— Но это невозможно! — выдохнул я, когда Теодорих на следующее утро объяснил, чего он хочет от меня. — Мне? Говорить с императором? Да я растеряюсь и буду нем как рыба!

— Сомневаюсь, — беззаботно ответил Теодорих. — Допускаю, что я не слишком могущественный король, но тебя едва ли можно назвать молчаливым в моем присутствии. Больше того, ты часто споришь со мной. Интересно, как много моих подданных осмелятся на подобное?

— Но это совершенно другое. Как ты уже говорил, ты не был королем, когда мы познакомились. И мы одного возраста. Пожалуйста, Теодорих, пойми. Я ведь воспитывался в монастыре. И не обладаю подходящими манерами. Я никогда не был ни в столице, ни при дворе императора…

— Balgs-daddja, — сказал он, и я почувствовал досаду. Еще когда я в детстве жил в аббатстве, мне частенько приходилось слышать, как мои высказывания называли «чепухой».

А Теодорих перегнулся через стол и продолжил:

— Этот новый император — сам всего лишь мальчишка. Помнится, ты как-то рассказывал мне, Торн, что служил exceptor у аббата в монастыре, занимался его перепиской со многими известными личностями. Таким образом, у тебя есть некоторое представление о манерах и уловках этих высокородных аристократов. А еще ты хвастался, как ловко тебе удалось обвести вокруг пальца все высшее сословие Виндобоны. На самом деле то, с чем ты столкнешься при императорском дворе, не слишком отличается от того, что ты уже видел, вращаясь в обществе провинциальных сановников. Правда, на этот раз тебе не придется изображать из себя значительную особу — ты такой и будешь: шутка ли, маршал самого короля остроготов. Поскольку, как я знаю, ты свободно владеешь греческим, то запросто сумеешь договориться с малолетним императором Львом Вторым, а также со всеми теми людьми, которые помогают мальчику править. Знаешь, почему я отправляю сайона Соа к императору Юлиусу Непоту в Равенну? Да потому, что он говорит только по-готски и по-латыни. Ну а сайон Торн, который владеет греческим, отправится на встречу с императором Восточной империи. Да будет так!

Я послушно кивнул и даже чуть не отсалютовал ему, хотя мы все сидели — Теодорих, Соа и я, — а никто не салютует сидя. Мы втроем совещались в том же самом маленьком домике за стеной Сингидуна, где я уже дважды беседовал с Теодорихом. Он мог бы выбрать под свой praetorium самый большой особняк во внутреннем городе, но предпочел скромное жилище Авроры и ее родителей.

У Соа были такие же седые волосы и борода, как и у Вайрда, да и вообще он был очень похож на него. Но только внешне, потому что Соа был немногословным человеком. Он не высказал никаких возражений против миссии, с которой его посылали, равно как не продемонстрировал никакой ревности или неудовольствия по поводу того, что меня так неожиданно сделали вторым маршалом. И впредь этот человек всегда обращался ко мне уважительно как к «сайону», несмотря на огромную разницу в возрасте.

Я абсолютно искренне утверждал, что недостоин той миссии, которую Теодорих возложил на меня. Однако, если быть честным, подобная перспектива не могла меня не обрадовать. Разве мог я мечтать когда-нибудь посетить Новый Рим — Константинополь, а тем более быть принятым при императорском дворе, я уж не говорю о том, чтобы получить аудиенцию у самого императора Восточной империи. Подобные чувства я испытывал, когда меня изгнали из обоих монастырей: будущее тревожило, но, с другой стороны, сколько новых возможностей и приключений впереди.

— У меня нет ни малейшего желания владеть этим городом, — продолжил Теодорих. — Как и все рожденные и живущие свободными готы, я не испытываю любви к огороженным стеной поселениям. Мне больше по душе наша столица Новы, широко раскинувшаяся на берегу Данувия. Однако вы, маршалы, разумеется, не должны сообщать об этом императорам. Заставьте их поверить, что я полюбил и оценил Сингидун и жажду остаться здесь навсегда и сделать его столицей вместо Новы. Объясните, что я останусь здесь, пока не получу то, что собираюсь обменять на Сингидун. Или, если уж говорить откровенно, я буду удерживать город так долго, как только смогу. Поэтому вы двое должны доставить мои требования в Равенну и Константинополь, прежде чем сарматы изгонят меня отсюда.

