XII
ВОСТОЧНАЯ ЧАСТЬ АДРИАТИКИ
Январь — декабрь 43 г. до P. X
1
Третьего января, после тяжелого зимнего перехода через Кандавские горы, Брут и его небольшая армия подошли к Диррахию. Изгнанный из Салоны Марком Антонием губернатор Иллирии Публий Ватиний занимал с одним легионом лагерь на Петре. Брут через один из многих фортов ввел свое войско в циркумвалляционную линию, построенную пять лет назад, когда Цезарь и Помпей Великий вели там осадные действия друг против друга. Но в действиях Брута не было необходимости. Не прошло и четырех дней, как солдаты Ватиния открыли ворота своего лагеря и перешли к Бруту. Их командир Ватиний, сказали они, уже вернулся в Иллирию.
И под рукой Брута внезапно оказались три легиона и двести кавалеристов! Меньше кого бы то ни было умевший командовать войском, он был весьма удивлен. Однако он понимал, что пятнадцати тысячам солдат требуется снабженец, чтобы кормить их и вооружать. Поэтому он написал своему старому другу, банкиру Гаю Флавию Гемициллу, который служил еще у Помпея Великого: не послужит ли он и Марку Бруту? Затем новоявленный военачальник решил пойти на юг к Аполлонии, где сидел официальный губернатор Македонии Гай Антоний.
И тут прямо с неба посыпались деньги! Сначала прибыл квестор провинции Азия, молодой Лентул Спинтер, который вез в казну дань, собранную с этой провинции. Не будучи поклонником Марка Антония, Спинтер тут же передал деньги Бруту и возвратился к своему начальнику Гаю Требонию, чтобы рассказать ему, что освободители не собираются сдаваться. Не успел Спинтер уехать, как квестор Сирии Гай Антистий Вет прибыл по дороге в Рим с данью от Сирии. Он тоже передал деньги Бруту и решил остаться — кто знает, что будет в Сирии? В Македонии гораздо лучше.
В середине января Аполлония сдалась без боя, ее легионы заявили, что предпочитают Брута противному Гаю Антонию. Хотя такие люди, как молодой Цицерон и Антистий Вет, требовали, чтобы Брут казнил этого менее всех одаренного и самого неудачного из троих братьев Антониев, Брут отказался. Вместо этого он позволил плененному Гаю Антонию беспрепятственно покидать его лагерь и вообще обходился с ним очень вежливо.
В довершение всего Крит, первоначально отведенный ему сенатом, и Киренаика, отведенная Кассию, дали ему знать, что согласны действовать в интересах освободителей, если в ответ на это им пошлют хороших губернаторов. Брут с удовольствием удовлетворил эту просьбу.
Теперь у него было шесть легионов, шестьсот кавалеристов и не менее трех провинций — Македония, Крит и Киренаика. Не успел он привыкнуть к этому изобилию, как Греция, Эпир и прибрежная Фракия встали на его сторону. Поразительно!
Конечно, согласившись принять их под свое начало, Брут написал в Рим и сообщил сенату о фактическом положении дел. Результат был таков: в февральские иды сенат официально утвердил его губернатором всех вышеперечисленных территорий, потом добавил к ним Иллирию, провинцию Ватиния. Теперь Брут стал губернатором почти половины римского Востока!
В этот момент пришло известие из провинции Азия. Долабелла захватил и обезглавил Гая Требония в Смирне — ужасно. Но что же в таком случае он сделал с галантным Лентулом Спинтером? Вскоре от Спинтера пришло письмо, в котором тот писал, что Долабелла напал на Эфес и пытался дознаться, где Требоний спрятал деньги провинции. Но Спинтер так искусно разыграл из себя дурачка, что обескураженный Долабелла просто приказал ему убраться с глаз, а сам пошел в Каппадокию.
