Книга: Трон императора: История Четвертого крестового похода
Назад: 50
Дальше: 52

51

Когда мы, все трое, вернулись в лагерь, перемазанные, как чурки, и обессиленные, время шло к полудню.
— Что ж, — устало сказала Джамиля, когда мы в нерешительности замерли между хижиной и шатром.
Тут до меня дошло, что потерян единственный предлог проводить почти целый день рядом с ней. Я запаниковал, и в эту секунду, как нарочно, из шатра вышел Самуил.
Джамиля при виде Самуила мгновенно стала молчаливой, глаза потупила, как делала всегда в его присутствии. Сразу было видно, что он тоже не спал всю ночь. Самуил хмуро кивнул нам.
— Теперь, когда Джамиля вам больше не нужна, мы вернемся в Перу, — объявил он. — Я встречался вчера вечером со старейшинами. Дело решенное.
— От Перы остались одни угольки, — сказал Грегор.
— Начинаем сегодня же. Запасемся лесом, пока он все еще стоит, а то начнется восстановление сгоревшей части города, и тогда нам строить будет не из чего. — Он неловко начал переминаться с ноги на ногу, видно, не привык одалживаться, особенно у тех, кто принудил его к этому. — Но мы не знаем, как нам быть с женщинами. Куда им деться, пока мы запасаем древесину?
Я чуть не рухнул на колени, вознося благодарственную молитву.
— Пожалуйста, пусть остаются здесь, в шатре, — предложил Грегор. — Пусть только продолжат маскарад — говорят исключительно по-гречески или по-французски, ежедневно посещают мессу и не устраивают никаких религиозных ритуалов.
— Мы согласны, — сказал Самуил. — И спасибо вам. — Последнее он умудрился сказать, не выразив ни толики благодарности.
Я едва сдержался, чтобы не запеть. Уголки рта Джамили чуть приподнялись.
Так прошел еще один месяц, пока Бонифаций с Алексеем гонялись за узурпатором по всей Фракии.
Джамиля с остальными женщинами сидела в шатре, а я находил любые предлоги, чтобы проводить там дневные часы. Совершенствовался в языках и выучился играть на лютне, почти точно копируя манеру Джамили. Даже написал для нее песню:
Почему красавица, украв мою душу одним взглядом,
Потом о ней позабыла?
Глаза у нее остры, как меч, вынутый из ножен,
А со щек слетают молнии!

Женщины в шатре попадали от смеха, когда я впервые ее исполнил, а потом ущипнули меня за щеку и выразили сожаление, что я не обрезан. Одна из них даже предложила мне какой-то брис, отчего Джамиля закрыла лицо руками и так сильно хохотала, что я подумал, как бы она себе не навредила. Чем бы ни была эта штуковина, они мне ее так и не дали. После первого же дождя я заделал для них дырку в шатре, а на деньги, заработанные у Дандоло и во время ночных пиршеств у костров, купил для них дополнительные одеяла, чтобы они не страдали, когда начнутся ночные холода. Стыдно было признаваться в радости, когда вокруг творилось столько безрадостного, но чувства не поддаются разуму. Я был счастлив находиться в обществе Джамили и помогать всем, чем мог, и ей, и остальным. Для меня это был хороший месяц. Думаю, и для Грегора тоже.
Праздник святого Каллиста,
14 октября 1203 года
После перерыва я разворачиваю этот свиток, чтобы описать бездеятельный период, в котором мы находимся.
Каждый день стараюсь выполнять предписания мессира Бонифация: использую любую возможность, чтобы установить добросердечные отношения между горожанами и пилигримами, оставшимися в лагере, но не часто удается сделать это официально. Император Исаак отказывает в моих просьбах об аудиенции, а кроме того, нарушает обязательства по выплате оставшегося долга, несмотря на печально известный факт — несколько аристократических семей подверглись ограблению. Среди них был и Дука, то есть Мурзуфл. Но Бровастый все равно пребывает в приподнятом расположении духа.
Мурзуфл часто приглашает нас с бриттом и Джамилей к себе в гости, и мы принимаем эти приглашения. Он подает лучшее вино из всех, которые я когда-либо пил, и веселит нас шутками и песнями, частенько грубоватыми, заражая своим жизнелюбием. Он подарил бритту великолепный новый фидель: кедровый верх, платановый низ, украшенный гриф, а к нему набор смычков для различного музицирования. Замечательно то, что в такое неспокойное, напряженное время нашелся полный света и радости дом, распахнувший для нас двери.
