Глава 4

– Ваше превосходительство, Харальд обезвредил пиратов и теперь собирается вернуться в Константинополь, – доложил я орфанотропу Иоанну, вернувшись в столицу. – Он доставил золото в Диррахий, там купит греку Феодору вместо потерянного другой корабль, и на том корабле жалованье для армии продолжит путь в Италию. Вполне возможно, в данный момент они его уже получили.

– Этот Аральтес действует, не дожидаясь приказа, – заметил орфанотроп.

– Такова его природа, ваше превосходительство.

Орфанотроп некоторое время молчал.

– Среди чиновников процветает мздоимство, – проговорил он, – и сведения о том, что у пиратов в ведомстве дромоса есть свой человек, весьма полезны, но не слишком неожиданны.

Эти слова прозвучали так, что я задумался, не собирается ли министр использовать этого обнаруженного предателя в своих целях. Иоанн равно мог покарать этого человека или под угрозой кары заставить работать на себя. Я даже испытал некое сочувствие к этой его жертве, чье положение мало чем отличалось от моего собственного.

– Доверяет ли тебе Аральтес? – резко спросил евнух.

– Не знаю, ваше превосходительство. Он не из тех, кто легко дарит доверие.

– В таком случае, я желаю, чтобы ты завоевал это его доверие. Когда он вернется сюда, ты будешь помогать ему всем, чем считаешь нужным, чтобы завоевать его доверие.

Когда я вечером рассказал Пелагее о своем новом назначении, она исполнилась дурных предчувствий.

– Торгильс, похоже, тебе никогда не выпутаться из государственных дел, сколько ни пытайся. Судя по твоим рассказам о Харальде, это человек замечательный, но и опасный тоже. В любом столкновении интересов между ним и орфанотропом ты окажешься посредине. Незавидное положение. На твоем месте я бы попросила помощи у своего бога.

Ее замечание заставило меня спросить у нее, знает ли она что-нибудь о старых богах, которым поклонялись греки до того, как стали последователями Белого Христа.

– Феодор, кормчий-грек, с которым я плавал, – сказал я, – указал мне на разрушенный храм на одном мысе. Он сказал, что старые боги были как семья. Вот я и думаю – может быть, это те же боги, кому мы поклоняемся в северных странах.

Пелагия пожала плечами.

– Я не сумею тебе ответить на этот вопрос. Я не набожна. Да как мне быть набожной, коль мне дали имя в честь раскаявшейся блудницы? – Сообразив, что эти слова требуют пояснения, она продолжала насмешливо: – Святая Пелагея была уличной шлюхой, а потом уверовала и стала монахиней. Она одевалась, как одеваются евнухи, и жила в пещере на Масличной горе в Святой земле. Да она и не единственная блудница, исполнившая свой христианский долг. Мать Константина, основавшая этот город, до того держала постоялый двор, где продавала желающим не одно только дешевое вино и черствый хлеб. Но, заметь, именно она нашла Истинный крест и могилу Христа в Святой Земле.

Убедившись, что мне искренне хочется узнать побольше о старых верованиях, Пелагея смягчилась.

– Есть тут у нас на Мессе здание, называемое Базиликой, рядом с Мильоном. Оно битком набито всякими старыми, никому не нужными статуями. Иные хранятся веками, и, может статься, там ты найдешь каких-нибудь старых идолов. Вот только не уверена, сможет ли кто-нибудь назвать их тебе.

На другой день я без труда отыскал эту Базилику и дал старику-сторожу несколько монет, чтобы он позволил мне поглядеть. Разумеется, меня интересовало, кто были эти старые боги и почему их сменили. Я надеялся узнать что-то такое, что помогло бы спасти моих богов Севера от подобной участи.

В Базилике было темно и мрачно. Череда залов была наполнена запыленными статуями, расставленными без всякого порядка – иные повреждены, иные лежат на полу или небрежно прислонены друг к другу работниками, принесшими их сюда. Солнечный свет попадал только на главный дворик, где хранились самые крупные. Все было свалено так, что протиснуться между ними было трудно. Бюсты бывших императоров, части триумфальных колонн и всевозможные мраморные обломки, головы без тел, лица с отбитыми носами, всадники без лошадей, воины без щитов или со сломанными мечами и копьями. То и дело я наталкивался на мраморные доски с надписями – разных размеров и толщины, они когда-то красовались на пьедесталах, именуя статуи, стоявшие на них. Я читал имена давно умерших императоров, забытых победителей, неведомых побед. Где-то в этой куче скульптур, думал я, лежат изваяния тех, о ком говорят эти надписи. Совокупить же их снова было делом невозможным.

Я стоял перед мраморной плитой, пытаясь разобрать стертые буквы, когда за моей спиной раздался голос с присвистом:

– Какого размера ты ищешь?

Я повернулся и увидел какого-то старика. Шаркая ногами, он явился из-за нагромождения фигур. На нем был безобразный шерстяной плащ с замахрившимся подолом.

– Лучшие плиты уходят очень быстро, но можно найти большие с трещинами. Отрежь поврежденные куски и пускай их в дело.

Я понял, что старик ошибочно принял меня за человека, ищущего кусок мрамора. Пелагея говорила, что в городе предпочитают использовать мрамор отсюда, с этой свалки.

– А я и не знал, что здесь хранится столько брошенных статуй, – сказал я.

Старик чихнул; пыль забивала ему нос и глаза.

– Городским властям не хватает места, – пояснил он. – Всякий благотворитель, изваяв новый памятник, желает поместить его в центре города, чтобы его видело побольше народу. Но центр уже переполнен. Ничего удивительного – вот уже семь сотен лет, как мы начали ставить памятники. Вот и сносят что-нибудь и, чтобы поменьше тратиться, используют старые цоколи. Теперь уже мало кто может припомнить, кому или чему посвящена прежняя статуя. И это не говоря о статуях и монументах, которые сносят, когда нужно построить новый жилой дом, или которые падают из-за небрежения или во время землетрясений. Городской совет не желает раскошеливаться на то, чтобы поднять их и вернуть на место.

– Я хотел бы взглянуть на старейшие статуи, – небрежно сказал я, не желая быть заподозренным в том, что я язычник. – Может быть, найду кого-то из древних богов.

– Ты не первый такой, – сказал старик, – хотя вряд ли тебе повезет. Трудновато превратить античного бога в нового человека. – Он хихикнул, по-прежнему полагая, что я – ваятель, ищущий дешевого и легчайшего способа выполнить заказ, переделав старую статую.

– Ты не мог бы сказать, где тут стоит поискать?

Старик пожал плечами.

– В этом я тебе не помощник, – коротко ответил он. – Ищи, где хочешь.

И окончательно утратив интерес к разговору, он отвернулся, а я про себя заметил, что когда отвергают старых богов, те уходят в забвение.