Теодорих потянулся через стол и вручил нам с Соа по листу пергамента; оба они были исписаны его рукой и запечатаны пурпурным воском с королевской монограммой.

— Я просидел до поздней ночи, составляя эти документы, — сказал он. — Твой на латыни, сайон Соа. А твой — на греческом, сайон Торн.

Я промямлил, извиняясь:

— Я неплохо говорю по-гречески, Теодорих, но не читаю.

— И не надо. Любой чиновник в Константинополе сделает это за тебя. Так или иначе, вы с Соа оба знаете, о чем я сообщаю. Императоры должны продемонстрировать свою признательность за то, что я спас Сингидун от сарматов, послав мне vadimonium — договор, в котором подтвердят условия соглашений между Римской империей и моим недавно умершим благородным отцом. А именно, что нам, остроготам, гарантируется вечное владение землями в Нижней Мезии, дарованными нам Львом Первым. Еще мы хотим возобновления consueta dona за нашу службу по охране границ империи — плату в три сотни librae ежегодно, как это было прежде. Как только я получу этот договор, я сразу передам город тем силам, которые империя направит сюда в гарнизон. Но только когда у меня будет документ. Я не покину Сингидун, пока не удостоверюсь в истинности, законности и нерушимости договора, не получу гарантий того, что он не будет аннулирован, от него не отрекутся и не перепишут, в том числе и те императоры, которые станут преемниками Юлиуса Непота и Льва Второго.

Я спросил:

— А каким же образом нам с сайоном Соа убедить императоров, что остроготы на самом деле взяли Сингидун?

Тут оба взглянули на меня с недовольством, но Теодорих сказал:

— Слова короля должно быть вполне достаточно. Однако, поскольку ты столь дерзко поднял этот вопрос, другие тоже могут усомниться. Поэтому вы с сайоном Соа привезете с собой неопровержимые доказательства.

Он повысил голос и позвал:

— Аврора, принеси мясо.

Услышав столь любопытный приказ, я ожидал, что девушка принесет нам блюда или подносы. Но она появилась из кухни с двумя кожаными мешками, я уже видел такие, и передала их Теодориху. Он открыл один, заглянул в него и вручил Соа, мне он отдал другой, сказав при этом небрежно:

— Аврора тоже не спала допоздна этой ночью, коптя наши трофеи, чтобы они не сгнили и не слишком воняли, когда вы вручите их императорам: голову Камундуса — Юлиусу Непоту, голову Бабая — Льву Второму. Достаточно доказательств, сайон Торн?

Возразить было нечего, и я покорно кивнул.

— Сайон Соа, тебе дорога предстоит более длинная, по суше до самой Равенны. Поэтому тебе лучше отправиться немедленно.

— Как скажешь, Теодорих! — рявкнул Соа, вскочил на ноги, отсалютовал королю и удалился.

Я уже собирался спросить, как мне добраться до Константинополя, но тут Теодорих сам сказал мне:

— Тебя ждет лодка на берегу, на ее борту много провизии и преданная команда. Ты отправишься вниз по Данувию до столицы Мезии города Новы. Поскольку ты уже знаком с optio Дайлой, я посылаю с тобой его и еще двоих лучников, на случай если ты встретишься с пиратами или другими преградами на реке или возникнут еще какие-либо осложнения. Лодка довольно большая, в ней могут поместиться также и лошади. Однако мне бы хотелось, чтобы, когда ты прибудешь в Константинополь, у тебя была более солидная охрана. Вот еще одно письмо, моей сестре Амаламене, которая находится в Новы. Я приказываю ей выделить тебе еще воинов и всадников. Сестра, возможно, тоже захочет сопровождать тебя, со своими собственными слугами. Так же как и ты, Амаламена ни разу не была в Константинополе. Тебе понравится ее общество; сестра моя очень красива и приветлива, ее любят все, кто знает, включая и меня. А еще Амаламена проследит, чтобы вся твоя свита была как следует одета, снабжена и снаряжена для путешествия по суше на юго-восток от Новы. Ну что? По-моему, так очень даже неплохие перспективы, а, Торн? Ты все еще боишься отправляться в качестве маршала к императору Восточной империи?

