Глава 4Призраки

Опершись о поручень корабля его величества «Ариадна», Джек Абсолют всматривался сквозь сумрак в береговую линию. Квебек выглядел совсем не так, как восемнадцать лет назад, когда он увидел его впервые. Тогда город был осажден и выдержал месяц непрерывного артиллерийского обстрела. Дома нижнего города были превращены в груду развалин, длинные дощатые пристани разбиты в щепки. Верхний город защищали неприступные скалы, и засевшие там французы были уверены в том, что зима заставит осаждающих уйти до того, как лед, сковав залив Святого Лаврентия, загонит в ловушку и сокрушит их корабли. Старый враг смотрел сверху вниз на изголодавшуюся, поредевшую, обескровленную, готовую взбунтоваться английскую армию, лишь чудом продолжавшую существовать как единое целое.

Поискав взглядом, Джек обнаружил на гранитном скальном фасаде темную полоску.

В 1759 году контроль за этим участком самой узкой из дорог позволил генералу Вулфу подтянуть свои силы вверх, на расстилавшуюся перед городом равнину Авраама. Однако для того, чтобы овладеть городом, необходимо было, чтобы передовой отряд сначала взобрался в предрассветном сумраке вверх по скалам и снял французских часовых прежде, чем те успеют поднять тревогу.

Половина офицерского состава уже слегла с ранами или болезнями, а большинство оставшихся вовсе не рвалось в покойники. Джек как раз только что прибыл из Англии и был безрассуден, как может быть безрассуден лишь шестнадцатилетний драгунский лейтенант. Неудивительно, что он одним из первых вызвался участвовать в опасном предприятии. И в силу того, что мальчишка-лейтенант отнюдь не является незаменимым, получил на это согласие командования.

Не звеня клинками, без единого выстрела, отряд с Джеком в первых рядах взобрался на вершину, снял часовых и открыл армии генерала Вулфа путь к передовым позициям.

Маркиз де Монкальм, ожидавший появления врага выше по реке, неожиданно обнаружил его перед более слабыми, обращенными к суше укреплениями Квебека. Во имя славы и Франции он вывел своих солдат за стены, навстречу врагу, лично возглавил атаку, в которой одним из первых сложил голову под шквальным заградительным огнем англичан.

Отдаленный раскат грома как будто отозвался на его мысли, и Джек поежился. Та дорога была не первым местом, где ему случилось рисковать жизнью, но именно там он заработал свой первый боевой шрам, теперь лишь один из многих. С тех пор прошла целая жизнь, и вот он снова там, откуда начиналась его колониальная эпопея. Уж не ожидает ли его нынче та участь, которой удалось избежать тогда? Неприятная мысль мелькнула и канула.

Если что-то и ожидает Джека, то явно не здесь. Не в Квебеке. Сражение, произошедшее у конца той дороги, над равниной Авраама, подарило провинцию Короне, и, хотя местные жители по-прежнему говорили на французском языке, старый враг был побежден. Теперь англичанам предстояло бороться с другим противником. С теми, кто в той войне против исконного врага находился на их стороне.

Джек вздохнул, задумавшись о том, сколько старых соратников, людей, которых он считал друзьями, а теперь должен называть мятежниками и изменниками, будут смотреть на него, щурясь над стволами мушкетов. Втайне он надеялся, что Бургойн намерен оставить его при себе.

Во время пятинедельного плавания от Портсмута генерал был весьма щедр на вопросы, но скуп на ответы и вовсе не склонен вникать в подробности, касающиеся будущих обязанностей Джека. «Помогите поднять ирокезов». Легко сказать, это ведь не единый народ, живущий под властью общего монарха, а шесть союзных племен, возглавляемых своими вождями. Их стойбища разбросаны по огромной территории. «Обеспечьте достоверность сведений о враге». Без достоверных сведений, конечно, не повоюешь, но должен ли он отправляться в тыл противника сам, или ему придется лишь анализировать данные и сопоставлять донесения лазутчиков?

Они бросили якорь лишь сегодня утром. Весь день между берегом и кораблем сновали гонцы, доставлявшие информацию, необходимую Бургойну для уточнения планов, суть которых генерал до сих пор держал при себе. Вечером генерал намеревался дать званый ужин для офицеров, занимавших ключевые посты, и Джек не сомневался, что именно тогда и он, и другие командиры получат ответы на свои вопросы. Генерал снабдит их четкими приказами, касающимися дальнейших действий. Вечером станет ясно, каким именно способом человек, которого мятежники наградили пренебрежительной кличкой «Джентльмен Джонни», собирается покончить с их «революцией».

Ате, как всегда, приблизился неслышно, и Джек узнал о его присутствии лишь когда прозвучали слова:

— Может быть, нырнем, Дагановеда, и посмотрим, кто первый доберется до берега?

Джек прищурился:

— Далековато.

— Мы плавали и на большие расстояния.

— Но не тогда, когда за нами никто не гнался.

Он повернулся к Ате. Взгляд могавка был по-прежнему устремлен вдаль. Поскольку индеец, как обычно, был почти раздет, Джек добавил:

— Да и холодновато там, Ате, даже для тебя. Лед сошел совсем недавно.

