По смерти старой царицы Александры, случившейся в том же году, когда родилась Клеопатра, обстановка в Иудее ухудшилась. Вдове грозного Александра Яннея даже в распадавшейся Сирии как-то удавалось править страной. Впрочем, это не вызывало благодарного отклика у большинства ее подданных, ибо Александра симпатизировала фарисеям. Что бы она ни делала, плохо воспринималось и саддукеями, и раскольниками самаритянами, и обитавшими в центральных районах страны еретиками галилеянами, а также нееврейским населением Декаполиса. Иудею терзали религиозные распри.

У царицы Александры было два сына — Гиркан и Аристобул. После смерти мужа она выбрала своим наследником старшего сына, Гиркана, может быть потому, что он был более смирным. Она сразу назначила Гиркана верховным жрецом, но умерла, не успев укрепить его власть. Едва ее похоронили, как младший брат захватил трон и сам стал верховным жрецом.

Но самым умным человеком при еврейском дворе был идумей Антипатр. Большой друг Гиркана, он давно враждовал с Аристобулом, так что, когда тот узурпировал власть, Антипатр освободил Гиркана, и они оба сбежали. И укрылись у царя Арета в арабской стране Набатее, очень богатой, потому что она торговала с Малабарским берегом Индии и островом Тапробана. Антипатр был женат на Кипрос, племяннице тамошнего царя Арета. Это был брак по любви, который стоил Антипатру шанса самому сесть на еврейский трон, а его четыре сына и дочь не могли называться евреями.

Война Гиркана и Антипатра с Аристобулом продолжалась с неослабевающей силой. Она еще более осложнилась внезапным вторжением Рима. После поражения Митридата Великого и его армянского союзника Тиграна Помпей Великий прибыл в Сирию, чтобы сделать ее римской провинцией. Евреи тут же восстали, чем очень разозлили Помпея. Он вынужден был пойти на Иерусалим и взять его, вместо того чтобы мирно зазимовать в Дамаске. Гиркан был назначен верховным жрецом, но сама Иудея стала частью новой римской провинции Сирия, лишенной какой-либо автономии.

Аристобул и его сыновья продолжали провоцировать беспорядки, и первые римские губернаторы в Сирии не могли их утихомирить. Наконец туда прибыл Авл Габиний, друг и сторонник Цезаря, хорошо смысливший в военном деле. Он утвердил власть Гиркана и выделил ему как верховному жрецу пять доходных районов: Иерусалим, галилейскую Сепфору, Газару, Амат и Иерихон. Разгневанный Аристобул выступил против него, но Габиний провел молниеносную кампанию, и Аристобул с одним из своих сыновей второй раз оказался на корабле, отправлявшемся в Рим. Габиний пошел дальше, в Египет, где опять посадил на трон Птолемея Авлета при горячей поддержке Гиркана и его друга Антипатра. Опираясь на них, Габиний без труда сдвинул границу Египта к Пелузию, еврейское население которого отнеслось к этому совершенно спокойно.

Марк Лициний Красс, тоже хороший друг Цезаря и следующий губернатор Сирии, наследовал мирную провинцию, даже в лице Иудеи. К сожалению для евреев, Красс не испытывал ни малейшего уважения к религиозным традициям покоренных народов. Он вошел в Большой храм и забрал оттуда все ценное, включая две тысячи талантов золота, хранившегося в святая святых. Верховный жрец Гиркан проклял его от имени еврейского бога, и вскоре Красс погиб возле Карр. Но ценности в Большой храм так и не вернулись.

А к власти в Сирии неофициально пришел простой квестор Гай Кассий Лонгин. Он единственный из тех, кто выжил у Карр, имел хоть какой-то статус. Несмотря на шаткость своего положения, Кассий спокойно принял бразды правления Сирией в свои руки и начал тур по провинции с целью ее укрепить, ибо туда вот-вот могли нагрянуть парфяне. В Тире он встретил Антипатра, который попытался объяснить ему суть иудейских проблем, подвигавших евреев постоянно бороться на два фронта — между религиозными фракциями и против любой иноземной власти, пытавшейся ввести их в рамки. Когда Кассию удалось набрать два легиона, он опробовал их на армии галилеян, пытавшихся скинуть Гиркана. Вскоре после этого парфяне действительно вторглись в Сирию, и тридцатилетний квестор Гай Кассий оказался единственным генералом, выступившим против них. Он замечательно проявил себя, нанеся захватчикам решительное поражение и прогнав прочь парфянского царевича Пакора.

