6
Пока Цезарь и Октавий, проводя время в беседах, ехали по побережью Ближней Испании к перевалу через Пиренеи, морской порт Нарбон переживал такое волнение, какого не бывало с тех пор, как Луций Цезарь сделал его своей базой для кузена, воевавшего в Длинноволосой Галлии. Приятный город, расположенный в устье реки Атаг, был знаменит морепродуктами, особенно самой сочной в мире рыбой, плоской, водившейся на дне дельты и весьма неохотно позволявшей себя оттуда извлекать.
Однако Нарбон вовсе не думал, что шестьдесят с лишним сенаторов приехали в конце июня, чтобы полакомиться донной кефалью. Нарбон знал, что к нему едет Цезарь и что все эти важные люди хотят увидеться с ним. Они выбрали Нарбон, потому что вокруг не было другого города достаточного размера, чтобы обеспечить всем им необходимый комфорт. Такие герои, как Децим Брут, Гай Требоний, Марк Антоний и Луций Минуций Базил, знаменитые ветераны галльской войны, прибыли первыми и вчетвером поселились в особняке Луция Цезаря, каковой он содержал в надежде однажды вернуться в места, которые полюбил всей душой. Остальные распределились в гостиницах получше или попросили приюта у какого-нибудь процветающего римского торгаша. В Нарбоне их было много, поскольку он являлся портом для всех покрытых буйной растительностью обширных земель, простиравшихся аж до самой Толозы, красивого города, расположенного в низовьях Гарумны.
В последнее время статус Нарбона был повышен. Цезарь создал новую провинцию, Нарбонскую Галлию, которая простиралась от западного берега Родана до Пиренеев и от Нашего моря до Атлантического океана, где Дураний и Гарумна сливались возле галльской крепости Бурдигала. Таким образом, в нее вошли земли вольков-тектосагов и аквитанов. Как и положено, в ставшем столицей Нарбоне возвели красивую губернаторскую резиденцию, где должны были остановиться Цезарь и его штат. Там уже поселился храбрый и исполнительный легат Авл Гиртий.
Марк Антоний спал в доме Луция Цезаря лишь одну ночь, а потом Гиртий пригласил его во дворец. В доме Луция Цезаря остались только Гай Требоний, Децим Брут и Базил. Это порадовало Требония, облегчило его задачу. Настало время прозондировать некоторых людей на предмет преждевременного ухода Цезаря в иной мир.
Он начал с Децима Юния Брута Альбина, продолжив разговор, завязавшийся в таверне Мурция.
— Единственное условие, при котором у нас будет шанс принять участие в выборах, о которых ты говорил, Децим, — это отстранение Цезаря от власти над Римом, — сказал он, когда они прогуливались по молу.
— Я знаю, Требоний.
— Если знаешь, тогда как, по-твоему, мы сможем добиться отставки Цезаря от всех дел?
— Есть лишь один способ — убить его.
— Когда-то, — грустно сказал Требоний, глядя на корабль, стоявший на рейде, — Цезарь обвинил Гибриду, дядю Антония, в жестоком обращении с греками или с кем там еще. Это вызвало небольшое волнение в Риме, поскольку Цезарь родственно связан с Антониями, но великий человек — в те дни он, правда, не был так уж велик — сказал, что его поступок никак не влияет на неписаные семейные принципы, ибо его связь с Антониями не кровная, а по браку.
— Я помню это дело. Гибрида обратился за защитой к трибунам и остановил слушание, но Цезарь представил его таким монстром, что ему все равно пришлось отправиться в ссылку, — сказал Децим. — Моя связь с Юлиями кровная, но очень дальняя — через некую Попиллию, мать отца Катула Цезаря.
— А это достаточно дальняя связь, чтобы тебе можно было присоединиться к группе, замышляющей убить Цезаря?
— О да, — уверенно ответил Децим Брут.
Он продолжал идти, морща нос. Пахло рыбой, водорослями, кораблями.
— Однако, Требоний, зачем тебе нужна группа людей?