— Ne, ne, ni allis. — Что еще я мог сказать Теодориху, если, как он полагал, даже простая женщина способна совершить подобное путешествие, чтобы встретиться с августейшим императором Львом. — Какие еще будут указания?

— Никаких. Позволь мне на прощание выразить надежду, что ты быстро вернешься и привезешь договор, который я приказал тебе заполучить. Да будет так!

Седой optio Дайла, хотя он узнал меня всего лишь днем раньше как неопытного и самого распоследнего (по положению и росту) среди воинов в turma, которым он командовал, почтительно отдал мне салют, когда я завел Велокса на борт лодки. Причем проделал он это без всяких насмешек и ухмылок — как и двое лучников, здоровенных ветеранов, его ровесников. Я ответил им тем же, но довольно робко и впоследствии воздерживался от приказов, которые требовали, чтобы они салютовали мне. В любом случае мне не было нужды отдавать хоть какие-то приказы, потому что путешествие проходило спокойно: нам не пришлось сражаться на реке с пиратами, и мы не угодили в засаду на берегу. Не пришлось мне вмешиваться и в действия команды, потому что лодочники знали свое дело и причуды Данувия лучше меня.

До этого я не раз видел Данувий: широкий коричневатый поток с быстрым течением. Однако теперь, поскольку в него выше Сингидуна впадала река Савус, Данувий стал еще шире, почти в половину римской мили, и лес на его дальнем берегу был едва видим. Но к концу первого дня пути вниз по течению от Сингидуна река полностью изменилась. Теперь ей приходилось пробивать себе дорогу на восток между двумя горными цепями, Карпатами на севере и Гемом на юге.

Поскольку Данувию приходилось буквально протискиваться между ними сквозь узкое ущелье, окруженное скалистыми серыми обрывами, которые возвышались на невероятную высоту по обеим сторонам, прежде широкая река здесь сужалась до стадии в ширину. Она превращалась из коричневой в пенисто-белую и с ревом устремлялась через узкий проход подобно водопаду. Лошади широко расставили ноги, а Дайла, я и лодочники испуганно ухватились за все прочные части лодки, потому что она постоянно ударялась о камни, подскакивала и подпрыгивала. От ее прыжков, внезапных остановок и бесконечных поворотов сводило челюсти и кружилась голова. Однако команда оставалась невозмутимой во время этого сумасшедшего плавания, лодочники умело работали своими шестами и правили веслами, чтобы удержать нас на середине потока, подальше от стенок-обрывов, которые могли разнести нас в щепки.

Это напомнило мне недавнее сражение за Сингидун. Борьба со стихией будоражит чувства и придает силы не хуже, чем противостояние между людьми. Я плыл по реке, которая когда-то пробила себе путь в прочных скалах. Как и в сражении, я постоянно держался настороже. Существовало только одно отличие от битвы, и оно было не слишком приятным. Я понял, что когда человек вовлечен в сражение между двумя могущественными стихиями, водой и землей, он не может принять чью-либо сторону или сделать из них союзников, он не способен также сам наносить удары или отражать их, остается только покорно ждать и надеяться все это пережить.

Я подумал, что именно поэтому в древние времена язычники уважали божества земли, воды, воздуха и огня даже больше, чем богов созидания, любви и войны.

На преодоление этого бурного и внушающего ужас отрезка пути ушло чуть более суток, хотя нам показалось, что прошла неделя, но затем он закончился так же внезапно, как и начался. Поток воды вырвался из этой щели между горами, обрывистые берега расступились в обе стороны, а затем хребты Карпат и Гема и вовсе остались позади, уступив место прибрежным лесам, лугам и подлеску. Данувий, словно обрадовавшись, что вырвался из теснины, сменил свой рев на довольные вздохи, течение его замедлилось, перейдя от головокружительной скачки к спокойной иноходи, он снова стал коричневого цвета и разлился до прежней ширины. Команда направила лодку к поросшему травой берегу, где лошади могли пощипать траву, а люди — с облегчением расслабиться на твердой земле и поужинать.