Ате фыркнул:

— Неужто холоднее, чем было в верховьях Ганга, когда туги гнались за нами до скал?

Джек улыбнулся и поежился. Еще одна земля, еще один шрам.

— Нет, не так холодно. И пожалуй, не так далеко.

— Ну так за чем дело встало? Я готов, если готов ты.

Но ни тот, ни другой не двинулись с места. Они лишь неотрывно смотрели на берег, на лесистые склоны над городом, только-только начавшие одеваться в весенний наряд. Серебристый клен и ель, белый кедр и тсуга — здешние леса не походили ни на английские, ни на индийские, ни на карибские.

Оба шумно втянули воздух, удерживая запах в ноздрях.

— Хорошо вернуться домой.

Джек промолчал.

Ате повернулся к нему. К его молчанию.

— Ты боишься того, что нам предстоит делать здесь?

— Я боюсь того, что мы можем здесь найти. Друзей, ставших врагами. Война, которая здесь велась, превратилась в усобицу. Нас не было в этих краях одиннадцать лет. Такого срока довольно, чтобы мир изменился.

— Только не этот мир! — возразил могавк, ударив себя кулаком в грудь.

— А вот мне кажется, — глухо промолвил Джек, внимательно всматриваясь в береговую линию, — что здесь происходит больше перемен, чем где бы то ни было.

Ате заговорил чуть мягче. Ирокезы не склонны лелеять в сердце былые горести, однако этот индеец прожил в мире Джека достаточно долго, чтобы понять: как это ни прискорбно, но не все воспринимают жизнь так, как ирокезы.

— Мы похоронили ее, Дагановеда. Твоя женщина обитает в стойбище мертвых. И те, кто убил ее, — они горят в аду.

— Знаю.

— А теперь ты думаешь, что любовь заканчивается смертью. Эта земля, наша земля, наводит тебя на такие мысли.

— Нет, — возразил Джек более резко, чем хотел, — не думаю.

Что бы ни воображал на сей счет его друг, Джек Абсолют вовсе не жил прошлым. Он оплакал былое и двинулся дальше.

Но все же... Тайная тропка, ведущая на вершину утеса, запах белого кедра, смех женщины, разносимый ветром. Восстающие из небытия призраки.

Ате присмотрелся к Джеку и, покачав головой, сказал:

— Будь осторожен.

— В каком смысле?

Индеец вздохнул.

— Я видел тебя раньше. Много, много раз. Ты быстр, как любой воин клана Волков, так же хорош в бою с ружьем или томагавком. Но одно делает тебя непохожим на нас: в том, что касается женщин, ты глуп. Только в этом, но очень глуп.

Джек вновь ощутил прилив старого гнева. Это был давний спор, который все равно ни к чему не мог привести.

Он не слышал, как исчез Ате. Уход ирокеза был столь же бесшумен, как и его появление. Но зато другие шаги он различил и тотчас узнал по той мягкой решимости, с какой эти каблучки стучали по палубе. За пять недель плавания из Англии он научился узнавать их. Что бы там ни говорил Ате о его «глупости».

— Привет от генерала, капитан Абсолют. Компания уже собирается.

Она стояла перед ним в новом наряде, который, видимо, приберегала специально для этого ужина. Нэнси, горничная Луизы, завила ее густые, рыжие с золотым отливом волосы длинными локонами, игриво падавшими на декольте и обнаженные плечи. Зеленый шелк платья имел тот самый оттенок, который лучше всего подчеркивал красоту глаз.

— Красиво, — промолвил Джек, потянувшись и смяв пальцами краешек ткани.

— Правда? Спасибо.

Она слегка покрутилась, давая нижним складкам вспорхнуть и улечься обратно.

— Но ваши глаза не нуждаются ни в каком дополнительном обрамлении.

— Вот как? Вы полагаете, этот цвет гармонирует с цветом моих глаз?

Она широко распахнула ресницы, и они рассмеялись. В первую неделю путешествия они уяснили, что традиционная манера общения между мужчиной и женщиной, с бесконечными комплиментами и жеманными улыбками, та самая, которая привлекает публику в театры и серебро в карманы комедиографов, одинаково не устраивает обоих. Другое дело, что, отказавшись играть эти банальные роли, они не сразу сообразили, какие же им предпочесть. А когда нашли окончательное решение, Джек пришел в восторг от совпадения предпочтений, хотя о том, чтобы добиться окончательного, желанного результата, в корабельной тесноте не приходилось и мечтать. Слишком уж тонки переборки и слишком много за каждой из них чужих ушей.

Продолжая удерживать Луизу за рукав платья, Джек слегка потянул ее на себя. Она для виду попыталась отпрянуть, но потом поддалась и придвинулась к нему.

— Платье порвешь, — выдохнула она.

— Вот что бы я сделал с радостью, — отозвался он.

Девушка на мгновение прильнула к нему, но тут же отпрянула: ее спугнуло движение наверху. Матрос бочком скользил по рангоуту к тому месту, где открепилась какая-то снасть. Отстранившись от Джека, Луиза принялась быстро обмахиваться веером. Пальцы Джека еще сохраняли ощущение нежного шелка ее платья. Платья, цвет которого вдруг показался ему исполненным значения.