— Потому что я не намерен жертвовать своей жизнью и карьерой, — честно признался Требоний. — Я хочу, чтобы в этом предприятии участвовало достаточное число важных людей. Чтобы оно казалось патриотическим актом, за который сенат не решится кого-либо наказать.
— Значит, ты не думаешь сделать это в Нарбоне?
— В Нарбоне я всего лишь хочу проверить людей, но только после того, как послушаю и понаблюдаю. А тебя я спрашиваю здесь и сейчас, потому что двоим легче и наблюдать, и слушать.
— Потолкуй с Базилом, и нас будет трое.
— Я думал о нем. Ты полагаешь, он присоединится?
— Незамедлительно. — Он скривил рот, но не из-за бьющих в нос запахов. — Это еще один Гибрида. Он пытает своих рабов. Я слышал, что об этом прознал Цезарь, и что его карьера повисла на волоске. Вместо обещанного повышения Цезарь его уволит, если уже не уволил.
Требоний нахмурился.
— Эта история не пойдет нам на пользу.
— О ней знают очень немногие. А в сенаторском стаде он важен.
И это было правдой. Луций Муниций Базил, пиценский землевладелец, всегда заявлял, что его предки восходят к дням Цинцинната, хотя доказательств у него не имелось. Однако это голословное утверждение было вполне благосклонно воспринято первым классом, и его честолюбие воспарило. Назначенный Цезарем претором на этот год, он уже мечтал о консульстве, пока не узнал, что Цезарю донесли о его тайном пороке и даже представили раба после пыток. Получив короткое письмо, в котором сообщалось, что никаких продвижений ему не видать, Базил из поклонника Цезаря превратился в ярого его врага. Прослужить четыре года в Галлии одним из генеральских легатов и оказаться исключенным из его окружения — это больше чем потрясение. Он приехал в Нарбон, чтобы оправдаться, но надежда была минимальной.
Когда Требоний и Децим Брут прощупали его, он согласился войти в клуб «Убей Цезаря», как Децим с радостью и даже с ликованием нарек их группу.
Трое. Кто еще?
Луций Стай Мурк приехал в Нарбон, уверенный в себе, ибо знал, что Цезарь его очень ценит за эффективность действий на море, где он с успехом командовал для Цезаря флотом. Он встал на его сторону по очень серьезной причине. Он был уверен в том, кто победит, и хотел быть с победителем. Загвоздка заключалась в том, что сам Цезарь ему сильно не нравился, да и Цезарь, похоже, особых симпатий к нему не питал. Поэтому милости Цезаря в его отношении не обещали длиться и длиться, особенно теперь, когда в обозримом будущем не предвиделось мало-мальски стоящих морских сражений. Он побывал в преторах и жаждал стать консулом, однако хорошо сознавал, что при двух консулах в год и при множестве претендентов на эти посты его шансы практически сходят на нет.
Базил посоветовал подключить и его, но было решено не говорить с ним в Нарбоне, да и со всеми прочими тоже. В Нарбоне надо только наметить кандидатуры, и все.
Вскоре список потенциальных членов новоиспеченного клуба пополнился, но, к сожалению, лишь заднескамеечниками, не пользующимися большим влиянием. Это были Децим Туруллий, братья Цецилий Метелл и Цецилий Буциолан, братья Публий и Гай Сервилии Каска. И еще очень рассерженный Цезенний Лентон, тот, что обезглавил Гнея Помпея.
На третий день квинктилия Цезарь наконец прибыл в Нарбон в сопровождении остатка десятого легиона и чуть более многочисленного пятого легиона, «Жаворонка».
«Да, — подумал Марк Антоний, — выглядит он прекрасно».
— Мой дорогой Антоний, — сердечно приветствовал его Цезарь, целуя в щеку. — Рад видеть тебя. И Авла Гиртия, разумеется.
