Утром мы отправились к западной границе города. Мурзуфл прислал нам Ионниса в качестве проводника. Джамиля отправилась с нами, что меня очень радовало, а Самуил остался в лагере, что радовало меня еще больше. Самуил лечил людей, как когда-то его брат. Всю прошлую неделю они с Джамилей выхаживали раненых беженцев, пострадавших либо от самого пожара, либо при попытке спастись. И я помогал, чем мог, но толк от меня был небольшой по сравнению с тем, что делали они. Впрочем, дети явно предпочитали меня Самуилу, и мне казалось, что это говорит в мою пользу.

Впервые в жизни я оказался на такой огромной территории, обнесенной стеной: хоть целый час скачи верхом — конца не видно. Даже сейчас, спустя два месяца после того, как меня впервые поразили размеры города, я не переставал удивляться его просторам.

Почти весь наш путь пролегал через пожарища. Воздух был насыщен запахом гари. Без малого четверть городских земель была опалена этим пожаром и тем, что случился возле дворца Влахерны, когда там шла битва. Огонь унес почти половину домов. Семьи разгребли пепел и расстелили на месте бывших домов циновки, на которых и спали. Случись подобное в какой-нибудь деревне, зрелище было бы скорбное. Но когда улица за улицей, в любом направлении, вверх и вниз одного холма, потом другого, потом третьего… это ужасало, а Ионнис только усугублял этот ужас, указывая на обгорелые фундаменты некогда красивых, но теперь исчезнувших строений. Мы испытали огромное облегчение, когда наконец вышли из зоны пожарищ в лесистую западную часть города, где раскинулись сады, огороды, фермы и редкие домишки.

Так, шествуя по тихой зеленой дороге, мы наконец пришли к обнесенному стеной монастырю, вокруг которого расположилась цветущая деревня. Многие из тех, что суетились на маленькой центральной площади, обмениваясь вполголоса слухами, были, скорее всего, беженцами из пострадавшего от пожара города. Ионнис подвел нас на монастырском дворе к улыбающемуся Мурзуфлу, после чего скрылся в церкви, где пристроился к простолюдинам, толпившимся у выхода.

Я никогда не интересовался церковными обрядами, да и особого впечатления они на меня не производили, поэтому простите, что не описываю в подробностях траурно-торжественную службу в день обезглавливания святого Иоанна Крестителя. Я почему-то представлял, что его величество воспроизведет ритуал отсечения головы, и с нетерпением ждал начала, но, когда все оказалось совсем не так, почувствовал себя обманутым. Состоялась торжественная святая месса, во время которой все действия производились за большой золоченой ширмой. Ширма была украшена сценами из жизни Христа, изображениями его красивой матери, а также Иоанна Крестителя с ангельскими крыльями. Затем к императору Исааку поднесли святую реликвию, чтобы он ее пощупал — видеть-то он ее не мог, так как был слеп. После этого вся паства выстроилась в длинную очередь, чтобы осмотреть реликвию поближе. Но среди нас был энергичный Мурзуфл, который по праву мелкой сошки в императорской свите покомандовал, и нам тут же выделили местечко в начале очереди. Не прошло и нескольких минут, как мы оказались так близко от святыни, что могли бы ее потрогать.

Своими размерами она превосходила многие другие: не осколок, а целиком макушка черепа. Хранилась она в роскошном реликварии, повторявшем ее форму. Глянув на него, я поразился тонкой работе, несмотря на обычную византийскую вычурность, — золото с вкрапленными в него большими каплями драгоценных камней. Один особенно большой красный камень был помещен в центр в окружении жемчуга и бирюзы, под ним располагались розовый рубин и изумруд. Но самое интересное — золотой фон: там был текст на греческом, начинавшийся у самой макушки. Я не мог остаться равнодушным и поднял глаза на Грегора, собираясь признать, что теперь понимаю притягательную силу святыни. Но слова застыли у меня на языке, когда я взглянул ему в лицо.