— Тебя что-то огорчило? — спросила Луиза, заметив, что он сдвинул брови.

— Нет... Да.

Он вновь устремил взгляд на зеленый склон над городом.

— В своих мечтах я часто возвращался в этот мир. — Он указал на побережье и глубоко вздохнул. — Ате нашел меня здесь. Он чувствует, что у меня на уме, и знает, когда меня посещают воспоминания.

— Хорошие воспоминания?

— Да... Нет. И то и другое. Это зависит от того, как ты сам решишь на них посмотреть. Ате процитировал бы «Гамлета»: «Сами по себе вещи не бывают хорошими и дурными, а только в нашей оценке».

— Мудрые слова. И как ты решил оценить свои воспоминания?

— Боюсь, что плохо.

Найдется ли женщина, которой действительно хочется знать правду о былых увлечениях ее мужчины?

— Расскажи, — попросила Луиза, заметив и правильно поняв его колебания.

— Я... Здесь когда-то... была женщина. Тоунзаа. Индеанка из племени могавк.

— Тоунзаа? Красивое имя.

— Как и она сама. После событий, которые ты лицезрела в своеобразной интерпретации этого прохвоста Шеридана в его «Соперниках», я в шестьдесят третьем году вернулся сюда. И встретил ее. Она...

— Умерла?

— Была убита.

— О! — Луиза покраснела. — Прости. Мне очень жаль.

— Мне тоже было... очень жаль. Все это случилось четырнадцать лет назад, однако я ничего не забыл. — Он снова бросил взгляд на высокий лесистый берег. — А возвращение сюда обострило воспоминания, невольно заставив меня задуматься о многом. Например, о смерти... Сними это платье, — неожиданно потребовал он, снова повернувшись к Луизе.

— Но почему? Оно ведь... — начала она, раскрывая свой веер.

— Подожди. Послушай меня. У нас в Корнуолле есть поговорка: «Той, что красуется в зеленом платье, скоро придется надеть черное».

Девушка сложила и опустила веер.

— Похоже, присловье в ходу и у нас в Нью-Йорке. Я ношу зеленое, в частности, и по этой причине.

— Вопреки приметам?

— Именно. Я — дочь нашего просвещенного века, Джек, и меня не напугать детскими сказками. Конечно, твоя история трагична, но... — Она пожала плечами. — Смерть — это единственное, что для всех нас несомненно и неизбежно. Ее не обманешь с помощью суеверий.

Некоторое время Джек молча смотрел на свою собеседницу, а потом кивнул.

— Ладно, как знаешь. Но будь осторожна, — тихонько промолвил он.

Матрос на стеньге, восхитительно фальшивя, затянул разухабистую песенку, видать помогавшую ему в работе.

— Можешь не предупреждать, — сказала Луиза. — Я не из тех, кому по нраву напрасный риск.

— Как раз из тех самых. Тебе приспичило присоединиться к своему отцу и полку, которым он командует. А командовать этим полком ему предстоит не на параде, а на войне.

— Но ведь мне придется не стрелять в противника, а сидеть в лагере, вязать носки и сплетничать с офицерскими женами. Признаюсь, я частенько мечтала о том, чтобы все было иначе. Чтобы у меня появилась возможность обменяться ударами с этими... мятежниками. Увы, — вздохнула Луиза, — никакая опасность мне не грозит.

Джек промолчал, стиснув зубы и устремив взгляд в сторону города. Темнело, и зажигавшиеся в окнах Квебека огни походили на светлячков, начинавших свой ночной танец.

— Бесконечные ужины, вечеринки, юные галантные кавалеры, виляющие перед тобой хвостом, в то время как я, возможно, нахожусь вдалеке... Да, ты права: это мне угрожает настоящая опасность.

Он хотел возобновить их игру, но теперь Луиза не желала играть в нее.

— В этом смысле, сэр, вам решительно ничто не угрожает. И в конце войны...

Она умолкла.

Они так и не сошлись на том, что будет означать для них мир, ибо многое зависело от того, кто возьмет верх. Победа мятежников означала изгнание для всех сохранивших верность Короне. Многие уже пожертвовали своими землями, оказавшимися в руках бунтовщиков. Но если восторжествует Корона... Какое будущее может ожидать их двоих?

Уточнить что-либо на сей счет не удалось, ибо матрос с глухим стуком спрыгнул с мачты на палубу. Они встрепенулись, а он пошел себе дальше, насвистывая еще более фальшиво, чем наверху. Когда моряк скрылся из виду, Джек и Луиза рассмеялись.

Корабельный колокол отбил восемь склянок.

— Ужин?

— Точно.

Что-то в недавнем разговоре не давало ему покоя. Наверное, все дело в примете. Лиззи Фаррен ни за что не вышла бы на сцену в зеленом, причем по той же самой причине, по которой таких нарядов избегали жительницы Корнуолла или Нью-Йорка.

Джек поежился. Луиза прикоснулась к его руке.

— Замерз, Джек?

— Немного.

— Тогда давай согреемся вместе.

