Глава 2Королевский театр

Капитан Джек Абсолют выступил вперед, в его глазах отражались языки пламени сотни свечей.

— Света достаточно. Как говорит сэр Люциус, «в самый раз для шпаги, хотя и маловато для хорошего пистолетного выстрела».

Он поднял воображаемый пистолет, «выстрелил» из него с громким, нарочито-певучим вокальным «бум», потом добавил:

— Ко всем чертям его «хорошие выстрелы».

Эта последняя фраза, произнесенная с утрированным ирландским акцентом, вызвала взрыв хохота в партере и аплодисменты галерки. Отважный капитан знал, что ему делать.

Или то был просто актер, игравший роль капитана?

А вот настоящий Джек Абсолют, сидевший в партере, весь извелся. Наконец он привстал, протискиваясь в узкое пространство между коленями зрителей и спинками кресел и пытаясь, сколько возможно, загородить сцену, хотя его искренний порыв был вознагражден шиканьем и сердитыми возгласами: «Сядьте, сэр!» и «Невежда, сейчас будет говорить Вудворт!» Прежде чем продолжить сцену, актеры воззрились на него с досадливым недоумением.

То был кошмарный вечер. Джек находился в Лондоне всего неделю и двигался так, словно под его ногами все еще находилась палуба шлюпа Ост-Индской компании, с пятьюдесятью фатомами воды под килем, а ему приходилось сидеть и смотреть этот пасквиль на свое прошлое. О том, что его имя, оказывается, обрело сомнительную славу, Джек узнал, когда прибыл из Сити в Ковент-Гарден: достаточно было узнать, на чье имя заказано кресло, как все начали шептаться, что здесь присутствует «настоящий Джек Абсолют». Эта известность следовала за ним повсюду. Стоило трактирщику, клерку или торговцу узнать его имя, как неизменно следовал вопрос:

— О, сэр, неужто вы и есть тот самый Джек Абсолют?

А когда он, окончательно выведенный всем этим из себя, выяснил, что виной всему его старый приятель Шеридан, и в негодовании накинулся на него, этот плут и мошенник, выставивший его в дурацком виде, не выказал ни малейшего смущения.

— Джек, — заявил он, — от тебя ведь семь лет не было ни слуху ни духу. Естественно, мы все сочли тебя погибшим. По правде говоря, тебе крупно повезло. Девяносто девять шансов из ста за то, что, будь жив старина Олли Голдсмит, вечная ему память, уж он-то точно не преминул бы воспользоваться таким выигрышным имечком. Ручаюсь, ты попал бы в его комедию «Снизошедшая до покорения», и быть тогда тебе не лихим красавчиком-капитаном, как в моих «Соперниках», а олухом и заикой, наподобие этого Марлоу.

Лихим? Красавцем? Да этому вечному кумиру публики, мистеру Вудворту, которому выпало воплотить на сцене образ Джека, — лет шестьдесят, и морщины на его лице столь глубоки, что видны даже при сценическом освещении и под толстым слоем грима. Относительно самой пьесы Джек вынужден был признать, что у Шеридана цепкая память и еще более острый глаз. Юношеская склонность Джека к эскападам была схвачена почти во всех деталях. Его отец по сцене, сэр Энтони Абсолют — хорошо еще, что драматургу хватило порядочности изменить хотя бы его имя (отца Джека звали Джеймс) — был идеальным наброском с оригинала, верно изображающим этого тирана, весельчака и будущего безумца. Предмет его вожделений, Лидия Лэнгвиш, представляла собой своеобразную смесь ангельской красоты и романтической глупости.

Однако Джек еще в ходе первого акта понял, что ему нет нужды оставаться до эпилога. Пьеса явно должна была закончиться всеобщим примирением, что никак не соответствовало подлинной истории. Возможно, раздражение Джека было в первую очередь вызвано как раз тем, что Шеридан использовал его юношескую глупость как основу для романтической комедии, тогда как действительность более походила на фарс, если не на трагедию. Тогдашний девятнадцатилетний Джек отнюдь не соединился с той леди (чем, несомненно, предстояло завершиться приключениям его сценического воплощения), а, едва не погибнув при попытке увезти ее, вынужден был отправиться в свое первое продолжительное изгнание из Англии.

К счастью, ему хватило здравого смысла не остаться досматривать дальнейшее банальное действо, ибо начало очередного изгнания намечалось на сегодняшний вечер. Экипаж дожидался его у гостиницы, а лодка оставалась в ожидании прилива в Портсмуте.

После семи лет отсутствия Джек Абсолют пробыл в метрополии как раз столько дней, сколько требовалось, чтобы разобраться с делами. Ему снова пришлось заняться вопросом о кредите банка Куттса, необходимом для того, чтобы привести в порядок плантацию сахарного тростника на Антильских островах, владельцем которой он стал благодаря новоприобретенным навыкам, сообразительности и, не в последнюю очередь, простому упрямству.

Но прежде всего ему нужно было повидаться с двумя людьми.

Мужчиной и женщиной.

Джек выбрался в боковой проход и направился к лестнице. Первый из этих людей имел собственную ложу. Единственное, что требовалось, — это краткий вежливый отказ от предложения этого человека, после чего Джек собирался нанести визит за кулисы — для столь же беглого, хотя, возможно, и более страстного прощания.

Неужели прошла всего одна неделя? И за эту неделю произошло столько событий! Один из самых влиятельных людей в королевстве предложил ему свою дружбу, одна из самых соблазнительных дам сулила свою любовь. Неужели в ближайшие пять минут он и вправду откажется и от того, и от другого? По правде сказать, ему не терпелось вернуться в море. На борту корабля жизнь несравненно проще.