Итак, когда противник Цезаря и идеолог фракции boni Марк Кальпурний Бибул, назначенный губернатором Сирии, наконец (незадолго до начала гражданской войны) соизволил туда прибыть, там царил мир и все регистрационные книги были в порядке. Но как посмел простой квестор прикасаться к ним? Как он отважился управлять огромной провинцией? С точки зрения boni, простой квестор, оказавшись в такой ситуации, должен сидеть и вертеть пальцами, пока не прибудет законно назначенный губернатор. И не имеет никакого значения, что происходит в это время на территории, где он сидит. Всякие там восстания или вторжения не должны его волновать. Таково было мировоззрение boni. Результат — леденящий холод при встрече, ни благодарностей, ни похвалы. Наоборот, Бибул приказал Кассию немедленно покинуть Сирию, предварительно прочитав ему проповедь о том, что никто не имеет права брать на себя больше, чем предписывает mos maiorum.

Почему тогда Кассий выбрал сторону boni в гражданской войне? Определенно не из любви к своему шурину Бруту, хотя он обожал мать Брута Сервилию. Но она в этом конфликте держала нейтралитет, у нее были родственники в обоих лагерях. Одна из причин, которыми руководствовался Кассий, заключалась в его инстинктивной антипатии к Цезарю. В чем-то они были похожи. Например, оба в раннем возрасте не побоялись без высшего одобрения взять на себя командные функции: Цезарь — в Тралах, а Кассий — в Сирии. Оба были храбры, энергичны, оба серьезно относились к карьере. Но по мнению Кассия, Цезарь забрал себе слишком много славы в Длинноволосой Галлии, в той поразительной девятилетней войне. Как мог Кассий, когда пришло его время, совершить нечто подобное? Ясное дело, никак. Но это было ничем в сравнении с тем фактом, что Цезарь пошел на Рим как раз тогда, когда Кассий стал плебейским трибуном. В результате правительство разбежалось, а Кассий потерял свой шанс произвести сенсацию в этой самой полемической и неумирающей должности. Другая причина неприязни крылась в том, что Цезарь был биологическим отцом жены Кассия — третьей дочери Сервилии, Тертуллы. По закону она была дочерью Силана и получила огромное приданое из его состояния. Но половина Рима — включая Брута знала, кто зачал Тертуллу, а Цицерон по этому поводу имел даже наглость шутить!

Когда Кассий со свойственной ему решительностью опустошил подвалы нескольких храмов, чтобы пополнить финансы республиканцев, Помпей послал его в Сирию — собирать флот. Плавать по морям нравилось ему гораздо больше, чем быть незначительным членом команды того, кто стоит гораздо выше тебя. Военный талант Кассия проявился и на море, когда он с блеском разбил флот Цезаря у сицилийской Мессаны. Затем у Вибона на Тусканском море он перехватил флот Сульпиция Руфа, адмирала Цезаря, и тоже разбил бы его, если бы не Фортуна! Легион ветеранов Цезаря сидел на берегу, наблюдая за боем, и в конце концов им надоело смотреть на неумелые действия Сульпиция. Они реквизировали местные рыболовецкие лодки, вышли в море, ввязались в бой и так насели на Кассия, что он вынужден был перескочить на соседнее судно, спасаясь, а его собственный корабль потонул.