Однако важнее личного удовольствия то, что эти вечера способствуют распространению добра гораздо успешнее моих официальных потуг. Мурзуфл, хоть и мелкий чиновник при дворе, знает, как мне кажется, всех и каждого в более широких слоях городского общества. Приходя к нему в дом, мы оказываемся за одним столом то с епископом православной церкви, то с пожилым евнухом высокого ранга, то с известным музыкантом, то с иудеем-лекарем, пользующим императора, то с зажиточным генуэзским купцом или всеми уважаемым резчиком по дереву. Эти люди искренне делятся с нами своими заботами, рассказывают без утайки о своей жизни (Джамиля переводит). Удивительно, как мы все похожи, несмотря на разные религиозные обычаи, языки и привычки.
Отвлекусь на личное: последнее время меня сильно заботят роды моей жены и то, что мы так далеки друг от друга. Сейчас она, должно быть, уже разрешилась от бремени, а я даже не знаю, успешно ли. И вот встречаю в доме Мурзуфла людей, которые откровенны со мной в своих рассказах о том, как сами переживали подобную ситуацию: одни уверяли, что мне следует радоваться, что не вижу ее с раздутым пузом, другие говорили, что самые прочные браки связывает дружба, а не страсть, поэтому наш брак идеален. Слышал я и другое мнение: мол, даже лучше, что сейчас мы не вместе, — не придется чересчур страдать, если вдруг она умерла при родах. Некоторые утверждали, что, какой бы далекой она сейчас ни казалась, когда я к ней вернусь и увижу нашу плоть и кровь в ребенке, она станет для меня так же дорога, как дорог Христос ангелам. Подобные замечания приводили к разговорам, которые я обычно веду со своими родными или самыми близкими друзьями.
Эти люди говорят не меньше женщин, и все же в их рассуждениях нет ничего женского; напротив, их следует похвалить за ум и прозорливость. Мурзуфл и бритт тратят больше, чем подобает, времени на то, что громят словесно тех, кто захватывает чужие земли, и, словно давние единомышленники, разносят в пух и прах все армии завоевателей. Делают они это только для того, чтобы поддеть меня и посмеяться над моей неловкостью, но все же не теряют душевной доброты.
Все это мелочи по сравнению с другими разговорами, касающимися бедствий горожан из-за вторжения армии. Эти люди обвиняют маркиза Бонифация и подозревают, какие истинные мотивы им двигали, когда он сажал на трон марионетку. С особым удовольствием Мурзуфл испытывает мою преданность маркизу, обзывая его скверными (но меткими) прозвищами и улыбаясь при этом мне, словно заговорщик. Эти люди также говорят, что лично я вызываю у них восхищение, но моя армия представляется им безликой, безымянной массой, враждебной силой. Если мы хотим, чтобы город нас полюбил, мы все должны быть добрее. Не знаю, как донести их просьбу до всех. Чувствуя неспособность выполнить подобную задачу в одиночку, я взял за правило приводить на эти встречи — с разрешения Мурзуфла — своих соратников-пилигримов. Надеюсь способствовать установлению дружеских отношений между городом и армией. Епископ Конрад отправился вместе с Бонифацием во Фракию, но к нам присоединяются другие священники, хотя это иногда приводит к сложностям. Например, заспорили два священника о теологии, и греческий процитировал высказывание последнего патриарха (у них это вроде нашего Папы), который заявил, что предпочел бы правление мусульман правлению католиков, ибо мусульмане не станут принуждать его сменить веру, а католики наверняка заставят следовать римским обрядам. Я все еще пребываю в потрясении от различий в церковных доктринах. Греки, например, редко причащаются, ибо относятся к этому таинству с чрезвычайным почтением и готовятся к нему по нескольку недель. Эти люди говорят о смерти, как о подземном царстве Аида, куда умершие души отвозит Харон — вообще языческая фигура! И церковь их не поправляет, ибо саму церковь, кажется, не волнуют вопросы загробной жизни. Священники утверждают, что нам не дано знать, в каком состоянии пребывает душа между смертью и Судным днем, а потому земная церковь там не правит. Джамиля и бритт с восторгом приветствуют подобные рассуждения, и мне они кажутся не бессмысленными. Однако я не понимаю, как можно исповедовать религию, которая точно не знает, что произойдет с тобой после смерти и чем священник может тебе помочь в смертный час.