Каюта в кормовой части «Ариадны», которую Бургойн позаимствовал у капитана корабля, была залита светом. Светильники примостились на каждой поверхности, не занятой едой или напитками, и свисали с крюков в потолке. Желтые лучи отражались от резных стеклянных графинов, хрустальных бокалов и серебряных подносов, на которых красовался лучший мейсенский фарфор.

На следующее утро Джону Бургойну предстояло сойти на берег и взять на себя командование Северной армией. Таким образом, конец путешествия знаменовал собой и канун славного предприятия, что требовало особой торжественности и изысканности.

Кроме того, званый ужин предоставлял генералу возможность собрать своих командиров, то есть свести или обновить знакомство с людьми, которые будут нести службу на протяжении всей предстоящей кампании. Он собирался хорошенько их попотчевать, испытать их характеры и понять, что у них на уме, развязав их языки с помощью кулинарных чудес, сотворенных его персональным поваром на корабельном камбузе, и специальной подборки коллекционных вин из его прославленного винного погреба. Поговаривали, что «Джентльмен Джонни» и в ходе кампании обедает не хуже, чем король Георг в своем дворце. Даже и лучше, утверждали многие, ибо генерал обладает более изысканным вкусом, нежели его величество.

Джек, как ему и полагалось по его невысокому рангу, сидел в дальнем конце стола, далеко от своего командующего. Однако в тесной каюте собралось не так уж много офицеров: каждый из них мог услышать любой из разговоров, что велись за столом, а Джек обладал особым талантом, позволявшим прислушиваться к двум беседам одновременно, участвуя при этом в третьей. Бургойн рассчитывал, что этот ценный шпионский навык позволит Джеку узнать немало важного и интересного о собравшихся на ужин людях. С тем, разумеется, чтобы он поделился своими наблюдениями с командующим.

Сложность выполнения любой шпионской миссии напрямую зависит от территории, где ведется разведка. Здесь Джеку не предстояло преодолевать препятствия в виде топких болот и непролазных чащ или корпеть над расшифровкой мудреных кодов. Требовалось от него одно: потягивая изысканные напитки из запасов Бургойна, заводить разговоры или присоединяться к ним, мотая все услышанное на ус.

Правда, потихоньку потягивать изысканные вина ему удавалось лишь в промежутках между тостами. А таких пауз случалось не так уж много. Редко выдавалось хотя бы пять минут, чтобы кто-нибудь не провозгласил здравицу в честь короля, командующего, леди, полка... и чего-нибудь еще, столь же достойного. В таких случаях честь требовала осушить бокал до дна. Мало того: кто-нибудь, войдя в раж, непременно выкрикивал:

— Это хорошо, джентльмены, но нельзя, чтобы хмель оставался только в одном глазу!

Таким образом, практически при каждой здравице выпивалось по два бокала. Если бы Джек находился в таверне или даже в полковой столовой, он, конечно, непременно бы постарался, чтобы по крайней мере каждый второй стакан был вылит через плечо, но пол каюты для этого решительно не годился. И даже если ему удавалось выбирать бокалы поменьше, чем у большинства других, содержимое слишком большого числа полных до краев сосудов все равно оказалось в его желудке.

Действие обильных возлияний усугублялось жарой, естественной, когда в тесном пространстве горит множество светильников и собралось немало разодетых людей. Зато поданные к столу блюда, особенно после пяти недель, проведенных на скромном морском пайке, действительно производили впечатление кулинарных чудес. Генеральский повар не упустил случая блеснуть своим искусством и, благодаря возможности получить с берега свежие продукты, украсил стол настоящими шедеврами. Рыба, запеченная в травах и сладком вине, говядина в кляре, опаленная горящим бренди, индийское блюдо «салмагунди», представлявшее собой пикантную смесь мясного фарша, анчоусов и яиц, щедро приправленное острыми индийскими специями, были выше всяких похвал. Но усердие, проявляемое джентльменами за столом, приводило к тому, что все они истекали потом. Две присутствующие дамы — Луиза Риардон и некая миссис Скин — раскраснелись и без конца прикладывали ко лбу и груди надушенные платочки.

Именно это больше всего и отвлекало Джека от его прямых обязанностей. Ему надлежало прислушиваться к разговорам офицеров, но внимание Джека было приковано к глубокому вырезу платья и платочку, то и дело прикасавшемуся к высокой, поднимавшейся и опускавшейся полуобнаженной груди. Туда же, надо заметить, был устремлен и взор генерала, оживленно развлекавшего сидевшую рядом с ним девушку историями из своей лондонской жизни. В столице метрополии генерал с равным успехом выступал со своими пьесами со сцены «Друри-Лейн» и с речами с трибуны парламента.

Следует заметить, что старый плут вовсе не обхаживал Луизу, ибо давно уступил ее Джеку. «Она не из породы метресс», — высокопарно заявил генерал, тем самым отличая Луизу от жены какого-то интенданта, уже прибывшей с берега и дожидавшейся его в спальной каюте. Однако Джек выпил достаточно для того, чтобы ее беззаботное веселье вызывало у него ревность.