Зализывая душевные раны, Кассий решил уйти на восток, чтобы набрать там кораблей и пополнить свой основательно потрепанный ветеранами Цезаря флот. Когда он плыл из Нумидии, к нему возвратилась удача. Он повстречал десяток транспортов, груженных львами и леопардами для арен Рима. Какое счастье! Это же огромное состояние! С пленными транспортами он зашел в греческую Мегару набрать воды и еды. Мегара была фанатически преданным Республике городом и обещала позаботиться о грозных хищниках, пока Кассий не найдет, куда их поместить. После победы он продаст их Помпею для триумфальных игр в его честь. Оставив на берегу клетки с кошачьими, Кассий поплыл с десятком пустых транспортов к Коркире, чтобы отдать их Помпею.

Но на одной из стоянок до него дошла весть о поражении при Фарсале. Потрясенный Кассий кинулся в Аполлонию в Киренаике, где встретил множество беглецов. Среди них были Катон, Лабиен, Афраний, Петрей. Однако никто не хотел замечать многообещающего молодого человека, избранника плебса, потерявшего свою должность в результате гражданской войны. Поэтому Кассий, уязвленный до глубины души, уплыл от них, отказавшись передать свои корабли республиканцам в провинции Африка. «Пусть засунут эту провинцию себе в задницы! Не хочу больше принимать участие в затеях Катона и Лабиена! Пусть их обхаживает напыщенный кусок дерьма Метелл Сципион!»

Кассий вернулся в Мегару, чтобы забрать своих леопардов и львов, но их и след простыл. Приходил Квинт Фуфий Кален и взял город для Цезаря. Жители Мегары открыли клетки и выпустили львов и леопардов, чтобы те растерзали захватчиков. Вместо этого звери накинулись на горожан! Фуфий Кален поймал животных, посадил в клетки и отправил их в Рим — для игр в честь триумфатора Цезаря! Кассий остался ни с чем.

Но в Мегаре он узнал кое-что интересное: Брут сдался Цезарю после Фарсала, был прощен и сейчас сидит во дворце губернатора в Тарсе, а сам Цезарь поехал искать Помпея. Кальвин и Сестий отправились в Малую Армению, чтобы сразиться с Фарнаком.

Таким образом, не зная, куда деваться, Гай Кассий поплыл в Тарс с намерением передать флот Бруту, своему шурину и ровеснику. (Четыре месяца разницы нечего и считать!) По крайней мере, Брут ему скажет, что правда, что вымысел, и он, поостыв, сможет решить, как поступить с остатком своей неудавшейся жизни.

Брут так обрадовался встрече с Кассием, что бросился его обнимать и целовать. Потом провел во дворец, предоставил удобные апартаменты.

— Я настаиваю, чтобы ты остался здесь, в Тарсе, — сказал Брут за обильным и вкусным обедом, — и подождал Цезаря.

— Он объявит меня вне закона, — мрачно сказал Кассий.

— Нет, нет, нет! Кассий, я даю слово, что его политика — милосердие! Твой случай похож на мой. Ты не воевал с ним после того, как он простил вас, и он не видел тебя, чтобы простить в первый раз! Вот увидишь, тебя с охотой простят! А после этого Цезарь займется твоей карьерой, словно ничего не было и в помине.

— Кроме одного, — пробормотал Кассий. — Сам я всегда буду помнить, что всем обязан ему. Его щедрости, его, скажем так, снисхождению. Какое право имеет Цезарь прощать меня после того, что было сказано или сделано? Он не царь, а я не его подданный. Перед законом мы оба равны.

Брут решился на откровенность.

— У Цезаря есть это право. Он — победитель в гражданской войне. Послушай, Кассий, это не первая гражданская война в Риме. Их было уже по меньшей мере восемь со времен Гая Гракха, и те, кто был на стороне победителя, никогда не страдали. Страдали побежденные. До сих пор. А теперь, при Цезаре, мы имеем победителя, который фактически хочет, чтобы прошлое поросло быльем, и как можно скорее. Впервые, Кассий, впервые! Что плохого в этом прощении? Если тебе не нравится слово, замени его на другое. Прощение или, скажем, забвение — не все ли равно? Он не заставит тебя преклонять колени и не допустит, чтобы ты ощутил, будто к тебе относятся как к какому-то насекомому! Он был очень добр со мной, я совсем не почувствовал, что меня в чем-то винят. Он искренне радовался, что может оказать мне услугу, незначительную по его мнению. Он и вправду так считает, Кассий, поверь! Словно пребывание в войске Помпея даже в какой-то степени заслуга, раз человек делал то, что считал своим долгом. Манеры Цезаря столь безупречны, что ему нет нужды как-либо возвеличивать себя в чужих глазах.