Несколько часов я бродил по Базилике. Нигде не нашел я статуи, походившей бы на кого-то из моих богов, хотя и нашел кого-то, кто явно был морским богом, ибо имел рыбий хвост и в руке держал раковину. Но то не был Ньерд, мой бог моря, посему я решил, что он принадлежит к другой вере. В каком-то углу обнаружилась мускулистая фигура, щеголяющая лохматой бородой, и я решил, что наткнулся на Тора. Но вглядевшись повнимательней, я понял, что ошибся. Неведомый бог держал в руке дубинку, а не молот. Ни один истинный верующий не преминул бы изобразить Мьелльнир или железные рукавицы Тора и дающий силу пояс. Другая статуя, вызвавшая у меня надежды, изображала корчащегося человека, прикованного к скале. Он явно испытывал мучения, и я решил, что это, может быть, злохитрый Локи, коего боги покарали, привязав его к скале, как веревками, кишками его же сына. Но не увидел ничего похожего на змею, яд которой капал бы на лицо Локи, когда бы его верная жена Сигюн не собирала ее в чашу, не было и самой Сигюн. Это изваяние осталось загадкой, но больше всего я огорчился, не найдя здесь даже намека на бога, коего ожидал увидеть, – Одина. И среди всех надписей не нашлось ни единой руны.

Я дошел до самого конца последнего склада, когда, наконец, наткнулся на изображение, каковое мог с точностью определить. То была резьба на плите, имеющей отверстия для крепления, – когда-то она была выставлена на всеобщее обозрение, – а изображены на ней были три норны, три женщины, прядущие судьбы всех живущих. Одна из них прядет нить, другая отмеряет, а у третьей в руках – ножницы. Пока я разглядывал эту плиту, мне пришло в голову, что она, пожалуй, содержит поучение, каковое мне следует помнить. Даже сами боги не в силах изменить судьбу, спряденную норнами, а уж мне и подавно не по силам изменить предрешенную участь исконной веры. Лучше попытаться понять, что идет ей на смену.

Возможно, эту мысль в меня вложил сам Один, ибо очень скоро он устроил так, что это мое желание исполнилось. Вернувшись в казармы гвардии, я обнаружил там послание из секретариата Иоанна. В нем сообщалось, что я прикреплен к отряду Аральтеса и должен служить толмачом между ним и архитектором Тирдатом на время предприятия, имеющего великую важность. Я показал это послание Пелагее и спросил, знает ли она, кто он, этот Тирдат, чем он занимается или куда едет. Она же пришла в недоумение.

– Все в городе знают имя Тирдата, – сказала она, – но это не может быть тот человек. Тот был архитектором и восстанавливал храм Айя-Софии, Святой Мудрости, поврежденный землетрясением. Но это случилось во времена моего деда. Тот Тирдат сейчас, должно быть, давно уже в могиле. Он был армянин и непревзойденный зодчий. Все в один голос говорят, что ни у кого больше не хватило бы таланта произвести столь искусный ремонт. Может быть, этот Тирдат его внук или внучатый племянник. Ведь должность архитектора потомственная.

– А что за таинственное предприятие огромной важности, о котором пишет орфанотроп? Нет ли в рыночных слухах ключа к разгадке этой тайны?

– Ясное дело, это как-то связано с басилевсом, – ответила она. – Его болезнь – хотя ты по-прежнему не хочешь считать ее болезнью – не проходит. На самом деле ему стало даже хуже. Теперь приступы случаются чуть ли не каждый день. Врачи не смогли излечить его, и Михаил обратился к священникам. Он становится все более и более набожным, говорят, прямо до безумия. Он полагает, что может обрести излечение, молясь Богу и творя богоугодные дела.

– До возвращения Харальда в Константинополь мне нужно еще кое-что выяснить у тебя, – продолжил я. – Об этом я не докладывал орфанотропу, но Харальд просил меня найти наилучший способ обратить его долю добычи с пиратского корабля в наличные или в золотые слитки. И ему хотелось бы сделать это тайно, чтобы власти ничего не проведали.

Пелагея тонко улыбнулась.

– Твой Харальд уже приобретает привычки этого города. Но, я еще раз тебе повторяю, тебе следует быть осторожным. Коль орфанотроп прознает, что ты, не известив его, помогаешь Харальду обратить добычу в наличные на черном рынке, тебе не поздоровится.

– А я скажу ему, что выполняю его же волю – завоевываю доверие Харальда. Разве не лучший способ для достижения этой цели – стать посредником в его денежных делах?

– Какую добычу может предложить Харальд? – напрямик спросила Пелагея, и я напомнил себе, что она женщина деловая.

– В основном серебряные и золотые вещи. Тарелки, кубки, кувшины и все такое, монеты из разных стран, кое-какие ювелирные изделия, немного жемчуга. Этот пират совершал береговые набеги и захватывал торговые суда, прежде чем попался. На его галее чего только не было. Наши ныряльщики достали со сгоревшего корабля маленький глиняный кувшин, завернутый в солому и тщательно уложенный в клеть – поэтому он и не разбился. Увидев его, Феодор, грек, вдруг разволновался. Он прочел клеймо и сказал, что это краска, которую везли на имперскую шелковую прядильню.

– Еще бы тут не разволноваться, коль видишь кувшин с пурпурной краской! – воскликнула Пелагея. – Эту краску получают из морских раковин, а чтобы выкрасить одно-единственное императорское одеяние, нужна вытяжка из двенадцати тысяч раковин. На вес-то эта краска гораздо ценнее чистого золота.

– Где может Харальд продать такие вещи, не привлекая к себе внимания?

Пелагея задумалась, а потом сказала:

– Ему придется иметь дело с человеком по имени Симеон. Числится он аргиропратом, торговцем серебром. Но занимается и золотом и драгоценными каменьями. На самом же деле есть и еще кое-что, чем он занимается, – он дает деньги в рост. Считается, что он этим брезгует, но восемь процентов – перед таким соблазном он не смог устоять. Цеху ростовщиков наверняка об этом известно, но они ему не мешают, полагая для себя небесполезным иметь под рукой человека, время от времени совершающего сделки для них, не занося в книги. Однако лучше будет для начала мне самой переговорить с Симеоном. На Мильоне у него меняльная лавка, недалеко от хлебного рынка, и в лицо мы друг друга знаем. Коль мне удастся свести Симеона и Аральтеса, за такое знакомство я спрошу, ну, положим, полпроцента.

Пелагея сдержала слово, и оказалось, что полпроцента – такова цена услуг, каковые Симеон готов предоставить Аральтесу. Аргиропрат всегда умудрялся сыскать тех, кто готов платить серебром или золотом за парчу, шелка, коробочки со специями, священные предметы и даже – однажды – за пару львят. За последних хранителю зверинца басилевса в Большом Дворце пришлось заплатить баснословную цену.