К счастью, когда Луиза в очередной раз рассмеялась своим удивительным, глубоким, музыкальным смехом, который Джеку очень хотелось бы приберечь для себя одного, его отвлек от ревнивых мыслей сосед слева. Гардемарин Эдвард Пеллью был младше Джека по чину и по возрасту, но зато доводился ему земляком. Оба они родились в Корнуолле.

Как и Джек, Пеллью имел черные волосы, типичные для уроженцев этого графства. Он зачесывал их назад и носил, как большинство младших офицеров, собранными в хвостик, который, однако, из-за жары и выпитого вина основательно растрепался. Выбившиеся темные пряди прилипли к молодой раскрасневшейся физиономии.

— Слушай, Джек! — воскликнул молодой офицер. — Предлагаю тост нашей старой родины, более древней, чем Англия. Kernow!

Он высоко поднял бокал.

Джек улыбнулся. Ему нравился Пеллью, и не только потому, что они были земляками. Когда генерал взошел на борт и вся команда вытянулась по стойке «смирно» на вантах и реях, чтобы приветствовать Бургойна, один лишь гардемарин Пеллью поступил иначе. То есть он тоже вытянулся в струнку, причем на самой высокой нок-рее. Только вот стоял он там на голове. С тех пор Бургойн приблизил его к себе.

— Gwary whek yu gwary tek!

Джек осушил до дна свой бокал «бишопа», пряной, горячей жидкости, обжигающей глотку и грудь, и поднял пустой бокал вверх дном.

Громко произнесенный тост прервал разговоры по всей длине стола. Сидевший справа от генерала барон фон Ридезель, командующий германской группировкой Союзной армии, наклонился к своему переводчику и вполголоса задал вопрос. Дородный, осанистый немец не говорил по-английски, а попытки компании из уважения к иностранцу вести застольные беседы по-французски сошли на нет после третьего бокала. Переводчик, худощавый уроженец Гессена по фамилии фон Шпарцен, выслушал своего командира и обратился к Джеку:

— Простите, капитан Абсолют, я, как видите, говорю по-английски вполне свободно. Но то, что вы сказали, мне непонятно.

— Это потому, капитан, что мы говорили не по-английски, а на древнем языке Корнуолла. К сожалению, ныне он почти забыт даже там.

— И что все это значит?

— Мой достопочтенный юный друг возгласил имя нашей родины. Kernow — это «Корнуолл». А я ответил словами, произносившимися по старинному обычаю бойцами перед началом поединка.

— Видите ли, бойцы из Корнуолла — лучшие в мире, — встрял Пеллью, чей акцент становился тем заметнее, чем сильнее краснела физиономия.

— Это то, чем ты, Джек, занимался на передней палубе во время путешествия?

Последние слова были произнесены Александром Линсеем, графом Балкаррасом. Рослый и такой бледный, что его кожа не краснела ни от жары, ни от выпитого, он тоже говорил с акцентом. Воспитаннику Хэрроу или Оксфорда он показался бы болезненным, но Джек уже выяснил, что этот человек, которому доверена легкая пехота Бургойна, имеет сердцевину из металла. Кроме того, Сэнди был превосходным игроком в крикет и в ежегодном матче Вестминстера против «Стариков» из Хэрроу семь лет назад взял воротца Джека. За что Джек ничуть на него не злился.

— Именно этим я и занимался, — ответил Джек. — Хотя присутствующий здесь мой юный друг превосходит меня проворством.

Пеллью попытался что-то возразить, но был прерван визгливым голосом, осточертевшим Джеку еще за время плавания. Странно было слышать подобный писк из уст столь увесистого мужчины.

— Корнуолл? — буркнул Филипп Скин.

Он повернулся к Бургойну, для чего ему пришлось отнюдь не учтиво перегнуться через похожую на мышку-полевку миссис Скин, и громко спросил:

— Генерал, вы читали последний памфлет Джонсона против мятежников, опровергающий их притязания? Он написал, что у корнуоллцев не больше оснований притязать на самоуправление, чем у этих... американцев.

Тон, которым толстый лоялист произнес последнее слово, заставил Джека покраснеть. Он увидел, как с лица Луизы исчезла улыбка. Ее семья всегда выступала на стороне Короны против мятежников, однако она была американкой и гордилась этим. А вот Скин относился к тем людям, которые становились тем большими англичанами, чем дольше жили вдали от Англии — и чем больше богатели за счет нещадного ограбления Нового Света.

Ему принадлежали земли в долине Гудзона, те самые, по которым британской армии предстояло пройти в нынешнем походе, и он похвалялся тем, что способен одним словом призвать под знамена Бургойна тысячи лоялистов.

Джек поглядел на Скина, на расплывшийся жир, нависший над слишком тугим воротником, на щелочки поблескивающих свинячьих глазок. Вдобавок ко всему Скин, как и многие жители колоний, носил парик, что в Англии уже вышло из моды. Старый, свалявшийся парик с присыпанными пудрой буклями над ушами местами протерся до розоватой кожаной основы.

«Богатый скупердяй, — отметил про себя Джек. — Сочетание качеств, встречающееся не так уж редко». Об этом малом, вспомнилось вдруг ему, рассказывали, что, когда мать Скина умерла, он долго держал тело усопшей на столе, поскольку, пока она находилась «над землей», он мог получать ее пенсион.