Грегор верил, что это был настоящий череп настоящего Иоанна Крестителя. Лично я был готов поверить, что существует такая возможность, но особого благоговения не испытывал. Зато во взгляде Грегора я прочел изумление, хотя лицо сохраняло строгое выражение, чересчур строгое даже для него. Он пребывал в состоянии восторга. Мир вокруг него мог разрушиться, а ему было бы все равно, ведь он лицезрел перед собой это. Я никогда не испытывал подобного чувства, но, увидев его на лице человека, которого хорошо знал и уважал, я уже не сомневался в искренности и глубине того, что он сейчас переживал. Когда мы отошли от святыни, Грегор излучал покой и умиротворенность. Лично я такое испытывал только сразу после близости с обожаемой женщиной. Я даже позавидовал Грегору. Отклонение от первоначального курса паломников, изощренное вероломство Бонифация, трагедия пожара — сейчас его ничто не волновало. Он продолжал излучать умиротворенность до конца мессы. А я ему завидовал, хотя сам не понимал почему.

Патриарх в последний раз благословил паству, церемония завершилась, и нас вынесло из церкви с толпой. На переднем дворе монастыря, у дверей церкви, замешкались несколько особо набожных прихожан. Среди них был один тщедушный бритт, один бровастый рыжий со своим неулыбчивым помощником, один пилигрим-германец исполинского роста и укутанная покрывалом иудейка, изображавшая христианскую вдову.

Когда Ионнис объяснил, что могучий светловолосый незнакомец пришел сюда с нами, Мурзуфл подозрительно взглянул на Грегора и спросил по-гречески, кто он такой.

— Это брат Отто Франкфуртского, — ответил я по-французски.

— Еще один германец? Что он здесь делает?

— Я друг, — сказал Грегор.

— Чей? — поинтересовался Мурзуфл.

— Города, — последовал ответ.

Мурзуфл с минуту пристально рассматривал его, потом в конце концов кивнул, словно примиряясь сам с собой.

— И как тебя зовут?

— Грегор Майнцский.

Глаза Мурзуфла округлились: он слышал это имя, как почти все жители города к этому времени. Но эффект оно произвело на Мурзуфла самый неожиданный.

— А! Так ты тот самый проклятый зятек маркиза!

Он плюнул под ноги Грегору.

Грегор напрягся, но он был слишком дисциплинированным воином, чтобы отреагировать с гневом. Ионнис быстро заговорил по-гречески. Я узнал отдельные слова: «не согласен с… хочет уладить… святыня Девы Марии».

— Тогда другое дело! В таком случае ты с нами, — объявил Мурзуфл, мгновенно перестроившись. — Прости за плевок. Но я виню Бонифация во всей этой дурости.

— Какой дурости? — спросил Грегор, невольно выпустив иголки.

— Императоры — слабые и глупые люди, они почти никогда не совершают того, что им приписывают, за них творят подлости их манипуляторы, а мы все знаем, что Бонифаций манипулирует Алексеем, — пояснил Мурзуфл и тут же, без всякой паузы, расплылся в улыбке. — Как поживает мой друг Отто? Он вернул себе свою женщину?

Бровастый глянул на Джамилю, потом на меня и многозначительно подмигнул: «Свою, как я вижу, ты вернул!»

— Зачем ты нас позвал? — строго спросил Грегор.

— Как раз тебя я не звал, — игриво и фамильярно ответил Мурзуфл, словно разговаривал со старым приятелем. По сравнению с Грегором он стоял на гораздо более низкой ступени, но раз уж это был его город, то пресмыкаться он не собирался. — Но все равно я приму тебя в команду, как говорил. У моего императора Исаака плохие советчики. Сейчас он занят тем, что разоряет церкви, стараясь выплатить армии то, что пообещал глупый Алексей.

Грегор покачал головой.

— Это раньше он их разорял. Теперь — нет, — сказал он и, все еще не успокоившись после плевка, подчеркнул: — Благодаря моему вмешательству.

— Вот как? — не без сарказма произнес Мурзуфл. — Тогда позволь мне сообщить тебе прямо противоположное. Когда Исаак покинет церковь, то унесет с собой тот самый реликварий, которым мы только что восхищались.

Грегор нахмурил лоб.

— Что?

— Ну да. — Мурзуфл пожал плечами. — Сам слышал, как он отдавал приказ своим людям, прежде чем мы вышли из дворца. Вообще-то я слышал об этом решении еще много дней назад, потому и разослал людей отыскать нашего маленького бродяжку, чтобы он помешал злодеянию.