Капельдинер попытался помешать Джеку подняться по лестнице, но эту помеху удалось устранить с помощью монеты. А вот у дверей ложи обнаружилась другая — офицер в мундире. В свое время и сам Джек носил такой же. Великолепный, самый щегольской в кавалерии мундир младшего лейтенанта Шестнадцатого легкого драгунского полка.

Но молодой человек узнал Джека, а его командир, очевидно, предупредил о том, что мистера Абсолюта следует пропускать беспрепятственно.

Джек предпочел бы получить несколько мгновений на подготовку, ибо отказать человеку, находившемуся в ложе, было не так-то просто. Но тяжелый парчовый занавес медленно отодвинулся. Когда Джек ступил внутрь, зазвучали аплодисменты. Впрочем, ими не встречали настоящего Джека, а провожали его сценического тезку, покидавшего сцену в связи с окончанием четвертого акта.

Королевский театр тут же заполнился выкриками разносчиков, предлагавших прохладительные напитки, а оркестр заиграл марш, предварявший выступление уже выходивших на сцену акробатов из итальянской труппы, братьев Зуккони. Их номер заполнял антракт.

— Подумать только! Это самый удивительный сценический прием из всех, с какими мне доводилось сталкиваться. Фалды фрака Джека Абсолюта еще не исчезли со сцены, а этот человек уже стоит в моей ложе!

— Генерал...

По давней привычке Джек чуть было не козырнул, но успел вспомнить, что он больше не в полку и пришел сюда, чтобы снова отказаться от предложенной чести. Дернувшаяся к голове рука довольно неуклюже приложилась к груди, что, разумеется, не укрылось от генерала. Джон Бургойн примечал все.

— Коньяка?

Бокал был предложен, принят и выпит. Вкус напитка оказался еще более тонким, чем у Шеридана.

Бургойн справлялся с возрастом куда более успешно, чем актер, мистер Вудворт. Хотя волосы генерала были белы как снег, то был, во всяком случае, настоящий сугроб, а не жалкая пороша, прикрывающая проплешины. Густая шевелюра переходила в черные бакенбарды, окаймлявшие волевую челюсть, а темные кустистые брови нависали над глубоко посаженными серыми глазами. Недавно этот человек получил назначение на один из самых высоких постов в армии. И при этом он еще являлся автором пьесы «Дева дубов», пользовавшейся даже большим успехом, нежели «Соперники» Шеридана.

Сейчас в этих умных серых глазах вспыхнула веселая искорка: их обладатель радовался удачной шутке и спешил поделиться этой радостью с кем-то сидевшим в затененном углу.

— Это — человек, о котором я рассказывал, — заговорил Бургойн, обращаясь к скрытой в тенях фигуре. — Моя дорогая, позвольте представить вам настоящего Джека Абсолюта. Джек, мисс Луиза Риардон.

Тень шевельнулась, на свету появилось лицо, и Джек воспользовался моментом, ибо это лицо стоило изучения. Глаза цвета восточного жадеита, изящный нос, сложенные в букву "О" сочные губы, ниспадавшие волнами каштановые волосы, безупречная кожа. Голос глубокого тембра, однако легкий в звучании, был столь же бархатистым, как и эта кожа:

— Тот самый героический капитан? Пылкий любовник?

Прежде чем заговорить, Джек склонился над протянутой ему рукой и коснулся ее губами.

— Боюсь, что разочарую вас, мадам. Я уже не капитан, ни героический, ни какой-либо другой. Ну а что касается пылкого любовника, тут не мне судить.

— А предоставили ли вы лондонским леди возможность выяснить это?

Это прозвучало прозаически, без намека на флирт, что придало высказыванию еще более интригующий оттенок. И акцент, и манера говорить будоражили в душе Джека какие-то воспоминания. Гадая о том, какие именно, он ответил:

— Возможно к счастью для всех, такого рода исследования требуют времени, какового нет в наличии.

— Жаль. Я уверена, что найдутся... леди, которые сочли бы истинного Джека Абсолюта еще более заслуживающим внимания, чем его сценический аналог.

— Более интересным, чем эта ахинея? Лучше уж прямо сказать, что истинный Джек все-таки моложе и привлекательнее того, кто его играет.

На лице следившего за этим разговором Бургойна появилась улыбка.

— Знаете, Джек, весь сегодняшний вечер я проявлял исключительную галантность и любезность, платили же мне за это не более чем светской учтивостью. Но стоило появиться вам...

— Это было всего лишь отвлеченное замечание, генерал, — рассмеялась в ответ Луиза Риардон. — Даже при том, что на службе у короля состоит немалое число галантных офицеров, капитан стал бы приятным добавлением к нашему светскому обществу. Кроме того, — она подалась вперед, легонько постукивая веером по руке, — я отнеслась к вам с такой сдержанностью, потому что мы почти одни в этой ложе... — Она указала на тучную компаньонку, звучно похрапывавшую в дальнем углу. — Всякому, кто воспримет вас в одном образе, уже невозможно устоять перед вами в другом.

Бургойн издал резкий, лающий смешок:

— А, Джек? Теперь вам, надеюсь, понятно, до какого плачевного положения доведен мой бедный рассудок подобным обменом остротами! И такое продолжается весь нынешний вечер. Право же, не будь у меня уверенности в скором прибытий подкрепления в вашем лице, я бы давно был вынужден ретироваться с этого поля. Что же до помянутого вами времени, необходимого для «исследования», то разве пяти недель будет мало? Дело в том, что мисс Риардон предстоит разделить с нами плавание на корабле его величества «Ариадна». Она возвращается в Нью-Йорк, к своим родным.

