная видом слонов, бросилась наутек, в то время как другая, желая разглядеть гигантских животных получше, осталась на месте. Подобная давка возникает иногда в цирке и, как правило, стоит жизни сотням раздавленных. Оглянувшись через плечо, я увидел, что Клодий готовится к новому броску. Жизнерадостные юноши и девушки, сидевшие на спинах других слонов, как ни в чем не бывало махали руками и бросали в толпу цветы и мелкие презенты. На мою удачу, Клодий снова промахнулся.

Путь до Форума я проделал словно во сне. Толпа, над которой возвышались огромные серые животные, хлынула на площадь. Несмотря на все усилия погонщиков, слоны перестали им подчиняться и, произведя в толпе величайшее смятение, кинулись в разные стороны. Некоторые зеваки визжали от ужаса, другие, напротив, хохотали. Римляне обожают подобные происшествия. В большинстве своем люди бросились врассыпную, хотя в этом не было необходимости. Несмотря на свой устрашающий вид, слоны обладают кротким нравом и никогда не позволят себе наступить на человека. Конечно, существуют боевые слоны, обученные давить врагов, однако подобное поведение противоречит их миролюбивой природе. Впрочем, вряд ли стоит говорить о том, что римские граждане были совершенно не знакомы с привычками слонов и не знали, чего от них ожидать.

Один из серых исполинов прошел мимо меня. Седоки, покачивавшиеся в паланкине, осыпали меня градом цветов и безделушек. Дары Помпея оказались куда более опасными, чем дротики Клодия, ибо в городе было известно, что нынешний триумфатор намерен проявить неслыханную щедрость. Увидев в свете факелов золотые монеты, украшения с драгоценными камнями и бутылочки с духами, зеваки налетели на них, словно стервятники, и я оказался в самом центре потасовки.

Оглядевшись по сторонам в поисках Клодия, я увидел, что он, по-прежнему восседая в ладье, выглядывает меня. Его слон двигался по направлению к Ростре, и я, лавируя между дерущимися, устремился к древнему монументу и взлетел наверх по задним ступенькам. Потом я скинул тогу, обрекая эту дорогую вещь на неизбежную гибель под ногами толпы. Но сейчас не время было сожалеть о куске ткани. Я пересек основание Ростры и взгромоздился на одного из бронзовых баранов, украшающих мраморный постамент.

Когда слон проходил мимо, я, с обнаженным мечом в одной руке и цестусом на другой, прыгнул в паланкин. Сидевшие там заметались от неожиданности. Не давая им времени опомниться, я левой рукой нанес одному из парней Клодия удар в челюсть, силу которого многократно увеличили бронзовые шипы, а в следующее мгновение врезал другому по лицу. Оба, пронзительно вереща, полетели на мостовую, от которой их отделяла высота примерно в два человеческих роста. Теперь в паланкине остались только Клодий и я.

Оглушительно завопив, он бросился на меня, прежде чем мне удалось перевести дух. Не успев еще приспособиться к покачиванию паланкина, я широко раскинул руки, чтобы сохранить равновесие. Клодий воспользовался этим, чтобы сжать оба моих запястья и пригнуть меня к полу. Я пошел на хитрость, сделав вид, что у меня не осталось сил ему сопротивляться. Но когда мерзавец вновь попытался вцепиться зубами мне в нос, я успел боднуть его головой прямо в лицо.

Клодий попятился назад, и паланкин начал сильно качаться из стороны в сторону. Бросив взгляд вниз, я увидел, что вокруг слона носится не меньше десятка бандитов Клодия. Все они пытались вскарабкаться на слона, чтобы прийти на помощь своему главарю. Испуганное животное испустило оглушительный рев и, махнув хоботом, на котором был закреплен факел, обожгло нескольких головорезов.

Слон резко метнулся в сторону, и паланкин, и без того еле державшийся на его спине, не выдержал этого испытания. Кожаные ремни, державшие его, лопнули, и деревянное сооружение полетело вниз, прямо на каменные ступеньки. Мгновение спустя оно превратилось в груду треснувших досок и щепок. Как ни странно, мне удалось не только удачно приземлиться, но даже не выпустить из рук оружия. Вскочив на ноги, я увидел, что бандиты Клодия суетятся около своего патрона, помогая ему подняться на ноги. Клодий, по всей видимости изрядно оглушенный падением, отчаянно тряс головой. Что касается его людей, в это мгновение они больше походили на испуганных школьников, чем на свирепых громил. Пытаясь понять, кто же нагнал на них такого страху, я вскинул голову и увидел, что в дверях дома, к которому вели ступеньки, стоит благородная Аурелия, мать Цезаря. От ярости глаза ее буквально метали молнии.

— Кто осмелился обнажить окровавленное оружие у дверей верховного понтифика? — грозно вопросила она.

Я поспешно убрал меч в ножны и спрятал цестус под тунику:

— Прости мою оплошность, почтенная матрона, но эти люди хотят меня убить. Могу ли я найти убежище в твоем доме?

Я разглядел, что за спиной старухи маячит Юлия.

— Если ты дерзнешь войти в этот дом, я добьюсь того, что тебя подвергнут публичной порке, — заявила старая карга.

— Впусти его, бабушка! — взмолилась Юлия.

— Никогда!