Антоний не слышал, что Цезарь говорил ему далее. Он увидел хрупкую фигуру, появившуюся из двуколки. Молодой Гай Октавий? Да, это он! Но как же он изменился! На деле Антоний никогда не обращал внимания на своего троюродного брата, сбросив его со счетов как будущего утешителя педерастов, который станет позором семьи. Но парень, хотя по-прежнему красивый и утонченный, теперь излучал спокойную уверенность, говорящую о том, что он очень хорошо себя чувствует как контубернал.
Цезарь с улыбкой повернулся к Октавию и выдвинул его вперед.
— Как видишь, тут почти вся семья. Нам только недоставало тебя, Марк Антоний. — Цезарь обнял Октавия за плечи и слегка сжал. — Гай, пойди посмотри, где меня поселили.
Октавий спокойно улыбнулся Антонию и пошел выполнять поручение.
— Цезарь, я здесь, чтобы извиниться и просить прощения.
— Принимаю первое и дарую второе, Антоний.
Тут подошли остальные, от Квинта Педия до молодого Луция Пинария, еще одного внучатого племянника Цезаря, контубернала, и его двоюродного брата Педия. Плюс Квинт Фабий Максим, Кальвин, Мессала Руф и Поллион.
— Я лучше поселюсь отдельно, — сказал Антоний Гиртию, сосчитав всех. — Приткнусь в доме дяди.
— Нет нужды, — добродушно сказал Цезарь. — Мы поместим Агриппу, Пинария и Октавия где-нибудь в гардеробной.
— Агриппу? — переспросил Антоний.
— Вон он, — показал Цезарь. — Ты видел когда-нибудь в своей жизни более перспективного воина, Антоний?
— Похож на Квинта Сертория, так же уверен в себе.
— Я тоже это заметил. Он контубернал Педия, но я возьму его в свой штат, когда пойду на Восток. И одного из военных трибунов Педия, Сальвидиена Руфа. Он командовал кавалерийской атакой при Мунде и справился с этим блестяще.
— Приятно знать, что Рим все еще поставляет хороших бойцов.
— Не Рим, Антоний, — Италия! Думай шире!
— В Нарбоне еще шестьдесят два сенатора, которые приехали поклониться, — сказал Антоний, входя с Цезарем в дом. — Большинство из них твои назначенцы-заднескамеечники, но здесь и Требоний, и Децим Брут, и Базил, и Стай Мурк.
Он остановился, насмешливо скривил губы.
— Кажется, ты в восторге от этого молодого saltatrix tonsa Октавия, — вдруг сказал он.
— Не позволяй внешности обманывать тебя, Антоний. Октавий далеко не продажная танцовщица. У него больше политической проницательности в мизинце, чем во всем твоем теле. Он сопровождал меня везде после Мунды, и я не помню, чтобы какой-нибудь юноша радовал меня больше. Правда, он болен и не пригоден для воинской службы, но на его плечах очень умная голова. Жаль, что его имя — Октавий.
Антоний встревожился. И весь напрягся.
— Думаешь переименовать его в Юлия Цезаря? — спросил он.
— Увы, нет. Я ведь сказал, что он болен. Серьезно болен и до старости не доживет, — спокойно ответил Цезарь.
Появился Октавий.
— Вверх по лестнице, комнаты справа в конце коридора, Цезарь, — сказал он. — Если я тебе больше не нужен, то мне хотелось бы посмотреть, где обустроились Пинарий с Агриппой. Могу ли я остановиться там же?
— Я так и планировал. Пройдись по Нарбону, будь аккуратен, не попадай в неприятности. Ты в отпуску.
В больших красивых серых глазах вспыхнуло обожание, потом парень кивнул и исчез.
— Он думает, что солнце светит из твоей задницы, — сказал Антоний.
— Очень приятно знать, что хоть кто-то так думает, Антоний. Особенно если это член моей семьи.
— Спорим, Педий не сядет срать, пока ты не позволишь.
— А как насчет твоего стула, кузен?
— Относись ко мне хорошо, Цезарь, и я буду хорошо к тебе относиться.
— Я принял твои извинения, но ты пока еще на заметке, неплохо бы тебе помнить об этом. Ты заплатил долги?