Лодочники вовсю потешались над нами, когда мы, четверо воинов, нетвердой походкой, пошатываясь — и с лошадьми было то же самое, — ступили на берег, двое лучников при этом ворчали, что они не нанимались плавать по бурунам. Я совершенно уверен, что и у членов команды болели все мышцы и кости, как и у нас, но они напускали на себя мужественный вид, дабы, скрывая свои мучения, с презрением посмеяться над нашими. Пока мы ели и пили, лодочники сказали, что нам, «сухопутным странникам», лучше как следует отдохнуть в течение нескольких последующих спокойных дней на реке. Они объяснили, что мы пока что имели дело лишь с так называемым Казанским проходом, а следующими порогами на реке будут Железные Ворота, и тогда Казанский проход покажется нам таким же спокойным, как прохладная ванна в римских купальнях.

Мы прислушались к совету лодочников и в течение последующих нескольких дней постарались по возможности дать отдых уставшим конечностям и спинам и залечить болячки и синяки. Данувий со временем стал широким, как озеро. Теперь он струился между двумя горными хребтами и у него, так сказать, не было берегов, но по обеим сторонам он превратился в стоячие болота и трясину, а течение его стало таким неторопливым, что команде пришлось хорошенько попотеть, чтобы мы двигались быстрей. Настроение у нас с Дайлой и лучников было скверное: мы страдали не от боли, а от нестерпимого зуда. Кровососы — гнус, мошка и какие там еще есть хищные летающие насекомые — тучами поднимались с прибрежных болот и с жадностью набрасывались на путников.

Члены команды — как я заметил после продолжительного общения, — казалось, не обращали никакого внимания на этот жужжащий рой, только иногда махали руками перед лицом, чтобы отогнать насекомых, мешающих им смотреть. Но мы вчетвером чесались и скребли себя до крови постоянно и так долго не в состоянии были заснуть, что оказались близки к умопомешательству. В местах укусов мы расчесывали кожу ногтями — трое бородачей-воинов даже вырывали клочьями волосы на лице, — причем укусы насекомых так сильно покрывали наши лица и руки, что они все распухли, даже веки раздулись и закрыли глаза, а губы вздулись и саднили. Лошади, хотя их шкуры и были толще, испытывали неудобство, из-за того что не могли почесаться. Бедные животные постоянно вздрагивали, беспокоились и били копытами; мы даже боялись, что они проделают в лодке дыру и потопят нас в этом отвратительном месте.

Какое же мы все испытали облегчение, когда, казалось, спустя вечность Данувий снова стал сужаться и течение его сделалось быстрей. Теперь из-за поднявшегося ветерка количество насекомых уменьшилось. Со временем они и вовсе остались позади, когда река и плывущая по ней лодка снова устремились в узкий, окруженный скалами проход. Удары, которым мы подверглись там, как и предупреждали члены команды, были еще хуже, чем в Казанском проходе, и продолжались дольше. Но все мы — Дайла, я и стрелки из лука, а также, подозреваю, лошади — считали, что синяки от ударов в любом случае причиняли нам меньше страданий и мучений, чем кровожадные насекомые.

Я понял, почему этот проход называли Железными Воротами. Железными, поскольку обрывы по берегам здесь были не серого цвета, скалы покрывала темно-красная ржавчина. А Воротами, потому что обрывы располагались так близко друг к другу, что группы людей, взобравшиеся на них, могли выпустить в реку достаточно стрел, сбросить достаточно валунов или стволов деревьев, чтобы перекрыть этот проход для любого проходящего судна, даже для всей римской флотилии. Но сейчас никаких врагов поблизости видно не было. Поэтому наша лодка беспрепятственно устремилась в покрытую белой пеной стремнину, сопротивляясь, поворачиваясь, раскачиваясь и грохоча. Мы благополучно миновали Железные Ворота, хотя вышли из этого сурового испытания еще более разбитыми и усталыми, чем после Казанского прохода. Даже лодочники на этот раз пожалели своих пассажиров. Они направили судно к левому берегу реки, где устроили стоянку на двое суток: нам требовалось время, чтобы прийти в себя.