А! Вот почему ее акцент показался ему неуловимо знакомым. Джек с удовольствием побеседовал бы с ней подольше, ибо считал, что прямодушие делает женщин из колоний более привлекательными в сравнении со столичными леди. Однако реплика генерала имела прямое отношение к делу. И Джек, вздохнув, заговорил о деле:

— Сэр, эта новость делает то, что я вынужден сообщить вам, заслуживающим еще большего сожаления.

Он увидел, как улыбка исчезла с лица Бургойна, и торопливо — прежде, чем на нем появилось иное выражение, — закончил фразу. Им с генералом за все эти годы довелось испытать многое, и Джеку не хотелось огорчать его, но иного выхода не было.

— Я сознаю, сэр, что вы оказали мне большую честь, предложив вновь зачислить меня в драгуны. И если я вынужден отказаться, то, поверьте, делаю это с тяжелым сердцем.

— Как это — «отказаться»? — Теплота в голосе Бургойна сменилась опасным холодком. — А отдаете ли вы себе отчет в том, что отказываете не мне? Вы отказываете вашему королю! И вашему отечеству!

— Я отдаю себе отчет в том, что это может быть воспринято именно таким образом.

Бургойн фыркнул.

— "Может быть"? Будет воспринято! Англия ведет войну с проклятыми мятежниками. Ареной боевых действий стали земли, которые вы знаете лучше кого бы то ни было во всем королевстве. И вы отказываетесь помочь родине? Здесь не может быть никаких «может быть»!

Хотя Джек и ощутил, что краснеет, он попытался говорить ровным тоном:

— При всем моем уважении, сэр, здесь, в Англии, тоже немало людей, которые не рвутся подавлять бунт. А есть, как я слышал, даже и такие, кто относится к мятежникам с сочувствием.

— Да, и я хорошо помню, как часто ваши симпатии оказывались на стороне тех, кто примкнул к так называемому «делу свободы». Эта все ваша матушка-ирландка, благослови Господи ее красоту. Но симпатии симпатиями, а это — совсем другое дело! Вы — офицер Короны! Черт побери, вы — офицер моего полка!

— Я был им, сэр. И поскольку вы старались отговорить меня от этого шага, вам-то уж прекрасно известно, что я вышел в отставку одиннадцать лет назад! С тех пор моя судьба связана с Ост-Индской компанией, а основным занятием стало семейное дело.

— К черту семейное дело! Речь идет о деле нашего короля! Или вы забыли присягу?

Бургойн встал, глядя Джеку в лицо, и его возвысившийся голос заполнил всю ложу. Он мог бы заполнить и парадный плац. Многие зрители в соседних ложах встрепенулись, перестав следить за кувырками и кульбитами итальянских акробатов.

Разрядила напряжение Луиза:

— Капитан... Мистер Абсолют, вы позволите высказаться американке? Той, что не примкнула к этим «проклятым мятежникам»?

Мужчины оба кивнули, для чего каждому пришлось слегка поступиться своей позицией.

— Генерал поделился со мной некоторыми планами относительно того, как он собирается покорять изменников. Разумеется, лишь в той мере, в которой, по его мнению, это доступно девичьему разумению. Я, однако, воспитывалась в семье, которая сражалась за Корону уже три десятилетия. Мой отец командует полком тех, кого мы называем «лоялистами».

— И прекрасным полком, черт побери! — буркнул генерал. — Причем мундиры и порох он оплачивает из собственного кармана.

Джек присмотрелся к мисс Риардон повнимательнее. Он никогда не считал, что богатство может отрицательно сказаться на привлекательности хорошенькой женщины.

— Спасибо, генерал, — промолвила она и снова обратилась к Джеку: — Он говорит, что ключ к победе находится в руках туземных подданных его величества.

Джек слегка улыбнулся, порадовавшись тому, что здесь нет Ате.

— Если генерал имеет в виду шесть племен ирокезов, мисс Риардон, то они — отнюдь не «подданные» его величества. Они никогда не были подвластны Короне. Это туземные союзники нашего короля.

— Генерал также сказал мне, что никто не знает этих... союзников лучше вас.

— Я бы не стал этого утверждать столь категорично, мисс...

— Не притворяйтесь, Абсолют.

Бургойн понизил голос, но гнев в его тоне еще чувствовался.

— Этот человек прожил среди них несколько лет, — продолжил он, обращаясь к Луизе. — На их языке он говорит, как на родном, а его грудь под камзолом и шелковой сорочкой покрыта туземными татуировками. Вот на что вам стоило бы взглянуть!

— Хм... А ведь верно, это было бы весьма... познавательно.

Она позволила себе едва заметно улыбнуться, прежде чем продолжить.

— Но вы согласны с генералом? В том смысле, что войну без них не выиграть?

— У меня нет никакого представления относительно конкретных планов Короны.

— Однако если говорить в общем плане, то может ли эта война быть выиграна без них?

Джек вздохнул. Напору этой красавицы мог бы позавидовать хороший боксер.