— Нет, — угрюмо признался Антоний, — но я сумел заткнуть дыры и рты. Как только у Фульвии наберутся наличные, ростовщики получат еще. А окончательно я рассчитаюсь, получив свою долю в парфянских трофеях.
Они дошли до покоев Цезаря, где Хапд-эфане чистил какие-то фрукты. Антоний с отвращением оглядел египетского врача.
— У меня на тебя другие планы, — сказал Цезарь, забрасывая в рот персик.
Антоний встал как вкопанный и в немой ярости уставился на кузена.
— О нет! Только не это! Не жди, что я снова вместо тебя буду торчать в Риме пять лет. Потому что я откажусь! Я хочу участвовать в приличной кампании с приличными трофеями!
— У тебя будет кампания, Антоний, но не со мной, — сказал Цезарь, не повышая голоса. — В следующем году ты станешь консулом, после чего отправишься в Македонию с шестью хорошими легионами. Ватиний останется в Иллирии, и вы оба развернете кампанию против даков. Я не хочу, чтобы в мое отсутствие Риму угрожал царь Буребиста. Ты и Ватиний должны пройти от рек Сав и Драв до Эвксинского моря. И твоя доля в трофеях будет равна доле генерала, а не легата.
— Но это меньше парфянской доли, — проворчал Антоний.
— Если судить по мелким кампаниям предыдущих губернаторов Македонии, то да, — сказал, еле сдерживая себя, Цезарь. — Но обещаю, что после этой кампании ты будешь богат, как Крез. Дакию и берега Данубия населяют очень богатые племена. У них много золота.
— Но мне придется делить его с Ватинием, — сказал Антоний.
— А парфянские трофеи тебе нужно будет делить с двадцатью другими участниками кампании, равного с тобой ранга. Кстати, ты не забыл, что генералам отходит вся выручка от продажи рабов? Ты знаешь, сколько я получил за галльских невольников? Тридцать тысяч талантов! — Цезарь насмешливо посмотрел на него. — Ты, Антоний, яркий пример римского недоучки, который в детстве отлынивал от домашних заданий, а в математике был вообще полный ноль. К тому же ты от рождения ненасытен.
Цезарь оставался в Нарбоне два рыночных интервала, учреждая новую провинцию Нарбонская Галлия и наделяя большими участками плодородной земли немногих выживших солдат десятого легиона. Пятый, «Жаворонок», пойдет с ним на восток и осядет в долине Родана, на такой же хорошей земле. Бесценный для Галлии дар. Солдаты женятся на галльских женщинах и смешают кровь двух великолепных воинственных народов.
— Он всегда держался по-царски, — сказал Гай Требоний Дециму Бруту, глядя, как Цезарь идет сквозь ряды раболепствующих сенаторов, — а сейчас превосходит себя. Цезарь Рекс! Если мы убедим всех влиятельных римлян, что он собирается стать царем Рима, нам ничего не сделают, Децим. Рим никогда не наказывал цареубийц.
— Распространением этого слуха должен заняться авторитетный и близкий Цезарю человек, — задумчиво сказал Децим. — Кто-то вроде Антония, который, я слышал, станет одним из консулов в следующем году. Я знаю, Антоний сам не убьет, но у меня есть ощущение, что он не осудит убийцу. Может быть, даже сможет придать убийству приличный вид.
— Может быть, — улыбнулся Требоний. — Мне спросить у него?
Поскольку Антоний прилагал огромные усилия, чтобы оставаться трезвым и приносить Цезарю хоть какую-то пользу, трудно было застать его одного. Но в последний вечер перед отъездом Требонию удалось пригласить Антония посмотреть на очень красивого коня.
— Животное как раз под твой вес, Антоний, и стоит той цены, которую просит хозяин. Я знаю, что у тебя миллионные долги, но консулу нужен приличный государственный конь. Получше твоего прежнего, который состарился и должен быть списан. Не забывай, что за государственных лошадей платит казна.
Антоний заглотил приманку. Он очень обрадовался, увидев животное, высокое и сильное, но не казавшееся битюгом, а светло-серые и темно-серые яблоки совсем его покорили. Сделку совершили, он и Требоний вернулись в город.