Клодий, ухмыляясь, поднимался по ступенькам. Я уже собирался выхватить из ножен меч, когда до слуха моего долетел цокот копыт. Перед нами предстал Юлий Цезарь верхом на лошади в сопровождении многочисленной свиты, тоже состоявшей из всадников. Для города, да еще после заката, такое количество верховых было чрезвычайно редким явлением. Этой ночью римляне сполна насладились удивительными зрелищами.

— Что здесь происходит? — вопросил Цезарь.

Я заметил, что на нем туника военного образца и калиги.

— Этот человек хотел вторгнуться в твой дом! — сообщила ему мать, указывая на меня. — Отправь его на казнь, сын мой!

По губам Цезаря скользнула улыбка:

— Прошу тебя, матушка, успокойся. Это — Деций Цецилий Метелл Младший, человек, пользующийся особой благосклонностью богов. Это говорю я, верховный понтифик. — Он повернулся к Клодию и процедил: — Убирайся прочь и забери своих псов!

Но тот так распалился, что не собирался отступать.

— Нет, на это раз я не уйду! — взревел он. — Он мой!

— Деций, будь любезен, подойди ко мне, — попросил Цезарь.

Я приблизился к нему, не спуская глаз с Клодия. Цезарь свесился с седла, и, сардонически изогнув бровь, осведомился вполголоса:

— Деций, ты хочешь выбраться из города живым, или у тебя другие намерения?

— Честно говоря, я предпочел бы остаться живым, — так же вполголоса ответил я.

— Единственный способ сделать это — присоединиться ко мне. Я направляюсь в Испанию. Все мои люди закаленные в боях воины. Клодий не осмелится на нас напасть. Но прежде я хочу попросить тебя об одном одолжении.

— Всем известно, ты непревзойденный мастер по части заключения сделок, Гай Юлий. Ни один откупщик с тобой не сравнится.

— Лишь таким способом можно добиться власти в новом Риме, — усмехнулся Цезарь. — Тебе придется это понять.

— Так чего же ты хочешь?

— Многого. Но прямо сейчас я прошу о пустяке. Сделай милость, отдай мне свидетельства, которыми ты располагаешь.

И он протянул руку.

Я бросил взгляд на разъяренного Клодия и его прихвостней, готовых наброситься на меня по первому знаку своего повелителя. Милон и его люди как сквозь землю провалились. Никто не спешил мне на помощь, и, откажи я Цезарю, жить мне оставалось несколько мгновений. Подавив тяжкий вздох, я извлек письмо из-под туники и положил его в руку Цезаря.

— Это все? — уточнил он.

— Все, — ответил я, и сердце мое горестно сжалось.

Цезарь прищелкнул пальцами, и один из его людей, воин с испещренным шрамами лицом, подвел ко мне коня и помог взобраться в седло.

— Если у тебя хватит смелости, Клодий, можешь на нас напасть, — презрительно бросил Цезарь.

Клодий и его люди молча отступили, освобождая нам путь. Оглянувшись, я увидел, что в дверях стоит Юлия, которая робко махнула мне рукой. Я помахал ей в ответ. Радость от того, что я остался жив, боролась в моей душе с горечью поражения. Ощущение было, по меньшей мере, странное, да и вся ситуация словно была позаимствована из какой-нибудь греческой трагедии.

Мы проехали мимо Форума, где все еще разгуливали злополучные слоны и носились людские толпы. Вне всякого сомнения, нынешней ночи предстояло надолго остаться в памяти римских граждан. Помпея нигде не было видно. По пути Цезарь читал письмо в свете факела, который держал перед ним один из его людей. Закончив чтение, он спрятал письмо в седельную сумку.

— Каким же надо быть болваном, чтобы доверить подобные откровения письму, — пожал плечами он. — Отправившись в царство мертвых, этот юнец мало что потерял. В Риме у него не было будущего.

Мы проехали через Остийские ворота, которые закрылись за нашими спинами. Отъехав от города на незначительное расстояние, мы остановились.

— Поехали со мной в Испанию, Деций, — предложил Цезарь. — Можешь быть уверен, я найду твоим способностям достойное применение.

Я покачал головой:

— Нет, Гай Юлий, я поеду в наше семейное поместье в Беневентуме. Отец давно говорил, что оно нуждается в моей заботе.

— Как хочешь, — кивнул Цезарь. — Через месяц или два, когда эта история позабудется, ты сможешь вернуться в Рим. А потом все мы вернемся туда, и тогда в Риме настанут интересные времена. — Цезарь многозначительно улыбнулся: — Как я уже сказал, я сумею найти твоим способностям достойное применение.

— Я никогда не буду работать на тебя, Гай Юлий, — заявил я, глядя ему прямо в глаза.

— Не стоит зарекаться, Деций. Да, и еще: я хочу, чтобы ты женился на моей племяннице, Юлии.

Я не нашел, что ответить на это.

— До встречи, Деций, — молвил Цезарь.

Он натянул поводья и пустил коня вскачь. Вся свита последовала его примеру. Я провожал их глазами до тех пор, пока свет факелов не растаял во мраке ночи.

— Жена Цезаря должна быть выше подозрений, — заорал я во весь голос и, несмотря на то что для этого отнюдь не было повода, расхохотался.

Описанные мною события происходили в течение одиннадцати дней года 693 от основания Рима, когда государственными делами управляли консулы Калпурниан и Мессала Нигер.