— Если боевые действия будут разворачиваться на севере, у рубежей Канады, тогда... тогда — нет. Думаю, вы представляете себе, какая местность станет в таком случае театром военных действий. Огромные лесные массивы и практически полное отсутствие дорог. Мои братья... то есть, прошу прощения, племена ирокезов знают этот дикий край как свои пять пальцев. Они способны добывать припасы, служить проводниками, производить разведку, устраивать засады и совершать налеты там, где строевые полки ни на что не годятся. И главное, они обеспечат нас информацией, которая позволит этим полкам прибыть куда нужно и тогда, когда нужно. Вот и выходит, мисс Риардон, что, по правде говоря, без них этой войны не выиграть. Но, — продолжил Джек, предугадав ее следующий вопрос, — я не имею необходимого влияния на этих людей. Меня не было там одиннадцать лет, а за это время у ирокезов неизбежно должны были появиться новые вожди, с которыми я не знаком. Вот их язык и их обычаи мне действительно хорошо известны, и в этом смысле я могу принести определенную пользу. Но о том, чтобы сыграть в этом деле существенную роль, говорить не приходится. Семь лет я провел в Индии, стараясь восстановить семейное состояние, которое мое отец потерял из-за того, что не так легли карты. И если мне не удастся сделать наши новые владения в Вест-Индии прибыльными, то все мои долгие труды пропадут втуне и семейство Абсолютов снова разорится. При этом пострадает не только моя родня, но и многие связанные с нами люди.

Джек снова повернулся к Бургойну. Гнева на лице генерала больше не было, но зато там появилось выражение, которого Абсолют боялся больше всего, — разочарование.

Голос его тем не менее не дрогнул.

— Таким образом, сэр, я вынужден с большой неохотой отказаться от вашего любезного предложения.

— Ну, если долг перед вашим монархом и вашей страной вас не трогают, то как насчет вашего отношения ко мне?

Голос генерала смягчился. Он взглянул Джеку в глаза, хотя его слова, казалось, были предназначены Луизе.

— Должен сказать, я нуждаюсь не только в его связях с туземцами. Человек, который находится перед вами, является лучшим офицером полевой разведки, какого мне когда-либо случалось знать. Он сумел бы добыть нужные сведения в Аравийской пустыне, потолковав о том о сем с верблюдами. Он разбирается в кодах, шифрах и прочей мудреной цифири, от которой у простого кавалериста вроде меня голова идет кругом. А на войне информация бывает важнее пороха и пуль. Присутствующий здесь Абсолют способен унюхать нужные сведения быстрее, чем моя гончая поднимет зайца.

Он помолчал, протянул руку и опустил ее на плечо Джека.

— Вы ведь знаете, как я в вас нуждаюсь. Неужели вы не поплывете с нами?

Джек поморщился, ибо отказать в столь деликатной просьбе было куда труднее, чем противостоять брани или противиться приказному тону. Тем паче что с тех пор, как его, в возрасте семнадцати лет, угораздило поступить на военную службу, он не раз оказывался перед генералом в долгу. Они вместе сражались в Португалии и Испании. В 1763 году в яростной схватке у Валенсии де Алькантара Джек Абсолют спас этому человеку жизнь, чем, по понятиям ирокезов, принял на себя куда больший долг, чем если бы генерал спас жизнь ему самому.

Во многих отношениях Бургойн заменил ему отца, которого Джек фактически лишился, когда сэр Джеймс Абсолют утратил рассудок из-за того, что карта, которую он перевернул за игральным столом в «фараон», оказалась не королем, а дамой.

Однако выбора не оставалось. Перемена решения чревата разорением.

— Простите, генерал. Мисс Риардон. Желаю вам обоим благополучного плавания. Честь имею.

Джек поклонился и повернулся, чтобы уйти, когда позади зазвучал еще более тихий голос Бургойна:

— Мистер Абсолют, в вашем распоряжении остаются день и ночь, чтобы изменить решение. Но вне зависимости от того, примете ли вы мое предложение, позвольте дать вам совет. Берегите свою спину. Или, еще лучше, попросите этого дикаря, вашу тень, прикрыть ее для вас. Я был настолько уверен в том, что вы примете мое предложение, что уже объявил о вашем согласии. А как вы совершенно верно отметили, в Лондоне полно... джентльменов, сочувствующих делу мятежников.

Джек хмуро кивнул, вышел из ложи и, спустившись по лестнице, направился к улице. Он помедлил, оглядываясь по сторонам. Теперь, когда Бургойн обратил на это его внимание, он понял, что его «спина» чувствует себя странно уже несколько дней. Джек не мог отделаться от ощущения, будто за ним следят, но приписывал это многолюдству лондонских улиц, где все так не похоже на Индию.

Сейчас, присматриваясь к сновавшим туда-сюда людям, театральной публике, вышедшей подышать воздухом, торговцам и проституткам, предлагавшим свои товары и услуги, он уразумел, насколько трудно выделить из толпы того, кто может интересоваться его персоной не как возможным клиентом или покупателем.

В дверях напротив стоял Ате. Там он проторчал весь вечер, удивляя своим видом прохожих. Ирокез терпеть не мог театра, за исключением пьес Шекспира, но и здесь исповедовал крайнюю степень пуризма. Современные переделки классики, когда трагический финал «Гамлета» или «Короля Лира» меняли на счастливый, приводили его в бешенство. Хоть Ате и обучался в миссионерской школе, он все равно считал, что изображение Джека в пьесе есть разновидность злого колдовства, связанного с похищением его души.

Повинуясь едва уловимому качанию головы Джека, могавк снова скользнул в темноту, чтобы дождаться, пока Абсолют пройдет мимо, и последовать за ним на расстоянии — с намерением проверить, не ведется ли за другом слежка. Такого рода предосторожность уже не раз спасала их жизни.

Джек свернул в переулок. Это был кратчайший путь за кулисы, поэтому он воспользовался им, несмотря на зловонную темноту. Впереди у него была вторая беседа. «Конечно, — подумал Абсолют, — просто не может быть, чтобы она оказалась труднее первой».