— Я хочу поговорить с тобой, — сказал Требоний, — но не хочу, чтобы ты отвечал мне сейчас. Только послушай. Мне, пожалуй, не стоит напоминать, что моя жизнь окажется в твоих руках, как только я начну этот разговор. Однако согласишься ты со мной или нет, я не хочу верить, что ты выболтаешь все Цезарю. Конечно, ты знаешь, о чем пойдет речь. Об убийстве Цезаря. Уже несколько человек убеждены, что это просто необходимо сделать, если мы хотим видеть наш Рим свободным. Но нам нельзя торопиться, потому что мы должны казаться первому классу борцами за справедливость, истинными патриотами, оказывающими Риму большую услугу.
Он замолчал. Мимо прошли два сенатора.
— Клятву, которую ты дал Фульвии, нельзя нарушать, поэтому я не прошу тебя вступить в клуб «Убей Цезаря». Это Децим придумал название. В шутку или всерьез, но у стен имеются уши. Я только прошу тебя помочь нам так, чтобы не уронить себя в глазах Фульвии. А именно: прими такой вид, чтобы всем казалось, что Цезарь уже пристраивает на голову диадему. Кое-кто с давних пор поговаривает об этом, но их болтовня выглядит как злонамеренные происки заклятых его врагов. Так что этот слух не производит впечатления на таких людей, как Флавий Гемицилл или Аттик, чье мнение очень ценится в деловых и коммерческих римских кругах. Иное дело, если о царских амбициях Цезаря проронит словечко кто-нибудь из его близких. Тогда версия всем покажется очень правдоподобной. Во всяком случае, так думает Децим.
Мимо прошли еще два сенатора и услышали, как Требоний с Антонием увлеченно обсуждают стати приобретенного кем-то из них коня.
— Сейчас ходят слухи, что в следующем году ты будешь консулом, — снова заговорил Требоний, — и что, когда Цезарь пойдет на парфян, ты останешься в Риме, чтобы править до конца года, а затем вместе с Ватинием развязать войну в Дакии. Не спрашивай меня, откуда я это знаю, просто прими как факт. Я думаю, ты не в таком восторге от этого плана, как полагает Цезарь, и я понимаю, почему это так. Кампания в Дакии не обещает больших трофеев. Там нет Атватука со всеми сокровищами германцев и нет хранилищ друидов, битком набитых жертвенным золотом. Тебе придется выпытывать у дикарей, где расположены их могильники, а ты ведь не Лабиен. Что касается продажи рабов, кто будет их покупать? Самый большой рынок — это царство парфян, а зачем им рабы, когда на них наседает Цезарь? Но если Цезарь умрет, все изменится, да?
Антоний остановился и наклонился, чтобы завязать шнурок ботинка. Пальцы дрожат, отметил Требоний. Да, семена падают на благодатную почву.
— Во всяком случае, как консул, выбранный на остаток этого года, и действующий консул на следующий год, ты в отличном положении. Ты можешь сделать что-нибудь могущее заставить даже умных людей задуматься, а не хочет ли Цезарь и впрямь стать Цезарем Рексом. Вроде бы в храме Квирина намечают поставить статую Цезаря, а вдруг сенат проголосует за то, чтобы соорудить для нее на Квиринале отдельный дворец? Рядом с храмом Квирина, да еще с храмовым фронтоном на нем? Что, если введут культ Цезаря Милосердного? Не будет ли это уже походить на культ божества? Если бы ты был жрецом, люди тебе поверили бы, не так ли?
Требоний остановился, перевел дыхание и продолжил:
— У меня много идей по этому поводу, но я уверен, ты можешь многое придумать и сам. Нам надо устроить все так, чтобы казалось, будто Цезарь никогда не снимет с себя полномочий, никогда не откажется от власти и что конечная цель его — стать земным богом. Первый шаг к этому — стать царем. То и другое отлично объединяется. Видишь ли, никто из членов нашего клуба вовсе не хочет, чтобы его судили как perduellio, пусть наказанием будет лишь порка. Мы хотим выглядеть героями. Но для этого требуется создать настроение у первого класса — это единственный имеющий для нас значение класс. Все, кто пониже, уже считают Цезаря и богом, и царем, и им нравится это, потому что они любят его. Он дает им работу, возможности, пропитание. Не всели равно тогда, сколько будет он править и как? Все равно. Даже второму классу. Единственное, что нам надо сделать, — это повернуть первый класс против Цезаря Рекса.