Задача Джека заключалась в том, чтобы наблюдать, а не комментировать и уж конечно не вступать в дискуссии. Но этот человек раздражал его, и не в последнюю очередь тем, что воплощал в себе все то, против чего — не без оснований — выступали мятежники.

Воодушевленный только что произнесенным корнуоллским девизом, Джек сказал:

— Однако, полковник Скин, Джонсон не обратил внимания на тот факт, что мои земляки из Корнуолла имеют представительство в Парламенте и могут надеяться, что их пожелания всегда будут услышаны и учтены. А колонисты такой возможности лишены, ибо у них нет своих депутатов.

— "Никакого налогообложения без представительства!" — визгливо выкрикнул Скин. — Таков лозунг мятежников. Вот уж не ожидал, что услышу эти изменнические речи за столом у генерала. Но тогда я спрошу вас, капитан, имеют ли право голоса дети в Корнуолле? А женщины? А? А неграмотные рудокопы на рудниках? Нет? А почему? Да потому, что они такие же, как американцы: неполноправные, зависимые существа. Зависимые, и ничего более! — Он презрительно усмехнулся. — «Декларация зависимости», вот с чем они выступили. Мы должны раздавить этот... Крестовый поход детей. Вы что, не согласны, сэр?

Джек обвел взглядом стол. Немцы выглядели смущенными. Пеллью предпочел наплевать на политику и налечь на «бишоп». Лицо Луизы оставалось сдержанным, однако ее глаза сверкали: выпад Скина задевал всех американцев, а стало быть, и ее. На лице Бургойна играла легкая улыбка; зная убеждения Джека, он забавлялся его затруднительным положением.

Джек снова воззрился на пунцовую физиономию Скина и проговорил:

— Нет, сэр. Я полагаю, что каждый американец хочет лишь того, что уже имеют его братья в Англии: свободу решать собственную судьбу. И они не желают, чтобы она была ограничена политической системой, лишающей их права голоса.

— Вы говорите как последователь Джона Уилкса, сударь. Вы что же... э... демократ? — Последнее слово Балкаррас произнес с нарочитым содроганием истинного выпускника Харроу.

— Я... не знаю точно, кто я, милорд.

— Вы говорите как проклятый мятежник, вот что. Неужто вы, Бургойн, сможете положиться на такого офицера? — выкрикнул Скин.

Улыбка на лице генерала стала шире.

— О да, я знаю, что могу положиться на капитана Абсолюта. Мы знакомы не один год, и за это время он представил мне множество доказательств надежности и верности.

— Таких убедительных доказательств, что вы даже готовы оставить без внимания его изменнические высказывания?

И без того разгоряченная физиономия Скина приобрела пугающе багровую окраску.

— Почему же без внимания? Напротив. До тех пор, пока капитан открыто высказывает свои убеждения, я могу быть уверен в том, что ему действительно можно доверять. Вот если он начнет утаивать свои мысли, это, несомненно, вызовет у меня подозрения.

— Вам, может быть, и виднее, — пробормотал несколько обескураженный Скин, — но по мне, как раз тот, кто болтает как проклятый изменник, и напрашивается на подозрение в измене.

— Нет, сэр, не изменник, — произнес Джек. — Всего лишь истинный англичанин, для которого свобода так же естественна, как дыхание, и который не может отказать в праве дышать тем же воздухом другим. — Он умолк на миг, чтобы перевести дух, и тут же продолжил: — Прошло всего лишь четырнадцать лет с тех пор, как англичане на обоих континентах положили конец угрозе установления тирании Франции в этих землях. Мы не смогли бы победить без содействия тех самых людей, которых вы огульно называете «изменниками». Только совместными усилиями нам удалось оградить свободу английских владений от французских захватчиков. И лишь совместными усилиями сможем мы добиться того, стремление к чему столь естественно для каждого человека: права свободно распоряжаться своей судьбой, без всяких внешних препятствий и ограничений. Многие из наших американских братьев не без оснований считают себя ущемленными в своих законных правах. Раз дело дошло до того, что наш спор приходится решать с оружием в руках, пусть так. Давайте сразимся с ними и одолеем их, но не оскорбляя и не унижая. Разобьем непримиримых, а остальных примем как братьев и полноправных сограждан. Хорошая игра — честная игра. Вместе мы способны завоевать весь мир.

То, что он не сдержался и позволил себе столь эмоциональную тираду, со стороны Джека, несомненно, являлось упущением. Однако чувства, обуревавшие его, были таковы, что скрывать их — все равно что пытаться удержать воздух в сложенных ладонях. Горячий «бишоп», жара, огонь в глазах Луизы — все это воспламенило его. Впрочем, не исключено, что то же самое он повторил бы и находясь в Арктике.

Скин едва не задохнулся от злости. Вцепившись одной рукой себе в ворот, он схватил со стола бокал, осушил его единым духом, поставил на стол и набычился, явно намереваясь продолжить спор.

Этому, однако, помешал спокойный женский голос.

— Я всегда придерживалась того мнения, что Джек Абсолют представляет собой «абсолютный» клубок противоречий, — промолвила Луиза.