Брута теперь очень беспокоило положение Кассия, о котором ничего не было слышно. Он написал ему во множество мест, предупреждая, что Долабелла идет на Сирию, но не имел понятия, дойдут ли эти письма до адресата.
А тем временем Цицерон писал Бруту, умоляя его вернуться в Италию, — вздорная альтернатива, когда он держал под контролем весь римский путь на восток (через Македонию и Фракию по Эгнациевой дороге) и в случае нужды всегда мог прийти на помощь Кассию.
К этому времени вокруг него уже сформировалась верная ему небольшая группа знатных сторонников, куда входили сын Агенобарба, сын Цицерона, Луций Бибул, сын великого Лукулла от младшей сестры Сервилии и еще один перебежавший на его сторону квестор, Марк Аппулей. Хотя никому из них не было тридцати, а кое-кому едва исполнилось двадцать, Брут всех их назначил легатами, распределил по легионам и считал, что ему очень повезло.
Худшим из того, что он покинул Италию, была неизвестность. Он не мог понять, что поделывает и чем живет сейчас Рим. Брут держал связь с десятком римских корреспондентов, но то, что писал один, противоречило тому, что писал другой. Их прогнозы были самыми разными, порой взаимоисключающими, пустой слух зачастую преподносился как свершившийся факт. После гибели Пансы и Гиртия в Италийской Галлии Брута уверили, что новым старшим консулом Рима будет теперь Цицерон, а девятнадцатилетний Октавиан займет пост младшего консула. После чего пришло сообщение, что Цицерон уже консул! Время показало, что в реальности не имело места ни то ни другое, но как, как на таком расстоянии разобраться, где правда, где ложь? Порция изводила его жалобами на Сервилию. Сервилия в нечастых коротких посланиях поздравляла его с сумасшедшей женой. Цицерон возмущался. В давнее время, конечно, он был консулом, но сейчас нет и никогда им не будет. А молодого Октавиана превозносят не по заслугам. Так что, когда сенат приказал Бруту вернуться в Рим, Брут проигнорировал этот приказ. Кто говорит ему правду? Где она, эта правда?
Не оценив хорошего отношения с его стороны, Гай Антоний причинял ему неприятности. Стал ходить в тоге с пурпурной каймой и говорить солдатам о своем несправедливом пленении и о том, что у него отняли губернаторский статус. Когда Брут запретил Гаю Антонию носить тогу с пурпурной каймой, тот переоделся в простую белую тогу и продолжил свои разглагольствования. Брут в ответ отобрал у него право ходить везде, где вздумается, и приставил к нему охрану. До сих пор Гай Антоний не производил никакого впечатления на солдат, но Брут был слишком неуверенным командиром и не понимал это.
Когда большой брат Марк Антоний послал отборные войска в Македонию, чтобы вызволить Гая, они вдруг взяли и перешли на сторону Брута. Теперь у него стало семь легионов и тысяча всадников!
Чувствуя себя поувереннее с такой силой, Брут решил, что пора ему отправиться на восток, чтобы спасти Кассия от Долабеллы. Вместо себя в Аполлонии он оставил первоначальный македонский легион в качестве гарнизонного. Брата Антония Брут передал под опеку Гая Клодия, одного из тех Клодиев, что составляли ядро и цвет Клавдиев — непредсказуемого патрицианского клана.
Выйдя из Аполлонии в мартовские иды, Брут дошел до Геллеспонта в конце июня. Это свидетельствовало о том, что быстрые перемещения — не его дар. Преодолев Геллеспонт, он направился в Никомедию, столицу Вифинии, где остановился в губернаторской резиденции. Ее бывший обитатель, губернатор Луций Тиллий Кимбр, тоже освободитель, счел за лучшее собрать свои вещи и удалиться на восток к Понту, а квестор Кимбра, освободитель Децим Туруллий, вообще исчез без следа. Никто не хочет гражданской войны, недовольно подумал Брут.
От Сервилии пришло письмо.