— Ну если ты так говоришь… — пробормотал, опустив голову, Кассий.

— Хотя моя приверженность конституции не давала мне встать на сторону Цезаря, — продолжал Брут, всегда плевавший на конституцию во всех ее видах, — истина в том, что Помпей Магн намного больший дикарь. Я был в его лагере, я видел, что там происходит. Он позволял Лабиену творить такое… такое… о чем я даже говорить не могу! И если взять прошлое, у меня нет сомнений, что Цезарь никогда не допустил бы, чтобы моего отца убили без суда. А Помпей допустил. Что бы ты ни думал о Цезаре, он римлянин до мозга костей.

— Я тоже! — огрызнулся Кассий.

— А я разве нет? — спросил Брут.

— Но… ты действительно так в нем уверен?

— Абсолютно, безоговорочно.

Затем они поговорили о других новостях. Ничего определенного, только слухи да сплетни. Цицерон вроде бы возвратился в Италию, Гней Помпей направляется на Сицилию. И никаких писем от Сервилии, или Порции, или Филиппа. Рим вообще замолчал.

Наконец Кассий успокоился настолько, что Брут счел возможным поговорить о насущных делах.

— Кстати, ты можешь быть здесь полезным. Мне приказано набирать еще рекрутов и обучать их. Набрать-то я их наберу, но обучить не сумею. Ты привел Цезарю флот и транспорты, за что он будет тебе благодарен и без того, но у тебя есть возможность упрочить свое положение, взявшись за превращение новобранцев в солдат. В конце концов, это ведь нужно не для гражданской войны, а для схваток с Фарнаком. Кальвин отступил в Пергам, Фарнак мог бы добить его там, но он сейчас слишком занят опустошением Понта. Так что чем больше солдат мы обучим, тем лучше. Противники — чужеземцы.

Это было в январе. А в конце февраля, когда Митридат Пергамский проследовал мимо Тарса в Египет, Брут и Кассий смогли передать ему полный легион довольно неплохо обученных рекрутов. Весть о том, что Цезарь проводит в Александрии кампанию, до них еще не дошла, но они уже знали, что Помпей Магн убит дворцовой кликой царя Птолемея. Новость пришла не из Египта, а из Рима. Вестником была Сервилия, точнее, письмо, в котором она написала, что Цезарь прислал Корнелии Метелле прах ее мужа. Сервилия была настолько осведомленной, что даже назвала имена убийц: Потин, Феодот и Ахилла.

Брут и Кассий продолжили свою работу по превращению гражданского населения Сицилии в ауксилариев для Рима, терпеливо ожидая возвращения Цезаря. Он должен возвратиться, чтобы решить вопрос с Фарнаком. Но не раньше, чем на Анатолийских перевалах растают снега. Придет весна — появится и Цезарь.

В начале апреля спокойная гладь вдруг подернулась рябью.

— Марк Брут, — доложил капитан дворцовой стражи, — мы задержали у ворот человека. Нищего в лохмотьях. Но он утверждает, что принес важную информацию из Египта.

Брут нахмурился, в его, по обыкновению, печальных глазах засветилось сомнение.

— Он назвал себя?

— Он сказал, его зовут Феодот.

Брут напрягся, выпрямился в кресле.

— Феодот?

— Он так сказал.

— Введи его и останься, Амфион.

Амфион ввел человека лет шестидесяти. Действительно в лохмотьях, но эти лохмотья имели когда-то пурпурный цвет. На морщинистом лице — что-то среднее между раздражением и раболепием. Брут почувствовал физическое отвращение к неримскому женоподобию странного визитера и к его жеманной улыбке, обнажившей черные гнилые зубы.