Это была маленькая шутка, своего рода каламбур, который всем пришелся по вкусу и несколько разрядил обстановку. Все собравшиеся, кроме Скина и его робкой супруги, рассмеялись. Напряженность спала. Джек глянул на Луизу и тоже прыснул. Да, он допустил тактический просчет, раскрыв свою позицию, и теперь ему, видимо, следовало позаботиться о дополнительной маскировке. Должен же он, в конце концов, заняться сбором информации для генерала!

Только вот сам генерал, похоже, отнюдь не собирался предоставлять ему такую возможность.

— Капитан Абсолют затронул тему вооруженного противоборства и ознакомил нас с несколькими противоречивыми точками зрения на этот вопрос. Пожалуй, пришло время познакомить вас, уважаемые союзники и офицеры, с моими соображениями. Позвольте рассказать, каким образом я рассчитываю уложить наших противников на лопатки и продиктовать им свои условия. Эй, люди!

На его зов в каюту немедленно вошли слуги и, повинуясь жесту генерала, быстро убрали блюда и тарелки, оставив лишь графины, бутылки и бокалы. Мужчины потянулись к кисетам за табаком. Гул голосов вился вокруг Бургойна. Поднявшись из-за стола, он набивал свою трубку. Взгляд генерала был рассеянным, словно он взирал сквозь крышку стола куда-то за стены — и дальше, сквозь континент.

Луиза и миссис Скин поднялись, вознамерившись удалиться, но генерал попросил их остаться.

— У меня есть ощущение, что вам обеим придется делить с нами опасности этой кампании, — сказал он. — А раз так, то мы должны сообщить вам все относящиеся к ней сведения.

Когда последний из слуг ушел, а все бокалы были наполнены, Бургойн поднял лампу так, что его лицо оказалось освещенным снизу.

— Это Сент-Джонс, к северу от озера Шамплейн, — заговорил он, поставив на стол перед собой графин. — Мой дорогой генерал Филлипс, чья репутация артиллериста вам хорошо известна, соберет авангард моей армии именно там.

За столом послышался гул, люди подняли бокалы.

— Мы направимся туда, чтобы присоединиться к нему с нашими основными силами и силами наших немецких союзников под командованием присутствующего здесь уважаемого барона фон Ридезеля.

Барон выслушал шепчущего ему на ухо переводчика и кивнул.

— По пути к британским полкам, чьи знамена не раз реяли над полями победоносных сражений, присоединятся канадские и туземные воинские контингенты. Я готов поручиться, что к первому июня под моим командованием будут собраны и приведены в полную готовность силы численностью примерно в десять тысяч человек.

Гул за столом усилился. Предполагалось, что против такой мощи колонистам не устоять.

— Маленький вопрос, сэр, если позволите? — подал голос шотландец, генерал Саймон Фрейзер.

Он сидел по правую руку от командующего, где и должен был находиться залуженный воин, которого Бургойн прозвал «старым валуном». Этот офицер, выглядевший старше своих лет, выслужил чин исключительно благодаря своим способностям, ибо происходил из семьи бунтовщиков-якобитов, не располагавшей ни влиянием, ни средствами, которые могли бы способствовать карьере. О проведенных им военных операциях ходили легенды, а его преданность Короне и лично Бургойну считалась неколебимой.

По кивку командующего он продолжил:

— Американцы ведут против нас борьбу партизанскими методами, стараясь установить господство в лесах и горах и перерезать наши коммуникации. Неужели нам нечем им на это ответить?

Джек сразу понял, что этот вопрос был заготовлен заранее, так же как и ответ, предназначавшийся прежде всего для лоялиста Скина и немцев.

— Я очень рад, Саймон, что вы подняли этот важный и своевременный вопрос, — промолвил Бургойн, чьи театральные способности отнюдь не ограничивались умением сочинять пьесы. — Мне также очень приятно сообщить вам и всем собравшимся, что я решил возложить на вас командование передовым корпусом. Он будет сформирован из подразделений гренадеров и легкой пехоты всех полков, приданных вашему несравненному Двадцать четвертому пехотному. Кроме того, под вашим командованием соберутся самые меткие стрелки из всех подразделений. С учетом канадцев и наших дикарей... то есть, прошу прощения, капитан Абсолют, наших туземных союзников, мы будем иметь в своем распоряжении мобильные и иррегулярные формирования, вполне способные противостоять всему, что сможет выставить против нас Американский Лесник.

Фрейзер, в отличие от своего генерала никудышный актер, изо всех сил старался изобразить удивление. Балкаррас, назначенный заместителем командира того самого сборного корпуса, поздравил шотландца с новой должностью и предложил по этому случаю тост. Полные до краев бокалы были осушены до дна.

Потом Бургойн взял бокал Луизы и поставил его на расстоянии фута от графина, обозначавшего Сент-Джонс.

— Озеро Шамплейн, — объявил он. — Захотите отпить из него воды, моя дорогая, можете не стесняться.

На фоне общего смеха генерал продолжил:

— Пусть мятежники валят деревья на нашем пути к воде. Если они соберут флотилию, мы уничтожим ее, как сделали это в октябре прошлого года. Большая часть нашей армии и припасы будут переброшены на баржах. К середине июня мы окажемся здесь, на этом берегу озера.