У меня для тебя плохие новости, хотя для меня они хороши. Порция умерла. Как я писала тебе раньше, она так и не оправилась после твоего отъезда. Думаю, ты знал об этом и не от меня.Сначала она перестала следить за собой, потом отказалась принимать пищу. Она сдалась лишь тогда, когда я пообещала, что прикажу связать ее и стану кормить насильно, но ела только, чтобы не умереть, и от нее остались кожа да кости. А затем начала разговаривать сама с собой. Бродила по дому, бормоча что-то непонятное, какую-то чепуху.Хотя я и приказала тщательно следить за ней, признаюсь, она меня обхитрила. Например, как можно было догадаться, зачем она просит жаровню? На третий день после июльских ид погода стала прохладной, хотя и не очень. Ноя подумала, что ей холодно от недостатка еды. Она вся дрожала, зубы у нее стучали.Через час после того, как жаровню принесли, служанка Сильвия нашла ее мертвой. Она ела раскаленные угли, один был зажат в руке. Очевидно, ей очень хотелось именно такой еды, что тут еще скажешь?У меня ее прах, но я не знаю, что ты захочешь с ним сделать. Смешать ли его с прахом Катона, который наконец прибыл из Утики, или сохранить, чтобы смешать потом с твоим прахом? Или похоронить ее в отдельной могиле? Выбери, что желаешь, и оплати выбранный вариант.
Брут уронил письмо, словно оно тоже пылало. Глаза его были широко открыты, но взгляд, казалось, был обращен внутрь. Он представлял, как Сервилия привязывает его жену к стулу, раскрывает ей рот и пихает туда угли.
«О да, матушка, это именно ты. Тебе пришло это на ум, когда ты пригрозила кормить мою бедную измученную девочку силой. Ужасная жестокость идеи могла тебя восхитить — ты самый жестокий человек из всех, кого я знаю. Ты что, считаешь меня полным олухом, мама? Никто, ни один человек, каким бы сумасшедшим он ни был, не может убить себя так. Телесные рефлексы этого не допустят. Ты привязала ее к стулу и стала „кормить“ углями. Ее агония не смутила тебя! О Порция, мой столб огня! Моя горячо любимая девочка, смысл моей жизни. Дочь Катона, такая храбрая, такая страстная, такая живая».
Он не плакал. Он даже не уничтожил письма. Вместо этого он вышел на балкон и невидящим взглядом стал смотреть через водную гладь на поросшую лесом гору. «Я проклинаю тебя, мама. Да накинутся на тебя фурии, чтобы преследовать ежедневно и ежечасно! Да лишат они тебя покоя навсегда! Я рад, что твой любовник Аквила умер в Мутине, хотя ты никогда не любила его. Помимо Цезаря главной страстью всей твоей жизни была ненависть к Катону, твоему брату, с которым ты росла. Но то, что ты убила Порцию, говорит мне, что ты больше не ожидаешь увидеть меня. Что ты считаешь мое дело безнадежным, а мои шансы на успех несуществующими. Ибо знаешь, что, если бы нам довелось вновь увидеться, я привязал бы тебя к стулу и накормил пылающими углями!»
Когда царь Деиотар прислал Бруту легион пехоты и уверил, что сделает все возможное, чтобы помочь освободителям, Брут написал (напрасно, как оказалось) во все города провинции Азия, вменив им предоставить ему войска, корабли и деньги. У Вифинии, например, он просил двести боевых кораблей и пятьдесят транспортов, но никто ему не ответил. И местные жители отказались сотрудничать. Квестор Кимбра Туруллий успел взять все, что провинция могла предложить, и ушел к Кассию.
Новости из Рима приходили тревожные. Марк Антоний и Лепид объявлены врагами народа второго класса. Затем Гай Клодий, легат, которого Брут оставил управлять Аполлонией, написал Бруту, что он слышал, будто Марк Антоний затевает полномасштабное вторжение в Западную Македонию, чтобы вызволить своего брата. Клодий заперся с македонским легионом в Аполлонии и убил Гая Антония. Логика его была железной: когда Антоний узнает, что его брат мертв, он отменит вторжение.