Здесь располагалась первая заселенная людьми община, с которой мы столкнулись за время своего путешествия. Это была всего лишь небольшая деревушка, но она хвастливо именовала себя Туррис Севери, в честь местной достопримечательности: каменной башни, воздвигнутой императором Северином более двух столетий назад, чтобы увековечить свою победу над племенами чужаков, которые назывались квадами и маркоманнами. Очевидно, Северин возложил на покоренных одну-единственную обязанность: поселиться здесь и помогать всем странникам, потерпевшим бедствие в Железных Воротах, — или тем, кто, как мы, миновав их, оказался в плачевном состоянии. В любом случае жители деревни были потомками квадов и маркоманнов, и приняли они нас очень радушно. Нам дали мазь, приготовленную из цветов голубой вербены, чтобы смазать места укусов кровожадных насекомых, что сильно уменьшило наши опухоли и зуд. А еще местные жители дали нам выпить настойку из корня валерианы, чтобы успокоить нервы и желудки. Когда же мы настолько пришли в себя, что почувствовали голод, жители деревушки накормили нас свежей рыбой из Данувия и овощами с собственных огородов.

Оставшийся отрезок пути был лишен бурных вод, которые требовалось преодолевать, да и вероятность того, что на нас нападут речные пираты, тоже была невелика. Отправившись дальше из Туррис Севери, мы спустились ниже по течению Данувия, там движение на реке стало оживленным, появились вооруженные патрульные суда мезийской флотилии. Цвет воды снова стал бурым, река широкой, а течение спокойным. Местность, мимо которой мы проплывали, была совершенно пустынной и однообразной, пока мы не добрались до места нашего назначения, города Новы, расположенного на южном берегу реки.

Я про себя решил, что Теодорих преувеличивал, когда называл Новы городом. Я уже видел несколько городов к этому времени, и Новы по сравнению с ними весьма проигрывал. Дома здесь преимущественно были одноэтажными, амфитеатра совсем не имелось, единственная церковь выглядела недостаточно величественной, два или три здания терм совсем не были похожи на грандиозные римские бани, а когда Дайла указал мне на так называемые «королевские сад и дворец», они показались мне гораздо более скромными, чем у herizogo Санньи в Виндобоне. Тем не менее Новы был прелестным местечком, поднимавшимся вверх по пологому склону холма: здесь было множество рыночных площадей с тенистыми деревьями и яркими цветами. Как и говорил Теодорих, город не был огорожен стеной, но Дайла объяснил, что это отнюдь не из-за благодушия и открытости его жителей.

— Обрати внимание, сайон Торн, — сказал он, когда мы ступили на берег, — что здесь во всех соседних жилищах, лавках или постоялых дворах наружные двери никогда не расположены напротив дверей соседних зданий. Это сделано специально: если город окажется под угрозой и объявят тревогу, все люди смогут схватить оружие и выскочить наружу, не мешая при этом своим соседям из дома напротив.

— Да, спланировано разумно. Я не встречал такой предусмотрительности даже в городах, — ответил я и тут же поспешил тактично добавить: — Я имею в виду, в городах побольше. А теперь скажи мне, optio, чего от нас ждут? Нам с тобой и лучникам следует остановиться на постоялом дворе?

— Акх, нет. Я с лучниками, прихватив лошадей, направлюсь через холм в гарнизон, что находится по ту его сторону. Тебя же с радостью примет принцесса Амаламена и поселит в королевском дворце.

Я кивнул, затем неуверенно произнес:

— Я совсем недавно стал маршалом, как ты знаешь. Как ты думаешь, мне надо появиться перед принцессой в полном вооружении?

Дайла проявил такт:

— Хм… если учесть, что у тебя еще нет собственных доспехов, соответствующих твоему… э-э… положению, сайон Торн, я бы рекомендовал тебе появиться в повседневном платье.

Я решил по крайней мере переодеться в чистую одежду. Однако обнаружил, что все мои наряды мокрые и грязные после нашего путешествия по бурным рекам. У меня не было времени высушить все это на солнце, поэтому, хоть он и был мокрым, я надел свой лучший наряд, который купил и носил, будучи Торнарексом в Виндобоне, — не тогу, разумеется, но тонкую тунику, нижнюю рубаху и штаны, а также скирские уличные сапоги с пряжками. В качестве последнего штриха я прикрепил на плечи фибулы из aes и альмандинов. Когда я оделся полностью, то пахло от меня плесенью — хотя я и достал свою склянку с духами из лепестков роз и побрызгал ими на себя, а мои сапоги скрипели во время ходьбы, но я подумал, что выгляжу вполне сносно для королевского маршала.