Двинувшись вдоль стола, он поставил еще один графин, некоторое время постоял, глядя на него, с трубкой во рту, а потом с редкостным искусством выдохнул струйку дыма, заключив горлышко графина в колечко, которое повисело и рассеялось при его следующих словах.

— Форт Тикондерога, джентльмены. Ключ к континенту.

Фон Ридезель отмахнулся от переводчика, буркнув «Das Schloss», и подался вперед. Слово «Тикондерога» не нуждалось ни в каком переводе: оно стало частью легенды со времен войн с французами. Эта крепость действительно являлась ключевой, господствуя над дорогами и препятствуя переброске войск с севера на юг или с юга на север.

— У меня есть... некоторое представление о том, как мы решим эту проблему. А мы непременно должны решить ее прежде, чем двинемся дальше, сметая с пути любые силы, которые выставит против нас неприятель. Нам предстоит идти вдоль реки Гудзон, долина которой является вторым ключевым плацдармом, наиболее пригодным для проведения масштабных боевых операций. Река станет транспортной артерией, позволяющей нам организовать бесперебойное снабжение снаряжением, боеприпасами и провизией, в том числе и вином.

Генерал улыбнулся и отпил из бокала.

— Я предчувствую, что после Тикондероги они попытаются остановить нас здесь, — он поставил бокал, — у форта Энн, родных мест нашего дорогого друга, полковника Скина...

Лоялист откликнулся на упоминание его имени, слегка покрутив жирным запястьем.

— Или здесь, рядом с фортом Эдвард. Или даже здесь, у Саратоги.

Полководец поднял глаза, встретившись взглядом по очереди с каждым из присутствовавших.

— Но не сомневайтесь, джентльмены: если они решат принять бой, они будут биты, и биты основательно.

Он перевел взгляд на Джека.

— Конечно, дорогой капитан, мы, как вы и советовали, не собираемся никого оскорблять или унижать. Но бить — будем, и весьма решительно. Только так мы обеспечим себе желанную добычу.

Поскольку внимание Бургойна сейчас было обращено на Джека, а намеки Абсолют понимал с полуслова, он осмелился спросить:

— Какую именно «желанную добычу», сэр? Можете ли вы сообщить нам, какова конечная цель всех этих усилий?

Стук в дверь помешал Бургойну ответить сразу. Вошедший — один из слуг барона — шепнул что-то немцу на ухо; тот передал услышанное переводчику.

— Кузен генерала просит разрешения присоединиться к нам. Корабль только что прибыл.

Вид у Бургойна был недовольный: как драматург он не мог не огорчиться тому, что его умело выстроенное выступление оказалось прерванным. Тем не менее генерал кивнул, и слуга удалился.

— Итак, какой вопрос мы обсуждали? Ах да, нечто второстепенное вроде подавления революции, не так ли? — Вновь вызвав смех и завладев вниманием аудитории, Бургойн обратился к Джеку. — Будьте добры, капитан Абсолют, вон тот графин с портвейном... поставьте его ниже Саратоги на расстоянии примерно в длину кинжала.

Джек передвинул графин, куда было указано, и, не отнимая пальцев, спросил:

— И это, генерал?..

Он уже знал ответ, как знало его и большинство присутствующих, однако никто не хотел отнять у Бургойна возможность насладиться эффектом.

Медленно вернувшись к своему месту во главе стола, генерал положил трубку, оперся ладонями о столешницу, подался вперед, так чтобы свет лампы падал на его лицо, и торжественно произнес:

— Олбани. Сердце страны. Когда мы с генералом Хоу встретимся там, Новая Англия будет расколота надвое. Войска Вашингтона рассеются или перемрут с голода. Мы вернем колонии под власть Короны.

Последовало короткое молчание, достаточное лишь для того, чтобы эти слова были поняты и осмыслены, но прежде, чем кто-либо успел воскликнуть «ура!» или провозгласить тост, в дверь снова постучали. Джек, стоявший к ней спиной и еще не успевший убрать руку с графина, символизировавшего Олбани, поначалу не обернулся. Вместо этого он посмотрел на капитана фон Шпарцена, который поднялся справа от генерала.

— Джентльмены, леди. Позвольте мне представить вам кузена нашего уважаемого барона — Адольфа Максимилиана Герхардта, графа фон Шлабена.

Рука Джека соскользнула, и графин повалился вперед. Разбиться он, правда, не разбился, но вино пролилось, и красная извилистая змея пробежала к бокалам и сосудам, которые обозначали основные опорные пункты и плацдармы северной кампании. Как река крови, протекла тонкая струя между ладонями генерала к краю стола и стала капать на пол. Некоторое время в каюте не было слышно никаких других звуков.

Джек обернулся. На пороге стоял человек, которого он в последний раз видел на заснеженной пустоши Уинслоу. Серые глаза графа фон Шлабена встретили его взгляд. Джек не мог разгадать их выражение, но ему и не было в том нужды. Он знал, что написано в этих глазах, и ощутил знакомое предчувствие. Такое же, какое ранее, на палубе, навеяли ему запах знакомых деревьев и светло-зеленое платье.