— Феодот? — спросил Брут.

— Да, Марк Брут.

— Тот самый Феодот, который был воспитателем египетского царя Птолемея?

— Да, Марк Брут.

— Что привело тебя сюда и в таком ужасном виде?

— Царь потерпел поражение и мертв, Марк Брут. — Губы растянулись, сквозь страшные зубы пробился присвист. — Цезарь после сражения утопил его в реке.

— Цезарь утопил его?!

— Да, лично.

— Зачем Цезарю делать это, если он уже его победил?

— Чтобы очистить египетский трон. Он хочет, чтобы его шлюха Клеопатра царствовала одна.

— Почему ты пришел ко мне с этой новостью, Феодот?

Ревматические глаза удивленно расширились.

— Потому что ты не любишь Цезаря, Марк Брут. Все знают это. А я знаю способ его уничтожить.

— Ты действительно видел, как Цезарь топил царя?

— Собственными глазами.

— Тогда почему ты еще жив?

— Я убежал.

— Такой заморыш? Как ты мог от него убежать?

— Я спрятался в тростниках.

— И видел, что Цезарь топил царя своими руками?

— Да, с того места, где я стоял.

— Это была публичная казнь?

— Нет, Марк Брут. Они были одни.

— Поклянись, что ты действительно Феодот-воспитатель!

— Клянусь мертвым телом моего царя.

Брут закрыл глаза, вздохнул, затем повернул голову в сторону капитана стражи.

— Амфион, отведи этого человека на площадь и распни его там. И ног ему не ломай.

Феодот ахнул, икнул.

— Марк Брут, я свободный человек, а не раб! Я пришел к тебе по доброй воле!

— Ты умрешь смертью раба или пирата, Феодот, потому что ты заслуживаешь такой смерти. Глупец! Если уж ты врешь, думай, что врать, и выбирай, кому врать. — Брут отвернулся. — Уведи его и немедленно приведи приговор в исполнение, Амфион.

— На главной площади висит какой-то жалкий старик, — сказал Кассий, усаживаясь. — Стража сказала, что ты запретил ломать ему ноги.

— Да, — спокойно ответил Брут, кладя на стол бумагу.

— Не слишком ли это, а? Без ломки ног смерть наступает лишь через несколько дней. Что тебе старый раб? Прояви к нему жалость.

— Он не раб, — ответил Брут и рассказал Кассию, как все было.

Кассий выразил недовольство.

— Юпитер! Что с тобой, Брут? Ты должен был немедленно отослать его в Рим. Он ведь свидетель убийства.

— Чепуха, — возразил Брут, затачивая тростниковое перо. — Кассий, ты можешь ненавидеть Цезаря сколько угодно, но многолетнее общение с ним позволяет мне с абсолютной уверенностью утверждать, что Феодот его оболгал. Цезарь, конечно, способен убить, но тут ему достаточно было передать мальчишку сестре. Птолемеи вообще любят казнить друг друга, а эти к тому же еще и воевали между собой. Нет, Цезарь никак не мог утопить ребенка в реке. Это не в его стиле. Меня занимает другое. Почему Феодот решил, что в моем лице он найдет человека, готового вступить с ним в сговор? Он ведь знал, что я ему не поверю. Ему, одному из организаторов предательского убийства Помпея! Кстати, маленький царь к этому тоже причастен. Я не мстительный человек, Кассий, но меня греет мысль, что Феодот провисит еще несколько дней.

— Сними его, Брут.

— Нет! И не спорь со мной, Кассий! Губернатор Сицилии я, а не ты. И я говорю, что Феодот умрет именно так.

Позже Кассий послал Сервилии письмо, в котором поддержал версию Феодота. То есть попросту сообщил, что Цезарь утопил четырнадцатилетнего мальчика, чтобы доставить удовольствие царице Клеопатре. Кассий не боялся, что Брут предложит ей свой вариант. Брут не ладит со своей матерью, так что вряд ли будет ей писать. Если он кому-нибудь и напишет, то единственно Цицерону. А они оба — трусливые мыши.