Имея при себе только короткий меч в ножнах (просто для того, чтобы показать, что когда-то я был воином), я поднялся на холм и вошел на прилегающую к дворцу территорию. Я заметил, что большинство прохожих и зевак на рыночных площадях — и даже тех, кто работал в кузницах и гончарных мастерских и торговал в открытых лавочках, — были женщинами, стариками или совсем молоденькими юношами. Поэтому я пришел к выводу, что все мужчины — жители Новы, которые не сражались вместе с Теодорихом в Сингидуне, должно быть, находились в обозе с провизией и снаряжением или же стояли лагерем с другой стороны холма, куда отправился Дайла.

Дворцовые земли тоже не были огорожены стеной, только густой живой изгородью, в которой имелась резная железная калитка. Ее охраняли двое часовых, самых мускулистых готов с кустистыми бородами, которых я когда-либо видел, в доспехах, шлемах, с контусами. Я подошел поближе, представился и объяснил, зачем я хочу войти, показал часовым письмо, которое привез от Теодориха его сестре. Я сомневался, что эти громилы умели читать, но надеялся, что они узнают королевскую печать. Так и произошло. Один из мужчин прорычал другому приказ «пойти и привести faúragagga», после чего довольно грубо велел мне подождать, пока придет управляющий и проводит меня. Пока я ждал, стоя снаружи, часовой задумчиво осмотрел меня с ног до головы, без особой подозрительности, но с легким недоверием.

Управляющий вышел из дворца и стал спускаться по тропинке, опираясь на палку, потому что был совсем древним, согбенным стариком с длинной белой бородой и даже в этот летний день был одет в тяжелую, до земли хламиду. Он представился мне как faúragagga Костула, поклонился, когда я просунул ему через калитку письмо, сломал восковую печать, развернул пергамент и углубился в чтение, время от времени бросая на меня взгляды, его брови при этом поднимались все выше. Наконец управляющий снова поклонился, вернул мне письмо и приказал часовым:

— Откройте ворота, поднимите свои пики и приветствуйте сайона Торна, маршала короля Теодориха!

Они так и сделали, а я гордо прошел мимо них, распрямившись во весь рост, но они все равно возвышались надо мной подобно утесам Железных Ворот. Старик-управляющий вежливо подал мне руку, когда мы пошли вместе по тропинке. Но затем вид у него стал удивленным, он отдернул руку от моего рукава и вытер ее о свою хламиду.

— Прости меня за то, что я в таком виде, Костула, — произнес я, смутившись. — На реке было очень сыро. — Он бросил на меня косой взгляд, и я понял, что это звучит для маршала весьма глупо, поэтому сменил тему и спросил: — Как надо правильно приветствовать принцессу Амаламену?

— Благородного поклона будет достаточно, сайон Торн. И ты можешь обращаться к ней «принцесса», пока Амаламена не разрешит тебе называть ее по имени, если захочет. Она отказалась от всех этих громких титулов «августейшая» или maxima, как принято у римлян. Однако я прошу тебя о небольшом снисхождении, сайон Торн. Ты не мог бы немного подождать в приемной? Я должен доложить о твоем прибытии, и к тому же принцессе надо встать с постели и одеться, чтобы принять тебя.

— С постели? Но сейчас полдень.

— Ох, vái, не подумай, что она соня. Принцесса была серьезно больна, пришлось даже звать лекаря. Но не подавай виду, что я сказал тебе об этом. Амаламена — истинная дочь своего отца и сестра своего брата. Она не хочет признаваться в своей недавней слабости, точно так же она станет презирать все знаки сочувствия или проявление снисходительности с твоей стороны.

Я шепотом выразил невнятное сожаление и заверил, что не стану грубо намекать на состояние здоровья принцессы. Управляющий провел меня через большие двойные двери дворца к кушетке во внутреннем зале и приказал слуге принести мне чего-нибудь освежиться. Таким образом, я сидел, потягивая из высокой кружки прекрасное темное горькое пиво и изучая внутреннее убранство.