Напишу об одном радостном событии: на прошлой неделе дом Мурзуфла посетил личный помощник Балдуина Фландрского. После пира он рассказал своему хозяину много хорошего о национальном греческом характере и пропел дифирамбы нашему хозяину, Мурзуфлу, и его подруге. Все это маленькие победы, но, возможно, они приведут к большой.
Еще об одной победе, вовсе не маленькой, но пока не завершенной: Мурзуфл ежедневно пытается выяснить, где император Исаак держит голову Иоанна Крестителя. Если бы только мы отыскали эту реликвию и я или мессир Балдуин вернули ее в монастырь, по праву владеющий ею, то армию приветствовали бы как защитницу городских святынь. Возможно, Мурзуфла ждет успех, а пока я радуюсь его обществу, ибо он единственный из всех, кого я знаю, обладает таким же шумным и энергичным характером, как мой брат, которого мне очень не хватает, пока он сражается во Фракии.
Мы с Грегором и Джамилей хорошо проводили время в эти недели, но жили, словно изолированные от всего. Отношения между армией и греками портились с каждым днем. К примеру: часть защитной стены, смотрящей на бухту, была снесена по приказу маркиза в день коронации, а сейчас ее восстанавливали горожане-добровольцы, причем император Исаак даже не пытался остановить их. Грегор пробовал поговорить с добровольцами, но его усилия ни к чему не привели. Он даже обратился за помощью к Мурзуфлу, но тот не знал, кто стоит за всем этим, и не смог выяснить. Грек чрезвычайно нервничал по любому поводу, способному привлечь к нему людское внимание.
— У меня лучше получается, когда я действую в тишине, подальше от всеобщего внимания, — сказал он, подмигнув мне. — Ты ведь понимаешь, о чем я, бритт? Мы с тобой, как родственные души. Лишь бы было побольше свободы и поменьше глупых условностей!
К концу месяца, теперь уже глубокой осенью, с холмов вернулись иудеи и привезли древесину, чтобы отстроить Перу. Значит, у Джамили вскоре появится дом, и она больше не будет спать там, где я мог найти ее ранним утром и самым поздним вечером. Я радовался за нее и одновременно грустил, а потому в качестве самонаказания за подобный эгоизм предложил иудеям свою помощь в строительстве, если только Самуил доверит мне молоток.
Но пилигримам, а также беженцам, пострадавшим при пожаре, понравилась идея задарма разжиться лесоматериалом, и они силой отбили его у заготовителей. Грегор вместе с несколькими рыцарями попытался помешать этому, тоже применив силу, и тогда завязались стычки между разными группировками воинов.
Вот когда Грегор проявил себя как искусный политик, придумав такое, что никогда бы не пришло в голову ни Отто, ни Джамиле, ни мне. Он предложил устроить судебный поединок, довольно сложный способ установления справедливости, при котором победитель боя объявляется правомочным владельцем спорной собственности. Заготовленный лес стал призом для того, кто выиграет в ряде состязаний, или в поединке, или в кулачном бою. Команда Грегора вернула все выигранное Пере (откуда, что неудивительно, бревна снова часто увозили проигравшие команды).
Священников, державшихся в стороне, беспокоила эта двойная ересь: во-первых, пилигримы устроили небольшой турнир (а турниры им были запрещены), во-вторых, все это было затеяно для того, чтобы защитить собственность иудеев, Но потом и священники убедились в разумности предпринятых мер: воины таким образом поддерживали боевую форму и в то же время выплескивали лишнюю агрессивность. Я предложил, чтобы команда, противостоящая Грегору, пожертвовала свой «выигрыш» на строительство зимних хижин для священников, и тогда у тех пропали последние сомнения по этому поводу. Все это сделало из иудеев своего рода местных знаменитостей, так как именно из-за них (хотя они сами того не желали) был устроен настоящий рыцарский турнир, совсем как в былые времена. Пере это не особенно помогло, зато уберегло ее жителей от дальнейших бед и, по крайней мере, помогло заполнить время до возвращения основной части армии.
А потом основная часть армии все-таки вернулась. На несколько месяцев раньше, чем мы ее ждали.
Назад: 50
Дальше: 52