— Отто в конце концов расправился со своим противником, — было первое, что я услышал. Говорила Джамиля, но в непривычной для нее доверительной манере.

— Вообще-то — противниками, — отвечала Лилиана, в точности как судачат кумушки. — Их было трое, все венецианцы. Они сговорились и напали разом.

— В той драке полегла добрая сотня, — с неодобрением заметил Грегор откуда-то из другого угла. — Пока что все потери в этом походе несут те, кто считается нашими союзниками.

Я подал признаки жизни, давая им знать, что очнулся. Перед моими глазами предстала непривычно домашняя картина: две женщины крошили корень мальвы на кухонном столе, а Грегор смотрел в потолок, лежа на тюфяке возле огня, над которым жарилось мясо на вертеле — свежее мясо. Над огнем также висел котел, и в нем что-то кипело. Вдоль стен горели свечи с фитилем из ситника. Судя по всему, была тихая ночь. Я лежал под шерстяными одеялами, а когда попробовал пошевелиться, то оказалось, что левую руку мне обездвижили — забинтовали под углом и зафиксировали на перевязи, перекинутой через шею.

— Маленький проснулся, — сказала Лилиана и сунула в рот кусочек корня, слегка пососав пальцы. — Дать ему куриного бульона? — Она провела языком по большому пальцу, и выглядело это не вполне пристойно. — Обожаю эту приправу, — сказала она Джамиле.

— Наша с тобой стряпня недооценена, потому что франки чересчур любят свинину, — сказала Джамиля. — Мясо свиньи содержит слишком много воды, а лярд плохо переваривается, его бы следовало оставлять для пропитки факелов.

Меня ошарашила такая беззаботная болтовня женщин. Попытался получше их разглядеть, но не смог повернуться.

— Маленький хотел бы отведать куриного бульона, — объявил я.

— Очнулся, — сказала Джамиля, и по ее голосу стало ясно, что мне предстоит выволочка. — Должна сказать, ты блестяще справился с задачей перехитрить Отто. Поистине умный поступок. Продолжай в том же духе.

— Будь к нему снисходительна, он ведь еще слаб. — Лилиана, вытерев руки о юбку, вынула из-под стола деревянную плошку, плеснула в нее варева из горшка и подала мне — пахло очень вкусно.

Я заерзал, пытаясь поднести плошку ко рту, но тут Джамиля повернулась ко мне.

— Прекрати дергаться. У тебя сломана ключица. Нельзя двигать рукой в течение месяца.

— Я не смогу двигать левой рукой целый месяц?

— Вернее, три, — сочувственно сказала она. — От боли будешь принимать сушеную мандрагору, правда, она навевает сонливость.

— А пальцами можно шевелить? — спросил я, в панике вертя шеей.

— Пальцами и кистью, — ответила Джамиля, — вполне можно обойтись, чтобы научиться играть на лютне, по крайней мере, простенькие мелодии. Ничего другого этой зимой тебе делать нельзя, так что, вероятно, ты вполне преуспеешь в игре на лютне. Держать ее придется под углом, но это будет твой особый стиль.

— Чтобы убить время, бывают занятия и похуже, — согласился я.

— Одно из них — слушать то, как ты учишься играть, — рассмеялась Лилиана. — Тебе повезло, что пострадала левая сторона. Грегор, например, чуть не лишился правой руки. Отто вышел из переделки удачнее вас, хотя и ему досталось порядком — впрочем, он это заслужил. Джамиля — лекарь от бога. Ты даже не поверишь, какие чудесные снадобья она приготовила из тех остатков лекарственных трав, что нашлись в доме.

— Репейник и тысячелистник, — сказала Джамиля, небрежно отмахнувшись, словно всем были известны их целебные качества. — Пиретрум для костей. Фенхель для раненого глаза Грегора — к счастью, он цветет в этих краях поздно. — Она подмигнула мне. — Хотя ты должен это знать, сам когда-то выхаживал больного.

— Если бы не она, Грегор был бы уже мертв, — настаивала Лилиана, — да и Отто, наверное, с нами тоже не было бы. Как хорошо, что мы не выставили ее вон! Армейский лекарь понятия не имеет, как лечить, — после его процедур Грегору стало только хуже.

— Правда? — спросил я, желая услышать лишнее подтверждение тому, что Джамиля в безопасности, пусть даже ей так нравилось унижать меня.

Грегор кивнул со своего тюфяка.

— Рана загноилась…

— Туда попал яд, господин, — пояснила Джамиля, не прекращая орудовать ножом. — И в раны Отто тоже. Кто-то вел нечестную игру.