Харальд вернулся в Константинополь незадолго до праздника Вознесения и едва успел встретиться с Симеоном с глазу на глаз – я при этом был толмачом – до того, как получил подробные указания насчет своего нового назначения: его отряд должен был быть приведен к присяге как отряд загородных варягов с постоянным жалованием и постоянным местожительством, сам же Харальд должен выбрать двадцать своих лучших людей и явиться на борт боевого корабля, стоящего под погрузкой в гавани Букефалон.

Копию этого приказа прислали мне с заметкой на полях, сделанной старшим хартулярием орфанотропа, в коей сообщалось, что я должен сопровождать Аральтеса. Я уже давно жил в Константинополе и знал, что гавань Букефалон предназначена для кораблей, используемых императорской семьей. Насколько мне было известно, единственный боевой корабль, стоявший там, был быстрый дромон самого басилевса. И я никак не мог понять, почему Харальд и его люди должны быть на борту.

Молодой человек с умным лицом, встретивший меня на палубе дромона, быстро прояснил обстоятельства. Этот человек, склонный к полноте, с массой блестящих вьющихся черных волос, состоял на государственной службе и был, похоже, из тех, кто всегда готов найти повод для улыбки или шутки.

– Меня зовут Тирдат, – сказал он радушно. – Добро пожаловать на корабль. Я так понял, что ты будешь толмачом между мной и отрядом сопровождения. Хотя ума не приложу, на кой ляд он мне нужен.

Речь его так была проста и непринужденна, что я подивился – что он-то делает на борту личного дромона басилевса.

Тирдат небрежно махнул рукой, указав на туго натянутую оснастку содержащегося в безукоризненном порядке военного корабля, на надраенную палубу, на позолоту, на нарядно одетых корабельщиков. Даже лопасти длинных весел длиной в тридцать футов были отделаны императорским пурпуром и золотом.

– Ничего себе кораблик, а? Невозможно себе представить ничего лучшего для легкого путешествия по морю в лучшее время года.

– А куда мы идем? – спросил я. – И зачем?

– А что, эти надутые чинуши так тебе и не сказали? Это очень на них похоже. Всегда кичатся своей скрытностью, особенно, когда и скрывать-то нечего, зато весьма охотно продают секретные сведения, коль это может пополнить их мошну. Мы идем в Святую Землю посмотреть, что там можно сделать с Голгофой. Это задание его величества басилевса. Кстати, а я зодчий, архитектор.

– Но мне рассказывали, что архитектор Тирдат поновлял храм Святой Софии более сорока лет тому назад.

– Это был мой дед, – улыбнулся зодчий. – И он сработал очень недурно. Потому-то мне и поручили это дело. Басилевс надеется, что я все сделаю не хуже моего деда. Задумано еще одно подновление.

– Не расскажешь ли ты мне поподробнее, о каком деле идет речь, чтобы я мог объяснить твоему сопровождению, когда оно прибудет?

– Не хочу утомлять тебя подробностями, а по твоему произношению я угадываю, что ты из северных краев – не обижайся, ведь сам-то я по происхождению армянин, – а стало быть, вполне возможно, что ты даже не христианин. Но место, где умер и был погребен Христос, это одно из истинно священных мест нашей веры. Вскоре после того, как блаженная августа Елена нашла Истинный крест и ее люди обнаружили пещеру, где покоилось тело Христа, там была построена великолепная базилика. Святость этой гробницы почиталась веками, даже когда она попала в руки мусульман. К несчастью, времена переменились. В дни моего отца один калиф, справедливо получивший прозвание Мюрид Безумный, отдал приказ разрушить и базилику, и гробницу. Он велел местному правителю не оставить там камня на камне. И еще правителю было приказано закрыть все другие христианские церкви в провинции и не пускать христиан-паломников. С тех пор у нас не было надежных сведений ни о том, насколько разрушена гробница, ни в каком состоянии она находится ныне. Мюрид Безумный отправился на встречу со своим создателем шестнадцать лет назад. Его убил некий религиозный фанатик – занятно, не правда ли? – и наш басилевс ведет переговоры с его наследниками о разрешении вновь построить базилику и восстановить гробницу. Вот куда я еду. Мне поручено оценить состояние зданий и произвести немедленную починку. Может быть, эти государственные чиновники и продажные бездельники, но архивы они хранить умеют, и мне удалось найти планы первоначальной базилики. Однако, коль скоро окажется, что разрушения слишком велики и храм нельзя восстановить, тогда я должен сделать чертеж совершенно нового здания, достойного этого места.

– Это большая ответственность, – заметил я.

– Да, император вкладывает немалые средства в это дело. Он решил показать всю глубину и степень своей набожности и надеется, что будет вознагражден улучшением здоровья. Я так думаю, тебе известно, что у него с этим не все в порядке. Вот почему он предоставил императорский дромон в мое распоряжение. Это говорит о том, насколько он встревожен.

К моему удивлению, говоря о состоянии здоровья Михаила, Тирдат не счел нужным понизить голос. Он заметил:

– Не сочти за труд, передай своим друзьям-воинам: мы будем готовы отплыть, как только я погружу последние краски и смальту – это такие маленькие кусочки, из которых изготовляют мозаики. Самый поздний срок – послезавтра. Мои подчиненные – мозаичисты, штукатуры, живописцы и остальные – уже готовы. Впрочем, мы еще посмотрим, найдется ли для них работа в Святой Земле.

Я изложил все эти сведения Харальду, и по нему было видно, что он доволен. Полагаю, про себя он подумал, что личное судно басилевса – это средство передвижения, коего он вполне достоин. И разумеется, когда Харальд со своими людьми, в том числе и Халльдором, которого я был рад увидеть, прибыли в Букефалон, норвежский конунг поднялся по сходням так, будто он владелец корабля, а не просто начальник охраны какого-то строителя.

– Скажи своим варягам, что по дороге мы сделаем всего одну остановку, – сказал мне Тирдат. – Нам понадобится пристать к острову Проконнес, чтобы взять мрамора на тот случай, коли место, где воскрес Господь, окажется возможным просто поновить.

Дромон вышел в море на веслах, за каждым взмахом которых внимательно следил протокарв, начальник гребцов. Он прекрасно понимал, что за кораблем наблюдают из окон Большого Дворца, и хотел, чтобы отплытие выглядело как можно лучше.

У меня мелькнула мысль, что архитектор должен что-то знать о заброшенных статуях в Базилике, и я спросил у него, бывал ли он когда-нибудь там.