Необходимость этой встречи явилась следствием оплошности Шеридана. Когда Джек, узнавший о своей сомнительной славе и кипевший от ярости, отыскал ирландца в «Королевской кофейне», драматург сперва утихомирил его тремя пинтами портера — нектара, которого Джек не пробовал уже семь лет, — а потом уговорил прийти в театр, где как раз проходила репетиция «Соперников».

— Я хочу тебя кое с кем познакомить, — добавил он, взяв Джека за руку.

Этим «кое-кем» оказалась Элизабет Фаррен. В сценическом костюме Люси, лукавой служанки из пьесы, она являла собой живое воплощение юношеских желаний Джека, олицетворение всего того, чего он был лишен во время своих долгих скитаний. Невысокая, миниатюрная, она обладала великолепной фигурой, в связи с чем Шеридан, разумеется шепотом, назвал ее «Карманной Венерой».

Одежда и грим, соответствующие роли, в которой ей предстояло появиться на сцене, как нельзя лучше подчеркивали ее прелести. Впечатляющая грудь наполовину вываливалась из глубокого выреза, а шнуровка поддерживавшего бюст корсажа была, явно не без умысла, наполовину распущена. У любого мужчины немедленно возникало желание заняться этой шнуровкой самому, и Джек в этом отношении не составил исключения. Неважно, что все это было ненастоящим и Лиззи лишь изображала большеглазую деревенскую простушку. Джек не устоял.

А позднее, когда они были представлены друг другу за кулисами, в тесной уборной, оказалось, что и Лиззи тоже неравнодушна к новому влюбленному.

Когда разрумянившаяся актриса вернулась к своей игре, Джек, тоже несколько взволнованный, обратился к своему другу. Должно быть, Элизабет заинтриговало то, что Шеридан представил его как человека, некогда писавшего для сцены, сказал Джек. Драматург отреагировал на это взрывом хохота.

— Хватит прибедняться, Джек! Знаешь ведь, что показную скромность я презираю в мужчине не меньше, чем пустое тщеславие. Давно ты последний раз смотрелся в зеркало? Оно тут имеется, можешь взглянуть.

Он подтащил Джека к треснувшему зеркалу, перед которым лежали белила, румяна, притирания и прочие снадобья, необходимые для сценического преображения.

— Разве четыре месяца в море, под лучами солнца, когда ветра бьют в лицо, могут пройти даром? Ты заметен издалека, дружище. Взгляни для сравнения на бледную физиономию любого забывшего о лете лондонца, будь он хоть лорд, хоть булочник. Мало того, что ты, как истый уроженец Корнуолла, и раньше был смуглым! Долгие годы, проведенные в Индии, сделали из тебя сущего туземца. Тебе ничего не стоит сойти за родного брата того ирокеза, который повсюду за тобой таскается.

Джек усмехнулся. Частенько так и случалось.

— А твоя улыбка? — продолжал Шеридан. — Эти небесно-голубые глаза, синева которых еще ярче подчеркивается темной кожей... И если твой нос торчит чуточку побольше, чем требовалось бы для идеала, а твои черные, как сам ад, кудри отросли несколько длиннее, чем диктуется модой, и прическе явно недостает стиля, — при этом Шеридан встряхнул щегольски уложенными локонами, — то что с того? Сильно сомневаюсь, чтобы в королевстве нашлась хоть одна женщина, способная устоять перед тобой. Куда уж бедняжке Лиззи противиться такому соблазну! Бьюсь об заклад, когда б не необходимость идти на сцену, она одарила бы тебя своей любовью прямо здесь, наплевав на мое присутствие.

Хлопнув Джека по плечу, Шеридан с хохотом увлек его в таверну, где их восстановившаяся дружба была скреплена изрядным количеством кружек доброго эля. К концу вечера Джек простил другу все, хотя на следующее утро у него сохранилось лишь смутное воспоминание о том, что он вроде бы сам упрашивал ирландца написать к пьесе о нем продолжение. А Шеридан, со своей стороны, признался, что, ухаживая за Лиззи Фаррен, Джек окажет ему услугу.

Дело в том, что Шеридан являлся не только главным драматургом, но и совладельцем театра «Друри-Лейн», главную актрису которого, Лиззи Фаррен, всячески старался переманить к себе директор театра «Ковент-Гарден», Джон Рич. По мнению Шеридана, любовная интрижка являлась лучшим средством отвлечь актрису от предложений конкурента, во всяком случае до тех пор, пока она не подпишет новый контракт.

Отвлечься она, возможно, и отвлеклась, но эта интрижка породила и определенные сложности. Лиззи была занята в театре, Джек носился по городу, решая проблемы финансового характера, так что встречаться им приходилось урывками. Из того не столь уж долгого времени, которое имелось в распоряжении Абсолюта, на любовь оставалось совсем мало. Правда, от этого их тянуло друг к другу еще сильнее, что придавало расставанию еще больший драматизм.

«Пора покончить со всем этим», — думал Джек всякий раз, когда в его голове начинал звучать голос здравого смысла.

Однако в ту минуту, когда он остановился между кучами мусора позади театра, чтобы сделать из фляжки хороший глоток Шериданова коньяка, на душе у него было так же сумрачно, как на этом замызганном заднем дворе. Принятое решение было здравым, но отнюдь не воодушевляло.

Он твердо знал, что «Исида» дожидается в Портсмуте прилива, чтобы сняться с якоря и отбыть в Вест-Индию. К этому моменту ему следует находиться на борту судна. Однако Джек привязался к Лиззи, он был очарован ее молодостью, ее страстностью, даже ее актерским кокетством. Ему льстило ее внимание, хотя он больше не был тем юным Ромео из Корнуолла и совершать безумства из-за хорошенькой девицы не намеревался.