— Но… — возразил Грегор, — я обратился к нему с просьбой вернуть другую реликвию, покров Святой Девы, и он выполнил ее без промедления.

Мурзуфл снова дернул плечами.

— А потом он передумал. Если его не остановить, ни в одном из святых храмов города не останется ничего ценного. Он уже отобрал украшения, а теперь намеревается отобрать и реликвии. Поэтому я хочу ему помешать.

— Как? — спросил Грегор.

Мурзуфл опять пожал плечами — я даже начал думать, что это греческий способ самовыражения (по крайней мере, мурзуфлский).

— Мы не можем отговорить его от разграбления церквей, не можем пригрозить ему, поэтому ясно, что остается одно — спрятать все ценности, чтобы он не смог их найти и скрыться с ними.

Мы с Грегором обменялись удивленными взглядами, поскольку никак не ожидали услышать такого смехотворного предложения. Джамиля молча подняла брови.

Первым заговорил Грегор.

— Мне поручено предотвращать любую деятельность, которая могла бы разжечь новые конфликты между греками и латинянами, — сказал он. — Я не потерплю разграбления святых мест, но если Исаак не может нам заплатить…

— Нет, может, — сказал Мурзуфл. — Он может раздобыть деньги другим способом.

— Каким? — поинтересовался я. — Взимая с горожан непомерные налоги?

— На это уйдет слишком много времени, — снисходительно бросил Мурзуфл. — Нет, для начала он ограбит знать. Один тщательный обыск у какого-нибудь вельможи даст ему столько же, сколько он получит за месяц налогов со всех купцов.

— А разве тебя это не коснется? — спросил я. — Разве тебя не станут обыскивать?

Мурзуфл состроил гримасу и, конечно, пожал плечами.

— Я пережил несколько лет тюремного заключения, так что и обыск переживу, пусть даже мои сундуки совсем опустеют. Это все же будет менее печально, чем опустошение моего города. Мои личные потери — не такая великая трагедия, как утрата городом его духовного богатства. Я люблю Станполи всей душой, — сказал он, стукнув себя кулаком в широкую грудь. — Все его жители очень любят свой город. Спроси любого, что он предпочтет — потерять собственный глаз или реликвии Станполи, и (хотя половина горожан вообще не ходят в церкви) он тут же вырвет свой глаз и предложит его тебе. Это величайший город в мире, и мы должны сохранить его таким. Исаак относится к святыням только как к товару, а я вижу в них прошлое и будущее Византии.

Грегор, все еще пребывая под влиянием увиденной святыни, черепа своего любимого почившего смертного, был тронут такими речами. Он глубокомысленно нахмурился. Видимо, всерьез обдумывал предложение Мурзуфла.

— Значит, ты говоришь, все городские реликварии будут спрятаны до тех пор, пока император не расплатится с долгом, после чего их вернут церквям? — Мурзуфл кивнул. — А где они будут спрятаны? — продолжал Грегор. — И каким образом?

Не успел Мурзуфл ответить, как из церкви раздался вой, и оттуда выбежал разъяренный старик, одетый просто, но достойно. Он почти бежал, подняв руки перед собой, словно собирался задушить невидимого врага. Я даже не сразу понял, что он преследует того, кто покинул церковь раньше его, не привлекая нашего внимания: одного императорского варяга, который нес красную котомку. Гвардеец был на голову выше своего дряхлого преследователя и просто делал вид, что того не существует. Не останавливаясь, не оглядываясь по сторонам, варяг вынес свою небольшую ношу из ворот двора, где к нему присоединились четверо товарищей, окруживших его со всех сторон для защиты. Потом все скрылись из виду. Старик продолжал свою гневную речь по-гречески, с очень четким, несмотря на гнев, выговором, так что даже я понял каждое пятое слово, большинство из которых оказались ругательными.

Джамиля, Ионнис и Мурзуфл, понимавшие все слова, обменялись мрачными взглядами. Как только варяги ушли, старик унялся и, повернувшись, побрел обратно во двор, что-то бормоча себе под нос. Тут он увидел Грегора.