– Разумеется, – ответил он. – Мой отец, да и дед, покуда был жив, всячески меня мучили. Меня заставляли изучать все, что должно знать зодчему, и даже больше того – геометрию, арифметику, астрономию, физику, сооружение зданий, гидравлику, плотницкое дело, работу по металлу, рисование. Казалось, этому не будет конца. К счастью, это все доставляло мне удовольствие, особенно рисование. Я и до сих пор испытываю удовольствие, когда делаю наброски и чертежи. Они понуждали меня изучать древние храмы, водили по Базилике и никогда не упускали случая указать на оставшиеся в Константинополе древние скульптуры. А они стоят себе, где стояли, надо только знать, на что ты смотришь. К примеру, та высокая бронзовая скульптура женщины на форуме. Все уверены, что это покойная императрица или какая-то святая. На самом деле это древняя греческая богиня. А ты когда-нибудь замечал фигуру наверху Анемодулиона?

– Это рядом с форумом Таури, пирамида с бронзовой фигурой женщины наверху, которая поворачивается, указывая направление даже самого легкого ветерка? У нас, в северных краях, на кораблях и жилищах ставят похожие ветряные вертушки, только они гораздо меньше и проще.

– Да, это верно, – сказал Тирдат. – Но немногие знают, что, взглянув на Анемодулион, чтобы узнать, откуда дует ветер, они на самом деле испрашивают совета у давнишней языческой богини. Но мы еще успеем поговорить об этом. Ведь даже самому быстроходному дромону нужно не менее трех недель, чтобы добраться до Святой Земли.

Общество Тирдата превратило наше плавание в одно из самых поучительных морских странствий, в каких я когда-либо участвовал. Армянин любил поговорить и щедро делился своими знаниями. То он рассказывал мне о берегах, вдоль которых мы плыли, то о том, как рос в семье прославленных зодчих, и я получил некоторое понятие о его ремесле. Он отвел меня в трюм и, открыв там мешки, показал кубики и пластинки из мрамора, терракоты, разного цвета стекла и перламутра. Он показал, как их вставляют в подушку из мягкого известкового раствора, создавая портреты либо узоры на стене или на полу, и сказал, что умелый мозаичист, работая до изнеможения, может за один день заполнить площадь шириною в сажень.

– Представь себе, сколько времени понадобилось, чтобы украсить изнутри храм Святой Премудрости. Дед Тирдат подсчитал, что на это ушло два с половиной миллиона мозаичных кубиков.

Когда мы добрались до мраморного острова Проконнес, расположенного на полпути через Пропонтиду, он предложил мне сойти с ним на берег и осмотреть каменоломню, где добытчики камня с грохотом расщепляли скалы и отрезали куски мрамора, готовые под распилку и обработку.

– Проконнесский мрамор так широко используется, что мне он кажется довольно скучным, – признался Тирдат. – Только его и видно – один и тот же белый камень с серо-голубыми прожилками. Однако добывать его легко, и запасы его, похоже, неистощимы.

– А я думал, что на новые произведения в основном идет мрамор от прежних.

– Так-то оно так. Но многие из этих старых вещей сделаны из того же проконнесского мрамора, а владельцы каменоломни достаточно сообразительны, чтобы потворствовать лености зодчих. Они изготовляют плиты прямо здесь, на острове, придавая им очертания и узоры, и те лежат готовые и ждут на берегу. Просто собираешь из этого набора готовые части колонн, капителей и фронтонов. Однако это ограничивает творческий полет зодчего, коль ему приходится все время работать с готовыми фрагментами только потому, что заказчик прижимист. Мне известны по крайней мере девятнадцать разновидностей мрамора, но, пройдясь по Константинополю, можно подумать, что существует один-единственный – с Проконнеса. Мне нравится работать, когда случается такая возможность, с темно-красным порфиром из Египта, серпентином из Спарты, зеленым из Фессалии или с красно-розовым из Сирии. Существует даже черный с белым мрамор, его можно привезти с дальней оконечности Великого моря.

В конце концов мой новообретенный друг выбрал всего лишь несколько простых плит проконнесского мрамора, которые, как он сказал, «достаточно хороши для мощения вкруг могилы Христа, коль скоро, по приказу Безумного Мюрида, настил был взломан».

Харальд, Халльдор и другие варяги всю дорогу держались особняком, хотя я чувствовал, что у них просто руки чешутся самим взяться за кормило или поставить паруса. Судоводителем дромона был назначен придворный, не имеющий особых навыков в мореходстве, и у него хватило здравого смысла оставить управление судном на протокарва и его помощников. Трудностей во время плавания почти не было, корабль вели от острова к острову так, чтобы следующий уже маячил впереди по ходу, когда вершина предыдущего еще не исчезла за кормой.

Когда корабль взял направление на отдаленную громаду какого-то очередного острова, Тирдат отпустил замечание, пробудившее во мне воспоминания. Щурясь на гору, медленно обретавшую очертания, он заметил:

– Это, должно быть, любимое пристанище хромого кузнеца.

Его слова вызвали во мне образ моего первого наставника в исконной вере, Тюркира Германца. Как он, раскаляя и придавая нужную форму куску железа в кузнице, поведал мне о Велунде, кузнеце, которого злобный конунг Нидуд умышленно изувечил, чтобы пленник не мог покинуть остров, где вынужден был работать на того, кто держал его в неволе.

– Хромой кузнец на этом острове – как его звали? – спросил я Тирдата.

– Гефест, бог-кузнец, – ответил тот. – А остров, вон он – Лемнос. Легенда гласит, что Гефест жил на нем. Там есть и его святилище, и культ его, как мне говорили, все еще процветает, хотя все делается в тайне.

– А почему Гефест хром? Его умышленно искалечили?

– Нет, – ответил Тирдат. – Насколько я знаю, он хром от рождения, и к тому же довольно уродлив. Но он слыл великим кузнецом, лучшим из всех известных. Он мог сделать все. Он, к примеру, выковал металлическую сеть, каковую подвесил над своим ложем, когда заподозрил, что жена ему изменяет с другим богом. Он сделал вид, что ушел из дому, а потом прокрался обратно, и когда его жена с любовником занимались делом, Гефест опустил сеть на них, совершенно голых. Потом призвал других богов в свой дом, и все смеялись. Говорят, произошло это здесь, на острове, внутри огнедышащей горы.

– Странно, – сказал я. – У нас тоже есть рассказ о хромом кузнеце, отомстившем своему врагу, но иначе: он убил его сыновей, сделал кубок из их черепов, а из глаз и зубов драгоценные украшенья и подарил их ничего не подозревающим родителям.

Тирдат скривился.

– Эти ваши боги – кровожадный народ, – сказал он.

– Наверное, – отозвался я. – Они могли быть жестокими, когда на то были причины. К примеру, Локи они наказали за бесконечные козни, привязав его к скале кишками его же сына. Когда Локи пытается освободиться, земля дрожит. И в Базилике я видел статую Локи.

Тирдат громко рассмеялся.