— У меня до сих пор лихорадка, — признался мне Грегор, как будто даже слегка смущенный. — Я мог потерять руку, истечь кровью до смерти. Я попросил Конрада провести частную мессу в честь Джамили…

— Уверен, это для тебя имеет огромное значение, — сказал я Джамиле, хохотнув.

— Теперь епископ Конрад думает, что она его любовница, — хихикнула Лилиана.

— И я поклялся защищать ее весь путь до Египта, — продолжил Грегор почти самодовольно, словно ожидая моих расспросов и заранее стараясь утихомирить меня. А затем прозвучало самое потрясающее откровение: — Отто тоже поклялся.

— Так где же Отто? — спросил я, обескураженный последними словами.

— Уже на ногах. На молодом жеребчике все затягивается быстрее, — сказала Лилиана. — Сейчас он занимается лошадьми на дворе. Переживает до слез, что заварушке пришел конец. Ему скучно.

— Что же я тогда пропустил?

Любопытство распирало меня. Левая ключица задергалась от боли, глубокий вдох только усугубил ситуацию.

— Похоже, ты спас Грегору жизнь, — сказала Лилиана. — Он помешал венецианцам растерзать тело какого-то фламандского вельможи и защитил другого важного фламандца по имени Балдуин, когда ему чуть не снесли башку за то, что он попытался вмешаться.

— Балдуин? — как эхо повторил я. — Балдуин Фландрский? Граф? Он ведь вторая по значимости шишка в армии!

— Так вот, он и остальные фламандцы были так благодарны мессиру Грегору, что принесли нам все это. — Она указала на противоположную стену комнаты, у которой была сложена целая гора продуктов. — Вино, говядина и свинина, цыплята. А еще отличные кухонные ножи, несколько одеял, лампы и масло к ним, шерсть, пряжа и даже ткацкий станок в придачу. Они также обещали заплатить за новый плащ и новую кольчугу для мессира Грегора. Какой парад устроил Балдуин для него сегодня днем! Грегора пришлось нести на паланкине, потому что он еще слишком слаб, так вот, паланкин выкрасили золотом! Германские графья переплавили безделушки, полученные в качестве трофеев, и отлили для него медаль!

— И все это за то, что он защитил труп фламандца? — спросил я, разглядывая груду трофеев у стены и вспоминая обездоленных задарцев, которые ждали своей очереди у городских ворот.

Джамиля посмотрела на меня и все поняла.

— Нет, это за то, что Грегор защитил Балдуина, но это еще не все, — продолжила Лилиана, радуясь возможности посплетничать. — Сразу после того, как ты отключился, Дандоло и Балдуин потребовали остановить свару. Грегор как раз собирался расчленить на куски того типа, что тебя ранил. Но как только он услышал приказ Дандоло, то первым сложил оружие и протянул руку в знак примирения. Так что теперь он фаворит даже среди венецианцев.

— Но пилигримы и венецианцы до сих пор смотрят друг на друга по-волчьи, — мрачно изрек Грегор. — И вряд ли это изменится. А теперь появилась еще и другая напасть, уже внутри армии: нижние чины возмущаются, потому что все трофеи ушли баронам. Рыцарям и пехотинцам вообще ничего не досталось. Так что у всех нехороший настрой.

— И всех отлучили от церкви, — сказал я, прихлебывая бульон.

— Но большинство из них до сих пор не знает, что они отлучены, — уточнил Грегор, все еще лежа на спине. — Тебя несколько дней держали на мандрагоре, чтобы спал. Ты многое пропустил: Балдуин и еще несколько вожаков отправили посла к Папе с просьбой о прощении за взятие города. Венецианцы никого не отправляли, так как считают, что ничего дурного не совершили. И — слава богу — Бонифаций прислал гонца, который объявил, что мессир наконец возвращается через пару дней и возобновляет командование.

— Теперь, когда взятие Задара прошло без него, — сказала Джамиля. — Знаете, мне кажется, на самом деле у него не было срочной необходимости возвращаться домой. Наверное, мессир Бонифаций просто хотел избежать отлучения от церкви вместе с остальными пилигримами. Теперь он может появиться как белый рыцарь, и все снова станет хорошо.

Грегор приподнял голову с тюфяка и покачал ею в знак несогласия.

— Не верю, что мессир маркиз способен на такое. Он пилигрим, больше того, он рыцарь и всю жизнь следовал рыцарским законам. Такой циничный замысел был бы для него анафемой, особенно в теперешней его роли пилигрима.

— Как скажете, господин, — завершила разговор Джамиля, явно оставшись при своем мнении.