Грегор хоть и явился в церковь без кольчуги и меча, но был светловолос и коротко стрижен, к тому же на спине у него был вышит крест — явно представитель захватнической армии. Ярость и ненависть исказили благородное лицо старика, и он возобновил свою пантомиму по удушению призрака, быстро подойдя к нам, а потом начал осыпать Грегора такими греческими ругательствами, что даже Мурзуфл покраснел. Грегор просто стоял и удивленно смотрел на старика, пока не вмешался Мурзуфл. Наш бровастый друг переключил внимание старика на себя и, спокойно взяв его за руку, увел в церковь, сочувственно что-то говоря.

— Что, скажите на милость, все это значит? — вопрошал Грегор.

— Гвардеец унес голову Иоанна Крестителя, — прошептала Джамиля. — По приказу императора Исаака. Старик сердит на Исаака, но гораздо больше он сердит на армию, требования которой и подтолкнули Исаака к такому святотатству.

На Грегора было жалко смотреть.

— Армия восстановила помазанника Божьего, императора, — возразил он, как велел ему долг. — Это заслуживает награды.

— Восстановление на троне Исаака гораздо важнее для самого Исаака, чем для старика, — вмешался Ионнис. — Святыня его волнует больше, чем император. Понимаете меня? Он пережил по меньшей мере семь императоров, а видит их раз в год, когда они приходят сюда поклониться святыне. Зато сама святыня, ее близость, оказывает на него благотворное влияние каждый день.

Мурзуфл, успокоив старика, вернулся к нам и ничего не сказал.

— Что теперь будет с реликвией? — спросил Грегор.

Мурзуфл горестно пожал плечами.

— Вероятно, она отправится с твоим проклятым Бонифацием в Ломбардию, так что сможешь поклоняться ей при его дворе. — Он бросил на Грегора пронзительный взгляд. — Разве тебя это не примиряет с кражей? Тебе от нее прямая польза. — Он постучал тыльной стороной ладони по груди Грегора, где на рубахе красовалось изображение зверобоя. — Ты, видать, испытываешь особые чувства именно к этому святому.

— Так и есть, но никакая кража никогда не принесет мне пользы, — сказал Грегор. — Наоборот, сделаю все, что смогу, лишь бы вернуть святыню на место. В прошлый раз мне это удалось, надеюсь, удастся и сейчас. И я помогу тебе защитить остальные святыни. Но где ты собираешься их прятать? И каким образом?

Мурзуфл с важным видом указал на меня.

— Именно поэтому я и послал за Блаженным. Самому мне не придумать, как это сделать. Знаю только, что это должно быть сделано. Я дам людей и немного денег, если понадобится, но этот сумасшедший чужестранец, — тут он ухмыльнулся, глядя на меня, — умен и везуч. Вот он-то и придумает план.

Я открыл было рот, чтобы высказаться, но Грегор жестом велел мне подождать.

— Если мы это совершим, то заслуга должна быть приписана и армии тоже, — сказал он Мурзуфлу. — Когда святыни будут возвращены на место, ты должен объявить всем благодарным горожанам, что этот план был совместно задуман и осуществлен греками и латинянами — не какими-то латинянами вообще, а именно теми, кто пришел вместе с армией пилигримов, не желающей никакого зла городу.

— Не имею к армии пилигримов никакого отношения, — возразил я, но под строгим взглядом Грегора сдался. — Ну ладно. — Мой взгляд устремился на Джамилю. — А что в таком случае получат иудеи?

— Это мы уже обсудили, — ответил Мурзуфл.

— Иудеи получат защиту, — сказала Джамиля. — Сокровища синагоги спрячут вместе с реликвиями, подальше от цепких рук Исаака, до тех пор пока император полностью не рассчитается с пилигримами, найдя другие средства. Иудеев грабят всегда первыми. Самуил поговорил с общиной и одобрил мое участие в осуществлении плана, каким бы он ни был.

— Ну вот, остается всего лишь один вопрос, — произнес Мурзуфл, с надеждой глядя на меня. — Что нам предпринять?

— Ну, это просто, — сказал я. — У кого-нибудь есть лодка?

На подготовку величайшего праведного ограбления во всей истории христианства ушло больше месяца. Случись мне дожить до ста лет и если мои подвиги будут увековечены в песнях, знайте, что я ничем в своей жизни так не горжусь, как присвоением тех святынь в обход Исаака.

Несмотря на то, что все обернулось скверно.