– Это не Локи или как ты там его зовешь. Я помню эту скульптуру. Она стояла на форуме Константина до тех пор, пока кому-то не понадобилось место, и статую сняли и выбросили в Базилику. Это один из древнейших богов, Прометей, сын того, кого называли титаном. Он был неслухом и слишком часто гневил Зевса, главного бога. Зевс и наказал его, велев Гефесту приковать его к скале. Потом Зевс послал орла, чтобы тот каждый день клевал печень Прометея, которая за ночь снова отрастала. Так что он пребывал в постоянных мучениях.

– Похоже, твои древние боги были жестоки столь же, сколь и мои, – заметил я.

– Как люди, сказал бы я, – откликнулся Тирдат. – Или, если хочешь, можно сказать, столь же бесчеловечны. Все зависит от того, как на это посмотреть.

– Не обманулся ли я подобным же образом, решив, что в Базилике есть мраморная плита, на которой изображены норны?

– Никогда не слышал о таких. Кто это?

– Богини. Они определяют нашу судьбу, когда мы рождаемся. Им ведомо прошлое, настоящее и будущее, и они прядут узор нашей жизни.

– Не помню этой плиты, но ты, верно, говоришь о трех парках, – ответил Тирдат, немного подумав. – Одна прядет нить человеческой жизни, другая отмеряет ее, а третья обрывает. Норны или парки – смысл один.

Мы достигли места нашего назначения – порта Яффа на берегу Палестины – и обнаружили, что здешний правитель не был предуведомлен о нашем приезде. Три дня мы изнемогали от летнего зноя, заключенные на борту дромона, пока правитель запрашивал вышестоящих в столице Рамле, можно ли позволить нам сойти на берег.

В конце концов Харальд, а не покладистый Тирдат, взял на себя решение этого вопроса. Он прорвался на берег, и я пошел с ним в дом правителя, где негодование огромного северянина с длинными усами и странными кривыми бровями произвело устрашающее впечатление, и правитель позволил небольшому отряду произвести предварительный осмотр гробницы, в то время как большая часть рабочих и мастеров Тирдата должны были оставаться на корабле. Когда мы вышли из дома правителя, нас окружила толпа галдящих стариков, каждый из коих предлагал стать нашим проводником. Многие годы они зарабатывали себе на жизнь, провожая благочестивых христиан к их святым местам, но запрет Мюрида Безумного прекратил это занятие. Теперь же они предлагали повозки, палатки, ослов, и все по самой низкой цене. Харальд отрывисто велел мне сообщить им, что в повозках он не ездит, а уж на ослах тем более. Будет нанят тот, кто первым придет к причалу с двумя дюжинами лошадей.

Лошади, которых нам привели, оказались столь малорослыми и тощими, что поначалу мне показалось, что Харальд примет это за оскорбление. Но владелец лошадей, такой же сухопарый и недокормленный старик, заверил меня, что эти создания вполне справятся с задачей, ведь до цели нашего путешествия всего два дня легкой езды. Однако когда Харальд уселся в седло, оказалось, что ноги его свисают почти до земли, да и остальные варяги выглядели такими же громоздкими на своих скакунах. Так что из города выехал весьма неприглядного вида караван, пересек узкую, безводную прибрежную равнину и начал подниматься по каменистым склонам того, что наш проводник с восторгом именовал Землей Обетованной.

Признаюсь, я ожидал чего-то лучшего. Земля вокруг бесцветна и гола, с редкими маленькими полями, возделанными на склонах, с немногочисленными поселениями – жалкими кучками маленьких квадратных глинобитных хижин, а постоялый двор, где мы остановились на ночь, был ветхим и неприютным. Нам предложили грязный двор, где можно было поставить лошадей, ужасную трапезу из гороховой похлебки и тощего хлеба да подстилки, кишащие насекомыми. Но если верить нашему проводнику, человеку весьма словоохотливому и с одинаковой легкостью говорящему на латыни и по-гречески, сухая бурая земля, которую мы пересекали, была удачливее всех прочих. Он подробно перечислял имена святых людей или чудесные события, связанные с каждым местом, мимо какого мы проезжали, начиная с Яффы, на берег которой, как заявил он, огромная рыба извергла пророка.

Когда я перевел эту историю Харальду и варягам, они пришли в недоумение.

– И христиане осуждают нас за то, что мы верим, что змей Мидгарда лежит на дне Мирового океана! – заметил Харальд. – Торгильс, не утруждай себя, не переводи болтовню этого старого дурня, разве что он скажет что-то правдоподобное.

На второй день в полдень мы проехали по мосту, и здесь, раскинувшись на склоне следующего холма, явилась нам наша цель: священный город христиан, Иерусалим. Размером не больше какого-нибудь из пригородов Константинополя, город этот окружен высокой стеной, утыканной по меньшей мере дюжиной сторожевых башен. Огромный храм привлек наше внимание. Выстроенный на возвышении, он вздымался над городом, и рядом с ним все окружающие дома казались карликами.

– Это и есть то место, где похоронен Белый Христос? – спросил я нашего проводника.

Мое невежество его ошеломило.

– Да нет же, – воскликнул он, – это Святая Святых, святыня для последователей Мухаммеда и тех, кто иудейской веры! Гробница находится вон там, – и он указал вправо.

Я посмотрел в ту сторону, но ничего не увидел, кроме неописуемого беспорядка крыш.

Мы въехали в городские ворота, пересекли большой открытый форум с высокой колонной в центре и проследовали по широкой улице с колоннами по обеим сторонам туда, куда указывал проводник. Наше появление вызывало любопытные, а порой и враждебные взгляды толпы. То была удивительнейшая смесь – сарацинские чиновники в просторных белых одеяниях и тюрбанах, купцы в черных плащах и сандалиях кирпичного цвета, женщины под покрывалами, полуголые уличные мальчишки.

Проехав половину улицы, мы оказались у большого проема в череде домов, и проводник объявил:

– Вот оно, это место.

Тирдат пришел в ужас. Нам открылось зрелище полного разрушения. Огромные строительные блоки, расколотые и смещенные, обозначали очертания прежних стен. Груды битой черепицы – вот все, что осталось от кровли. Обугленные балки указывали на места, где огонь способствовал разрушению. Не осталось ничего, кроме пыли и камней. Не говоря ни слова, Тирдат нагнулся и поднял из сорных трав, разросшихся на мусоре, камешек. Он грустно вертел его в пальцах. То был одинокий кубик темно-синей смальты из мозаики, некогда украшавшей базилику – пристанище паломников, приходивших сюда. От самого же храма не осталось ничего.

Наш проводник, подобрав свое просторное одеяние, стал пробираться через груды мусора, жестами приглашая следовать за ним. Харальд и остальные остались на месте. При виде такого разрушения замолкли даже суровые северяне.

Я подошел к Тирдату и проводнику как раз когда этот последний произнес:

– Это было здесь, – и указал на щербины на голом камне. На мой взгляд, это напоминало грубые беспорядочные шрамы, оставляемые зубилами и кирками в Проконнесских каменоломнях, где добытчики мрамора вырубали нужное, а пустую породу – битый камень – швыряли в сторону в кучу.