Джек вошел за кулисы театра, внутренне собравшись, но это не помешало ему задержаться перед зеркалом, рядом с которым два итальянских акробата вполголоса вели яростный спор. Судя по их эмоциональной жестикуляции, на сцене произошло нечто с их точки зрения совершенно недопустимое.

«Почему бы не оставить у нее приятное воспоминание?» — подумал Джек, быстрым движением стряхивая со своих густых черных волос снег и поправляя растрепанную прическу.

Он вспомнил, как любят актрисы эффектные финалы, и, ухмыльнувшись, показал своему отражению язык.

Лиззи ждала его в той же самой уборной, где они встретились впервые. Она была одна, и сквозь полуоткрытый занавес было видно, как актеры уже занимают свои места. Оркестр заиграл вступление: начинался пятый, финальный акт.

— Уезжаешь? Сегодня вечером? — Тыльная сторона ладони приблизилась ко лбу, нижняя губа задрожала, к подведенным сурьмой глазам подступили слезы. — О Джек, мой Джек, скажи, что это неправда!

Это было чертовски прекрасное представление. Ей требовалась эта сцена, а он оставался драматургом в достаточной степени, чтобы подарить возлюбленной столь эффектный эпизод. Но для полноты драматизма требовался налет ревности: следовало показать, как он к ней неравнодушен. Оглядевшись по сторонам, Джек углядел необходимую зацепку — лежавшее на бархатной подушке рубиновое ожерелье. Правда, рубины, скорее всего, являлись подделкой, но подделкой высшего качества.

— Думаю, Элизабет, что ты не будешь тосковать по мне слишком уж сильно, раз у тебя есть поклонники, присылающие такие подарки. Вижу, что в «Соперниках» ты играешь сцены из своей жизни.

— Ах, ты об этом! — Она с нарочитой небрежностью пробежалась пальцами по звеньям. — Он просто мальчишка. Но... он одарил меня не только этой безделушкой. Взгляни... — Актриса закатала рукав и показала ссадину на запястье. — Он безумец. Когда я сказала, что люблю другого и не могу больше с ним встречаться, этот сумасшедший...

Она всхлипнула, на сей раз довольно естественно, и потерла запястье.

Джек почувствовал приступ неподдельного гнева, за которым последовала неожиданная мысль:

— Надеюсь, ты не назвала ему моего имени?

— Ну... если только вскользь.

Превосходно! Чего ему не хватало, так это обезумевшего от ярости любовника. Уж не этот ли малый таскался за ним по пятам весь прошлый вечер? Не его ли взгляд чувствовал он на своей спине? Если так, то у него появилась дополнительная причина убраться отсюда, и чем скорее, чем лучше. А стало быть, отыграть финальную сцену следует не мешкая.

— Элизабет, это прощание. Адью, моя дорогая. Память о тебе я донесу в своем сердце до обеих Индий.

Следовало признать, что это было не лучшее из его выступлений, но, когда он распрямлялся после поклона, оказалось, что Лиззи шагнула к нему и стоит совсем близко. Очень близко.

— Но, милый, — промолвила она, — разве ты можешь расстаться со мной без прощального поцелуя?

— Это было бы ужасно. Но разве тебе не пора на сцену?

Лиззи повернула голову. Они оба прислушались к диалогу.

— О нет, — улыбнулась Лиззи, — это сцена Фолкленда и Джулии. Тянется сто лет, особенно при том, как мусолит миссис Бакли каждую фразу.

Она изобразила зевок, снова повернулась к собеседнику и улыбнулась.

— Так поцелуй же меня, Джек Абсолют. Поцелуй меня в самый последний раз.

И он, разумеется, не устоял перед этой просьбой. Он привлек ее к себе и поцеловал так, словно этот поцелуй мог длиться вечно. Ее теплое тело испускало какое-то необыкновенное, пряное, французское благоухание, особенно ощутимое из-за того, что ее корсаж, как всегда, был зашнурован только наполовину. Как-то так получилось, что рука Лиззи оказалась зажатой между бархатом ее платья и его плотно натянутыми брюками.

Эта шаловливая ручка отнюдь не осталась неподвижной, а когда Лиззи голосом, более подходящим для Дептфорда, чем для «Друри-Лейн», простонала: «О Джек!», все рассудочные планы и разумные построения рассыпались, точно карточный домик. Он ли повалил ее на гримировальный столик, или она потянула его на себя — уяснить трудно, но склянки со звоном полетели во все стороны, а в воздухе задымилась тончайшая пыльца пудры. Лиззи поспешно задирала нижние юбки, путаясь в кружевах. Он нашаривал пуговицы своих брюк и услышал, как две из них оторвались.

— О Джек! — снова выдохнула она. — Да, да! Дай помогу! О! Скорее! Да! Да!!!

Последние четыре месяца он провел в море, последние семь лет — вдали от Англии, но, похоже, как был Ромео из Корнуолла, так им и остался.

Оба обезумели от охватившей их страсти. Ее кринолин из китового уса прогнулся под его напором, а потом со щелчком, похожим на выстрел, треснул. Обломок обруча вонзился ему в бедро, но Джек ничего не замечал.

Краткое, восхитительно слабое сопротивление лишь возбудило его еще пуще. Она затрепетала, прижимая его к себе и подаваясь ему навстречу. Зубы Джека сомкнулись на шнуровке ее корсажа, и он рывком распустил ее окончательно.