Дворец был выстроен из того же красного камня, который я видел в Железных Воротах; это было двухэтажное здание в центре ухоженного prata с покрытыми галькой дорожками и клумбами, окруженное со всех сторон живой изгородью. Внутри дворец оказался таким же простым, как и снаружи, его не загромождали различные украшения, как это бывало на римских виллах. Из всех украшений, которые здесь имелись, бо́льшую часть составляли, как ни удивительно, охотничьи трофеи. Кушетка, на которой я сидел, была накрыта шкурой зубра. На мозаичном полу были расстелены ковры из медвежьих шкур, а стены были увешаны прекрасными оленьими рогами. Имелись здесь еще и предметы искусства, которых я никогда прежде не видел: огромные, изящной формы вазы и урны из черной и темно-красной керамики, с изображениями гибких юношей, девушек и мускулистых охотников со своей добычей. Костула позже объяснил мне, что они греческого происхождения и что манера не перегружать комнаты украшениями — так, чтобы все предметы воспринимались по отдельности — была греческой модой.

Но вот двойная дверь в дальнем конце зала распахнулась, и старик Костула сделал мне знак. Я поставил свою кружку и пошел к нему, он показал мне на соседнее помещение. Это оказались огромнейшие покои с высоким потолком, полные света, поскольку ставни на многочисленных окнах были открыты из-за летней жары. Пол там тоже был выложен мозаикой, как и в зале, в котором я только ждал, и, кроме того, повсюду виднелись охотничьи трофеи и греческие урны. Там имелся один-единственный предмет мебели: на высоком, похожем на трон кресле у дальней стены, довольно далеко от двери, восседала легкая женская фигурка, одетая в белое. Амаламена держала в руке развернутое письмо Теодориха, которое, похоже, прочла без посторонней помощи. Это слегка удивило меня: женщина из племени готов, хотя и королевского рода, умела читать. Со временем я узнал, что принцесса превосходно умела не только читать, но и писать.

Я направился к ней неторопливым величественным шагом, но идти пришлось долго, и чувство достоинства, которое я пытался изобразить, рассеялось от смешного хлюпанья моих мокрых башмаков: хлюп-хлюп — причем звук казался еще громче в этой просторной сводчатой комнате. Я ощущал себя вовсе не маршалом и не herizogo, а каким-то едва ползущим водяным жуком.

Принцесса Амаламена, должно быть, это поняла, потому что она опустила голову и следила взглядом за моими ступнями все то время, пока я шел к ней. Когда я в конце концов дошлепал и остановился неподалеку от нее, перед креслом, принцесса наконец медленно подняла голову. Она улыбалась довольно приятной улыбкой, но ямочки на ее щеках свидетельствовали о том, что Амаламена с трудом сдерживает громкий смех. Я понял это и покраснел так сильно, как никогда не краснела даже та девушка, которую Теодорих прозвал Авророй. Поэтому я склонился в глубоком поклоне, чтобы спрятать лицо, и не распрямился, пока не услышал, как Амаламена произнесла:

— Добро пожаловать, сайон Торн. — Принцесса все-таки взяла себя в руки, но теперь улыбка ее была какой-то осторожной. — Ты прибыл сюда прямо из долины Роз?

— Нет, принцесса, — ответил я сквозь зубы. Меня так и подмывало спросить, не повлияла ли болезнь на ее обоняние. — Я просто побрызгался духами из розовых лепестков, принцесса.

— Ах! Что ты говоришь? Как оригинально! — На щеках у нее снова появились ямочки, словно она опять с трудом сдерживала улыбку. — Большинство посланцев моего брата приходят сюда насквозь пропахшие потом и кровью.