– Что было здесь? – спросил Тирдат сдавленным голосом.

– Склеп, сама гробница. Люди Мюрида разбили ее на куски.

Потрясенный Тирдат утратил дар речи.

Вожатый провел нас обратно проулками к постоялому двору, где мы и расположились. Несколько часов архитектор не говорил ни слова, разве что попросил меня послать в Яффу извещение, что мастерам, ждущим на дромоне, должно оставаться на месте. Им не имело смысла ехать в глубь страны. Великолепные здания, когда-то стоявшие вкруг гробницы, восстановлению не подлежали.

– Я никак не думал, Торгильс, что столкнусь со столь сложной задачей, – признался мне зодчий. – Задачей еще более устрашающей, чем та, что стояла перед моим дедом при восстановлении храма Святой Премудрости после землетрясения. У него было хотя бы, с чем работать. Здесь же придется начинать все сначала. Мне понадобится твоя помощь.

Вот так и получилось, что я, Торгильс, приверженец Одина, оказался помощником в воссоздании того, что наш проводник называл Гробом Господним. Отчасти моя работа заключалась просто в помощи: держать конец мерной ленты, когда Тирдат делал нужные замеры, и вести записи углов, которые он измерял. Я помогал расчищать очертания разрушенных стен так, чтобы он мог проследить план прежних строений и сравнить с архитектурным планом, привезенным из константинопольских архивов. Я составлял списки материалов, здесь находящихся, кои можно было снова использовать, – уцелевшие части колонн, крупные строительные камни и тому подобное. Но важнейшим моим вкладом в его дело была помощь, каковую я оказывал ему в беседах с людьми, знавшими святое место до того, как оно подверглось разрушению по приказу Мюрида Безумного.

Первым источником стал наш словоохотливый проводник, однако слухи о наших расспросах распространились по городу, и к нам украдкой стали являться последователи Белого Христа, чтобы поведать о том, как выглядело святилище до разрушения. Согласуясь с тем, что сообщили нам все эти христиане, мы расчистили какую-то часть мусора и мелом обозначили очертания могилы по их указаниям. То было небольшое, отдельно стоящее помещение, высеченное в цельной скале, обшитое мрамором и увенчанное золотым крестом. В довольно просторной пещере могло поместиться до девяти человек молящихся, а в глубине стояло ложе, на котором когда-то лежало тело Белого Христа.

Тирдату требовалось выяснить размеры и подробности устройства помещения. По рассказам, пещера была довольно высокой, свод ее на полтора фута превышал человеческий рост, а ложе имело в длину семь футов; устье пещеры смотрело на восток, по словам одних, или на юг, по словам других. Они говорили, что потребовалось усилие семи человек, чтобы сдвинуть большой камень, закрывавший вход в пещеру со времен погребения Христа, но что камень раскололся пополам. Из этих двух его половин, обтесанных и выровненных, сделали два алтаря, каковые были установлены внутри большой круглой церкви, некогда укрывавшей все это место. Свидетель, сообщивший нам эту особенную подробность, водил нас среди мусора, пытаясь отыскать один из алтарей, но безуспешно.

Тирдата неудача не обескуражила. Он сделал быстрый набросок прямоугольного камня и показал его этому христианину.

– Он так выглядел? – спросил он. Тот взглянул на рисунок.

– Да, похоже, – с готовностью согласился он.

Тирдат бросил на меня насмешливый взгляд и нарисовал еще один алтарный камень, слегка отличающийся от первого.

– А второй – он был вот такой?

– О да, ты прекрасно его нарисовал, – ответил свидетель, настолько желавший угодить нам, что едва взглянул на рисунок.

Позже вечером на постоялом дворе я спросил Тирдата, верит ли он этим свидетельствам.

– Верю ли я? – пожал он плечами. – Это не имеет значения, ибо люди поверят в то, во что захотят поверить. Конечно, я сделаю все, что могу, и попытаюсь воспроизвести первоначальный облик в своих рисунках для воссоздания. Но с годами – я в этом не сомневаюсь – набожные люди поверят, что то, что они видят – оригинал, а не копия.

Все это время Харальд и остальные варяги были на удивление терпеливы. Большую часть времени они проводили на постоялом дворе, играя в кости, либо приходили туда, где работали мы с Тирдатом. Присутствие бородатых воинов было не бесполезно – оно заставляло зевак держаться поодаль и сдерживало сарацин, которые выкрикивали проклятия и швыряли в нас камни. По вечерам Тирдат сидел за столом, без устали делая наброски, чертежи и расчеты. Время от времени кто-нибудь из варягов неторопливо подходил и заглядывал через плечо в его работу, а потом возвращался обратно. Но я понимал, что терпение их не вечно. Я понимал, коль скоро их как-то не отвлечь, Харальд и его люди захотят уехать.

Совершить эту прогулку предложил наш проводник. Он предложил показать нам христианские места в городе и его окрестностях, а потом съездить к соседней реке, где, как он сказал, «Белый Христос совершал обряд крещения». Тирдат в то время корпел над продольными и поперечными разрезами, и ему хотелось остаться одному на постоялом дворе в мире и покое, а посему он с готовностью позволил Харальду, Халльдору и остальным принять предложение проводника, а меня отправил с ними в качестве толмача.

Эта поездка по Святой Земле потрясла меня. Там почти нельзя было найти такое место, здание или угол улицы, каковые не были бы как-то связаны с Белым Христом или его последователями. Голгофа, где был распят Белый Христос, – наш проводник указал на пятна крови на скале, которые, если верить ему, сохранились с того времени. Там же – трещина в скале, и он уверял нас, что, приложив к ней ухо, услышишь журчанье воды, а коль скоро в щель бросить яблоко, то оно появится в пруду за пределами городской стены на расстоянии мили отсюда. А в восьмидесяти шагах в том же направлении, заявил он, находится центр земли. Оттуда берут начало четыре великих подземных реки.

Потом, то и дело озираясь, не следят ли за нами, он отвел нас в кладовую, где показал чашу, каковую благословил Белый Христос на своей последней трапезе, а также трость, каковая, очевидно, была использована, чтобы предложить смоченную в воде губку Христу, когда тот висел на кресте, да и саму губку, всю сморщенную и сухую. Больше всего меня заинтересовало ржавое копье, стоявшее в углу. По словам нашего провожатого, этим самым копьем пронзили Христа в бок, когда тот висел на кресте, и оружие вынесли из Гроба Господня прежде, чем люди Мюрида разрушили его. Я подержал копье в руках – для своего возраста оно хорошо сохранилось – и подумал: странно, что приверженцы Белого Христа утверждают, будто владеют такими реликвиями, а для нас, приверженцев исконной веры, обладать копьем, пронзившим Одина, когда тот висел на древе познания, – это попросту немыслимо. Для нас то, что принадлежит богам, – принадлежит только им.