Они подходили к дому Луция Цезаря.
— Не говори ни слова, Антоний. Твоим ответом будут действия. Больше ничего нам не надо.
Требоний кивнул, улыбнулся, словно они только что вели ничего незначащий разговор, и вошел в дом. Марк Антоний пошел дальше, ко дворцу губернатора. Он тоже улыбался.
Когда на следующий день, на рассвете, огромная кавалькада покидала Нарбон, Цезарь пригласил Антония к себе в двуколку. Это не означало, что Гай Октавий впал в немилость. Он сел в другую двуколку, присоединившись к Дециму Бруту.
— Мы с тобой дальние родственники, молодой Октавий, — сказал Децим Брут, устало вздохнув.
Время, проведенное в Нарбоне, было напряженным, и напряжение еще не спало. Оно будет длиться, пока он не убедится, что Антоний не проболтался.
— Действительно, — весело согласился Октавий.
Этот обмен явился прелюдией к долгому безобидному разговору, который закончился лишь через три дня в Арелате, где Цезарь задержался на один рыночный интервал, чтобы оставить там пятый легион, «Жаворонок». Когда Домициева дорога стала подниматься к Генавскому перевалу, Октавий вернулся в двуколку Цезаря, а Марк Антоний пересел к Дециму Бруту. Нет, он не проболтался. Какое облегчение!
— Уже в немилости? — спросил Децим. — Правда, Антоний, тебе нужен намордник.
Антоний усмехнулся.
— Нет, я лажу с великим человеком. Дело лишь в том, что я слишком великоват, чтобы дать место еще и секретарю. А симпатичный женоподобный маленький гомик много места не занимает. Интересный экземпляр, верно?
— О да, — тут же согласился Децим, — но не в том смысле, в каком ты думаешь. Гай Октавий очень опасен.
— Ты шутишь! Одурел от гадания, проболтаюсь я или нет?
— Нет, Антоний. Все далеко не так. Ты помнишь, что сказал Сулла Аврелии, когда та просила его сохранить Цезарю жизнь? Цезарь был ненамного старше, чем сейчас Октавий. «Хорошо, пусть будет по-твоему! — сказал Сулла. — Я отпущу его. Но предупреждаю! В этом молодом человеке я вижу несколько Мариев!» Так вот, в этом мальчике я вижу множество Мариев.
— У тебя определенно что-то с головой, — сказал Антоний и сменил тему. — Наша следующий пункт — Куларон.
— Что там состоится?
— Собрание воконтиев. Великий человек подарит исконные земли воконтиев им же в честь старого Гнея Помпея Трога.
— Вот в этом я отдаю должное Цезарю, — сказал Децим Брут. — Он никогда не забывает добро. Трог оказывал нам огромную помощь во все годы галльской войны, а воконтии заслужили статус друзей и союзников Рима. После того как Трог встал на сторону Цезаря, они прекратили ужасные набеги на нас. И никогда не вставали на сторону Верцингеторига.
— После Таврасии я поеду быстрее, — сказал Антоний.
— А что такое?
— Фульвия должна родить, и я хочу быть с ней.
Децим Брут захохотал.
— Антоний! Ты наконец-то под каблуком! Сколько у тебя детей?
— Только одна законная дочь, и та идиотка. Дети от Фадии умерли вместе с ней во время того ужасного мора. Но я не считаю это потерей, особенно с такой матерью, как она. А ребенок Фульвии — это совсем другое. Этот всегда сможет сказать, что он правнук Гая Гракха.
— А если родится девочка?
— Фульвия говорит, что носит мальчика, она знает.