— Господи, — воскликнул он, — я мечтал сделать это всю неделю!

— А я хотела, чтобы ты это сделал.

Она хихикнула и, когда Джек наконец поднял голову, укусила его за ухо.

Лиззи покусывала и ласкала его, пуская в ход и губки, и язык, и зубки, и пальцы. Ее грудь оказалась восхитительной, именно такой, какую и сулил соблазнительно открытый корсаж. Джек наклонился, целуя соски и щекоча их языком. Потом его рот нашел ее губы, и она снова укусила его, на сей раз сильнее, так что они оба ощутили вкус его крови. Ее голова стукнулась о зеркало, и девушка застонала, но вовсе не от боли. Какой-то частью сознания Джек понимал, что они слишком шумят. Голоса на сцене неожиданно зазвучали громче. Но на все это Джеку было наплевать. Случайно он увидел в зеркале собственное отражение. Волосы опять растрепались, и появилось что-то еще... Впрочем, ему было наплевать и на это.

Запах их распаленных любовью тел смешивался с ароматами благовоний и притираний из разбившихся склянок. Лиззи издала долгий протяжный стон, а Джек отозвался вскриком, более низким, но не менее страстным. Со сцены по-прежнему доносились какие-то звуки, но то были звуки другого мира, не имевшего сейчас к ним никакого отношения. Голоса любовников слились, как сплетались воедино их тела, и вознеслись к высшей точке, когда это слияние стало полным.

Наконец Лиззи со вздохом утихающего экстаза отвернулась, а Джек открыл глаза, снова бросил взгляд в треснувшее зеркало и вновь увидел искаженное лицо... Внезапно он понял, что на сей раз видит вовсе не свое отражение.

Банастр Тарлтон сжимал в руке длинную оранжерейную розу, которая медленно опускалась к полу. Выражение его лица менялось на глазах: приветливая улыбка, ужас, удивление и под конец — неистовая ярость, отражение негодования самого Джека, захваченного врасплох в столь интимный момент.

Зато гримаска человека, который придерживал для Тарлтона занавеску уборной, была совершенно иной. На физиономии графа фон Шлабена была написана чистейшая, неподдельная радость.

Немая сцена продолжалась долю мгновения. Потом Джек вскочил, сделал шаг по направлению к незваным гостям и встретился с Тарлтоном взглядом, в то время как его руки торопливо застегивали брюки. Позади него Лиззи вспорхнула со столика и принялась спешно приводить себя в порядок.

Потрясение на лице молодого человека полностью вытеснил бешеный гнев. Подняв розу, он хлестнул ею Джека по щеке, как кавалерийской саблей. Шипы расцарапали кожу, бутон от удара отвалился. Нападавший отвел длинный стебель для нового замаха. Поскольку он явно вознамерился ткнуть этим стеблем Джеку прямиком в глаз, тот рванулся вперед и схватил Тарлтона за лацканы. Их лица почти соприкоснулись.

— Довольно, — проговорил Джек. — Успокойтесь, сэр.

Слова эти возымели противоположный эффект. Тарлтон впал в бешенство.

— Собака! — взревел он, перехватив Джека за запястье, и сделал ему подножку.

Джек не упал, но зашатался и отступил назад, цепляясь за противника, чтобы сохранить равновесие. Он полагал, что налетит на стол или на Лиззи, но ни того ни другого не случилось. Произошло нечто худшее: занавес оказался отдернутым в сторону, и они вывалились прямиком на сцену, неожиданно оказавшись на открытом пространстве, на ярком свету. Послышался испуганный женский крик, за которым последовали другие.

Джек, уже понимая, что на ногах ему не устоять, инстинктивно пошел на прием, которого не использовал со времен юности, когда ему доводилось драться с деревенскими парнями из Зенноре. Он упал назад, увлекая своего противника за собой, а ощутив спиной пол, уперся ногами в грудь Тарлтона и, используя инерцию его натиска, резким рывком перебросил через себя. Нападавший грохнулся навзничь, деревянный пол сцены задрожал. Кто-то охнул, кто-то кричал: «Позор!», а кто-то наоборот вопил: «Браво!»

А потом над ним появилось лицо, загримированное, с подведенными глазами и припудренными скулами.

— Что вы здесь делаете, сэр? — свистящим шепотом осведомился актер.

Джек повернул голову и встретился со множеством устремленных на него взоров. Внимание публики в Королевском театре «Друри-Лейн» было приковано к нему.

В одно мгновение он вскочил на ноги. Прежде всего он вспомнил о противнике, но бросок сбил Тарлтону дыхание, и тот лишь пытался подняться. А на сцене тем временем появилась Лиззи. Она устремилась к нему с чрезвычайно выразительным восклицанием: «О Джек!» За нею, отстав на шаг, следовал граф фон Шлабен.

Последовал момент тишины, время словно бы замедлилось. Лиззи бросилась Джеку на шею, тогда как два занятых в эпизоде актера отступили к краю сцены. Джек вновь обернулся к публике. Зрители замерли, вознамерившись насладиться новым, неожиданным и волнующим поворотом сценического действия. Джек медленно поднес руку к лицу и утер кровь от шипов розы и укусов Лиззи.

«Шеридан, — произнес его внутренний голос, — будь я проклят, если ты не вставишь эту историю в свою новую пьесу!»

— Эй вы, невежда! — прохрипел поднявшийся на ноги юнец. — Я требую удовлетворения.

Молодой человек еще не полностью восстановил дыхание, так что его слова были произнесены почти шепотом.