Перечень чудес за пределами города был столь же обширен. Тут – следы коленей на камне, на коем Белый Христос молился, – камень тот был подобен расплавленному воску. Там – фиговое дерево, на котором повесился предатель по имени Иуда; а еще проводник показал нам железную цепь, каковой тот удавился. На Масличной горе – другие отметины в камне, на этот раз следы, оставшиеся после того, как Белый Христос был взят в то место, какое приверженцы исконной веры назвали бы Валгаллой. Вспомнив мой разговор с Пелагеей в Константинополе, я спросил, можно ли увидеть пещеру, где жила ее тезка, одетая евнухом. Меня незамедлительно провели к маленькому сырому гроту в склоне горы. Я зашел внутрь, но не надолго. Кто-то использовал его под загон для животных. Там воняло козлом.

Чем больше я видел, тем больше удивлялся, отчего это вера в Белого Христа имеет такой успех. Все, связанное с ней, кажется столь обыкновенным. Я спрашивал себя, как люди могут верить в столь явные выдумки, как фиговое дерево самоубийцы, и задал этот вопрос Харальду, улучив момент, когда тот был в добром настроении, ибо мне хотелось знать, какое впечатление производит на него учение Белого Христа.

Он окинул меня своим великолепным хищным взором, взглядом морского орла, и сказал:

– Торгильс, ты не учел одного. Важны не все эти вещи – копье, губка и все прочее, что нам показывают. Сила заключается в самом смысле христианской проповеди. Она предлагает обыкновенным людям надежду. Это их награда.

– А для тех, кто стоит выше обыкновенных людей, господин? – осмелился я спросить.

Харальд немного подумал и ответил:

– Для них тоже кое-что имеется. Разве ты не заметил, как покорны христиане своему Богу? Они твердят, что следуют за ним и ни за кем больше. Именно этого любой правитель хочет от своих подданных.

Я все еще размышлял над ответом Харальда, когда мы забрали своих лошадей из конюшни постоялого двора и выехали из города вслед за Косьмой, нашим проводником. Мы выехали через восточные ворота, и Косьма попросил меня предупредить Харальда и остальных, что кое-кто из встреченных на дороге людей может выказать недружелюбие. Самыми враждебными считаются самаритяне. Они испытывают ужас перед неверующими, будь то христианин или иудей. Коль скоро нам понадобится что-то купить у самаритянина, придется кинуть монеты в миску с водой, поскольку прямо из наших рук они не возьмут ничего, почитая это скверной. А когда мы уедем, они сожгут солому над следами копыт наших лошадей, дабы очистить все следы, оставленные нами.

Я подозреваю, что наш проводник был втайне доволен, когда, подъехав к реке, мы и вправду встретили толпу этих людей. Самаритяне вели себя именно так, как он предсказывал, заступили нам дорогу, плевались и ругались, потрясали кулаками и довели себя до состояния неистовой ярости. Потом стали хватать камни с обочин дороги и швырять в нас весьма метко. Тут уж Харальду и варягам пришлось действовать. Они пустили своих лошадок легким галопом, устремились на мучителей, колотя их мечами плашмя, и рассеяли вопящих изуверов, каковые разбежались по склону, весьма удивленные столь нежданным обращением.

Местность стала еще более пустынной. Мы пересекли плоскогорье, и дорога стала спускаться по отвесному склону ущелья, где единственной постройкой был далекий монастырь, примостившийся на скале, точно ласточкино гнездо. Наш проводник сообщил, что до сих пор в нем живут несколько монахов, ибо до этого полуразрушенного здания очень трудно добраться, так что сарацины оставили их в покое. Выехав из ущелья, мы оказались в песчаной пустыне, поросшей кустарником и совершенно безлюдной, коль не считать единственной семьи кочевников, раскинувшей свои бурые палатки среди дюн. Они готовили пищу, разведя костры из колючих кустиков, а их животные паслись на привязи. Я уже видел этих животных – верблюдов – в императорском зверинце и удивился, что существа, коим так дивились в Константинополе, здесь столь же обычны, как ослы и мулы.

Мы расположились на окраине разрушенного города. Сильное землетрясение когда-то сравняло его с землей, и глядя на развалины, Косьма заявил, что еще прежде, в древности, стены города вот так же рухнули, когда осаждавшее его войско, трубя в трубы, обошло вкруг стен, призывая своего Бога помочь им.

– Этот шум, верно, разбудил Локи, и он стал корчиться в своих оковах, – едко пробормотал Халльдор. Рассказы проводника казались ему все более и более нелепыми.

Еще одно разочарование ожидало нас – река, узреть каковую, как нам обещали, само по себе есть чудо. Она оказалась не больше тех ручейков, у которых я играл в детстве в Гренландии. Грязным потоком она бежала среди камышей, и вода, когда мы ее опробовали, скрипела на зубах песком и на вкус была неприятной. Но все же именно в эту реку, уверял нас проводник, погрузился Белый Христос, подтверждая свою веру. Проводник показал нам несколько каменных ступеней, ведущих вниз, к воде. Иных ступеней не хватало, другие шатались, а перилами служила полусгнившая веревка. По этой лестнице, сказал он, в былые времена спускались верные, чтобы последовать примеру Белого Христа.

И как нарочно – по правде говоря, у меня возникло подозрение, что Косьма устроил это заранее – из маленькой тростниковой хижины, стоящей неподалеку, явился оборванный священник Белого Христа. Он предложил за небольшую плату провести обряд, обещая, что всякий, кто это проделает, обретет «богатства на небесах». Я перевел это предложение, и, к моему ужасу, Харальд принял его. Он снял с себя одежду, сложил ее на берегу и, оставшись в одной просторной рубахе, сошел вниз по ступеням и вошел в воду. Там Харальд позволил священнику плеснуть на себя водой и произнести молитву. Я был в смятении. До этого мгновения я был уверен, что смогу обратить Харальда к исконной вере. Халльдор заметил выражение моего лица.

– Не бери в голову, Торгильс, – сказал он. – Знал бы ты Харальда столько, сколько знаю я, ты понял бы, что никакие богатства его не волнуют, кроме земных. Он готов на все, чтобы обрести их, даже окунуться в эту грязную речку. Прямо сейчас он, верно, думает, что Белому Христу повезло – он завербовал его, Харальда.

Ужас не отпускал меня всю обратную дорогу в Элию, как именуют греки Священный Город, и рассеялся только при встрече с Тирдатом. Зодчий едва сдерживал волнение, он просто трепетал от счастливого предвкушения.

– Ты даже не представляешь, что случилось в твое отсутствие! – начал он, поздоровавшись со мной. – Неслыханное дело, по крайней мере, со времен моего деда.