— Два мальчика и две девочки от Клодия, мальчик от Куриона. Ты прав, она знает.
Домициева дорога спускалась к широкой долине реки Пад, к Плаценции, столице Италийской Галлии и резиденции губернатора Гая Вибия Пансы, одного из самых преданных клиентов Цезаря. Он сменил Брута и, когда тот и Кассий прибыли в Плаценцию, с радостью приветствовал их.
— Дорогой Брут, ты проделал блестящую работу, — тепло сказал он. — После тебя мне практически ничего не осталось, кроме как следовать твоим эдиктам. Приехали встретить Цезаря, а?
— Да, а это значит, что тебя потеснят квартиранты, — сказал Брут, несколько удивленный такой похвалой. — Гай Кассий и я остановимся в гостинице Тигеллия.
— Ничего подобного! Нет, нет и нет! Я не хочу ничего слышать! Я получил сообщение от Цезаря, что у нас задержатся только Квинт Педий, Кальвин и трое контуберналов. Ну, разумеется, и он сам. Децим Брут и Гай Требоний поедут прямиком в Рим, как и все остальные.
— Тогда благодарим за приглашение, Панса, — живо отреагировал Кассий.
— Я надеюсь, — сказал он Бруту, когда они заняли апартаменты из четырех комнат, — что мы здесь пробудем недолго. Этот Панса чересчур утомителен.
— Гм, — рассеянно произнес Брут.
Он думал о Порции, по которой очень скучал. Не говоря уже о сосущем чувстве вины перед ней. Он ведь не сказал ей, куда едет.
Ждать пришлось недолго. Цезарь приехал на другой день, как раз к обеду. Излишне властный, по мнению Кассия, но его радость была вполне искренней.
Семеро возлежали на ложах: Цезарь, Кальвин, Квинт Педий, Панса, Брут, Кассий и Гай Октавий. По традиции жена Пансы Фуфия Калена не могла следовать за мужем в провинцию, поэтому никто не встревал со своей болтовней в серьезную вдумчивую мужскую беседу.
— А где Квинт Фабий Максим? — спросил Панса Цезаря.
— Поехал с Антонием дальше. Он очень хорошо поработал в Испании, его ждет триумф. Квинта Педия — тоже.
Кассий сжал губы. Идея торжественно отмечать победу римлян над римлянами его поразила. Там не было даже общеиспанского мятежа! Да и частичного тоже. Далеко не вся Дальняя Испания ополчилась на Цезаря, а Ближняя вообще ни в чем не участвовала.
— А ты сам будешь отмечать триумф? — спросил Панса.
— Естественно, — ответил Цезарь, загадочно усмехаясь.
«Он даже не пытается завуалировать факт, что римляне били римлян, — подумал Кассий. — Что же это будут тогда за триумфы! Интересно, сохранил ли он голову Гнея Помпея, чтобы продемонстрировать ее на параде?»
Воцарилось молчание. Все сосредоточились на еде. Кассий был не единственным, кому не понравилась идея торжеств по поводу разгрома своих же сограждан.
— Ты что-нибудь написал еще, Брут? — спросил Цезарь.
Брут поднял на Цезаря печальные карие глаза, оторвавшись от мыслей о Порции.
— Да, — ответил он, — три трактата.
— Три?
— Да, мне нравится одновременно работать над несколькими вещами. По счастью, — продолжил он, прежде чем разум подал ему сигнал тревоги, — рукописи находились в Тускуле и не погибли в огне.
— В огне?
Брут залился краской, закусил губу.
— Э-э-э, да. В моем римском кабинете случился пожар. Все мои книги и бумаги сгорели.
— Edepol! И дом твой сгорел?
— Нет, дом в порядке. Наш управляющий действовал очень быстро.
— Эпафродит. Да, ценный слуга, как я помню. Значит, ты говоришь, что все твои книги и бумаги уничтожены? Они что же, были раскиданы по полу, по столам? — спросил Цезарь, разжевывая орехи.
— Да, — ответил Брут, приходя в еще большее замешательство.