О Гай Клодий, зачем ты это сделал? Марк Антоний — inimicus. Он не в том положении, чтобы пытаться куда-то вторгнуться, даже ради спасения брата!
Тем не менее, ужаснувшись тому, что может учинить Антоний, узнав, что его брат мертв, Брут оставил в Вифинии близ реки Граник несколько своих легионов, приказал остальным вернуться на запад, к Фессалонике, а сам помчался вперед — узнать, что происходит на македонском берегу Адриатики.
Ничего. Когда он в конце июля достиг Аполлонии, его македонский легион усердно рыскал повсюду, ища, где прячутся войска Антония. По слухам, они уже вторглись.
— Но слухи не подтвердились, — сказал ему Гай Клодий.
— Клодий, тебе не надо было казнить Гая Антония!
— Конечно, я должен был казнить его, — возразил нераскаявшийся Гай Клодий. — По-моему, распрекрасно, что мир избавился от него. Кроме того, я ведь говорил тебе, что если Марк узнает о смерти брата, он даже не попытается спасти его труп. И я оказался прав.
Брут вскинул руки — кто может вразумить кого-то из Клодиев? Они всегда были сумасшедшими. И он снова отправился на восток в Фессалонику, где нашел свои легионы и Гая Флавия Гемицилла, приступившего к своим обязанностям.
А там и Кассий дал о себе знать. Он сообщил пораженному Бруту, что Сирия окончательно в его ведении, что Долабелла мертв, а он планирует вторжение в Египет, чтобы наказать его царицу за то, что та ему не помогла. На это потребуется два месяца, писал Кассий, после чего он пойдет на парфян. Из Экбатаны необходимо изъять семь римских орлов, что были отобраны у Красса при Каррах.
— На некоторое время Кассий будет занят, — сказал Гемицилл, один из тех молодцов, которых римская знать выдавала десятками, педантичный, эффективный, разумный и хитрый. — Пока он занят, твоему войску было бы полезно принять боевое крещение в какой-нибудь небольшой кампании.
— Небольшой кампании? — осторожно переспросил Брут.
— Да, против фракийских бессов.
Оказалось, что Гемицилл подружился с фракийским царевичем Раскуполидом, чье племя подчинялось царю бессов Садале. Бессы были основным народом, населявшим внутренние земли Фракии.
— Я хочу, — сказал Раскуполид, представленный Бруту, — независимости для моего племени и статус друга и союзника римского народа для себя. В ответ на это я помогу тебе в войне против бессов.
— Но они грозные воины, — возразил Брут.
— Да, действительно, Марк Брут. Однако они имеют свои слабости, и я их знаю. Используй меня как советника, и я обещаю тебе в течение месяца победу над бессами и большие трофеи, — сказал Раскуполид.
Как и другие прибрежные фракийцы, Раскуполид не выглядел дикарем. Никаких татуировок, ничего экзотического в одежде. Говорил он на классическом греческом и вел себя как цивилизованный человек.
— Ты — вождь своего племени, Раскуполид? — спросил Брут, чувствуя, что тот чего-то недоговаривает.
— Да, но у меня есть старший брат Раскус, который считает, что он должен быть старшим вождем, — признался Раскуполид.
— И где этот Раскус?
— Ушел, Марк Брут. Он не представляет опасности.
Он тоже не представлял опасности. Брут повел свои легионы в самое сердце Фракии, каким считалась огромная территория между реками Данубий и Стримон и Эгейским морем. Эта скорее низменность, чем возвышенность исправно родила пшеницу даже в разгар жуткой засухи, которой, казалось, не будет конца. Прокорм армий очень дорого стоил, но с зерном бессов, нагруженным на длинную вереницу повозок, Брута уже практически не пугала зима.