– Какое неслыханное дело? У тебя такой вид, будто ты нашел клад, – сказал я.

– Лучше, чем клад. Пока вас не было, я вернулся к гробнице, чтобы сделать кое-какие промеры для моих чертежей, и ко мне подошел пожилой сарацин посмотреть, чем я занят. На вид очень важный и в хорошей одежде. Конечно, я показал ему мою работу, жестами попытался объяснить, что делаю, и так далее. Оказалось, что он немного говорит по-армянски и достаточно хорошо по-гречески, чтобы объяснить мне, что он – один из сановников, отвечающих за содержание Святая Святых, Золотого храма. Он пригласил меня побывать там, коль я поклянусь держать все в тайне. Только представь себе! Много лет ни одному христианину не разрешали заглянуть внутрь храма и узреть его чудеса!

– Не говори мне о чудесах здешней религии, – сказал я. – За последние дни я достаточно разочаровался.

– Послушай, Торгильс. Такая возможность больше не повторится. Конечно, ты должен пойти со мной в храм. Мое посещение назначено на завтра.

Когда последние отзвуки сарацинской молитвы замерли вдали, слуга позвал нас, и, должен признаться, я был взволнован, когда мы с Тирдатом, одетые в сарацинские одежды, пустились в путь. Впереди в лучах утреннего солнца сверкал огромный храм, и казалось, что он плывет над крышами города. У наружных ворот священного места слуга попросил нас переобуться, снабдив шлепанцами, а потом провел по широкому помосту, вымощенному гранитными плитами, туда, где уже ждал нас знакомец Тирдата. Тирдат представил меня как своего помощника-зодчего, а потом, прежде чем наш хозяин успел заговорить, архитектор схватил меня за руку и выпалил:

– Башня ветров!

К моему удивлению, он смотрел не на великолепное здание, возвышающееся перед нами, но на гораздо меньшую постройку, стоящую сбоку.

– Это храм Цепи, – пояснил наш хозяин, коего звали, как я понял, Назир. – Это модель главного здания, построенная первыми зодчими. Они возвели ее для того, чтобы калиф Абд-аль-Малик, повелевший воздвигнуть храм, мог оценить его вид до начала строительства. А сейчас мы используем его как сокровищницу.

Но Тирдат его не слышал – он спешил к этому меньшему зданию.

– Торгильс, ведь это же восьмигранное основание, на котором стоит храм, – крикнул он через плечо, – точно такое же, как было когда-то в древних Афинах! Вот для чего дед заставлял меня изучать классические сооружения – дабы постигнуть их мастерство. Так же поступили, должно быть, и те, кто строил этот храм. Как жаль, что мой дед не может этого видеть.

Тирдат взволнованно обошел вокруг маленького здания.

– Вы не будете возражать, если я сделаю кое-какие приблизительные измерения? – спросил он у Назира.

Сарацин немного поколебался, а потом ответил:

– Полагаю, никакого вреда от этого не будет. Внутри Куббат-ас-Сахр – в самом храме – это не было бы дозволено. Туда вы можете только заглянуть.

Тирдат обошел вкруг храма Цепи, считая шаги. Потом по числу плит мощения подсчитал его поперечник.

– Блестяще, – восхищенно выдохнул он, отойдя подальше, чтобы оценить высоту строения. – Вот это геометрия, Торгильс! Высота восьмигранного основания равна его ширине, и высота храма – точно такая же. Результат: превосходные пропорции и гармония. Тот, кто замыслил это здание, был гений.

– Их было двое, – заметил Назир. – Здешний горожанин по имени Йазид ибн-Саллам и великий ученый по имени Абдул ибн-Хайях.

Тирдат присел на корточки и начал рисовать пальцем на покрытой пылью плите.

– Жаль, я не принес воск и стило, – сказал он. – Но, думаю, я знаю, что мы увидим внутри главного здания.

Назир посмотрел на армянина так, словно тот повредился в уме.

– Мы не будет там задерживаться. Вам дозволено только заглянуть внутрь, – предупредил он, отводя нас к Золотому храму.

Мне храм показался торжеством ювелирного искусства, диадемой. Ряды сверкающих мозаик покрывали наружные стороны восьмиугольника, а купол над ним блестел, как чистое золото.

– Как вам удается содержать купол в такой чистоте? – спросил я.

– Зимой, когда идет снег или дождь, мы покрываем его звериными шкурами и войлоком, – ответил Назир. – Калиф не намеревался золотить купол, но работа подвигалась так успешно и так быстро – на все строительство ушло всего четыре года, – что из денег, выданных зодчим, осталось сто тысяч золотых динаров. Тогда было решено расплавить эти монеты и использовать их, дабы покрыть храм золотыми листами.

Мы подошли к входу в здание, и он поднял руку, давая понять, что дальше нам путь закрыт, однако мы стояли так близко, что смогли заглянуть внутрь. В середине, прямо под куполом, был участок голого камня цвета меда, с которого, как объяснил Назир, их пророк вознесся на Седьмое небо. Эта Святая Святых располагалась в кольце мраморных колонн, державших огромный свод, уходящий ввысь. Глядя вверх, в чашу купола, я ахнул от изумления. Изнутри он был покрыт золотой мозаикой, а из самой середины свисал на цепи огромный светоч. Свет сотен и сотен светильников отражался и отсвечивал от золотой поверхности.

– Теперь вдохните поглубже, – посоветовал нам Назир. Воздух был тяжел от запаха шафрана, амбры и розового масла. – Вот этим-то я и занимаюсь, – гордо сообщил наш проводник. – Я надзираю за изготовлением этих ароматов, а служители рассеивают их по священному камню и возжигают в курильницах. Но нам пора идти.

– Двойные квадраты, – задумчиво проговорил Тирдат, когда мы возвращались на постоялый двор. – Так я и думал. Именно это я пытался вычислить, вычертив на пыли. Внутренняя часть здания основана на двух наборах сочлененных квадратов. Внутренние квадраты определяют объем самого храма, наружные обеспечивают размеры восьмиугольника. Главное, теперь я знаю, какие размеры и очертания купола я предложу для новой базилики на Голгофе. Я возьму за модель то, что видел сегодня, поставлю двенадцать колонн по числу апостолов. Теперь у меня есть все необходимое для разработки планов воссоздания гробницы и окружающих ее строений. Нам пора возвращаться в Константинополь.

Харальд и варяги, когда я сообщил им эту новость, были очень довольны.

– А что, купол великого храма и вправду из чистого золота? – спросил Халльдор.

– Сто тысяч динаров переплавили в золотые листы, – ответил я.

– Кто же смог потратить такие огромные деньги? – удивился он.

– Сарацинские правители готовы отдать любые деньги за то, что для них дороже всего, – сказал я небрежно, еще не зная, что это мое замечание поможет Харальду достичь цели всей его жизни – норвежского престола.