По выражению глаз Цезаря Кассий отлично понял, что тот что-то заподозрил, а может, и догадался, что произошло. Но Брут был слишком мелкой мышкой для такой большой кошки, поэтому тему великодушно сменили.
— Расскажи нам о своих работах.
— Один трактат о добродетели, второй — о смиренном терпении и третий — о долге, — перечислил Брут, приходя в себя.
— Что ты можешь сказать о добродетели, Брут?
— Что одной только добродетели достаточно, чтобы обеспечить счастливую жизнь. Если человек по-настоящему добродетелен, Цезарь, тогда ни бедность, ни болезнь, ни ссылка не смогут лишить его счастья.
— Да что ты?! Поразительное утверждение, особенно если принять во внимание твой огромный жизненный опыт. Впрочем, это аргумент стоика, который должен понравиться Порции. Мои искренние поздравления с браком, — серьезно добавил Цезарь.
— О, благодарю.
— Смиренное терпение — это добродетель? — спросил Цезарь и сам ответил: — Абсолютно нет!
Кальвин засмеялся.
— Ответ Цезаря.
— Ответ мужчины, — послышался голос с дальнего ложа. — Терпение — это действительно добродетель, но смирение — это сугубо женское качество, — объявил Октавий.
Кассий с удивлением перевел взгляд со смущенного Брута на парня. Его так и подмывало отбрить женоподобного, самоуверенного юнца, возомнившего себя непререкаемым авторитетом в столь непростом философском вопросе, но он снова сдержался. Его опять остановило выражение лица Цезаря. О боги, наш властитель любуется этим смазливым мальчишкой! Более того, он одобряет его суждение!
Унесли остатки последнего блюда. Остались вино и вода. Какой любопытный обед, пронизанный скрытым напряжением! Кассию трудно было определить, кто являлся генератором этого напряжения. Сначала, конечно, он грешил на самого Цезаря, но чем дольше длился обед, тем больше он склонялся к тому, что причиной был молодой Гай Октавий, находившийся, очевидно, в невероятно хороших отношениях со своим двоюродным дедом. Все, что он говорил, когда говорил, выслушивалось, словно высказывание легата, а не простого кадета. И слушал так его не один только Цезарь. Кальвин и Педий ловили каждое слово юнца. При всем при том Кассий не мог назвать этого юношу дерзким, грубым, развязным или хотя бы тщеславным. Почти все время он скромно держался в тени, предпочитая не вмешиваться в разговор старших, а сосредоточенно слушать. Комментарии срывались с его языка лишь иногда, и каждый раз словно бы ненароком. Внезапные, точные, иногда мудрые. Произносились они всегда тихо, но твердо. «А ты, Гай Октавий, очень непрост», — подумал Кассий.
— А теперь о деле, — сказал Цезарь так неожиданно, что Кассий вздрогнул, выныривая из своих размышлений.
— О деле? — удивился Панса.
— Да, но не о твоей провинции, Панса, так что расслабься. Марк Брут, Гай Кассий, на следующий год нужны будут преторы, — сказал Цезарь. — Брут, я предлагаю тебе стать городским претором. А тебе, Кассий, я предлагаю должность претора по иноземным вопросам. Вы согласны?
— Да, конечно! — воскликнул Брут, просияв.
— Да, я согласен, — ответил более сдержанно Кассий.
— Я считаю, что должность городского претора вполне отвечает твоим способностям, Брут. С твоей дотошностью ты будешь правильно разрешать споры и удерживать всех в должных рамках.
Он повернулся к Кассию.
— А у тебя, Кассий, большой опыт общения с негражданами, ты много путешествовал и способен схватывать все на лету. Поэтому ты будешь praetor peregrinus.
«Ах! — подумал Кассий, откидываясь на ложе. — Стоило совершить эту поездку. Значит, Долабелла думает, что получит Сирию, да?»
Брут был в восторге. «Городской претор! Мечта, а не работа! О, Порция поймет, я знаю, она поймет!»
«Они похожи на котов в море сливок», — подумал Октавий.