— Эй! — донеслось с галерки. — А погромче можно? Ничего не слышно!

— Пойдем отсюда! — шепнул Джек Лиззи, изумленно смотревшей в сторону зала. — Пошли!

Ему удалось повернуть ее, и они даже сделали шаг к кулисам, но Тарлтон удержал Джека за руку.

— Сэр, может быть, вы меня не расслышали? У вас хватило дерзости встать между мною и моей возлюбленной, и за это вам придется ответить.

На сей раз сказанное расслышали в самых задних рядах. Зал загудел.

Джек подтолкнул Лиззи вперед, на шаг перед собой, а сам, обернувшись, перехватил руку Тарлтона у запястья и резко вывернул.

— Вы уже дважды коснулись меня, сэр. Не допустите ошибку, сделав это третий раз.

Зал ахнул.

Джек оттолкнул юнца прочь.

— Но мы не слышали вашего ответа, сэр. Осмелюсь напомнить, мой друг потребовал сатисфакции.

Эти слова были произнесены совсем негромко, но разнеслись по всему залу. Фон Шлабену не требовалось кричать, чтобы быть услышанным.

— Давай, сразись с ним! — заорал кто-то из ложи.

— Стыдитесь, сэр! — послышался другой голос.

Взгляд Джека скользнул по возбужденным зрителям и остановился на лице графа.

— Этот джентльмен не имел преимущественного права на чувства молодой леди. Она вольна выбирать, и выбор пал на меня. Это все. Я не намерен драться из-за обиды распетушившегося юнца.

— Браво! — крикнул кто-то. — Хорошо сказано!

Раздались аплодисменты.

— Может быть, вы не поняли, капитан? Мой юный друг требует удовлетворения за нанесенную обиду. Разве вы, королевский офицер, можете отказать ему?

Джек улыбнулся. Формально поединки были запрещены, однако отказаться от вызова означало покрыть позором офицерский мундир. Некоторым после такого поступка приходилось увольняться со службы.

— Но я не офицер, сэр, — заметил Джек. — Мое прошение об отставке было удовлетворено одиннадцать лет назад.

Полнейшая абсурдность ситуации становилась для него слишком очевидной. Осознавая необходимость как можно скорее убраться со сцены, он наполовину повернулся, чтобы уйти. Но тут снова заговорил Тарлтон:

— Значит, расставшись с мундиром, вы распростились и со своим мужеством? Вы трус, сэр!

Это слово взмыло к потолку Королевского театра и словно бы повисло в воздухе, дожидаясь ответа. Зал затаил дыхание. Две тысячи пар глаз неотрывно следили за тем, как Джек повернулся к своему сопернику и произнес:

— Вот как, сэр? Это меняет дело.

— А-а-ах! — вырвалось из двух тысяч глоток разом, после чего зал взорвался бурей аплодисментов.

Распорядители спектакля воспользовались этим, чтобы, выскочив из кулис, оттеснить со сцены невольных актеров.

Они снова оказались в артистической уборной. Лиззи была на грани обморока и не упала без чувств лишь благодаря тому, что заботливая костюмерша поднесла к ее носу флакончик нюхательной соли.

Фон Шлабен охотно взял на себя формальности.

— Капитан Абсолют, вот моя визитная карточка. Надеюсь, у вас найдется друг, с которым я мог бы обсудить детали предстоящего дела?

— Я всецело готов представлять его интересы.

Джек повернулся на голос, прозвучавший со знакомым ирландским акцентом.

— Привет, Шеридан. Так и думал, что ты не пропустишь этой драмы. Делал заметки?

— Точно, Джек, только не на бумаге. Все хранится здесь. — Драматург постучал себя по виску. — Кстати, твоя финальная реплика «Это меняет дело» была просто великолепна. Превосходно сказано. Ты ошибся с выбором профессии и загубил блестящий талант.

Он снова повернулся к графу.

— Сэр, меня зовут Шеридан. Визитной карточки у меня нет, но я буду говорить от имени капитана.

— Черт побери, да перестаньте же называть меня капитаном! — рявкнул Джек. — Я давным-давно штатский!

Фон Шлабен улыбнулся ему. Джек видел его улыбку во второй раз и находил это зрелище весьма неприятным.

— Итак, мистер Шеридан, — проговорил граф, — где и когда?

Оба секунданта отошли в сторону, чтобы обсудить условия дуэли. Джек посмотрел на Лиззи, которая, заботами услужливой костюмерши, похоже, приходила в себя. Придав лицу страдающее выражение, она взглянула на Джека, потом на его соперника и закатила глаза, теряя последние силы.

Джек также посмотрел на Тарлтона. Тот потирал запястье, которое вывернул Джек. Это было левое запястье. Жаль, потому что парень явно был правшой — ремни его шпаги висели на левом боку. Самой шпаги при нем не имелось — театральные правила предписывали оставлять оружие в гардеробе, — однако Джек понимал, что очень скоро увидит клинок в руке молодого человека.

Абсолюту оставалось лишь выбранить себя за то, что он притащился в гримерку, вместо того чтобы послать Лиззи прощальную записку. Ему бы сейчас ехать в Портсмут, а его хитростью втянули в дурацкий поединок.

На мысль о хитрости и умысле его навел торжествующий блеск в серых глазах графа. В чем причина этой провокации, Джек не знал, но намеревался выяснить, и желательно поскорее. Ему не хотелось умереть в неведении.

Глубоко вздохнув, Джек вернулся к неотложным делам. Прежде всего ему нужны были коньяк и бумага, Чтобы выпить и написать завещание. Благо ни на то, ни на другое много времени не потребуется.