Я и без нее прекрасно понимал, что представляю собой грубую и жалкую пародию на королевского маршала. Принцесса внешне походила на старшего брата, но ее черты были, понятное дело, изящней, поэтому, если Теодорих был просто симпатичным, Амаламена была настоящей красавицей. Разумеется, ее тело не было таким сильным, принцесса выглядела такой тонкой и изящной, что казалась почти бестелесной, а ее грудь была не больше, чем у меня, когда я одевался Веледой. Тогда как у Теодориха были светлые, как и у всех готов, волосы и кожа, у Амаламены косы были серебристо-золотыми, губы цвета примулы, а кожа словно слоновая кость и такая прозрачная, что я мог рассмотреть бледно-голубые вены у нее на висках. Имя Амаламена переводится как «Луна Амалов», и оно вполне подходило принцессе: она казалась воплощением тонкого, бледного, изящного, недавно народившегося месяца. Перламутровый цвет кожи заставлял ее голубые готские глаза светиться как огни Gemini, которые я видел как-то, — и сейчас эти ее глаза, тут ошибки не могло быть, смеялись надо мной. Принцесса продолжила:

— Что ж, ростом ты не выше меня, сайон Торн, и по возрасту, думаю, не старше. Кроме того, у тебя, как и у меня, нет бороды. Возможно, я тоже смогла бы удостоиться маршальского поста. Или теперь Теодорих, подобно Александру, предпочитает окружать себя только молодыми людьми? Если так, то он, безусловно, изменился с тех пор, как я видела его в последний раз.

Наверное, я стал таким красным, словно меня вот-вот хватит удар, но произнес сдавленным от раздражения голосом:

— Принцесса, этот титул был мне присвоен за особые заслуги: я помог Теодориху взять город Сингидун…

И тут Амаламена наконец дала себе волю и рассмеялась заливистым мелодичным смехом. Она беспомощно махнула мне тонкой белой рукой, и даже старый Костула захихикал, а мне захотелось провалиться сквозь землю. Когда веселость принцессы пошла на убыль, она промокнула свои яркие, как драгоценные камни, глаза и сказала с добродушным изумлением:

— Прости меня. Я нарушила все приличия. Но ты выглядел таким… таким забавным… а лекарь сказал мне, что смех — это лучшее лекарство от всех болезней.

Я произнес холодным тоном:

— Надеюсь, что так и есть, принцесса.

— Погоди. К чему такие церемонии! Поскольку мы с тобой ровесники, зови меня просто Амаламеной, я же стану называть тебя Торном. Надеюсь, ты не принял близко к сердцу мои насмешки, поскольку наверняка читал письмо моего брата.

— Нет, — ответил я, все еще раздраженно, — не читал. Это твой faúragagga сломал печать. Спроси его.

— Не имеет значения. Ты должен гордиться тем, что там написано. Мой брат всячески превозносит тебя, называет другом, а не маршалом. У него много друзей, разумеется, но это друзья короля. А ты друг Теодориха.

— Постараюсь оправдать его доверие, — произнес я, все еще несколько обиженно. — У меня срочное поручение, принцесса. Я имею в виду, Амаламена. Если ты просто снабдишь меня всем необходимым для путешествия, как, я думаю, твой брат и просит в этом письме, я отправлюсь в путь и…

— И я тоже, — оборвала меня Амаламена. — Я хочу присоединиться к тебе в твоем путешествии. Теодорих сам предлагает мне это.

Я сказал:

— Полагаю, когда твой брат писал об этом, он не подозревал, что ты… хм… — Я осекся, потому что старый Костула, стоявший за креслом принцессы, покачал головой так выразительно, что его длинная борода затряслась. — Я имею в виду… я ничего не знаю о пути отсюда до Константинополя. Путешествие туда может оказаться трудным. Даже опасным.

Она снова одарила меня улыбкой с ямочками и решительно произнесла:

— Но у меня есть Торн, чтобы сопровождать и защищать. Из этого письма следует, что я не смогла бы путешествовать в большей безопасности даже под охраной Юпитера и Минервы. Неужели ты откажешь мне в возможности убедиться в этом самой?

Теперь она задавала мне вопрос, а не приказывала. Я заколебался. Шутка ли — взять на себя охрану принцессы крови, родной сестры короля, здоровье которой подтачивала какая-то неведомая мне болезнь. Случись что — и Теодорих строго спросит с меня за Амаламену. Мне очень хотелось ответить принцессе, что я не могу взять на себя такую ответственность. Однако, когда я бросил взгляд на эту хрупкую красивую девушку, единственная мысль, которая мелькнула у меня в голове, была: «Акх, если бы я был мужчиной!» Поэтому я ответил ей следующим образом:

— Я никогда и ни в чем не откажу тебе, Амаламена.