Кампания длилась весь секстилий, и в конце месяца Марк Юний Брут, абсолютно не военный человек, под началом Цезаря занимавшийся одними бумагами, одержал-таки победу. С небольшими потерями, но армия провозгласила его победителем прямо на поле сражения, что обеспечило ему право на личный триумф. Царь Садала сдался, он пойдет в составе парада. Раскуполид стал бесспорным правителем Фракии, его уверили, что он получит статус друга и союзника Рима, как только сенат ответит на рапорт Брута. Ни Раскуполиду, ни Бруту даже в голову не пришло поинтересоваться, что сталось с Раскусом, старшим братом Раскуполида, которому было отказано в праве стать старшим вождем. А Раскус, надежно спрятавшись в укромном месте, отнюдь не собирался им сообщать, что спит и видит Фракию своим царством.
В середине сентября Брут второй раз пересек Геллеспонт и забрал легионы, которые оставлял в лагере на берегу реки Граник.
Затем он услышал, что Октавиан и Квинт Педий стали консулами, и в отчаянии написал Кассию, умоляя его отказаться от всех кампаний против Египта или парфян. Он должен идти на север и соединить свои силы с силами Брута, потому что это чудовище Октавиан контролирует Рим. А это значит, что все теперь изменилось. Ребенку-разрушителю дали в руки самую большую и самую сложную в мире игрушку.
В Никомедии Брут узнал, что губернатор-освободитель Луций Тиллий Кимбр вышел из Понта, чтобы соединиться с Кассием, но оставил Бруту флот в шестьдесят военных кораблей.
Брут направился в Пергам, где потребовал дань, но не попытался вмешаться в распоряжения Цезаря относительно Митридата Пергамского, которому было позволено сохранить свое маленькое «государство» при условии, что он сделает весомый вклад в военный денежный сундук Брута. Митридату ничего не оставалось, кроме как сделать такой вклад.
В ноябре Брут прибыл в Смирну, там осел и стал ждать Кассия. Все деньги, которые он взял у провинции Азия, давно ушли. Осталось только храмовое богатство в форме золотых и серебряных статуй, предметов искусства, посуды. Подавляя угрызения совести, Брут конфисковал все и везде, потом расплавил и начеканил монет. Если Цезарь мог отчеканить свой профиль на монетах при жизни, это же может сделать и Марк Брут. Таким образом, на монетах Брута появился его профиль с разными символами акции освободителей на другой стороне: колпак свободы, кинжал, слова AID MAR («мартовские иды»).
Все больше и больше людей присоединялось к нему. Марк Валерий Мессала Корвин, сын Мессалы Нигера, прибыл в Смирну с Луцием Геллием Попликолой, когда-то близким другом Антония. Откуда-то вынырнули братья Каски и Тиберий Клавдий Нерон, самый нелюбимый, неумелый легат Цезаря, в сопровождении близкого родственника из рода Клавдиев, Марка Ливия Друза Нерона. И что важно, Секст Помпей, контролирующий море к западу от Греции, показал, что он не чинит препятствий освободителям.
Единственной проблемой в штате Брута был сын Лабиена, Квинт, который по жестокости мог превзойти своего отца. Брут не знал, как ему поступить с Квинтом Лабиеном, прежде чем тот уничтожит его. Ответ дал Гемицилл.
— Пошли его ко двору царя парфян как своего посла, — сказал банкир. — Там он будет чувствовать себя как дома.
Брут так и сделал, и это было чревато далеко идущими последствия в будущем, правда тоже далеком.
Самой тревожной стала весть, что консулы в Риме судили всех освободителей и сделали всех их nefas, лишив гражданства и собственности. Братья Каски принесли эту новость. Теперь отступать было нельзя, ибо надежды достигнуть соглашения с сенатом Октавиана практически не имелось.
